у, будто пропитанную дегтем, так она была засалена дядюшкиной головой.
Из рубашки под подушкой выскочила  мышь, а когда  отец  поднял  рубашку,  он
обнаружил нитки с иголками, несколько носков и портянок и зеленую расческу.
     - И это австрийский солдат?! - закричал папаша. - Что все это значит?
     И он принялся потрясать дядюшкиной рубашкой.
     - Ее подарила мне барышня Гланцова в знак своей любви, когда  я посулил
ей прогулку по вечернему острову, где мы  собирались целовать  друг  друга в
глаза.
     Тогда папаша взял мятые галстуки, что лежали в изголовье койки.
     - А это что? И вот это? Стыдись, ты же меня позоришь!
     Дядюшка  встал  на  колени, а  потом поднялся в полный  рост,  и вырвал
драгоценные дары, и вернул их назад, на койку, под конскую попону.
     -  Все это  подарили  мне  первые  красавицы  за  то, что  я повезу  их
показать, где живет император.
     -  Ну,  а  это  что  такое? -  рассвирепел  папаша  и  помавал  дамским
бюстгальтером прямо у дядюшки перед глазами.
     -  Это  преподнесла   мне  барышня  из  заведения  Гаврдов,  это  самое
прекрасное  доказательство  ее  любви! -  выкрикнул дядюшка, вырывая у  отца
бюстгальтер и пряча его под пиджак.
     И чем сильнее отец желал унизить  дядюшку  Пепина  в  глазах  остальных
пивоваров, тем суровее и с тем большим упреком смотрели все они на папашу  и
наконец сплевывали и  один за другим отправлялись  на  свои  рабочие  места.
Остался только пан  заместитель; он, расставив ноги и  уперев руки в бока, с
недобрым смехом сказал:
     - Пан Йозеф думает, что если  его брат - управляющий в пивоварне, то он
все может себе позволить. Он с самого  утра не работает, да и как бы ему это
удалось, если  он  вернулся из города только в полпятого, на рассвете... Так
как мне это  оформить:  как прогул без уважительной  причины - или вычесть у
него день из отпуска?
     И он стоял, держа в руках учетную  книгу, и ликовал, и смеялся, так как
знал, что папаша против него  бессилен, что все козыри у него, у заместителя
управляющего пивоварни, общества с ограниченной ответственностью.
     - День из отпуска, - отозвался папаша и уселся  на койку, закрыв глаза;
на нем был лучший его костюм, потому  что через час ему предстояло выступить
на  заседании совета  директоров  пивоварни  с докладом о том, как увеличить
сбыт  пива.  А я  стоял,  засунув  пальцы  под  лямки  ранца,  только-только
вернувшись  из школы, смотрел на группу рабочих  и отца,  склонившегося  над
дядюшкой Пепином,  и мне было стыдно  - не за  папашу, не за Пепина и  не за
пана  заместителя, я стыдился  вообще  того, что дядюшка  такой беспомощный,
отец такой безвинный и оба  они дети куда меньше  моего. Но самым  маленьким
ребенком во всем  городке был, конечно же, дядюшка Пепин,  потому что он был
одинок. Когда по вечерам дядюшка  в морской фуражке отправлялся охотиться за
красавицами,   люди  повсюду  выглядывали  из  окон  и  высовывались   из-за
занавесок, и  каждый хотел  пожать Пепину руку  и  перекинуться с ним  парой
слов, но в сущности он был куда более одинок, чем безумная старуха Лашманка,
которая ночевала,  завернувшись в тряпье, под  мостом,  а зимой с кружкой  в
руках грелась  близ  церкви, старуха, за которой  мальчишки бегали с криком:
"Баба,  где твои миллионы?"  А она пускалась с мальчишками в  беседу о своих
владениях,  о  том,  что  она  графиня,  но  никак не  может  отыскать  свои
поместья...  И  так  вот я стоял и вдруг проникся к папаше нежностью. Потому
что  он  был слабым,  хотя и обладал  большой  силой,  потому  что был к нам
снисходителен  и  все  нам прощал;  он  казался  мне  Иисусом,  переодетым в
управляющего  пивоварней. Любой  другой отец  не  снес  бы  такого  позора и
отказался  от дядюшки  Пепина, любой  другой за то, что я вытатуировал голую
русалку  у себя на груди, отправил бы меня в исправительный дом, но мой папа
простил меня, веря, что я перевоспитаюсь, что мозги у меня встанут на место;
папа  видел во  мне нечто  вроде своего  мотоцикла "Орион" и надеялся, что в
один  прекрасный день он  поймет,  почему  не работает  двигатель,  устранит
неисправность и тем самым одержит победу. И у меня вдруг потемнело в глазах,
я  подбежал к отцу  и  поцеловал ему руку,  бормоча сквозь  слезы,  что  все
уладится и что только сейчас  я понял,  каков он,  мой отец, мой папа, а он,
сидя  на  койке,  опять  откупорил склянку с нашатырем и вдохнул его,  чтобы
прийти в себя.
