луч  солнца
освещал шкуру первого убитого Уинтоном  тигра,  на  которую  она  так  часто
валилась, смертельно устав после охоты.
     В стойле старый Петтенс щеткой наводил последний лоск на ее кобылу. Его
бритое лицо с впалыми щеками широко улыбалось.
     - Добрый вечер, мисс;  прекрасный  вечер,  мем!  -  Его  горящие  карие
глазки, уже тускнеющие от старости, любовно оглядывали ее.
     - А, Петтенс, как поживаете? Как Энни? И дети? Как моя старая любимица?
     - Великолепно, мисс; резва, как котенок. Понесет вас словно птица, если
вы только пожелаете завтра поехать.
     - А как ее ноги? - Джип провела рукой  сверху  вниз  по  крепким  ногам
кобылы.
     - Жиру у нее не прибавилось с тех пор, как она вернулась; ее ведь здесь
не было весь июль и август; но я следил за ней, все ждал, что вы приедете.
     - На ощупь они великолепны! - Все еще не разгибаясь, Джип спросила: - А
как ваша жилица? Та молодая дама, которую я прислала вам?
     - Видите ли, мэм, она очень молода, а  эти  молодые  дамы,  знаете  ли,
всегда бывают очень возбуждены в такое время.  Я  бы  сказал,  что  она  еще
никогда... - он с явным трудом сдержался, - ...что  она  никогда  раньше  не
садилась на лошадь. Что ж, этого можно было ожидать. А  ее  мать  -  вот  уж
странная особа! Очень она действует мне на нервы! О,  она  вот  где  у  меня
сидит. Невысокая порода, вот в чем тут дело. Зато сиделка,  мисс,  -  у  той
этого нет. Вот такие-то дела. Да и как же этой даме не нервничать,  -  такая
молодая и уже потеряла мужа...
     Еще не поглядев  на  него,  Джип  почувствовала  его  умную  старческую
ухмылку. Но какое это имеет значение, если он даже и догадывается? Он  умеет
хранить секреты конюшни.
     - О, там было немало всяких перепалок и слез, помилуй  бог!  Я  сплю  в
соседней комнате, - о да,  по  ночам,  когда  ты  стар  и  вдов,  ничего  не
остается, как слушать. Помню, служил я в Ирландии у  капитана  О'Нэйла,  так
там была одна молодая женщина...
     Джип подумала: "Придется его прервать, иначе я опоздаю к обеду". И  она
спросила:
     - Петтенс, а кто купил нашего молодого гнедого?
     - Мистер Брайан Саммерхэй из Уидрингтона, мисс. Он купил его для  охоты
и в упряжку, когда живет в городе, мисс,
     - Саммерхэй? А! - Джип вспомнила молодого человека с ясными  глазами  и
немного задорной  улыбкой,  скакавшего  на  караковой  кобыле.  Этот  смелый
молодой ездок кого-то ей напомнил тогда.
     - Я думаю, гнедой попал в хорошие руки?
     - О да, мисс, в хорошие руки и к очень приятному джентльмену. Когда  он
приехал сюда смотреть лошадь, он спрашивал про вас. Я  сказал  ему,  что  вы
теперь уже замужняя дама, мисс. "А! - сказал он. - Она так великолепно ездит
верхом!" Он отлично запомнил гнедого. Майора не было тогда дома, и я дал ему
его испытать. Он перескочил через несколько  изгородей.  А  когда  вернулся,
говорит: "Ну что ж, я купил бы его". Очень приятно разговаривал и  не  терял
времени даром. Лошадь у него уже с конца прошлой недели.  Будет  ходить  под
ним хорошо: он неплохой ездок, смелый, только, я бы сказал,  рука  не  очень
твердая.
     - Ну, Петтенс! Мне пора идти. Скажите Энн, что я завтра заеду к ней.
     - Хорошо, мисс. Сбор собак в Фили Кросс в  семь  тридцать.  Значит,  вы
поедете?
