ня. Что же? Порвать  с Селией?  Но Бетти не имеет
права  этого требовать,  раз  сама  остается в  качестве  "мистрис  " у Сэма
Дреймана.  Пойду  прямо к Селии! Я провел по щеке -- отросла колючая щетина.
Попытался было  встать, но  затекли  ноги от  этого  спанья  на  диване. Над
умывальником висело зеркало. Я поднял штору и уставился  на  свое отражение:
бледное  лицо,  красные глаза,  мятый  воротничок.  Затем подошел к  окну  и
выглянул.  Перед  отелем  машин не  было. Скорая помощь  уже увезла  Сэма  в
больницу. Бетти даже не сказала в какую. Видно, было не слишком рано. Солнце
светило вовсю. "Что сказать Шоше? -- спрашивал я себя. -- Она только поймет,
что я женюсь не на ней... Она не переживет этого ". Я опять выглянул в окно.
Пустые трамваи,  дрожки без  седоков.  Казалось, даже  нееврейские  кварталы
опустели в  честь Йом-Кипура. Я надел пиджак, умылся, хотя и это запрещается
в  такой  великий   праздник,  как  Йом-Кипур,  вышел.  Стал  спускаться  по
ступенькам.  Мне  незачем было  торопиться. В первый раз я почувствовал, что
Сэм близок и симпатичен мне -- он хотел того же, что и я -- невозможного.
     На  пути попалась парикмахерская.  Я зашел. Клиентов  не было, и хозяин
встретил

     меня с преувеличенной вежливостью. Он
     обернул меня белой простыней, как сава
     ном. Прежде чем брить, разгладил мне бо
     роду. -• ,- -".? *•" л*. '•?;.* "*ь
     -- Ну и город наша Варшава! -- заговорил
     он. -- У этих "шини ", у жидков этих, Иом-Ки-
     пур, и весь город будто вымер. И это в сто
     лице, коронном городе Польского королев
     ства. И впрямь забавно!
     Он  по ошибке  принял меня за поляка. Я хотел было ответить, но, быстро
сообразив, что мой акцент выдаст меня, кивнул только и произнес единственное
слово, которое не могло меня скомпрометировать: "Так".
     •-- Они расползлись по всей Польше, -- продолжал парикмахер.  -- Города
завшивели  от  них.  Сначала   они  жили  на  Налевках,  на  Гжибовской,  на
Крохмальной, а  теперь, как  черви, расползлись по  всей Варшаве. Пробрались
даже  в Виланов1. Одно только утешает -- Гитлер выкурит  пархатых  изо  всех
щелей.
     Меня затрясло. Он держал бритву прямо у
     горла. Я поднял глаза. На секунду его зеленые
     глаза встретились с моими. Уж не заподозрил
     ли он, что я еврей? ш
     -- Я вот что вам скажу, шановный пан. Эти те
     перешние евреи -- те, что бреются, говорят чис
     то по-польски и притворяются поляками, -- они
     даже хуже, чем прежние Шмули и Срули в
     длинных лапсердаках, с белыми бородами и
     пейсами. Те, по крайней мере, не лезли, куда их
     не просят. Сидели себе в лавках и раскачивались

     над своим  Талмудом, как бедуины.  Болботали на  своем жаргоне,  а если
христианин попадал к ним  в лапы, объегоривали его на несколько грошей. Зато
они не ходили ни в театры, ни в кафе, ни в оперу. А эти, бритые, в пиджаках,
-- от них все беды. Они заседают в нашем Сейме и заключают договоры с нашими
злейшими врагами -- с литовцами,  русинами,  русскими.  Все  они  --  тайные
коммунисты   и  советские  шпионы.  Одного  они  хотят  --  уничтожить  нас,
католиков,  и передать власть большевикам,  масонам  и  социалистам.  В  это
трудно поверить,  шановный пан, но ихние миллионеры заключили секретный пакт
с  Гитлером.   Ротшильды  его  финансируют,  а  посредник  у  них  Рузвельт.
По-настоящему он не Рузвельт, а Розенфельд, крещеный еврей. Они как будто бы
допускают и христианскую веру, но у них одно на уме -- развалить все изнутри
и заразить все и вся. Вот так. А вы как думаете?
     Я пробормотал что-то нечленораздельное.
     -- Они приходят сюда бриться и стричься круглый  год, а сегодня их нет.
Йом-Кипур  --  святой праздник даже для  богатых. Больше половины  магазинов
закрыты сегодня --  и здесь, и  на Маршалковской.  Эти не пойдут в хасидские
молельни, не наденут меховые шапки и молитвенные  шали, как прежние жиды, --
ан нет, они наденут цилиндры и в собственном автомобиле поедут в синагогу на
Тломацкем. Уж Гитлер вытурит их! Он обещал этим  жидовским миллионерам,  что
сохранит их  капиталы, -- но  раз наци  вооружены,  он  приструнит  их всех!
Ха-ха-ха! Пло-

