алась вперед. Вместо  обещанного
Бетти объяснения он произнес лишь одну фразу:
     - Завтра вы все поедете в Милденхэм.
     И Бетти, которая боялась его еще с того разговора  в  Милденхэме  много
лет назад, взглянула на его профиль и не решилась задавать вопросов.  Уинтон
остановил машину у почтового отделения и послал телеграмму:
     "Джип и ребенок у меня. Письмо следует. Уинтон".
     Это облегчило его совесть;  кроме  того,  это  было  необходимо,  иначе
Фьорсен мог обратиться в полицию. А теперь ему  надо  ждать,  пока  Джип  не
расскажет обо всем подробнее.
     Было уже поздно, когда они  начали  этот  разговор.  Сидя  у  окна,  на
которое Марки в знак молчаливого одобрения поставил  два  горшка  гортензий,
купленных на собственный риск и страх, Джип приступила к своей исповеди. Она
ничего не утаивала, рассказывая о жалком фиаско своего замужества. Когда она
дошла до Дафны Уинг и открытия, сделанного ею в  студии,  она  увидела,  как
судорожно задвигался огонек отцовской сигары. В ее доме,  в  ее  собственном
доме! И после этого она продолжала жить с  ним!  Он  не  перебивал,  но  его
молчание почти путало ее.
     Перейдя к тому, что случилось сегодня, она заколебалась. Должна ли  она
рассказывать и о Росеке? Искренность взяла верх; и снова Уинтон не  проронил
ни  слова.  Когда  она  кончила,  он  встал  и  медленно  загасил  сигару  о
подоконник; увидев, в каком изнеможении она откинулась на спинку кресла,  он
только пробормотал: "Проклятие!" - и отвернулся к окну.
     В этот час, когда в театрах идут к концу  спектакля,  печальная  тишина
опустилась на лондонские улицы, ее нарушили только крики какой-то полупьяной
женщины, должно быть, поссорившейся со своим любовником на  пути  домой,  да
звуки скрипки уличного музыканта, пытающегося  наверстать  упущенное  время.
Эти звуки чем-то раздражали Уинтона, напоминая о двух проклятых иностранцах,
которые посмели так обращаться с его Джип. Взять бы их  на  мушку  пистолета
или на кончик шпаги; проучить бы их как следует! Он услышал ее слова:
     - Отец, я хотела бы заплатить его долги. Тогда все было бы так,  словно
я и не выходила за него замуж.
     У него вырвался вздох отчаяния. Он не верил  в  то,  что  за  зло  надо
воздавать добром.
     - Я хочу быть уверенной, что у той девушки все будет  в  порядке,  пока
кончатся ее неприятности. Может быть,  я  могла  бы  использовать  часть  из
тех... других денег?
     Гнев, а не осуждение ее порыва  заставил  его  поколебаться;  деньги  и
месть никогда не соединялись в его мыслях.
     - Я хочу чувствовать себя так, словно никогда не давала согласия  выйти
за него замуж. Может быть, его долги имеют к этому какое-то  отношение,  кто
знает?
     Какое сходство! Сходство во всем:  в  фигуре,  откинувшейся  на  спинку
старого кресла, в лице, утонувшем в тени!  И  восторг  охватил  Уинтона.  Он
снова обрел ее!