     - Скорее всего. Спокойной ночи. Джип бежала через двор и думала:
     "Она великолепно ездит верхом!.." Как приятно! Я  рада,  что  он  купил
моего гнедого.

ГЛАВА XXI

     На следующий день, проведя все утро в седле, Джип отправилась пешком  в
коттедж. Был один из тех  томительных  мягких  дней  конца  сентября,  когда
ветерок, еще по-летнему теплый, колышет стерню, а живые изгороди еще блестят
от ночной росы.  Узкая  тропинка  шла  через  два  поля,  через  узкий  клин
деревенского выгона, где на цветущих кустах дрока сушились холсты,  и  снова
через поле. Джип никого не встретила. Перейдя  через  дорогу,  она  вошла  в
садик. Подсолнечники и астры выстроились вдоль низкой кирпичной  стены,  под
уже пожелтевшими тополями. Возле дома, под  открытым  окном,  стоял  стул  с
оставленным  на  нем  журналом.  Единственным  признаком  жизни  был  дымок,
подымавшийся из трубы. Джип  в  нерешительности  стояла  перед  полуоткрытой
дверью; слишком уж все было безмолвно, тишина  казалась  ей  неестественной.
Она уже подняла  руку,  чтобы  постучать,  как  вдруг  услышала  подавленные
рыдания. Заглянув в окно, она увидела  женщину  в  зеленом,  видимо,  миссис
Уэгг, которая сидела у стола и плакала, уткнувшись в носовой платок. В то же
мгновение из верхней комнаты донесся тихий стон. Джип вошла и постучала в ту
дверь, за которой сидела женщина в зеленом. Дверь открылась, перед ней пред-
стала миссис Уэгг. Нос, глаза и  щеки  на  худом,  неприветливом  лице  были
красны от слез. В зеленом платье и  с  зеленоватыми  волосами  (они  были  с
проседью  и,  видимо,  покрашены  каким-то  составом)  миссис   Уэгг   очень
напоминала Джип зеленое яблоко,  которое  так  нелепо  краснеет  от  долгого
пребывания на солнце. На лице женщины были слезы, в руке  она  мяла  носовой
платок. Джип  ужаснулась  -  как  она  осмелилась,  такая  свежая,  сияющая,
предстать перед этой бедной женщиной, видимо, удрученной тяжелым  горем.  Ей
захотелось убежать. Это просто бесчеловечно - приходить  сюда  кому-либо  из
его близких. Она тихо сказала:
     -  Миссис  Уэгг?  Пожалуйста,  извините  меня,  но  нет  ли  каких-либо
новостей? Это я устроила Дафну здесь.
     Женщину,  по-видимому,  одолевали  какие-то   сомнения.   Наконец   она
ответила, всхлипывая:
     - Она... она родила этим утром... мертвого.
     Джип  задохнулась.  Пройти  через  все  -  и  вот!  Ее  чувство  матери
возмущалось и протестовало,  но  разум  подсказывал:  так,  пожалуй,  лучше,
гораздо лучше!
     - А как она?
     - Плохо. Очень плохо. Просто не знаю, что сказать, право  же,  все  мои
мысли спутались. Все это так расстроило меня!..
     - Моя сиделка с ней?
     - Да. Она очень упрямая особа,  но  умелая,  не  отрицаю.  Дэйзи  очень
слаба. О, как все это печально! А  теперь  еще  предстоят  похороны.  Просто
конца  горю  нет!  И  все,  все  из-за  этого...  человека.  -  Миссис  Уэгг
отвернулась и снова стала плакать, уткнувшись в платок.
     Джип выскользнула за дверь. Она колебалась - подняться наверх или  нет?
Но все-таки осторожно поднялась по лестнице. Должно быть,  девушка  лежит  в
комнате, выходящей на улицу. Несчастная, всего год тому назад она с  наивной
важностью обсуждала - нужен ли ей  любовник!  Сиделка  приоткрыла  дверь  и,
увидев Джип, выбежала в коридор.