     -   Так  что,  Йозеф,  -  сказал  он  спокойно,  -   как  ты  себе  это
представляешь? Может, хочешь вернуться домой, в Моравию?
     И  дядюшка Пепин так  испугался,  что упал на колени и  умоляюще сложил
руки, настолько устрашила его перспектива возвращения туда, откуда он десять
лет назад приехал к нам в гости на две недели.
     - Все, что угодно, но только не это!
     - Ладно, и что же ты предлагаешь?
     - Я начну новую жизнь!
     - А как насчет раскрашенной физиономии?
     -  Это  нарисовали  мне  красотки,  когда  мы  разыгрывали  в  "Авионе"
потрясающую сцену в турецких банях! - горделиво усмехнулся дядюшка.
     - А рана на лбу?
     -  Это  в  "Тоннеле"... Оланек хотел,  чтобы я изображал короля Фарука,
который торжественно въезжает  в Прагу, и я сидел на осле, а Оланек дал  ему
нюхнуть перцу, и осел взбрыкнул и сбросил меня на биллиард. Правда, здорово,
братец? - кричал дядюшка, заправляя постель, после чего они вдвоем с папашей
отнесли койку обратно в угол.
     - Так вот,  -  сказал отец,  - на сегодня ты свободен,  вечером приходи
ужинать,  а я  куплю еще одну записную книжку и буду вести твою бухгалтерию.
Дебет-кредит. Но  это  -  в  последний раз!  Иначе  остается  одно: назад  в
Моравию, домой!
     Вечером пришел побритый дядюшка Пепин, смиренно неся  в бумажном пакете
морскую фуражку. Усевшись в  кухне, он раздумывал, как бы задобрить матушку,
которая  делала вид, будто  кое-что ищет  - то в  кладовке,  то на  чердаке.
Вернувшись в кухню  и заметив,  что  дядюшка  хочет  ей что-то  сказать, она
встала на колени и с  головой  залезла в  буфет между  кастрюлями,  а  потом
склонилась над плитой, гремя горшками и сковородками.
     - Невестка, - робко спросил дядюшка, - у вас есть сигареты?
     - Нет, - ответила матушка.
     -  Так  вот вам одна тонкая,  дамская,  - обрадовался дядюшка, шаря  по
карманам, а когда  нашел, протянул матушке синюю сигарету с золотым ободком.
Матушка  же  принесла глубокую  тарелку с  кнедликами  в соусе  с  хреном  и
поставила ее  перед дядюшкой.  Глубоко вздохнув,  он закрыл  глаза  и  сумел
побороть  искушение. Матушка  стояла  у печи, глядела  на дядюшку,  а  потом
подошла к столу, взяла тарелку и унесла ее вместе с кнедликами.
     - Ну, раз вы не хотите,  - сказала она и  прибавила, - попробовать  это
китайское блюдо...
     - Что, кнедлики в соусе с хреном? Их так  любил  архиепископ Пречан! Он
мог съесть двадцать кнедликов и ведро соуса и еще просил добавки - только бы
побольше было этого соуса!
     - Хотите?
     - Еще как!
     -  Так ешьте, пока  не остыло, - сказала матушка и  принесла тарелку  с
кнедликами  в  соусе  с хреном  обратно, после чего  села напротив  дядюшки,
подперла рукой подбородок и смотрела, как он ест, как один кнедлик за другим
скользит в  его голодную утробу. Когда же он поволок к себе еще одну тарелку
с сухими  кнедликами, матушка встала, принесла полную кастрюлю  и половником
полила кнедлики соусом с хреном. И вот так дядюшка ел, а матушка  улыбалась;
видя же, что соус с хреном возбуждает в нем еще больший голод, она поставила
разогреваться запеченные свиные хвостики с капустой. Дядюшка потянул носом и
сказал:
     -  Покойник  император  Франтишек  больше  всего любил есть  свинину  с
капустой, запивая ее пивом!
     - Вы тоже это любите? - удивилась матушка.