ГЛАВА XVIII

     До тех пор, пока Фьорсен не уходил из дома, его спальня напоминала, как
выражалась горничная, "сущий хлев" - каждый день приходилось все основатель-
но убирать и чистить.  У  него  был  особый  талант  устраивать  беспорядок;
комната выглядела так, будто в ней ночевали трое мужчин, а не один.  Одежда,
башмаки, щетки, бокалы, газеты, французские романы, окурки сигарет - все это
было разбросано где попало; застоявшийся запах табака ударял в  нос  слугам,
приносившим чай и воду для бритья. Когда в утро этого дня горничная  провела
к нему Росека, Фьорсен лежал на спине, мечтательно  следя  за  дымком  своей
сигареты и за четырьмя мухами, которые плясали в солнечном луче, пробившемся
сквозь зеленые шторы. Обычно этот час перед  вставанием  был  у  него  часом
творческого подъема, когда  ему  полнее  удавалось  ощущать  все  очарование
музыки, когда приходило вдохновение  и  желание  донести  его  до  людей.  В
последнее время он как-то выдохся и отупел; но этим утром  он  снова  ощутил
тот прилив фантазии, то трепетное состояние, когда чувства  ищут  форму  для
своего выражения, а ум находит ее. Услышав стук в дверь и  шепот  горничной:
"К вам граф Росек, сэр", - он подумал: "Какого дьявола  ему  нужно?"  Как  и
всякого одаренного человека, но  плывущего  по  жизни  без  руля  и  ветрил,
Фьорсена раздражал менее одаренный Росек,  который,  однако,  всегда  хорошо
знал, чего он хочет.
     Наверно, пришел говорить о деньгах или об  этой  девчонке.  Как  хорошо
было  бы,  если  бы  девчонка  умерла!  Никчемное,  примитивное  создание!..
Ребенок! Господи! Каким он был ослом, о,  каким  ослом!  Сначала  ребенок  у
Джип, теперь у этой! Видит  бог,  он  старался  отвязаться  от  девушки,  но
попробуй отвязаться  от  репейника!  Как  она  цеплялась  за  него!  Он  был
терпелив, терпелив и ласков, но что поделаешь, если  она  ему  надоела!  Ему
нужна только  Джип,  только  его  собственная  жена!  Теперь,  когда  он  на
какой-нибудь час-другой выбросил из головы всякие заботы и почувствовал себя
счастливым, является этот тип с лицом сфинкса!
     - А, Поль! Садись. Какие новые неприятности ты притащил?
     Росек зажег сигарету. Его бледное лицо,  на  котором  не  было  и  тени
улыбки, встревожило Фьорсена.
     - Тебе бы  следовало  остерегаться  мистера  Уэгга,  Густав;  он  вчера
приходил ко мне. У него вовсе не музыка на уме.
     Фьорсен сел на кровати.
     - Черт бы побрал этого мистера Уэгга! Что он мне может сделать?
     - Я не юрист, но представляю  себе,  что  он  способен  доставить  кучу
неприятностей - уж очень молода девушка.
     Фьорсен злобно взглянул на него и сказал:
     - А зачем ты подсунул мне эту проклятую девчонку?
     - Я этого не делал, мой друг.
     - Нет, делал! В чем смысл твоей игры? Ты ведь  ничего  не  делаешь  без
задних мыслей. Ты отлично это знаешь сам. Ну скажи, на чем ты играл?
     - Ты любишь удовольствия, я полагаю.
     Фьорсен проговорил с яростью:
     -  Послушай!  С  дружбой  нашей  покончено!  Я  никогда  не  знал  тебя
по-настоящему. Всему этому конец! Оставь меня в покое.
     Росек ухмыльнулся.
     - Дорогой мой, так дружбу не кончают. Ты должен мне тысячу фунтов.
     - Хорошо, я их тебе верну. Жена даст мне взаймы.
     - О! Значит, она все еще без ума от тебя? А  я  думал,  что  она  любит
только свои уроки музыки.
     Подавшись вперед, Фьорсен прошипел:
     - Довольно об этом! Я отдам твою тысячу фунтов!
     Росек, все еще улыбаясь, отвечал:
     - Не будь ослом, Густав! Со скрипкой у плеча  ты  мужчина.  Без  нее  -
ребенок. Лежи спокойно, мой друг, и думай о мистере Уэгге. Но лучше всего  -
зайди ко мне потолковать  обо  всем.  Пока  до  свидания.  Успокойся.  -  И,
стряхнув  пепел  сигареты  в  пепельницу,  стоявшую  у  локтя  Фьорсена,  он
удалился.