     - Это вы, моя милочка! Как приятно!
     - Как она?
     - В общем, довольно хорошо. Вам все сказали?
     - Да. Могу я ее видеть?
     - Право, не знаю. Я не могу ее понять. У нее никакой воли к  жизни,  ни
капли. Мне кажется, что она не хочет выздороветь. Должно быть, все это из-за
мужчины. - И, взглянув на Джип, она  добавила:  -  Как  вы  думаете?  Он  ее
бросил?
     - Да.
     Сиделка оглядела ее с ног до головы.
     - Одно удовольствие смотреть на вас! Вы просто  расцвели.  Но,  знаете,
может быть, это будет ей на пользу - повидать вас. Входите.
     Джип прошла в  комнату  вслед  за  сиделкой.  Закрытые  глаза,  влажные
белокурые волосы,  упавшие  на  лоб,  бледная  рука,  бессильно  лежащая  на
простыне  под  сердцем.  Хрупкая  мадонна,  по-прежнему  жаждущая   леденца!
Единственным ярким пятном на постели был золотой ободок на ее пальце.
     - Посмотрите-ка, милочка! Я привела к вам приятного гостя.
     Глаза и губы Дафны Уинг приоткрылись и тут  же  снова  закрылись.  Джип
подумала: "Бедняжка! Она решила, что это он, а это всего  лишь  я!"  Бледные
губы произнесли:
     - О, миссис Фьорсен, это вы! Какая вы добрая, что пришли.
     Глаза снова чуть-чуть приоткрылись.
     Сиделка выскользнула за дверь. Джип села и робко  прикоснулась  к  руке
девушки.
     По щекам Дафны Уинг медленно скатились две слезинки.
     - Все кончено, - сказала она едва слышно, - и теперь ничего  нет  -  он
мертвый, вы знаете. Я не хочу жить. О миссис Фьорсен,  почему  мне  не  дают
умереть!
     Джип наклонилась к  ней  и  ласково  погладила  ее  руку,  стараясь  не
смотреть на эти медленно катящиеся слезинки. Дафна Уинг пробормотала:
     - Вы так добры ко мне! Как бы мне хотелось, чтобы мой бедный  маленький
ребеночек остался жив!
     Джип выпрямилась и с трудом проговорила:
     - Крепитесь, милая! Подумайте о своей работе!
     - Танцы! - Дафна Уинг слабо улыбнулась. - Мне  кажется,  это  было  так
давно!
     - Да. Но теперь все вернется снова.
     Дафна Уинг ответила едва слышным вздохом.
     Лицо ее теперь уже не казалось вульгарным. С закрытыми глазами и  ртом,
белая, как алебастр, она была прекрасна. Какой каприз природы - неужели этот
цветок мог произрасти от мистера и миссис Уэгг!
     Дафна Уинг открыла глаза.
     - О миссис Фьорсен, я так слаба и так одинока - и нигде ничего нет!
     Джип встала. Ее словно гипнотизировало горе этой девушки, и она боялась
показать это.
     - Когда сестра сказала, что привела ко мне гостя, я подумала,  что  это
он; но теперь я рада. Если бы он посмотрел на меня так, как смотрел тогда, я
бы тут же умерла.
     Джип коснулась губами влажного лба, от которого все еще  доносился  еле
уловимый запах флердоранжа.
     Она  спустилась  в  сад  и  поспешно  ушла.  Но  вместо   того,   чтобы
возвратиться домой полями, она завернула за угол  коттеджа  и  спустилась  в
маленькую рощицу. Там она села на  пенек,  прижала  руки  к  щекам  и  стала
смотреть, как солнце золотит папоротники  и  как  над  ними  кружатся  мухи.