     хо вот только, что он на нашу страну  нападет. Но раз мы  не можем сами
очистить страну от заразы -- приходится  позволять врагу  сделать  это.  Что
будет  потом, никто не знает. Во всем виноваты протестанты. Они продали душу
дьяволу. Они смертельно ненавидят Папу. А знаете, шановный пан,  что и Лютер
был тайным евреем?
     -- Нет. -1
     -- Это установленный факт.
     Цирюльник дважды прошелся бритвой по
     лицу. Потом побрызгал одеколоном и при
     пудрил. Почистил пиджак, стряхнув с него
     двумя пальцами несколько волосков. Я рас
     платился и вышел. Рубашка взмокла от пота.
     Я припустился бежать, еще не сообразив, куда
     собираюсь идти. Не т, я не останусь в Пол ь-
     ше! Уеду любой ценой! На перекрестке
     меня сшиб автомобиль, и я упал. Это самый
     неудачный день в моей жизни. И я тоже про
     дал душу дьяволу. Пойти, что ли, в синагогу?
     Нет, не стоит осквернять святое место! В жи
     воте что-то урчало. Пот струился по лицу, по
     спине, боль разрывала мочевой пузырь. Если я
     не опорожнюсь сию же минуту, намочу все.
     А вот и ресторан. Я попытался войти, но дверь
     не поддавалась. Закрыто? Не может быть -- за
     столиками сидели и обедали, кельнеры разно
     сили еду. *'k = ,
     Подошел человек с собакой на поводке и
     подсказал:
     -- Не к себе, а от себя!
     -- О, тысяча благодарностей! ^
     Я спросил  у кельнера, где туалет, и он указал 4Иа дверь. Но, подойдя к
двери, я ее не

     увидел. Она исчезла как по волшебству. За
     столиками перестали есть и уставились на
     меня. Какая-то женщина громко рассмея
     лась. i\ ' . -'**' ;
     Подошел кельнер:
     -- Вот сюда, -- и он открыл передо мной дверь. Я  подбежал к  писсуару,
но, как недавно Сэм Дрейман, не мог помочиться -- моча не шла.

        "ГЛАВА ДЕВЯТАЯ"
     Я не пошел к Селии -- провел  Йом-Кипур с Шошей.  Бася ушла в синагогу.
Толстая поминальная свеча горела со  вчерашнего дня и теперь почти не давала
света.  Разбитый и вялый, после  перенесенной  бессонной  ночи, я валялся на
постели прямо в одежде.  Шоша  сидела рядом. Она что-то говорила. Хотя голос
ее я слышал, но о чем она говорит, уловить не мог. Должно быть, рассказывает
про войну, тиф, голод, смерть Ипе. Шоша положила свою  детскую ручку мне  на
грудь. Мы оба постились.
     То и дело я приоткрывал один глаз,  чтобы посмотреть, как солнечный луч
передвигается по стене. Спокойствие  Дня Искупления  разлилось  вокруг. Было
слышно, как  щебечут птицы.  Я принял решение и знал, что не отступлюсь,  но
было еще нечто, что  я не мог объяснить  ни  себе,  ни  другим. Было ли  это
видение  -- или галлюцинация  -- появление отца?  Или цирюльник отравил меня
своими ядовитыми речами? Отвергнуть женщину, страстную, талантливую, которая
к тому  же имеет  возможность взять  меня  в  Америку, избавив от  проклятой
бедности и нацистской пули? Была ли это ревность к Сэму  Дрейману?  Такая уж
огромная  любовь  к Шоше?  Или  проссо  недоставало решимости огорчить Басю?
Вопросы эти я

