о  такого  рода
писанина  -- опиум для масс. Но после того,  как массы прочтут международные
новости на первой странице и местные -- на пятой, опиум просто необходим.
     Перед моим переездом Бася побелила каморку, покрасила  стены, поставила
железную печку-времянку  и  вытащила  оттуда  все  узлы,  мешки  и  корзины,
скопившиеся за двадцать с лишним лет. Шоша ни на час не могла остаться одна.
Оставшись одна, она впадала  в  меланхолию. Но  не мог  же я быть с  ней все
время. Я так и не отказался от своей комнаты на Лешно  и не сказал хозяевам,
что женился. Я редко ночевал там, но даже Текла уже примирилась с

     тем,  что писатели -- капризные и  импульсивные создания. Она перестала
спрашивать,  что  я делаю,  с кем провожу время и где меня носит по ночам. Я
платил за квартиру и раз в  неделю  давал ей злотый. На Рождество и на Пасху
приносил ей  подарки. Когда я  что-нибудь  дарил,  она  каждый раз краснела,
протестовала,  говоря,  что  ей  ничего  не  нужно  и  что в  этом  не  было
необходимости. Она  хватала мою руку и целовала ее, как это  делали  простые
крестьяне  во все времена. Мне не удавалось проводить с Шошей и  Басей много
времени,  и потому я всегда любил приходить домой. Перед  сном  Шоша с Басей
кормили  меня -- подавали молочный рис, чай  с субботним  печеньем,  печеное
яблоко. Перед тем как лечь в постель, Шоша каждый вечер мылась, часто мыла и
голову. Обычно она обсуждала со мной последний  выпуск биографии Франка. Как
может мужчина иметь так много женщин? Может, это черная магия? Или он продал
душу дьяволу? Как мог отец делать такое  с собственными дочерьми? Иногда она
сама же  и отвечала: были другие  времена.  Разве  у  царя  Соломона не была
тысяча  жен? И она вспоминала мои детские рассказы  о царе Соломоне и царице
Савской.
     В сущности, Шоша осталась той же -- то же детское личико, та же детская
фигурка. Но кое-что  все  же переменилось. Раньше только Бася  готовила еду.
Шошу  она и  близко не подпускала к кухне и никогда  не посылала  на  рынок.
Только  иногда  она  могла послать  Шошу  в ближайшую лавочку -- купить фунт
сахару, полфунта масла, кусочек сыру,

     буханку хлеба, -- лишь то, что можно взять в кредит. Я сомневался даже,
знает  ли  Шоша,  как  выглядят  монеты  разного  достоинства.  Но однажды я
заметил, что  она  возится на кухне. Теперь  она ходила вместе  с матерью на
базар Яноша.  Как-то  я  услыхал ее  разговор  с Басей:  они  обсуждали,  не
испортит  ли вегетарианская  кухня мое  пищеварение.  Они  следили  за  моей
диетой, и это меня удивляло. Я не  привык, чтобы обо мне  заботились. Но для
Шоши я был теперь мужем, а  для Баси зятем. Никогда не подумал бы,  что Шоша
умеет шить и штопать. И вдруг увидал, как она штопает мой носок, напялив его
на  чайный стакан.  Она стала заботиться  о моих рубашках, носовых  платках,
воротничках, относить  в починку мою  обувь. Я не мог или не  хотел быть  ей
мужем в общепринятом смысле. Но Шоша постепенно  принималась  за обязанности
жены.
     Приходя вечером домой, я  все еще  заставал ее сидящей на табуретке, но
ее больше не окружали игрушки. И учебники свои она забросила. Меня постоянно
ожидали какие-нибудь сюрпризы. Шоша начала носить туфли на высоких каблуках.
Тонкие чулки телесного цвета она  теперь  надевала не только  в гости, но  и
дома. Мать купила ей новое платье и несколько ночных сорочек с кружевами. То
и дело она меняла прическу.
     Шоша проявляла все  больше интереса к моим делам. Роман о Якобе  Франке
подходил   к  концу.  В   новом  романе,  о  Саббатае  Цви,  в  подробностях
изображалась эпоха, так похожая на нашу  собственную:  та же еврейская тоска
по искуплению, что владела умами и те-