     Фьорсен обхватил голову руками. Будь они все прокляты: и отец  девчонки
и сама девчонка, Росек и прочие акулы!.. Он вышел на  площадку  лестницы.  В
нижнем этаже стояла полная тишина. Росек ушел - скатертью дорога! Он  позвал
Джип - ответа не последовало. Он вошел в ее комнату, изящно убранную, полную
аромата цикламен! Потом выглянул  в  сад.  В  дальнем  углу  стояла  коляска
ребенка, а рядом толстуха нянька. Джип нет! Ее никогда не бывает, когда  она
ему нужна... Уэгг! Он вздрогнул; вернувшись в спальню,  достал  из  шкафчика
бутылку коньяку и отпил немного. Это его успокоило; он запер шкафчик и начал
одеваться.
     Направляясь к  студии,  он  задержался  немного  под  деревьями,  чтобы
поиграть с девочкой. Бывали моменты, когда это крошечное создание с большими
темными глазами, так похожими на глаза Джип, казалось ему очаровательным,  а
иногда она вызывала в нем только отвращение - какой-то бледный ублюдок! Этим
утром, глядя на нее, он вдруг вспомнил о  другом  ребенке,  который  вот-вот
появится на свет, и поморщился. Он уловил взгляд Бетти, выражавший  испуг  и
удивление: как он смотрит на ее ненаглядную  крошку!  Фьорсен  рассмеялся  и
пошел к студии. Настраивая скрипку, он вспомнил о том, как ведет себя Джип -
она  давно  уже  не  приходит  вовремя!  Это  возмутило  его,  как   горькая
несправедливость. Как будто все  дело  в  этой  злосчастной  девчонке!  Джип
никогда не любила его, никогда  не  отвечала  на  его  чувства,  никогда  не
утоляла его жажду! Вот в чем суть дела. Ни одна другая женщина не заставляла
его так томиться. Они всегда надоедали ему раньше,  чем  он  им.  А  она  не
давала ему ничего. Неужели у нее нет сердца? Или оно отдано другому? Что это
говорил Поль о ее уроках музыки? И вдруг его поразила мысль, что  он  ничего
не знает - ровным счетом ничего! - о том, где она бывает и что делает. Уроки
музыки? Почти каждый день она уходит из дому и пропадает целыми часами. Где?
В объятиях другого мужчины? Он  опустил  скрипку  в  полном  изнеможении.  А
почему бы и нет? Безудержная ревность, разжигаемая животной страстью, была в
полной мере свойственна натуре Фьорсена. Он  содрогнулся.  Но,  вспомнив  об
утонченности Джип, ее гордости и искренности, а главное, о  ее  пассивности,
он успокоился. Нет, только не Джип!
     Он подошел к столику, на котором стоял графин с водой, и, налив немного
коньяку, выпил. Это придало ему сил, и он принялся играть. Взяв  отрывок  из
концерта для скрипки Брамса, он снова и снова повторял его. Он видел, что  в
его игре все время сказываются одни  и  те  же  погрешности.  Он  просто  не
узнавал себя. Техника пальцев в этой веши у  него  просто  кошмарна!..  Джип
берет уроки музыки... Гм! Зачем она их  берет?  Напрасная  трата  времени  и
денег - все равно из нее никогда ничего не получится, просто дилетантка. Там
ли она сегодня? Давно пора завтракать, может быть, она вернулась?
     Он пошел в дом. Никаких следов Джип. Горничная  спросила,  подавать  ли
ему завтрак. Нет! Хозяйка вернулась? Когда она должна вернуться? Она  ничего
не сказала? Он отправился  в  столовую,  съел  бисквит  и  выпил  коньяку  с
содовой. Это успокоило его. Он снова вернулся в гостиную и сел за письменный
столик  Джип.  Как  все  аккуратно!  На  маленьком   календаре   подчеркнуто
карандашом - среда, пятница. Для чего? Уроки музыки? Он достал из  ящика  ее
адресную книгу. "Армо, 305-а, Мерилбон-род"; рядом с адресом приписка:  "Три
часа".
