е
брать в рот ни куска мяса или рыбы.
     Снаружи резницкой горели фонари, но от них темень как-бы еще сгущалась.
Мы прошли мимо  чанов,  где  плавали карпы, лини,  щуки. Торговки  чистили и
потрошили рыбу к субботней трапезе.  Мы  пробирались  не спеша, наступая  на
солому,  перья,  чешую.  Лавочники бранились  между  собой. Слышались те  же
проклятья, что и  в  прежние времена:  "Черная чума на тебя!", "Лихоманка на
твои кишки!", "Пусть твою дочь поведут под черный венец!".
     Уйдя с рынка, мы снова вышли на улицу. В подворотнях у фонарных столбов
стояли  уличные  проститутки  --  толстухи с  огромными  грудями  и  пышными
бедрами, тощие женщины, кутающиеся в шали. Шли рабочие фаб-

     рик  с  Воли  и  служащие  магазинов  с Желязной.  Они  останавливались
поболтать с проститутками и условиться о цене.
     -- Уйдем отсюда, -- сказала Бетти. --Да я и
     проголодалась уже.
     И  тут  вдруг я увидел  дом  No 7,  куда переехала Бася со своими тремя
дочерьми. Даже если они живы,  говорил я себе,  то могли уже давно переехать
отсюда. Ну а вдруг нет? Помнит ли еще Шоша те истории, которые я рассказывал
ей?  Наш игрушечный домик, игру в прятки, наши словечки? Я остановился перед
воротами.
     -- Что вы стали здесь? Идемте, -- сказала
     Бетти.
     -- Бетти, мне надо узнать, живет ли здесь
     еще Бася.
     -- Кто это -- Бася?
     -- Мать Шоши.
     -- А кто такая Шоша?
     -- Подождите, сейчас объясню.
     Какая-то женщина направилась к воротам,
     и я спросил у нее, живет ли в этом дворе Ба-шеле.
     -- Башеле? А муж у нее"сть? Как ее фами
     лия? -- спросила женщина.
     Я не смог вспомнить фамилию, а может быть, никогда и не знал.
     -- У ее мужа окладистая борода, -- ответил
     я. -- Он, вероятно, служит в каком-нибудь
     магазине. У нее есть дочь, Шоша. Надеюсь,
     они живы.
     Женщина всплеснула руками:
     -- Знаю, знаю, про кого вы спрашиваете!
     Это Бася Шульдинер. Они живут на втором

     этаже,  прямо против  ворот и налево. Вы американцы, да?  Я  показал на
Бетти: "Она американка ж
     -- Это ваши родственники?
     -- Просто знакомые. Я не видел их почти
     двадцать лет.
     -- Двадцать лет? Надо же! Идите прямо,
     только осторожнее. Ребятишки вырыли яму
     прямо посреди двора. Можно упасть и сломать
     ногу. Там темно. Хозяин деньги за квартиру
     берет, а чтобы лампу ввернуть, так нет его.
     Бетти была  недовольна и  снова  начала роптать  и  говорить,  что  она
голодна и пора идти.
     -- Это чудо! -- воскликнул я. -- Это просто
     чудо! Большое вам спасибо.
     Я стоял во дворе дома No 7 и через двор смотрел  в какое-то окно. Может
быть, именно там я сейчас увижу и Басю, и Шошу. Бетти наконец замолчала. Она
поняла, что я  не  уйду.  Я  взял Бетти за руку и повел за  собой. Хотя было
совершенно темно,  я  все  же заметил яму,  и мы  сумели обойти  ее.  Одолев
короткий пролет в несколько ступенек, мы поднялись по неосвещенной лестнице.
И  вот мы на втором этаже. Я  нащупал дверную ручку, нажал ее. Дверь была не
заперта. И тут свершилось второе чудо: я увидел Басю. Она стояла у кухонного
стола и чистила лук.  На  ней был светлый парик.  Бася немного постарела. На
широком  добром  лице  появились  морщины,  но  глаза  по-прежнему  лучились
приветливой полуулыбкой, которую я помнил  еще с детства. Даже платье на ней
было,  вероятно,  то же самое.  Она увидела  меня  и приоткрыла  рот. У  нее
сохранились все зубы. Ступка с нести-

     ком,   тарелки,  чашки,   вся   кухонная  утварь,  шкафчик  с   резными
завитушками, стол, стулья -- все было мне знакомо с самого детства.
     -- Башеле, вы, конечно, не узнаете меня, но
     я вас узнал, -- сказал я.
     Она отложила луковицу и ножик:
     -- Я узнала тебя. Ты Ареле.
