гиозным  и  начал  писать
мистические рассказы. Наум Зеликович --  тощий, длинный, черный, как  цыган,
-- расхаживал  по  комнате. Он принадлежал к тому  меньшинству Писательского
клуба, которое полагало, что

     Гитлера  скинут  и  войны  не будет. Зеликович  опубликовал десятка два
рассказов,  и все об  одном -- о своей любви к  Фане Эфрос, которая обманула
его  и вышла замуж  за профсоюзного  лидера. Фаня Эфрос  уже лет десять  как
умерла,  а  Зеликович все  переживал  ее неверность. Он  постоянно воевал  с
варшавскими  критиками,  а  они его  дружно  ругали. Одному  из  них он  дал
пощечину. На мое приветствие Зеликович  не ответил:  он недолюбливал молодых
писателей, считал их выскочками, непрошеными захватчиками.
     Я повернулся  и вышел. Может, у девушки должно быть два дибука? Один --
просто озорник, а  другой пусть будет распутником?  Я уже  написал рассказ о
девушке,  у  которой было  их  два --  сутенер и  слепой  музыкант. Вдруг  я
решился. Из телефонной  будки позвонил в справочное, узнал номер "Бристоля",
позвонил туда  и  попросил  соединить с  мисс  Бетти  Слоним.  Через  минуту
раздался ее голос: "Хэлло!"
     Я тут же потерял дар речи. Потом сказал:
     -- Это тот молодой человек, который имел
     честь обедать с вами вчера в ресторане Гертнера.
     -- Цуцик?!
     -Да.
     -- А я тут сижу и думаю про вас. Что нового
     насчет пьесы?
     -- У меня есть одна идея, и мне хотелось бы
     обсудить ее с вами и Сэмом Дрейманом.
     -- Сэм ушел в американское консульство.
     Но вы приходите, и мы с вами обо всем пого
     ворим.
     -- А я вам не помешаю?
     --
     •--- Приходите же! -- и она назвала номер.
     Я  был  в  восторге  от  собственной  храбрости.  Какие-то высшие  силы
распоряжались мною. Захотелось взять извозчика, но я побоялся, что моих трех
злотых не хватит.  Вдруг  я  вспомнил, что  не  побрился сегодня,  и  провел
пальцем  по щетине.  Надо бы зайти в  парикмахерскую. Нельзя же  заявиться к
американской леди небритым.
     Швейцар  в  ливрее стоял  у  дверей.  Казалось, входишь  в  полицейский
участок или здание суда.  Никто меня  не остановил. В отеле  был лифт,  но я
поднялся  на  пятый  этаж  по  лестнице   --  мраморной  лестнице,  покрытой
посередине ковровой дорожкой. Постучал.  Бетти сразу открыла. Такой  большой
комнаты, как эта, и с таким огромным окном я до сих пор не видывал. Снегопад
прекратился. Выглянуло солнце. Казалось, и погода здесь другая.
     На Бетти был длинный домашний халат и шлепанцы с помпонами. Из-за своих
рыжих волос и всех тех прозвищ, которыми меня изводили в детстве: рыжий пес,
рыжий жулик, морковка -- я испытывал ко всем рыжеволосым антипатию. Но рыжие
волосы  Бетти  почему-то  не  отталкивали меня.  При солнечном  свете голова
выглядела огненно-золотой. Только теперь я заметил,  какая белая у нее кожа.
Совсем  как  у меня. Но  брови  и ресницы темные. Зазвонил телефон,  ц Бетти
заговори-