     Три часа. Вот он, условленный час! Глаза его остановились на  маленькой
репродукции старинной картины:  вакханка  с  развевающимся  зеленым  шарфом,
размахивающая бубном перед обнаженным  купидоном,  который  смотрит  на  нее
снизу вверх, держа в руках лук и стрелы.  Фьорсен  перевернул  картинку;  на
обратной стороне было нацарапано: "Моему маленькому другу - Э. А.".  Фьорсен
подошел к роялю. Он поднял крышку и начал играть, бессмысленно  глядя  перед
собой, не понимая, что играет. Великий артист? В  последнее  время  ему  все
стало безразлично - пусть  даже  он  никогда  больше  не  коснется  скрипки.
Надоело стоять перед морем  тупых  физиономий,  смотреть,  как  эти  болваны
хлопают руками! Его тошнит от этого тупого однообразия!
     Он встал, пошел в  столовую  и  выпил  еще  немного  коньяку.  Джип  не
выносит, когда он пьет. Да, но какого черта ее  так  долго  нет?  Она  берет
уроки музыки. Уроки музыки! Уже почти три часа.  Ну  что  же,  он  пойдет  и
посмотрит, чем  она  там  занимается  на  самом  деле,  пойдет  и  предложит
проводить ее домой! Знак внимания. Это ей должно понравиться. Все лучше, чем
ждать, пока она соблаговолит вернуться да еще с безразличным видом. Он выпил
еще коньяку, взял шляпу и вышел. Солнце палило, и, когда Фьорсен добрался до
нужного дома, он почувствовал головокружение. Дверь открыла служанка.
     - Я мистер Фьорсен. Миссис Фьорсен здесь?
     - Да, сэр; желаете подождать?
     Почему служанка так странно  смотрит  на  него?  Уродливая  девка.  Как
отвратительны уродливые люди! Когда она вышла, он приоткрыл дверь гостиной и
прислушался.
     Шопен! Полонез ля бемоль мажор. Хорошо! Неужели это Джип? Очень хорошо!
Он вышел из комнаты, двинулся по коридору и осторожно повернул ручку  двери.
Музыка прекратилась. Он вошел...
     Когда Уинтон покинул его дом - это было через полтора часа после  того,
что произошло у Армо, - Фьорсен продолжал стоять у входной двери. Подогретая
коньяком! ревность, побудившая его оскорбить  жену  и  старого  мосье  Армо,
улеглась уже тогда, когда Джип заговорила  с  ним  таким  ледяным  тоном  на
улице; с той минуты его не оставлял страх, возраставший с каждым мгновением.
Простит ли она? Для него, который всегда действовал под впечатлением минуты,
подчас даже не сознавая, что именно он делает и обижает ли этим кого-нибудь,
самообладание Джип оставалось тайной и всегда немного пугало его.  Куда  она
ушла? Почему не вернулась? Его страх все нарастал,  подобно  снежному  кому,
скатывающемуся с горы. А что если она не вернется  вовсе?  Нет,  она  должна
вернуться: здесь ребенок, их ребенок!
     Впервые при мысли о ребенке он почувствовал удовлетворение.  Он  отошел
от двери и, выпив стаканчик коньяку с содовой, чтобы успокоиться, улегся  на
диване в гостиной. Чувствуя, как его согревает коньяк, он  думал:  "Я  начну
новую жизнь: брошу пить, брошу все, отошлю ребенка в деревню, увезу  Джип  в
Париж, Берлин, Вену, Рим - куда угодно, только прочь из Англии, подальше  от
ее  отца  и  от  всей   этой   чопорной,   скучной   публики!   Джип   любит
путешествовать!" Да, они будут  счастливы.  Прекрасные  ночи...  Упоительные
дни... Чистый  воздух,  который  не  давит  тебя  и  не  принуждает  пить...