     перь.  То,  что  собирался  совершить  Гитлер,  уже   совершил   Богдан
Хмельницкий тремя столетиями раньше. С самого дня изгнания из  своей  страны
евреи  жили в  ожидании  смерти или прихода  Мессии. А сейчас  в  Польше, на
Украине, в Святой  Земле  -- везде  каббалисты  стремились  приблизить Конец
Дней:  молитвами,   постом,   произнесением   Святого  имени  Божьего.   Они
исследовали  тайны  книги  Даниила. Никогда  не забывали  они тот  текст  из
Ге-мары, где возвещалось, что Мессия  придет либо к тому поколению, где  все
будут невинны,  либо к  тому, где все будут грешить.  Ежедневно Лейзер читал
Шоше последний отрывок и пояснял ей все,  что касается еврейской истории или
еврейских  законов. Я  услыхал, как она говорит  матери:  "Ох, мамеле, все в
точности как сегодня!"
     Тайбл еще не нашла  себе  мужа. Она  очень  уж переборчива,  жаловалась
Бася,  так  можно остаться старой девой. Вместо мужа она завела любовника --
женатого бухгалтера с пятью детьми. Каждый день он говорит, что разведется с
женой,  но  уже два года прошло, а про развод и  не  слыхать. Вместо радости
Тайбл доставляла матери одни огорчения.
     Тайбеле теперь стала чаще приходить  сюда, к сестре и  матери. Ей  тоже
было интересно  поговорить  со  мной о  Якобе  Франке,  Саббатае  Цви  и  их
учениках. Она  приносила маленькие подарочки  матери  и Шоше, а иногда и мне
приносила что-нибудь:  то книгу,  то журнал, то просто блокнот. Ее бухгалтер
все  чаще оставался по вечерам дома, с женой и детьми. По рассказам Тайбеле,
он становился ипохондриком, убедил

     себя, что у него больное сердце. Когда Бася напоминала Тайбеле, что уже
поздний час  и  идти домой  страшно, Тайбл  отшучивалась:  "Лягу с ними ", и
показывала на меня и  Шошу.  Или: "Какая разница, что будет?  Все  равно все
погибнем! >>
     По ночам, в  постели, Шоша больше не говорила о своих куклах, игрушках,
детишках или соседях, которых она знала  двадцать лет назад. Очень часто она
теперь говорила о том, что занимало меня. Верно ли, что есть Бог на небесах?
Как  он узнает, о  чем думает каждый человек? Верно ли, что он любит  евреев
больше, чем другие народы? Он создал только евреев или гоев тоже? Иногда она
расспрашивала о романе. Откуда я знаю, что было сотни лет назад? Прочитал об
этом в книге или придумал сам? Она просила рассказать ей, что будет в газете
завтра, что будет через несколько дней. Начав рассказывать ей то, что еще не
написано, я  проводил что-то вроде  литературного эксперимента  --  позволял
языку свободно болтать и говорил все, что взбредет в голову. Я слыхал раньше
от  Марка  Эльбингера,  а потом  прочел  в  журнале,  что  такая  литература
называется "поток сознания ". Теперь я мог потренироваться на Шоше. Она  все
слушала с  неослабевающим  интересом:  были  ли  это истории  моего детства,
слышанные от матери, когда мне было пять-шесть лет, или сексуальные фантазии
одного  неидишистского писателя, которые он позволил  себе опубликовать, мои
ли собственные гипотезы о Боге, о сотворении мира, бессмертии  души, будущем
человечества, собственные ли мои мечты о том, как

     справиться с Гитлером или Сталиным. Будто бы я уже построил аэроплан из
вещества,  атомы  которого  так  плотно  спрессованы,  что  один  кубический
сантиметр весит  тысячу тонн. А  летает он со скоростью тысячи  километров в
минуту. Он  может пройти сквозь гору, вырваться из сферы земного притяжения,
достичь далеких планет. Еще  там  был телефон, который сам сообщал мне все о
планах и мыслях  любого человека  на Земле. Я стал таким могущественным, что
отменил  все  войны.  Прослышав  о  моем  могуществе,  большевики,  нацисты,
антисемиты,  грабители,  насильники   сразу  сдались.  Я  установил  мировой
порядок, основанный на файтельзоновской философии игры. В аэроплане я держал
гарем из восемнадцати жен, но царицей и повелительницей была, конечно, Шоша.
     -- А где будет мамеле?
     -- Ей я дам двадцать миллионов злотых и
     поселю во дворце.
     -- А Тайбеле?
     -- Тайбеле станет принцессой.
     -- Я буду скучать по мамеле.