     - Еще как! - ответил дядюшка Пепин, улыбаясь; при этом его раскрашенные
эмалью щеки  отливали то красным,  то синим цветом, он с улыбкой осмотрелся,
обласкав взглядом кое-какие предметы  нашей меблировки,  и наконец его взор,
описав круг, вернулся назад к буфету, где сидел, мурлыкая, кот Целестин.
     - О,  медвежоночек, ты тоже здесь?  - сказал он и погладил кота, а  тот
ввинтил  голову ему в ладонь. -  Черт побери, ну и башка у  него! У нас дома
тоже  были два кота, один по кличке Габриш, а второй - Кондуш. Каждую неделю
они приносили  зайцев... - рассказывал  дядюшка, глядя,  как мать  кладет на
тарелку  кнедлики с двумя поросячьими хвостиками и два  половника капусты. И
он сказал:
     - Невестка, вы на  сегодня первая раскрасавица в городке!  Навроде  тех
красоток в Трансильвании, что были самолучшими шлюхами во всей Цислейтании и
Транслейтании!
     Матушка подала ему тарелку с едой и сказала:
     - Премного вам благодарна.
     - Не за что, - ответил  дядюшка, и  опять он ел кнедлики  с капустой, и
опять  матушка сидела  напротив, глядя на него с огромным  интересом, потому
что  дядюшка Пепин ел  как бы  и  за нее. Вскоре  пришел отец  и сел рядом с
дядюшкой  Пепином, раскрыл чистую записную книжку,  извлек из ящика  в столе
ручку и чернильницу и на чистой странице начертал: "Дебет - кредит".
     -  Итак, начинаем  твою новую жизнь: ты  будешь  получать десять крон в
день  на  питание,  столько  же   один  раз  в  неделю  на,   так   сказать,
организационные расходы плюс пять крон на стирку белья. Согласен?
     -  Гм-м, - ворчал дядюшка Пепин, держа обеими руками  большой поросячий
хвост,  из  которого  он  высасывал  сок, разгрызая  шкуру  и  жилы,  крепко
державшие косточки. Изо всех сил дядюшка тянул хвост зубами, и наконец шкура
подалась - и  дядюшка с  размаху ударился затылком  о буфет, что, однако, не
помешало ему снова вцепиться в поросячий хвост.
     Папаша записал  на  странице "Дебет"  сто  тридцать  крон, еженедельный
заработок дядюшки, а на странице "Кредит" пять крон за обед и пять за ужин.
     - А главное, - сказал отец, - когда тебе вздумается пойти в пивную,  ты
лучше спрячь деньги  под  стельку,  чтобы  девки  их  не вытащили!  И  учись
экономить, понял?
     -  Гм-м,  - ворчал дядюшка,  скашивая глаза на второй  поросячий хвост,
который он сжимал  пальцами так  крепко, точно это был кукурузный початок...
дядюшка поглядывал  на хвост и  кусал мясо,  и он был весь  в  жире,  и  его
раскрашенные  эмалью щеки  лоснились  до  самых  ушей.  И вот  дядюшка опять
вцепился зубами в поросячий хвост, сражаясь с ним, как настоящий австрийский
солдат, на тощей его шее вздувались жилы, будто канаты, и  дядюшка все тянул
и тянул  руками поросячий хвост, крепко  зажав его в зубах.  И  вот  наконец
поросячьи сухожилия лопнули, и дядя Пепин во второй раз стукнулся затылком о
буфет.
     - А вот тут ты подпишешься, - сказал отец, подсунув ему записную книжку
и подав ручку.
     И дядюшка Пепин взял ручку, отложив поросячий хвост на тарелку, но пока
он  жирными  руками ставил  свою  подпись,  кот  Целестин  прыгнул,  схватил
поросячий хвост  и удрал с  ним под кровать. Дядюшка Пепин - точь-в-точь как
вратарь  - ловко  нырнул следом,  и  матушка застыла  от  изумления, а  отец
подскочил на стуле, потому что  под кроватью  рычали  друг на друга  дядюшка
Пепин и  кот Целестин,  а потом они  начали  сражаться и (дядюшка головой, а
Целда спиной) биться о  доски, которые  держали  пружинный матрац, и так все
повторялось много раз:  крики дядюшки, шум борьбы, удары головой  и спиной о
доски... Потом наступила тишина, и дядюшка Пепин, будто спускаясь по лежащей
на  земле лестнице, вылез к  нам, весь покрытый  пылью, но с зажатым в  руке
поросячьим хвостом, которым он потрясал, восклицая:
     Австрийский солдат непобедим!