Подлинное вдохновение... Настоящая музыка! Запах цветущих каштанов на улицах
Парижа, блеск Тиргартена, звуки серенад в переулках Флоренции,  светлячки  в
итальянских сумерках - о, какие пьянящие воспоминания! Но тепло  от  коньяка
проходило, он почувствовал озноб. Он закрыл глаза, решив поспать до  прихода
Джип. Но скоро снова  открыл  их,  потому  что  ему  стали  мерещиться  -  с
недавнего времени это бывало довольно часто -  какие-то  уродливые  картины:
отчетливые,  меняющие  форму  лица  -  они  становятся  все  отвратительнее,
превращаются в дыры... дыры...  дыры;  гниль,  кривые,  корявые  деревья,  -
двойные, тройные, искаженные человеческие лица! О кошмар! Но когда он открыл
глаза, все исчезло. Было очень тихо.  Ни  звука  не  доносилось  сверху.  Не
слышно даже лая собак. Он встал и пошел взглянуть на ребенка.
     Когда он проходил по передней, раздался звонок. Телеграмма!  Он  вскрыл
ее. "Джип и ребенок у меня. Письмо следует. Уинтон".
     Рассмеявшись, он захлопнул дверь  перед  носом  рассыльного  и  побежал
наверх. Напрасно! И здесь ни души! Значит ли это, что она на самом деле  его
бросила? Он остановился  у  кровати  Джип,  рванулся  вперед,  упал  поперек
кровати, закрыл лицо  руками  и  зарыдал,  совершенно  обессиленный  выпитым
коньяком. Неужели он потерял ее?  Никогда  не  видеть,  как  закрываются  ее
глаза, никогда не  целовать  их?  Никогда  не  любоваться  ею?  Он  вскочил.
Потерять ее? Нелепость! Этот невозмутимый дьявол англичанин, ее отец  -  да,
это дело его рук, это он украл ребенка!
     Он спустился вниз и выпил коньяку. Это подкрепило его.  Что  делать?  -
"Письмо следует"! Идти на Бэри-стрит? Нет. Пить! Развлекаться!
     Схватив шляпу, он выбежал и зашагал так быстро, что у него помутилось в
голове; тогда он взял такси и велел ехать в один из ресторанов  Сохо.  После
завтрака, как обычно, очень легкого, у него сегодня ничего не было  во  рту,
кроме бисквита. Поэтому  он  заказал  суп  и  бутылку  лучшего  кьянти  -  о
какой-либо другой еде он и думать не мог. Так он просидел более двух  часов,
бледный и молчаливый; лоб его покрылся потом, он время от времени  оскаливал
зубы и жестикулировал, потешая одних посетителей  и  пугая  других,  сидящих
близко от него.  Если  бы  его  не  знали  здесь,  его  поведение  могло  бы
показаться подозрительным!. Около половины девятого он  допил  вино,  встал,
бросил на стол золотую монету и вышел, не дожидаясь сдачи.
     Уже горели фонари,  но  дневной  свет  еще  не  совсем  угас.  Он  брел
нетвердой походкой, направляясь в сторону Пикадилли. Мимо  шла  проститутка,
она взглянула на него. Тупо осклабясь, он схватил ее  за  руку;  дальше  они
пошли вместе. Внезапно девушка остановилась и стала  вырывать  руку;  на  ее
темноглазом напудренном лице проступил страх. Фьорсен не выпускал ее руки  и
смеялся.
     - Пойдем, - говорил он. - Ты похожа на мою жену. Хочешь выпить?
     Девушка покачала головой и вдруг резким рывком высвободила руку и,  как
ласточка, нырнула в подземный переход через улицу.
     Фьорсен стоял, не двигаясь, и все смеялся. Второй раз за один день  она
ускользала от него. Прохожие  с  удивлением  оборачивались.  Чертовы  уроды!