     -- Мы будем навещать ее каждую субботу.
     Шоша помолчала немного. Потом сказала:
     -- Ареле, я скучаю по Ипе.
     -- Ипе я бы вернул к живым.
     -- Как это может быть?
     И вот я развиваю перед Шошей теорию, что  мировая история -- это книга,
которую  можно читать, только переворачивая страницы  вперед. Никому не дано
перевернуть страницы  этой книги  назад,  к началу.  Но все,  что уже было и
прошло, продолжает жить на других

     страницах. Ипе  живет где-то.  Куры, гуси  и  утки,  которых  ежедневно
убивают  в  резниц-кой на Дворе Яноша,  живут  на  предыдущих страницах этой
книги,  -- кудахтают, гогочут,  крякают  на правой стороне книги, потому что
книга эта написана по-еврейски, справа налево.
     -- И мы еще живем в доме No 10 по Крох-
     мальной? -- вздохнула Шоша.
     -- Да, Шошеле, на другой странице книги
     мы там еще живем.
     -- Но туда уже поселились другие.
     -- Они живут на открытых страницах, а не
     на закрытых.
     -- Мамеле говорила, что до нас там жил
     портной.
     -- И он там тоже живет.
     -- Все вместе?
     -- Нет, каждый на своей странице.
     Постепенно я перестал стыдиться Шоши.
     Она стала иначе одеваться и от этого выглядела выше ростом. Я брал ее в
гости к Селии. Оба, Селия и Геймл, были очарованы ее простотой, искренностью
и наивностью.  Я старался научить  ее,  как  правильно держать нож и  вилку.
Рассуждала она по-детски, но не глупо.
     При  одном из посещений Селия  заметила сходство  между  Шошей и  своей
умершей  дочерью.  Она  достала старые,  пожелтевшие  фотографии.  Некоторое
сходство действительно  было, и  это поразило меня. Геймл  теперь  увлекался
оккультизмом  и мистикой. Его осенила идея, что  душа  их  маленькой дочурки
могла переселиться в Шошу, и теперь я -- их зять.

     Души  не исчезают. Душа возвращается  и проникает в тело,  которое само
открывается  ей навстречу, потому  что оно  почувствовало  к душе  симпатию.
Такого понятия,  как случайность, не существует. Силы,  правящие человеком и
его судьбой, всегда в  союзе  с теми, кого  ему  суждено  встретить на своем
пути.
     Эльбингеру  случилось быть  в этот же вечер у Ченчинеров, и он повторил
то же, что и говорил о Шоше  раньше -- он  полагает, что она обладает  всеми
свойствами медиума. Все хорошие  медиумы, которых ему доводилось  встретить,
тоже   обладали   простотой,   искренностью   и  прямотой.   Он   попробовал
загипнотизировать  Шошу. Как только он  приказал ей,  она  тотчас же уснула.
Разбудить ее стоило Эльбингеру большого  труда. Уходя,  он  поцеловал Шошу в
лоб.
     После его ухода Шоша сказал:
     -- Он не человек.
     -- А кто же он? -- спросили в унисон Селия
     и Геймл.
     -- Не знаю.
     -- Ангел? Демон? -- допытывалась Селия.
     -- Наверно, он с неба, -- ответила Шоша.
     Гаймл хлопнул себя по лбу:
     -- Цуцик, это знаменательный вечер. Его я
     не забуду, сколько бы ни прожил на свете.
     В  пятницу вечером,  как  обычно, я пришел  домой,  к  Шоше.  Сам я  не
соблюдал еврейских законов. Шоша не ходила в микву. Но, уступая

     Басе,  я произносил  благословение над  вином  в  пятницу  вечером  и в
субботу утром. Бася приготовила  для меня  вегетарианскую субботнюю трапезу:
запеканку из крупы с фасолью и  рисовый кугель с корицей.  В пятницу вечером
перед наступлением сумерек Шоша  благословила  свечи.  Она  поставила  их  в
серебряные подсвечники,  подарок Ченчинеров. На столе была нарядная скатерть
-- тридцать  лет  назад  Бася вышивала ее  для Зелига.  На ней  -- две халы.
Семейная реликвия -- нож с перламутровой ручкой, с надписью на ручке "Святая
Суббота  ", тоже  лежал  на  столе.  В  пятницу  вечером  Бася  и  Шоша  ели
фаршированную рыбу и курицу,  а мне подали лапшу с сыром и тушеную морковку.
Обе  были в субботних платьях и нарядных туфлях. Через  раскрытое  окно были
видны субботние свечи в других квартирах  и слышалось пение.  Простые  евреи
поют:  "Мир и свет евреям  в день отдохновения,  день радости".  Хасиды поют
каббалистические  поэмы праведного Исаака Лурии,  написанные по-арамейски: о
небесных  слугах  -- все это в чрезвычайно  эротических  выражениях, которые
могли  бы шокировать и критиков,  и читателей даже в наши  дни.  Шоша и Бася
беседовали о житейских  делах: о том, что еда вздорожала, что  на чердаке не
хватает места, чтобы вешать  белье. Бася вспоминала, как в прежнее  время на
субботу посыпали полы желтым песком. Крестьяне из ближних деревень привозили
песок  в деревянных кадушках и  торговали им прямо с подводы. Теперь  другая
мода.  Теперь  хозяйкам  нравится  мыть  полы щелоком.  А  еще благочестивые
еврейки ходили в прежние вре-