     задавал моему подсознанию, или надсозна-нию, но ответа  не получил. Это
как с человеком,  который  совершает самоубийство,  --  объяснил  я себе. Он
нашел крюк в потолке, сделал петлю, подставил  стул и до последней минуты не
знает, зачем  он  это  делает.  Кто сказал,  что  в  природе и  человеческом
обществе  все  можно  выразить словами и для всякого  действия  должны  быть
мотивы? Уже  давно я осознал, что  литература  только  описывает  события  и
характеры, а  уж  потом  подыскивает  оправдания  для них.  Все мотивации  в
беллетристике или очевидны, или неверны, j В конце концов я уснул. Проснулся
лишь  в  сумерках. Последние лучи  заходящего солнца  отражались в чердачном
окошке. Ко мне подошла Шоша:
     -- Ареле, ты славно поспал. > гл,? i
     -- А ты, Шошеле?
     -- О, я тоже спала.
     В комнате был полумрак. Свеча уже догорала. Пламя то поднималось вверх,
то становилось таким крошечным, что  едва был виден фитилек. Шоша заговорила
опять:
     -- Прошлый год я ходила с мамеле в сина
     гогу вечером на Йом-Кипур. Мужчина с белой
     бородой трубил в рог.
     -- Да, я знаю.
     -- Когда на небе появятся три звезды, мож
     но есть. - . .- - .
     -- Ты проголодалась?
     -- Когда ты со мной, это лучше, чем есть. ;:
     Неожиданно для себя я произнес: r f ? *
     -- Шоша, мы скоро будем мужем и женой.
     После праздников.

     Я собрался предупредить Шошу, чтобы она пока ничего не говорила матери,
но тут открылась дверь и вошла Бася. Шоша бросилась  ей навстречу:  "Мамеле,
Ареле собирается жениться на мне сразу после Суккот!" Я и не подозревал, что
у Шоши такой  звонкий голос.  Она повисла на матери и  осыпала ее поцелуями.
Бася положила молитвенники и теперь  вопрошающе смотрела на  меня. Радость и
удивление были в ее глазах.
     -- Да, это правда, -- подтвердил я. .*-*'"*.
     Бася хлопнула в ладоши:
     -- Милосердный Господь слышал мои мо
     литвы. Весь день я стояла на ногах и молилась
     за тебя, доченька, и за тебя, Ареле, сын мой.
     Только Бог в небе знает, сколько слез пролила
     я за эти два дня. Доченька, свет очей моих,
     мазлтов! , , * ^
     Они  целовались, обнимались, раскачивались из  стороны в сторону,  не в
состоянии оторваться друг от друга.
     Бася протянула ко  мне руки. От  нее исходил аромат поста, нафталина, в
котором целый год пролежало ее  платье,  и  еще  чего-то, очень  женского  и
праздничного, -- привычный аромат моего детства, когда, бывало, наша комната
превращалась в женскую молельню перед первыми днями месяца Аба. БасрАн голос
тоже  зазвучал  громче  и  выше.  Она  заговорила  на  простонародном  языке
жаргонных молитвенников:
     -- Это все на небесах, на небесах. Это счаст
     ливейший день в несчастной моей жизни. По
     моги же нам, Боже! Мы много страдали.
     Отче, позволь дожить до радости повести

     мое перворожденное  дитя  под свадебный  венец. --  Бася  воздела вверх
руки. Она вся лучилась материнским счастьем.
     Шоша расплакалась. Бася всплеснула руками и воскликнула:
     > -- Что же это со мной?! Он же постился
     весь день, сокровище мое, милый мой наслед
     ничек! ,
     Она бросилась к буфету и вернулась с графином вишневой наливки. Наливка
эта стояла, должно быть, много лет, ожидая подходящего  случая. Мы чокались,
пили и  целовались. Шоше тоже немного  налили. Когда она целовала меня,  это
уже не были детские поцелуи. Даже губы у нее стали как у взрослой женщины.
     Открылась дверь, и на пороге возникла
     Тайбеле -- хорошенькая, в новом платье. Мы
     уже виделись здесь с нею на Рош-Гашоно --
     она пришла тогда, чтобы провести праздники с
     матерью и сестрой. Тайбл, высокая, темново
     лосая, с карими глазами, походила на отца. Ей
     было только три года, когда они переехали из
     нашего дома, но она помнила меня и называла
     Ареле. На Рош-Гашоно Тайбл принесла кусок
     ананаса, чтобы произнести над ним празднич
     ное благословение. Услыхав новости, она
     только спросила: , ^.^-
     -- Ареле, это правда?  -- И,  не дожидаясь ответа, обняла меня,  крепко
сжала и  принялась целовать. -- Мазлтов! Мазлтов!  Вот это  да!  И  именно в
Йом-Кипур! Так ли, этак  ли  -- сердце подсказывало  мне  --  Ареле, у  меня
никогда  не было брата,  -- и вот теперь ты мой  брат, даже ближе, чем брат.
Когда тателе услышит... он тогда... .- - ..•*=• "* , i-.