     В  Пятикнижии,   когда  Иосиф  узнал  своих  братьев,  они  обнялись  и
поцеловались. Но Бася  была не  такая женщина, которая будет целовать чужого
мужчину, даже если она знала его еще ребенком.
     Брови у Бетти полезли вверх.
     -- Это правда, что вы не виделись почти
     двадцать лет?
     -- Погодите-ка, -- да, почти так, -- сказала
     Бася своим всегдашним голосом, добрым,
     ласковым и единственным на свете. Я узнал бы
     этот голос из тысячи других. -- Много лет
     прошло, -- добавила она.
     -- Но ведь тогда он был ребенком, -- возра
     зила Бетти.
     -- Да. Они с Шошей ровесники.
     -- Как можно узнать человека, если не ви
     дел его с самого детства?
     Бася пожала плечами:
     -- Как только он заговорил, я его сразу уз
     нала. Я слышала, он пишет в газетах. Прохо
     дите и будьте как дома. Это, наверно, ваша
     жена, -- сказала она, кивнув на Бетти.
     Бетти улыбнулась:
     -- Нет, я не жена ему. Я актриса из Амери
     ки, а он пишет для меня пьесу.
     -- Знаю. Тут есть сосед, он читает ваши рас
     сказы и все-все про вас. Каждый раз, когда
     --
     ваше имя появляется  в  газете,  он  приходит  к  нам  и читает.  И  он
рассказал, что вашу пьесу будут представлять в театре.
     -- А где Шоша?
     -- Пошла в лавку купить сахару. Сейчас
     вернется.
     И в  этот момент вошла Шоша.  Господи  Боже! Отец наш небесный! Сколько
сюрпризов  принес  этот  день,  один удивительнее  другого.  Или  глаза  мои
обманывают меня? Шоша не выросла и не повзрослела. Я изумленно взирал на это
чудо.  Нет, все  же немного она  изменилась.  Подросла на один-два  вершка и
внешне  переменилась немного.  На  ней  была  стираная-перестираная юбка,  а
кацавейка,  я мог бы в этом поклясться, была та же самая, что и двадцать лет
назад. Шоша стояла в дверях с фунтиком сахару в руках и смотрела на  нас. То
же изумление было  в  ее  глазах, как в детстве, когда я рассказывал ей свои
фантастические истории.
     -- Шоша, ты узнаешь, кто это?
     Шоша молчала.
     -- Это Ареле, сын реб Менахем-Мендла
     Грейдингера.
     -- Ареле, -- повторила Шоша, и это был ее
     голос, хотя и не совсем тот же.
     -- Положи сахар и сними жакетку, -- ска
     зала Бася.
     Шоша положила кулек на  стол и сняла  свою  кацавейку.  Фигура девочки,
лишь слегка обозначались  груди. Юбка была  ей  коротка, и при свете газовой
лампы  невозможно было  определить, какого  она  цвета:  то ли  серая, то ли
голубая. В таком виде во время войны возвраща-

     ли одежду после дезинфекции: застиранную, блеклую, сморщенную, будто ее
жевали. В Варшаве все женщины носили тонкие чулки "паутинка", а на Шоше были
простые бумажные чулки в резинку.
     Бася принялась рассказывать:
     -- Война и нужда доконали нас. Ипе умерла вскорости  после того, как вы
уехали в деревню. Она простудилась, у нее был жар, и  она лежала  в постели.
Кто-то донес,  тогда приехала карета скорой помощи и увезла ее  в госпиталь.
Восемь дней ее  трепала лихорадка.  Нас к ней  не пускали. В  последний раз,
когда я пришла к госпиталю,  привратник сказал мне: "Bardzo Kiepsko "*, и  я
поняла, что она умерла. Зелига не было тогда в Варшаве. Он  не  приехал даже
на  похороны дочери. Только через  четыре года  удалось поставить камень  на
могилу Ипе.  А  Тайбеле выросла, храни ее  Господь! Она умница, хорошенькая,
образованная  --  чего  еще  желать? И  ходила  в гимназию. Теперь  работает
бухгалтером  на матрацной фабрике. У  них там оптовая торговля. По четвергам
она подсчитывает, сколько должен получить каждый,  и отдает  списки кассиру.
Если она не подпишет, никому не заплатят. Молодые люди бегают за ней, но она
говорит: "У меня еще есть время ". Тайбл не живет с нами, только приходит на
субботу  и  праздники.  Она  снимает  квартиру вместе  со своей  подругой на
Гжи-бовской. Если людям сказать, что живешь на Крохмальной, никто не возьмет
замуж. Шоша дома живет, сам видишь. Ареле, и вы, милая

     пани, снимайте пальто. Шоша, что ты стоишь, как чурка! Пани приехала из
Америки.