Любовь!  Неужели  она  всегда  так  отвратительна  и   трагична?   Налетает,
захватывает и уносится прочь. Или толкает одного к другому и тут же отрывает
друг от друга. Неужели никогда не бывает так,  чтобы  двое,  которые  рвутся
друг к другу, слились в тесном объятии и  навсегда  остались  единым  целым?
Любовь! Она исковеркала жизнь отца  и  жизнь  Дафны  Уинг;  она  никогда  не
приходит,  когда  ее  ждут,  она  всегда  неожиданный  гость.   Злокозненная
странница, она утомляет душу раньше, чем тело, или тело - раньше, чем  душу.
Нет, пусть уж лучше совсем  не  будет  любви  -  это  намного  лучше!  Разве
свободный человек согласится стать рабом своего чувства, как Дафна Уинг? Или
как ее собственный муж, который всем своим существом тянется к жене, которая
его не любит? Или как ее отец - верный раб своих воспоминаний! И,  глядя  на
солнечные  блики,  падающие  на  папоротники,  Джип  подумала:  "Любовь!  Не
приближайся ко мне!"
     Каждое утро она бывала в коттедже и каждый  раз  встречалась  с  миссис
Уэгг. Почтенная женщина почувствовала к ней симпатию и призналась по секрету
сиделке - а та по секрету же сообщила об этом Джип,  -  что  миссис  Фьорсен
"очень аристократична, и глаза такие  красивые,  прямо  итальянка!".  Миссис
Уэгг была из тех женщин, у которых пристрастие к "аристократичности" - самое
заветное в жизни. Это поклонение "аристократичности" и побудило миссис  Уэгг
развивать способности дочери к танцам. Кто знал, к чему  это  приведет!  Она
объяснила Джип, что всегда старалась "воспитать Дейзи как настоящую леди", -
и вот вам результат! И она принималась разглядывать  волосы  Джип,  ее  уши,
руки, ноги. Ее все беспокоили предстоящие похороны.
     - Я назову такое  имя:  Дэйзи  Уинг;  "Дэйзи"  -  так  ее  нарекли  при
крещении, а Уинг - артистическое имя. Так что я соединю то и другое - и  это
будет истинной правдой. Надеюсь, никто не станет придираться?  Насчет  имени
отца - может быть, мне сказать так: "Покойный мистер  Джозеф  Уинг"?  Видите
ли, такого человека не было,  но  надо  же  кого-то  назвать.  Я  просто  не
перенесу, если докопаются до правды. Мистер  Уэгг  будет  в  отчаянии.  Это,
видите ли, по его части - погребения. О, как все это меня расстраивает!
     Джип пробормотала:
     - О да, конечно.
     Хотя Дафна Уинг была все еще смертельно бледна и слаба, стало ясно, что
она начинает поправляться. С каждым днем краски возвращались на ее  лицо,  а
вместе с ними - налет вульгарности. Что ж, в конце  концов  она  вернется  в
свой Фулхэм, освободившись от слепой страсти, окрепшая и, может быть,  более
серьезная.
     В последний день пребывания в Милденхэме Джип снова забрела в рощицу  и
посидела на том же самом пеньке. Солнечный свет ровно лежал  на  пожелтевших
листьях. Испуганный кролик  выскочил  из  папоротника  и  тут  же  спрятался
обратно. С опушки  маленького  лесочка  выпорхнула  сойка  и,  резко  крича,
перелетела на другое место. Теперь, когда пришло  время  ехать  к  Фьорсену,
Джип понимала, что поступила опрометчиво, вернувшись к нему. После встреч  с
девушкой мысль о жизни с ним стала для нее еще более тягостной, чем  раньше.
Только тоска по ребенку как-то оправдывала ее возвращение к нему.  Но  вдруг
она почувствовала нечто близкое к отвращению. Он - отец ее  ребенка!  Теперь
это казалось ей нелепым. Крохотное существо связывало его с ней  не  больше,
чем если бы ребенок произошел от случайной встречи, просто от "погони  фавна
за нимфой". Нет, ребенок принадлежит ей, только  ей!  И  лихорадочная  жажда
снова увидеть девочку пересилила в ней все другие чувства.