     И он уселся у буфета, вгрызаясь в поросячий хвост, он высасывал из него
сок,  смешанный с  пылью,  и  искоса поглядывал  на мясо,  а  из-под кровати
выбрался кот Целестин,  вбежал в комнату,  где я  делал домашнее  задание по
прилежанию, и слегка куснул меня за  щиколотку одной  из ног, скрещенных под
столом, на котором лежала тетрадь.
     И  тут из  кухни  донесся  третий  удар:  жилы  поросячьего  хвоста  не
выдержали, и дядюшка Пепин врезался головой в буфет.
"ШЕСТИКЛАССНИЦА"

     Самыми большими детьми в нашем городке были взрослые, а  среди взрослых
были такие, которые разыгрывали представления. Чуть ли не все  они  ходили к
нам в пивоварню: когда забивали свиней, когда был сезон охоты на куропаток и
зайцев, а главное, когда наступала  пора  генеральных репетиций. Каждые  два
месяца они  радовали  нас новой  пьесой,  которую  вначале несколько вечеров
кряду читали  у нас дома, при  этом  они пили пиво, ели толстые ломти хлеба,
намазанные  смальцем, и  произносили  вслух то,  что собирались исполнять на
сцене. Потом они ездили в Прагу -- посмотреть,  как эту пьесу  ставят там. А
потом  приходила прекрасная  пора репетиций  на сцене.  Матушка поила  коз и
задавала корм поросятам, при этом  она уже задолго до репетиции облачалась в
свой синий костюм и наконец, зажав роль под мышкой,  иногда пешком, а иногда
на  велосипеде отправлялась  в город.  Но это уже была не  матушка, а  дама,
которая будет  играть  в очередном  спектакле.  Когда  ставили  "Периферию",
матушка изъяснялась с пражским выговором  и так  вульгарно, что  папаша даже
заглядывал в роль -- есть ли там такое. Когда же она играла женщину с  моря,
то настолько входила в  образ, что  и  с папашей разговаривала  раздраженным
тоном, а когда Нору -- то вначале была  с ним обходительна и готова услужить
ему  во  всем, но затем,  по мере того  как  характер  ее  героини  менялся,
принималась  грозить  ему разводом  и твердить,  что  бросит  его, и  папаша
успокаивался,  только  прочтя  в  книге,  что  такова  ее роль  в  последнем
действии, и поняв, что на самом деле  матушка ни о чем таком и не помышляет.
И все же отец  пугался,  потому что матушка изображала все еще  натуральнее,
чем бывает в жизни, она так искренне уверяла, что уйдет от него и начнет все
заново...
     Отцу нравилось, когда  матушка играла Дездемону. К  последнему действию
он совершенно  перевоплощался  в  Отелло  и  очень  жалел, что не  может сам
сыграть  заглавную  роль. Поэтому  он репетировал с матушкой по крайней мере
это последнее действие,  и я видел: отец настолько вживался в роль и с такой
самоотдачей  и удовольствием  играл все сцены  ревности, что однажды повалил
матушку на пол и  стал орать  на нее, держа  одной  рукой книжку,  а  другой
сжимая бедняжку так, что  у  нее  заболела  рука,  и она крикнула отцу, мол,
отпусти меня, и обозвала его  грубияном. А папаша защищался, говоря, что так
написано в книжке, и хотел еще порепетировать с матушкой самый финал, но она
вовремя посмотрела на часы и сказала, что ей пора в театр на репетицию, а то
отец мог бы задушить ее -- так же, как в конце "Отелло".