     -- Из Америки, -- повторила Шоша.
     -- Присаживайтесь. Сейчас будем чай пить.
     Может, поужинаете?
     -- Благодарю вас, мы не голодны, -- сказа
     ла Бетти и подмигнула мне.
     -- Ареле, твои родители так и живут в мес
     течке?
     -- Отец недолго прожил.
     -- Он был необыкновенный человек, прямо
     святой. Я, бывало, приходила к нему за сове
     том. Он никогда не смотрел на женщин. Только
     я входила, он отворачивался. Всегда за книгой.
     Такие огромные книги, прямо как в синагоге.
     Отчего он умер? Теперь уже нет таких евреев.
     Даже хасиды теперь одеваются как поляки --
     короткий пиджак, лакированные ботинки. А как
     мать? Еще жива?
     -Да.
     -- А твой брат, Мойше?
     -- Мойше теперь раввин.
     -- Мойше -- раввин?! Ты слышишь, Шоша?
     Он был такой крошка! Еще не ходил в хедер.
     -- Нет, он ходил в хедер, -- возразила
     Шоша. -- Здесь, во дворе, к сумасшедшему ме-
     ламеду.
     -- Ох! Годы идут. И где же он теперь раввин?
     -- В Галиции.
     -- В Галиции? А где это? Это ужасная даль, --
     сказала Бася. -- Когда мы жили в доме No 10,
     Варшава была в России. Везде были русские
     вывески. Потом пришли немцы, и с ними го
     лод. Потом поляки шумели: "Nasza polska!"
     Многие наши парни пошли в армию к Пилсуд-
     --
     скому, и их убили. Пилсудский дошел до самого Киева. Потом их отбросили
к  Висле.  Люди  думали, что  придут большевики, и  среди  босяков  начались
разговоры,  что  надо перерезать  всех  богачей и  забрать  у них деньги.  И
большевиков прогнали -- прогнали оттуда, прогнали отсюда, -- а легче жить не
стало. Зе-лиг  ушел от нас. Такое  здесь было! Я расскажу тебе в другой раз.
Люди  научились  думать  только о себе. Перестали  заботиться  даже  о своих
близких. Злотый падает, доллар поднимается. Здесь доллары называют "локшен "
-- "лапша ". Все дорожает, дорожает. Шоша, накрывай на стол.
     -- Скатерть постелить или клеенку?
     -- Пусть будет клеенка.
     Бетти  дала понять,  что хочет мне что-то  сказать! Я наклонился, и она
прошептала: "Если хотите, оставайтесь, я уйду одна. Я не смогу здесь есть ".
     -- Башеле, Шоша, -- сказал я. -- Для меня
     огромная радость, что я снова вас вижу. Но эта
     пани должна идти, и я не могу допустить, что
     бы она ушла одна. Я потом вернусь. Не сегод
     ня, так завтра.
     -- Не уходи, -- попросила Шоша. -- Од
     нажды ты ушел, и я думала, ты никогда не вер
     нешься. Наш сосед, Лейзер его зовут, сказал,
     что ты в Варшаве, и показал в газете твою фа
     милию, но там не было адреса. Я думала, ты
     совсем забыл нас.
     -- Шоша, не проходило дня, чтобы я не ду
     мал про вас.
     -- Тогда почему же ты не приходил? Что-то
     ты там написал -- про это было в газете. Нет,
     --
     не  в газете,  в  книжке  с  зеленой  обложкой.  Лейзер все  читает. Он
часовщик. Он приходит к нам и читает. Ты описал Крохмальную в точности.
     -- Да, Шоша, я ничего не забыл.
     -- Мы переехали в дом No 7, и после этого
     ты ни разу не приходил. Ты стал взрослым и
     носил тфилин. Я несколько раз видела, как ты
     шел мимо. Я хотела догнать, но ты шел слиш
     ком быстро. Ты стал хасидом и не смотрел на
     девушек. А я была робкой. Потом сказали нам,
     что вы уехали. Ипе умерла, и ее похоронили.
     Я видела, как она лежала мертвая. Она была
     совсем белая.
     -- Шоша, уймись. -- Мать дернула ее за руку.
     -- Белая, как мел. Я думала о ней всю ночь.
     Ей сделали саван из моей рубашки. Я заболела
     и перестала расти. Меня отвели к доктору
     Кнастеру, и он дал мне лекарство. Но это не
     помогло. Тайбеле высокая. Она хорошенькая.
     -- Ты тоже хорошенькая, Шоша.
     -- Я как карлица.