     мена по домам в пятницу и собирали халы, рыбу, всякую еду и даже  куски
сахара -- в общем, кто что даст -- для бедных. Нынешнее поколение не верит в
такую благотворительность.  Приходили  тут коммунисты  и  просили  денег для
евреев  в  Биробиджане.  Это  где-то  далеко  в  России,  на краю света. Они
сказали, что теперь там еврейская страна. Один Бог знает, правда ли это.
     -- Мамеле, а что там, на краю света? Там
     темно?
     Бася покачала головой:
     -- Скажи ты, Ареле.
     -- Не существует края света. Земля круг
     лая, как яблоко.
     -- А где живут черные люди?
     -- В Африке.
     -- А Гитлер где?
     -- В Германии.
     -- Ох, нам в школе говорили, но я никогда не
     могла ничего запомнить, -- сказала Шоша. --
     Правда, что в Америке есть такой еврей, кото
     рый ставит свою подпись на каждый доллар,
     иначе деньги ничего не стоят? Лейзер-часов-
     щик говорил про это.
     -- Правда, Шошеле. Только он не расписы
     вается. Его подпись печатают.
     -- На субботу не следует говорить о день
     гах, -- сказала Бася. -- У нас был такой благо
     честивый маленький раввин, реб Фивке. По
     субботам он говорил только на Святом языке.
     Жил он на Смочей, но по пятницам приходил
     на базар Яноша с мешком -- собирать еду для
     бедняков. После полудня в пятницу он мол
     чал, потому что полдень пятницы так же свят,
     --
     как  суббота. Когда ему подавали, он только кивал в ответ или  бормотал
несколько  слов  на Святом  языке. Однажды в пятницу он  не появился. Прошел
слух, что он болен. Несколько недель прошло,  и вот он опять ходит с мешком,
но  теперь уже не говорит ни слова. Люди говорили,  что ему сделали операцию
на горле.  Однажды в  пятницу он приходит к мяснику и тот дает ему несколько
куриных ножек и шейку. Человек из погребального братства, тот, который  роет
могилы, был  там тоже. Когда  он  увидел реб Фивке,  то издал дикий вопль  и
грохнулся в обморок. Реб Фивке сразу  исчез.  Его приводили в чувство, терли
виски уксусом, лили  на него холодную  воду,  и  когда он пришел в себя,  то
поклялся страшной клятвой, что реб Фивке умер и он сам хоронил  его. Люди не
могли  в  это  поверить, говорили, что он ошибся. Но  реб  Фивке  больше  не
приходил. Какой-то любопытный взялся все разузнать и разыскал его вдову. Реб
Фивке, оказывается, умер за  несколько  месяцев до этого  случая. Я знаю все
это, потому  что Зелиг тогда еще приходил  домой, а  этот могильщик был  его
закадычный дружок.
     -- Мне думается, ваш бывший муж не верит
     в такое.
     -- Теперь он ни во что не верит. А тогда он
     еще был приличный человек.
     -- Ох, я боюсь идти спать, -- сказала
     Шоша.
     -- Нечего тебе бояться, -- возразила Бася. --
     Добрые люди не станут никому досаждать
     после смерти. Иногда трупы не знают, что они
     мертвы, выходят из могил и гуляют среди жи-
     --
     вых. Я слыхала о  человеке, который раз  пришел домой, когда  его семья
справляла  по нем траур. Он  открыл дверь, увидал, что жена и дочь сидят  на
полу без обуви, зеркало занавешено черным, а  сыновья разрывают полы одежды,
и спросил: "Что здесь происходит? Кто умер?" А его жена ответила: "Ты", и он
исчез.
     -- Ох, мне приснится страшный сон.
     -- Надо сказать: "В Твои руки отдаю свою
     душу" -- и спать будешь спокойно, -- посове
     товала Бася.
     После обеда Бася подала чай  с домашним субботним печеньем. Потом мы  с
Шошей пошли прогуляться: от дома No  7  по Крох-мальной улице до  No 25. Тут
можно гулять даже ночью. Дальше ходить опасно -- могут  пристать пьяницы или
хулиганы. Есть улицы, на которых еврейские магазины открыты в субботу, но не
на Крохмальной. Лишь одна чайная держала дверь полуоткрытой, и то посетители
пили здесь чай в кредит. Даже коммунистам не позволяли платить в кассу. Бася
помнила, как в давнее время всякая шпана могла прицепиться к молодой парочке
и  потребовать несколько грошей за  то, что они отвяжутся и не будут  больше
приставать.  Но  так  было  раньше,  сказала  она. Во время  первой  русской
революции  в  1905   году  социалисты  объявили  войну  ворам,  карманникам,
взломщикам,   и   все   они  попрятались  по  своим  углам.  Многие  бордели
ликвидировали.  Исчезли проститутки.  Бордели вернулись,  карманные  воришки
тоже, но грабители исчезли навсегда.