     Тайбл  бегом бросилась к  двери, прямо рысью, на высоких каблуках. Бася
спросила:
     -- Куда это ты так спешишь?
     -- Позвонить тателе. -- Тайбл опять появи
     лась в дверях.
     -- Зачем это? Почему такое счастье надо с
     ним делить? -- Бася прямо-таки орала на
     дочь. -- Он покинул нас, больных и нищих, и
     ушел к этой потаскухе, сгореть бы ей в аду
     дотла. Это не отец, а убийца. Если бы вы с ним
     остались, давно бы подохли с голодухи. Это я,
     я одна кормила вас, отдавала вам последние
     силы, чтобы вы не умерли. Боже милостивый,
     Отец наш небесный! Ты знаешь правду! Это
     из-за него, негодяя, и его грязных похожде
     ний мы потеряли Ипе -- теперь она, наверно, в
     раю, со святыми. -- Бася говорила все это
     только Шоше и себе, потому что дверь за Тай-
     беле давно закрылась.
     Шоша поинтересовалась:
     -- Куда она пошла звонить? Разве гастро
     ном сегодня открыт? -- •;/ ';-"•: ~* м*г**- *
     -- Пусть ее звонит. Пусть подлизывается к
     нему, старому развратнику. Что до меня, то
     он такой же трефный, как свинья. Не хочу ви
     деть его. Он не был вам отцом, когда вы голо
     дали, хворали и выхаркивали легкие, и не хочу
     я, чтобы он был отцом теперь, когда удача по
     вернулась к нам, пусть она с нами останется.
     Шошеле, что же ты стоишь, как дурочка? По
     целуй его, обними! Он уже все равно что муж
     твой, а мне он дорог, как собственное дитя. Ни
     когда мы не забывали его, никогда. Не знали,
     где он, и даже жив ли он, так много молодых
     людей погибло во всех этих войнах. А когда
     --
     Лейзер принес хорошие вести и мы  узнали, что он жив и пишет для газет,
в нашем доме был все равно что праздник. Как давно это было? Все спуталось в
голове, и я не знаю, что и когда. Это  я, я поведу тебя под брачный венец, а
не твой жестокосердный отец. Ареле, дитя мое, да вознаградит тебя Господь за
ту радость и счастье,  которые  ты дал нам сегодня. -- Бася зарыдала, и Шоша
плакала вместе с ней.
     Немного  погодя  Бася,  надев  фартук,  загремела  в  к^не  кастрюлями,
горшками, тарелками. Пара  цыплят,  которых  зарезали  для капойрес  в канун
Иом-Кипура, была заранее приготовлена, и Басе только оставалось разрезать их
на куски,  подать  халу и хрен. Она забыла  подать фаршированную рыбу и весь
оставшийся  вечер  сокрушалась  из-за  этого.   Склонившись  ко  мне,   Бася
приговаривала:
     -- Ешь, дитя мое, ешь. Ослабел небось,
     бедный, от долгого поста. Что до меня, то я и
     не заметила, что пощусь -- так тяжело было
     на душе. Такое мне не впервой. Сколько раз
     приходилось ложиться в постель, не прогло
     тив ни куска. Ешь, Шошеле, ешь, невеста моя!
     Господь внял твоим мольбам. Наши благочес
     тивые предки просили за тебя перед Госпо
     дом. У нас сегодня не конец Йом-Кипура, нет,
     для нас сегодня начинается Симхес-Тойре.
     Что с Тайбеле? Почему ее нет так долго? Он ее
     за дочь не считает, а она бегает за ним, потому
     что у него приличная квартира и он дарит ей
     всякую дребедень. Стыд и позор! Грех перед
     Господом! **э .. -- Ft: -к^-'г **%."- лп$;"! *,; >.&
     -- Мамочка, порядочность еще не все.
     Нужно что-то чувствовать к мужу, любить
     его, уметь поговорить с ним. Связать жизнь с
     портным или конторщиком, а потом погряз
     нуть в кухне и стирке пеленок -- это не для
     меня. Да что попусту говорить? Лучше поду
     мать над тем, что я вам сейчас сказала. Я обе
     щала отцу ответить сегодня.
     -- Что, уже ответ? Я ждала дольше. Хо-
     хо, важный господин! Не раздражайте его, у
     него есть деньги, а мы нищие. Не получит он
     ответ сегодня. Садись и ешь. У нас в доме се
     годня двойной праздник. Да, бедные, но мы
     не какие-нибудь там, не из грязи вылезли.
     И коген был у нас в роду -- реб Зекеле его
     звали. Твой отец, этот юбочник, может обо
     ждать.
     -- Мамочка, есть такое выражение -- куй
     железо, пока горячо. Ты знаешь отца -- у него
     все зависит от настроения. А как завтра он пе
     ременит решение? Что тогда делать?
     -- Буду делать то же, что и все эти годы, --
     страдать и уповать на Всемогущего. Ареле
     любит Шошу, не ее платья. Платье можно и на
     куклу надеть, да. Образованному человеку
     нужна душа. Правда, Ареле?
     -- Да, Башеле. ^^ш
     -- О, прошу тебя, зови меня мамой. Пускай
     твоя мать живет сто двадцать лет, но лучше
     меня у тебя не будет друга в целом свете. Если
     --
     мне  прикажут  жизнь отдать за  кончик твоего ногтя, Бог  свидетель, не
буду раздумывать. -- И она закашлялась.
     -- Ареле, нет слов, как все мы любим
     тебя, --сказала Шоша.
     -- Вам хорошо, вы двое любите друг друга,
     но не пытайтесь запродать меня какому-ни
     будь конторщику, -- заговорила Тайбеле. --
     Если встречу настоящего человека, моя душа
     откроется ему навстречу.
     Этим  же  вечером Бася  назначила срок свадьбы  --  через  неделю после
Хануки. Она предложила, чтобы я сразу же написал матери в Старый Стыков: там
она жила с моим братом Мойше, занявшим пост раввина после смерти отца.
     Тайбл, очень деловая и практичная, спросила:
     -- Где собираются жить молодые? Теперь
     квартиры на вес золота.
     -- Они будут жить со мной, -- ответила
     Бася. -- Раз я готовлю на двоих, найдется еда
     и для третьего.
     Это была величайшая глупость из  всех, что я делал когда-либо, но я  не
жалел   о  сделанном.   Приподнятого  настроения,  какое   обычно  бывает  у
влюбленных,  у меня не было. На следующий день после Йом-Кипура я  дал знать
на Лешно,  что съеду в конце месяца. Я сам обрек себя, возможно, на  нищету,
но пока еще не на смерть. У меня оставалась комната еще на четыре неде-