     На следующий день Уинтон увез Джип обратно  в  Лондон.  Усаживая  ее  в
машину, он сказал:
     - У тебя сохранился ключ от моего дома? Отлично! Помни, Джип,  в  любое
время дня и ночи - дом к твоим услугам.
     Она еще раньше дала Фьорсену  телеграмму  и  приехала  домой  в  начале
четвертого. Его не было дома. Телеграмма лежала в прихожей  нераспечатанной.
Она побежала наверх в детскую. И сразу услышала жалобный  плач  ребенка,  не
умеющего объяснить, что у  него  болит.  Она  вошла  в  детскую  с  каким-то
смутным, торжествующим чувством: может быть, крошка плачет о ней!
     Бетти, вся красная, качала колыбель и с озадаченным, нахмуренным  лицом
всматривалась в ребенка. Увидев Джип, она ахнула.
     - О боже милосердный! Душенька моя! Я так рада! Я с самого утра  ничего
не могу поделать с ребенком. Только проснется, сразу  начинает  плакать.  До
сегодняшнего дня все было просто чудесно.
     Джип взяла ребенка. Темные  глаза  девочки  на  несколько  мгновений  с
каким-то удовлетворением уставились в лицо матери. Но при первом же движении
ребенок снова начал свою грустную жалобу. Бетти продолжала:
     - Вот так ода с самого утра,  когда  приходил  мистер  Фьорсен.  Что  и
говорить, крошка не любит, когда он приходит. Он так странно смотрит на нее!
Сегодня утром я подумала... да, я подумала: "Ведь ты же ее отец, уже пора ей
привыкнуть к тебе!" И я оставила их на минутку. А когда вернулась - я только
сбегала в ванную, - мистер Фьорсен уже выходил из комнаты, лицо у него  было
такое злое-презлое, а ребенок кричит!.. Только когда спит, умолкает,  а  так
почти не перестает кричать...
     Джип сидела, прижав ребенка к груди и не произнося ни слова.
     - Каков он был, Бетти?
     Бетти мяла в руках передник; ее круглое, как луна, лицо затуманилось.
     - Вот что, - сказала она, - мне кажется, он был пьян. О, я даже уверена
- от него пахло спиртным. Это у него началось дня три назад. А прошлой ночью
он вернулся домой страшно  поздно  -  я  слышала,  как  он  бранился,  когда
поднимался наверх. О боже! Какая жалость!
     Девочка, молча лежавшая на коленях у  матери,  вдруг  снова  заплакала.
Джип сказала:
     - Бетти, мне кажется, у нее что-то с ручкой.  Она  кричит  каждый  раз,
когда я к ней прикасаюсь. Может быть, булавка или еще  что-нибудь.  Давай-ка
посмотрим! Раздень ее... О Бетти... смотри!
     Крошечные ручки были покрыты выше локтей темными пятнами, словно кто-то
беспощадно щипал их. Женщины в ужасе уставились друг на друга.
     - Он!
     Вся кровь бросилась Джип в голову; глаза наполнились слезами и  тут  же
высохли.  Увидев  ее  лицо,  бледное,  с  судорожно  сжатыми  губами,  Бетти
перестала причитать. Когда они смазали ручки ребенка мазью и обернули ватой,
Джип побежала в свою спальню и, кинувшись на кровать,  разразилась  горькими
рыданиями, уткнув голову в подушку.