     Мы с Шошей не спеша шли вдоль  улицы. Пересекли почти пустую площадь. У
дома No 13, напротив дома No 10, Шоша остановилась.
     -- Тут мы раньше жили.
     -- Да. Ты говоришь это каждый раз, когда
     мы проходим мимо.
     -- Ты стоял на балкончике и ловил мух.
     -- Не напоминай мне об этом.
     -- Почему?
     -- Потому что мы делали с божьими созда
     ниями то же, что наци сделают с нами.
     -- Мухи кусаются.
     -- Мухам положено кусаться. Такими их
     создал Бог.
     -- А почему Бог создал их такими?
     -- Шошеле, на это нет ответа.
     -- Ареле, я хочу зайти в наш двор.
     -- Ты это уже делала тысячу раз.
     -- Ну позволь мне.
     Мы пересекли улицу и заглянули в темную подворотню.  Все осталось таким
же,  как двадцать лет назад, только умерли  многие  из  тех,  что жили здесь
когда-то. Шоша спросила:
     -- Тут еще есть лошадь в конюшне? Когда
     мы здесь жили, лошадь была каурая, со звез
     дой на лбу. Лошади долго живут?
     -- Примерно лет двадцать.
     -- Так мало? Лошади такие сильные.
     -- Иногда они доживают до тридцати.
     -- Почему не до ста?
     -- Не знаю.
     -- Когда мы здесь жили, по ночам приходил
     домовой, заплетал лошадиный хвост в мелкие
     косички. И гриву тоже. Домовой взбирался на
     лошадь и скакал на ней от стены к стене всю
     --
     ночь. Утром лошадь была  вся в  мыле. И пена стекала с лошадиной морды.
Она была еле живая. Зачем домовые такое делают?
     -- Я не уверен, что это правда.
     -- Я видела эту лошадь утром. Она была вся
     в мыле. Ареле, мне хочется заглянуть в ко
     нюшню. Хочу посмотреть, та же там лошадь
     или другая.
     -- В конюшне темно.
     -- А я там свет вижу.
     -- Ничего ты не видишь. Пошли.
     Мы  пошли  дальше и дошли  до дома No  6. Шоша опять  остановилась. Это
означало, что она хочет что-то сказать. Шоша не могла разговаривать на ходу.
     -- Что тебе, Шошеле?
     -- Ареле, я хочу, чтобы у нас с тобой был
     ребенок.
     -- Прямо сейчас?
     -- Я хочу быть матерью. Пойдем домой.
     Я хочу, чтобы ты сделал со мною -- ты сам
     знаешь что.
     -- Шошеле, я уже говорил тебе, я не хочу
     иметь детей.
     -- А я хочу быть матерью.
     Мы повернули назад, и Шоша опять заговорила:
     -- Ты уходишь в газету, и я остаюсь одна.
     Я сижу, и чудные мысли приходят мне в голо
     ву. Я вижу странных человечков.
     -- Что это за человечки?
     -- Не знаю. Они кривляются и говорят та
     кое, чего я не понимаю. Это не люди. Иногда
     они смеются. Потом начинают причитать, как
     на похоронах. Кто они?
     --
     -- Не знаю. Это ты мне скажи.
     -- Их много. Некоторые из них солдаты.
     Они скачут на лошадях. Поют грустную пес
     ню. Тихую песню. Я испугалась.
     -- Шошеле, это твое воображение. Или ты
     дремлешь и видишь это во сне.
     -- Нет, Ареле. Я хочу ребенка, чтобы было
     кому читать по мне кадеш, когда я умру.
     -- Ты будешь жить.
     -- Нет. Они зва