Сделав гримасу, он пошел прочь от Пикадилли, миновал Сент-Джеймскую  церковь
и направился к Бэри-стрит. Разумеется, его туда не  впустят!  Но  он  только
посмотрит в окна - там у них на окнах ящики с цветами!  И  вдруг  он  громко
простонал - перед ним встала Джип среди цветов, в их саду. Он дошел до  угла
улицы и увидел скрипача, который пиликал  у  водостока  на  старой  скрипке.
Фьорсен остановился послушать. Бедняга! "Паяцы"! Он положил  руку  на  плечо
скрипача.
     - Послушай, друг, - сказал он, - дай-ка мне  твою  скрипку.  Я  великий
скрипач. Я заработаю тебе немного денег.
     - Vraiment, monsieur? {Правда, сударь? (франц.).}
     - Ah, vraiment. Voyons! Donnez...  un  instant...  vous  verrez...  {А,
правда! Дай-ка... на минуту... ты увидишь (франц.).}.
     Скрипач, еще  сомневаясь,  но  уже  точно  зачарованный,  протянул  ему
скрипку; его темное лицо  просветлело,  когда  он  увидел,  как  неизвестный
вскинул скрипку к плечу и как его пальцы управлялись со смычком и  струнами.
Фьорсен двинулся вперед по улице, ища дом с цветочными  ящиками.  Он  увидел
их, остановился и начал играть "Che faro" {"Что буду делать [без Эвриднки]?"
- ария из оперы Глюка "Орфей".}. Он  играл  прекрасно  на  старой,  разбитой
скрипке; и скрипач, не отстававший от  него  ни  на  шаг,  стоял  и  слушал,
смущенный, завидующий, немного  растерянный.  Он  играет,  как  ангел,  этот
долговязый, бледный monsieur со странным лицом,  пьяными  глазами  и  впалой
грудью!  Да,  но  все  равно  нелегко  заработать  деньги  на  улицах  этого
проклятого города! Можешь играть как сорок ангелов -  и  ни  медяка!  А  тот
начал новую мелодию - так и хватает за сердце...  tres  joli,  tout  a  fait
ecoeurant {Очень красиво, прямо досада берет (франц.).}. Но вот, извольте, -
какой-то monsieur уже закрывает окна и задергивает шторы! Вечно  одно  и  то
же!.. Скрипка и смычок  возвращены  скрипачу  вместе  с  кучкой  серебра;  а
долговязый странный monsieur убегает, словно дьявол за ним гонится, - должно
быть, здорово выпил парень! С  болезненным  ощущением,  что  его  втянули  в
какую-то темную историю, хромой скрипач мрачно заковылял прочь, завернул  за
ближайший угол и почти  целых  две  улицы  шел,  не  останавливаясь.  Потом,
сосчитав серебро, которое Фьорсен положил ему в руку, и внимательно осмотрев
скрипку, он сказал только одно слово:  "Bigre"  {К  черту!  (франц.).}  -  и
отправился домой.

ГЛАВА XIX

     Джип почти совсем" не спала. Трижды она вставала, крадучись подходила к
двери и смотрела на спящего ребенка. Вчерашний день совершенно  измучил  ее.
Ночь была душная, в ушах еще стояли звуки скрипки. По этой песенке Пуаза она
сразу узнала Фьорсена; а по тому, как резко отец задернул шторы, она поняла,
что ее предположение правильно. Если бы  она  увидела  его,  ее  бы  не  так
расстроил этот отголосок старых чувств. Фьорсен снова сковал  цепь,  которую
еще вчера она считала разорванной навсегда. В  рыданиях  старой  скрипки  ей
слышались его слова: "Прости меня, прости!" Насколько было бы легче  бросить
его, если бы она действительно его ненавидела! С ним  трудно  жить,  но  его
трудно и ненавидеть! Он так податлив, а ненависть можно испытывать только  к
сильным людям. Ее  возмущали  поступк