     -- Нет, Шоша. У тебя прелестная фигурка.
     -- Я взрослая, а выгляжу как ребенок. Я не
     смогла ходить в школу. Учебники были слиш
     ком трудные для меня. Когда пришли немцы,
     стали учить нас по-немецки. Мальчик -- это
     кнабе по-ихнему, и как можно все это запом
     нить? Нам велели купить немецкие учебники,
     а у мамеле не было денег. Тогда меня отослали
     домой.
     -- Это все оттого, что не хватало еды, -- при
     бавила Бася. -- Мы смешивали муку с репой или
     опилками. На вкус хлеб получался как глина.
     Той зимой картошка промерзла и была до того
     --
     сладкая, что есть противно. А мы ее ели три раза в день. Доктор Кнастер
сказал, что у Шоши малокровие, и прописал какие-то порошки. Она принимала их
по  три раза на дню, но когда  голодаешь,  ничего  не поможет.  Как  Тайбеле
выросла  и  стала такой хорошенькой, это прямо  Божье  чудо! Когда  ты опять
придешь?
     -- Завтра.
     -- Приходи к обеду. Ты раньше любил лапшу
     с вареным горохом. Приходи в два. И пани пусть
     приходит. Шоша, эта пани актриса, -- сказала
     Бася и показала на Бетти. -- Где же вы представ
     ляете? В театре?
     -- Я выступала в России, в Америке и наде
     юсь играть здесь, в Варшаве, -- объяснила
     Бетти. -- Все зависит от мистера Грейдингера.
     -- Он всегда умел писать, -- сказала Шо
     ша. -- Он купил тетрадку и карандаш и сразу
     исписал четыре страницы. Он и рисовал тоже.
     Один раз он нарисовал дом в огне. Огонь выры
     вался из каждого окна. Он нарисовал дом чер
     ным карандашом, а огонь красным. Огонь и
     дым вырывались из трубы. Помнишь, Ареле?
     -- Помню. Спокойной ночи. Я приду завтра
     едва.
     -- Не уходи от нас опять так надолго, -- по
     просила Шоша.
     Мне  хотелось  пройтись,  но Бетти  взяла дрожки.  Она велела извозчику
отвезти  нас в ресторан  на  Лешно, где мы были в первый раз  вместе с Сэмом
Дрейманом и Файтельзоном.

     Бетти положила руку на мое плечо:
     -- Эта девушка ненормальная. Ей место в
     больнице. Но вы влюблены в нее. Как только
     вы ее увидали, ваши глаза приняли необычное
     выражение. Я начинаю думать, что и у вас с
     мозгами не все в порядке.
     -- Может быть, Бетти, может быть.
     -- Все писатели впечатлительны. Я тоже су
     масшедшая. Таковы все таланты. Я читала ка
     кую-то книжку про это. Только забыла фами
     лию автора.
     -- Ломброзо.
     -- Да, кажется. А может, книжка была о
     нем. Но каждый из нас безумен на свой соб
     ственный манер, поэтому он в состоянии за
     метить безумие других. Не связывайте себя с
     этой девушкой. Если вы пообещаете ей что-
     нибудь и не сдержите слово, она совсем поме
     шается.
     -- Знаю.
     -- Что вы в ней нашли?
     -- Себя.
     -- Хорошенькое дело. Вы попадете в сеть,
     из которой никогда не сможете выбраться. Не
     думаю, что такая женщина способна жить с
     мужчиной, и уж конечно у нее не может быть
     детей.
     -- Не нужны мне дети.
     -- Вам не поднять ее. Она потащит вас за
     собою, вниз. Я уже знаю такой случай -- очень
     интеллигентный человек, инженер, женился
     на женщине с неустойчивой психикой, да еще
     и старше него. Она родила ему урода -- кусок
     мяса, который не мог ни жить, ни умереть.
     Вместо того чтобы сдать его в больницу, они
     --
     таскались с ним по клиникам, знахарям и тому  подобное.  В конце концов
он умер, но мужчина превратился в совершеннейшую развалину.
     -- У нас с Шошей не будет такого уродца.
     -- И вот так всегда. Только со мной начина
     ет происходить что-нибудь интересное, как
     судьба старается натянуть мне нос.
     -- Бетти, у вас есть любимый. Он сама доб
     рота, богат, как Крез, и готов для вас мир пе
     ревернуть вверх дном.
     -- Сама знаю, что у меня есть и чего нет. На
     деюсь, это не нарушит наших планов насчет
     пьесы?
     -- Это ничего не нарушит.
     -- Если бы я не видела это собственными
     глазами, никогда бы не поверила, что такие
     вещи вообще возможны.