     Она рыдала от ярости. Зверь! Впиться когтями в ее  дорогую  малютку!  И
только потому, что бедная крошка заплакала, когда он уставился на нее своими
кошачьими глазами! Зверь! Дьявол! А теперь он придет и начнет скулить:  "Моя
Джип, я совсем не думал... откуда мне было знать, что я делаю ей больно? Она
так кричала... почему она кричит, когда видит меня? Это меня  расстроило!  Я
не думал!" Она словно слышала, как он вздыхает и молит о прощении. - Но  она
не простит, на этот раз - нет! Она перестала плакать и лежала, прислушиваясь
к тиканью часов, перебирая в памяти сотни мелких доказательств его  злобного
отношения к ее ребенку - к... его собственному ребенку. Как он мог!  Неужели
он вправду сходит с ума? Ее так трясло  от  озноба,  что  пришлось  укрыться
одеялом. Здравый смысл подсказывал ей, что этот случай, как  и  оскорбления,
которые он нанес мосье Армо, ее отцу и другим, -  все  это  было  связано  с
какими-то неудержимыми приступами нервного расстройства. Но это не  смягчило
ее гнева. Ее  ребенок!  Крохотное  создание!  Наконец-то  она  по-настоящему
возненавидела этого человека! Она лежала, придумывая самые  холодные,  самые
жестокие, самые язвительные слова, которые ему  скажет.  Слишком  долго  она
страдала!
     В этот вечер он не пришел домой,  и  Джип  легла  в  десять  часов.  Ей
захотелось взять ребенка к себе: все казалось,  что  оставить  девочку  одну
опасно. Она принесла ее спящую к себе и, заперев дверь, улеглась в  постель.
Долгое время она лежала без она, каждую  минуту  ожидая,  что  он  вернется.
Наконец она уснула и проснулась словно от толчка.  Снизу  доносился  неясный
шум. Это он! Она не гасила огня и теперь склонилась  над  ребенком.  Девочка
спала, ее дыхание было ровным и спокойным. Джип села рядом.
     Да, он поднимается наверх и, судя по шуму,  нетрезвый:  громкий  скрип,
глухой стук, словно он цепляется за  перила,  но,  не  удержавшись,  падает;
бормотание, потом грохот сброшенных на  пол  башмаков.  У  нее  промелькнула
мысль: "Если бы он был совершенно пьян, он не стал бы снимать башмаки; но он
не сделал бы этого и будучи трезвым! Знает ли  он,  что  я  вернулась?"  Еще
скрип, точно он пытается поднятая на ноги, держась за перила, потом шарканье
и сопенье за дверью; вот он нащупывает и поворачивает  ручку.  Наверное,  он
знает, что она вернулась, - увидел ее дорожное пальто или телеграмму.  Ручка
задергалась снова. Через некоторое время  яростно  затряслась  ручка  другой
двери - между его и ее комнатами. Она услышала его  пьяный  голос,  хриплый,
тягучий:
     - Джип... Впусти меня, Джип!
     После этого звуки стали доноситься то от одной  двери,  то  от  другой;
потом снова послышался  скрип,  словно  он  спускался  по  лестнице,  и  все
затихло.
     Добрых полчаса Джип продолжала сидеть неподвижно,  напрягая  слух.  Где
он? Что делает? В ее возбужденном  мозгу  громоздились  все  новые  и  новые
домыслы. Видимо, он снова спустился вниз.  В  этом  полупьяном  состоянии  -
какие фантазии могут зародиться в его голове?..  Вдруг  ей  показалось,  что
откуда-то тянет гарью. Запах исчез, потом появился снова; она  подкралась  к
двери, бесшумно повернула ключ и, чуть приоткрыв ее, стала принюхиваться.
     На площадке было темно. Никакого запаха гари. И вдруг кто-то схватил ее
за ногу.  Вся  кровь  отхлынула  у  нее  от  сердца;  она  подавила  крик  и
попробовала закрыть дверь. Но его рука и ее нога попали в щель, и теперь она
уже видела, что он лежит ничком во весь рост. Он держал ее,  как  в  тисках.
Потом поднялся на колени, на  ноги  и  ворвался  в  комнату.  Задыхаясь,  не
произнося ни слова, Джип боролась, пытаясь выставить его вон. Как у  всякого
опьяневшего человека, его силы то внезапно иссякали, то снова  возвращались.
А с