     ли и немного денег, чтобы дать Басе на еду.
     Я сам изумлялся своему легкомыслию. Сэма
     Дреймана уже оперировали в Европейском
     госпитале на Чистой, и он собирался уехать
     из Варшавы вместе с Бетти для поправления
     здоровья. "зч "-. :•-*•*
     Узнав,  что я собираюсь  съехать  с квартиры  сразу же после  еврейских
праздников, Текла зашла ко мне и  спросила, почему я  это делаю. Может, меня
плохо обслуживают? Может быть, она, Текла, пренебрегла своими обязанностями,
забыла передать мне что-нибудь важное?  Может, она как-нибудь  меня обидела?
Впервые я увидел слезы в ее прозрачных голубых глазах. Я обвил ее руками:
     -- Текла, милая, ты не виновата. Вы все
     здесь очень добры ко мне. А тебя я буду по
     мнить до последнего дыхания.
     -- Где же вы будете жить? Или вы собирае
     тесь в Америку с мисс Бетти?
     t --Нет, остаюсь в Варшаве.
     -- Плохие времена настали здесь для евре
     ев, -- после некоторого колебания проговори
     ла Текла.
     -- Да, я знаю. J*
     -- Если будет война, католикам тоже при
     дется несладко.
     -- Это верно. Но история народов -- непре
     рывная цепь войн.
     -- Почему так? Что говорят ученые люди --
     те, что пишут книги?
     -- Единственное, до чего они додумались, --
     что, если не будет войн, эпидемий, голода,
     люди размножатся, как кролики, и нечего ста
     нет есть. .".",-...
     --
     -- Разве не хватает ржи на полях?
     -- Для миллиардов людей не хватит.
     -- Почему же Бог не сделает так, чтобы
     всемхватило? it--,-*,- , - - ".- =•• •" ,'
     -- Объяснить это я не могу.
     -- Но вы знаете, где будете жить? Я буду
     скучать по вас. По воскресеньям у меня выход
     ной, я ухожу гулять, но никак не могу подру
     житься с кем-нибудь. Другие девушки гуляют
     с солдатами, с парнями, которых они встрети
     ли прямо на улице или на Карцелаке. А я не
     могу завести дружбу с каким-нибудь грубия
     ном неотесанным, который сегодня тебя по
     целует, а назавтра уже не хочет знать. Они
     пьют и дерутся. Они портят девушек, а когда
     девушка понесла от него, он ее и знать не хо
     чет. Разве это хорошо?
     -- Нет, Текла.
     -- Иногда я думаю, хорошо бы стать еврей
     кой. Еврейские молодые люди читают газеты и
     книги. Они знают, что происходит на свете. Они
     об