     И вот каждый вечер перед репетицией  матушка в синем костюме пересекала
площадь со свернутой в трубку ролью под мышкой, прохожие  здоровались с ней,
останавливались,  окружали ее, а она с улыбкой  рассказывала им, какой будет
спектакль и кто в нем будет играть. Я же стоял  под сводами  колоннады возле
открытой лавки пана Регера, который скупал шкурки зайцев, козлят, хомяков  и
вообще  всякой живности, и здесь так  воняло, что люди сюда заходили, только
если им это было очень надо. Но отвратительный запах  шел  не  из лавки пана
Регера, а сзади, от реки. Туда, за дом, стоявший на площади, свозили кости с
бойни,  там высилась огромная  гора  костей, на них  еще сохранялись остатки
мяса  и  жил,  однако  же солнце  и,  главное, крысы  обгладывали  это  мясо
подчистую,   так   что  по  ночам  тонны  костей  светились,   точно   груда
фосфоресцирующих  стрелок  с  башенных  часов... Итак, я стоял,  опершись  о
колонну,  а  по  другой стороне площади  текли  два  потока  прогуливающейся
туда-сюда молодежи, девушки, взявшись по четыре под руки, смеялись, и парни,
тоже по четверо в ряд, смеялись им в ответ, они кричали что-то друг другу, и
один  поток  стремился  вверх  по  площади,  а второй  вниз, и  стоило  этим
четверкам разминуться, как всякий из них  уже не мог дождаться,  когда же он
опять увидит свою девочку или барышню, или когда она увидит своего  мальчика
или юношу, и так они развлекались до темноты. А у колонны в честь Девы Марии
прохаживались  взрослые -- заложив за спину руки или с тросточками; они то и
дело  посматривали  на  часы, как будто боялись  опоздать  на  поезд, и  моя
матушка какое-то  время прогуливалась  вместе с ними,  а потом  выходила  на
главную  улицу, точно кого-то разыскивая.  Я  издали хорошо  видел,  что она
никого не ищет,  а только делает вид, будто ищет, чтобы люди заметили ее  со
свернутой в трубку ролью под мышкой, она даже смотрела как-то по-особенному,
словно она посвященная  и  совсем не похожа на остальных,  ибо она  играет в
театре и будет участвовать  в новой пьесе,  так что пока  у всех  есть время
оценить,  как  она  выглядит на  самом  деле, чтобы потом  сравнить ее с той
женщиной, которая выйдет на сцену.
     И так вела себя не только матушка, но и другие актеры;  я всех их знал,
потому что  намазывал им смалец на хлеб и подавал  бутылки с пивом, они тоже
приходили принаряженные, и у каждого из них под  мышкой торчала  свернутая в
трубку роль,  так что  в сумерках  по  площади  расхаживало туда-сюда десять
белых  трубочек,  и  все,  кто  был  занят  в  очередном  спектакле,  учтиво
приветствовали один другого и с улыбкой извлекали свои роли и потрясали ими,
а некоторые делали из них этакий бумажный бинокль и подносили его к  глазам.
Вот так играли друг с другом эти большие дети, а я  стоял  под колоннадой, у
меня за спиной была неизменно сиявшая огнями лавка пана  Регера,  от которой
ужасно  воняло,  здесь никто не ходил, поэтому  я мог  без помех смотреть на
тех, кто часто бывает у нас в пивоварне, едва ли  не стыдясь за то,  как они
изображают из себя актеров, как готовятся к вечеру, когда начнутся настоящие
репетиции. Когда  же до премьеры оставалась только неделя,  когда актеры уже
знали  свои роли наизусть, они не ходили больше  на  площадь, а отправлялись
прямиком в театр.  За  три часа  до  генеральной  репетиции они  надевали те
костюмы  и  платья, в  которых  должны были играть,  чтобы  научиться в  них
двигаться, и вот через площадь в гостиницу "На  Княжеской" шел в длиннополой
хламиде Отелло -- господин аптекарь, он  придерживал эту серебристую хламиду
рукой,  чтобы  не упасть, лицо  у него уже было  черное,  и на талии сверкал
золотой пояс, он бродил туда-сюда по площади, а потом заходил  в гостиницу и
пропускал рюмочку для укрепления нервов. Матушка же весь день, даже к козам,
ходила  в длинном атласном  платье,  как  Дездемона,  и  отвечала  знакомым:
"Родриго, из Венеции?" Она улыбалась, и ее переполняли то любовь, то горе, в
зависимости от того, о каком месте пьесы она думала. И в этом длинном наряде
она приезжала в городок,  она нарочно не ехала  прямо  в театр,  а оставляла
велосипед у газетного киоска и, придерживая подол, чтобы не споткнуться и не
упасть,  шествовала  по вечерней главной  улице, удивляясь, что она не может
найти аптекаря  Отелло, который стоял в гостинице "На Княжеской" с  рюмкой в
руке  и  возвещал  окружающим,  что Отелло --  это благородный  варвар и что
его-то он и играет. А господин  старший  учитель  вышагивал с рапирой, точно
венецианский  дворянин,   и  раскланивался  направо  и  налево  в  ответ  на
приветствия; клинок неуклюже  оттопыривался, хотя  старший учитель уже целую
неделю  пробовал  ходить  с  рапирой и  в  башмаках на  высоких  каблуках  и
по-венециански  учтиво  здороваться,  снимая  шляпу,  украшенную страусиными
перьями.
     Кроме этого  ревнивца-"Отелло",  папаша  любил еще  пьесу под названием
"Тень". В последнюю  неделю матушка,  игравшая главную роль, брала  напрокат
кресло-каталку, потому что с самого начала и почти до  конца  спектакля  она
должна была изображать больную, навеки прикован