     Я откинулся назад и поглядел поверх крыш на варшавское небо.  Казалось,
город переменился. В воздухе было  что-то праздничное и напоминающее  Пурим.
Мы  опять  пересекали  Площадь  Желязной  Брамы.  Окна  Венского  зала  были
освещены, оттуда  слышалась музыка.  Кто-то, должно быть, праздновал сегодня
свадьбу.  Я прикрыл  глаза и положил  руку  на  колено  Бетти.  Запах  весны
пробивался даже сквозь вонь мусорных телег, увозящих отбросы за город.
     Дрожки  остановились. Бетти  хотела  было заплатить,  но я не позволил.
Помог ей  сойти  и взял  под руку. Конечно, мне следовало  гордиться, что  я
сопровождаю в ресторан такую элегантную леди, но после встречи с Шошей я был
в  совершенной  прострации. В  ресторане оркестр  играл  джазовую  музыку  и
песенки из

     репертуара варшавских  кабаре.  Все столики были заняты. Посетители ели
цыплят, кур,  гусей, индюшек,  зарезанных  не  далее как  вчера,  в  той  же
резницкой. Стоял  запах жареного мяса, чеснока, хрена, пива, сигар. Солидные
люди   закладывали   салфетки  за  крахмальный  воротник.  Выпирали  животы,
лоснились  жирные  шеи,  лысины  блестели,  как  зеркала.  Женщины оживленно
болтали,  смеялись  и брали дичь  с  тарелок прямо руками с  наманикюренными
ногтями.  Их  накрашенные губы  сдували  пену  с пивных  кружек.  Метрдотель
предложил  нам столик  в нише. Здесь хорошо знали  Бетти.  Сэм Дрейман давал
чаевые в долларах. Вышколенные кельнеры привычно лавировали между столиками.
Я сел не напротив Бетти, а рядом с ней. В меню были только мясные или рыбные
блюда,  а я ведь уже дал себе  клятву стать вегетарианцем. После  некоторого
колебания я  решил, что с клятвой придется подождать  до  завтра.  Я заказал
бульон и  мясные кнедли с фарфелем  и  морковью, но есть не хотелось.  Бетти
заказала  коктейль и  бифштекс,  утверждая, что это будет  что-то особенное.
Глядя на меня с любопытством, она потягивала коктейль. Потом заговорила:
     -- Я не собираюсь задерживаться в этом
     вонючем мире слишком долго. Сорок лет --
     это максимум. Ни днем дольше. Да и для чего?
     Если я смогу играть эти несколько лет так, как
     хочется мне, прекрасно. Если же нет, конец
     наступит раньше. Я благодарю Бога за то, что
     он дал мне эту возможность -- совершить са
     моубийство.
     -- Вы доживете до девяноста. Будете вто
     рой Сарой Бернар.
     --
     -- Нет уж. Не хочу я быть никем вторым.
     Первой или никем. Сэм обещает мне большое
     наследство, но я уверена, что он переживет
     меня. Надеюсь на это от всей души. Здесь не
     умеют смешивать коктейли. Пытаются подра
     жать Америке, но подделка всегда видна. Весь
     мир хочет подражать Америке, а Америка под
     делывается под Европу. Зачем это мне понадо
     билось стать актрисой? Все актеры -- обезьяны
     или попугаи. Я пробовала и стихи писать. Напи
     сала целый том -- часть по-русски, часть на
     идиш. Никто не захотел читать. В журналах пе
     чатают всякую чушь, ведь я читаю журналы и
     вижу это, а от меня хотят, чтобы я писала, как
     Пушкин или Есенин. Видели вы когда-нибудь
     такой бифштекс? То, что вы сегодня говорили о
     вегетарианстве -- бессмыслица. Если Бог так
     устроил мир, значит, на то Его воля.
     -- Вегетарианцы только протестуют.
     -- Может ли мыльный пузырь протестовать
     против моря? Это высокомерие. Если корова
     позволяет себя доить, ее надо доить. Если она
     позволяет себя зарезать, значит, ее надо заре
     зать. Так говорил Дарвин.
     -- Дарвин этого не говорил.
     -- Неважно, еще кто-то сказал. Раз Сэм
     дает мне деньги, я должна их брать. А если он
     оставляет меня одну, значит, я должна прово
     дить время с кем-нибудь другим.
     -- Раз ваш отец позволил, чтобы его рас
     стреляли, то...
     -- Это подло!
     -- Простите меня.
     -- Но в основном вы правы. Человек дол
     жен быть милосердным к другим людям.
     --
     Даже животные не истребляют себе подобных.
     -- В доме моего дяди кошка съела своих
     собственных ко