     ла по-английски. Как благородно и величаво звучит этот язык! Бетти была
ниже меня  ростом, но  до  чего же  легко и свободно  она двигалась! Повесив
трубку, предложила  мне снять пальто и  устраиваться поудобнее. Даже  идиш у
нее звучал  по-другому -- более  возвышенно и  утонченно.  Бетти  взяла  мое
пальто и повесила его на плечики. Это снова  поразило меня -- такое почтение
к старой тряпке, да еще без пуговиц. С Дорой я чувствовал  себя мужчиной,  а
тут снова превратился в мальчишку.  Усадив меня на диван, сама Бетти села на
маленький стульчик лицом ко мне. Полы халата слегка разошлись, и было видно,
как хороши ее ножки.  Она предложила мне папиросу. Я не курил, но отказаться
не хватило духу. Бетти поднесла зажигалку. Я затянулся и сразу закашлялся от
дыма.
     -- Расскажите же о пьесе, -- попросила
     Бетти.
     Я начал рассказывать. Она слушала. Сначала смотрела на меня  с опаской,
потом с интересом.
     -- Это означает, что у меня будут любовные
     дела со мною же?
     -- Да. Но в каком-то смысле у всех так.
     -- Верно. Я могу легко играть и мужчину, и
     женщину. Вы принесли хоть что-то?
     -- У меня все пока лишь в набросках.
     -- А не сможете ли припомнить несколько
     строчек? Я дам вам бумагу и перо, и вы напи
     шете несколько строк -- для музыканта и для
     проститутки! Подождите! -- Она встала, взя
     ла со столика сумочку и достала оттуда ма
     ленькую самописку и блокнот.
     --
     Я записывал почти машинально:
     Музыкант. Иди  же,  девушка, будь  моей.  Ты труп,  и  я  труп, а когда
танцуют  два  трупа, клопы  пускаются в  пляс.  Я  подарю  тебе сумочку, а в
сумочке -- горсть праха из Святой земли и черепки, что лежат на моих глазах.
С  миртовой ветвью  в руке  я вырою канаву  от Тишвица до Масличной горы. По
дороге мы будем делать то же, что Зимри, сын Солу, и Козби, дочь Цура.
     Про ститутка. Придержи язык, ты, грязный  щенок! Я оставлю мир невинной
девушкой, а ты валяешься  с  каждой  шлюхой  от  Люблина до  Лейпцига. Сонмы
ангелов ожидают меня, а тебя мириады демонов потащат в преисподнюю.
     Я отдал  Бетти блокнот и  ручку, и она  начала не спеша  читать. Тонкие
брови поднимались и снова опускались. Губы насмешливо изогнулись. Дочитав до
конца, она спросила:
     -- Это из вашей пьесы?
     -- Не совсем.
     -- Вы сочинили это прямо здесь, сейчас?
     -- Более или менее.
     -- Вы очень странный молодой человек.
     У вас необычайная фантазия.
     -- Это все, что у меня есть.
     -- А вам нужно еще что-нибудь? Подожди
     те-ка, я попробую это сейчас сыграть.
     Она начала что-то бормотать, глядя в записную книжку, прерываясь  почти
на каждом слове. Вдруг начала  говорить на  два голоса. Меня затрясло. Я еле
сдерживался,  чтобы  не стучать зубами. Силы, которые правят миром, даровали
мне встречу  с  великой  актрисой.  Это  просто немыслимо,  что такой талант
пропадает, растрачивает ночь за ночью в постели с Сэмом. Моя сига-

     рета  погасла. Бетти ходила взад и вперед  по комнате, повторяя  диалог
снова и снова. Меня осенило: она лучше в роли музыканта, чем в роли девушки.
Голос девушки звучал наполовину как мужской. Каждый раз,  заканчивая  фразу,
Бетти смотрела на меня, и я кивал одобрительно. Наконец она подошла ко мне:
     -- Это все хорошо для декламации, но в
     пьесе должен быть сюжет. Какой-нибудь ха
     сид, богач, должен влюбиться в нее.
     -- Я попробую.
     -- У него, должно быть, есть жена, дети?
     -- Конечно.
     -- Пусть он разведется с женой и женится
     на девушке.
     -- Разумеется.
     -- Но она не будет в состоянии выбрать меж
     ду мертвым музыкантом и живым хасидом.
     -- Правильно.
     -- И что тогда? -- спросила Бетти.
     -- Она выйдет замуж за хасида.
     -- Ага.
     -- Но в ночь свадьбы музыкант не даст ей
     быть со своим мужем.
     -Да.
     -- И она убежит с музыкантом.
     -- Куда же?
     -- Чтобы быть с ним в могиле.
     -- Сколько вам понадобится времени, что
     бы написать пьесу? Мистер Дрейман готов
     снять театр. Вы можете стать знаменитым
     драматургом. За один вечер!
     -- Если это предопределено, то так и будет.
     -- Вы верите в судьбу?
     -- Конечно.
     --
     -- Я тоже. Я не религиозна: вы же видите,
     как я живу, но я верю в Бога. Перед сном я чи-
     Taip молитву. На корабле я каждый вечер мо
     лила у Бога, чтобы он послал мне хорошую
     пьесу. Все так неожиданно. Вдруг появляется
     молодой человек, Цуцик, с пьесой, которая
     способна выразить мою душу. Ну разве это не
     чудо? Вы не верите в себя?
     -- Как можно верить во что бы то ни было?
     -- Вы должны поверить. Это и моя траге
     дия -- у меня такой веры нет. Только начи
     нает происходить что-то хорошее, я уже
     предвижу трудности, несчастный случай, и
     так все оно и происходит. Так было с моей
     любовью. С моей карьерой. А режиссер есть
     у вас на примете?
     -- Нет смысла искать режиссера, пока пье
     са не кончена.
     -- На этот раз я не позволю сомневаться.
     Пьеса должна у вас пойти хорошо. Основную
     линию мы сейчас наметили. Сэм Дрейман даст
     вам аванс -- пятьсот долларов, а здесь, в
     Польше, это большие деньги. Вы женаты?
     -- Нет.
     -- Вы живете один?
     -- У меня была девушка, но мы поссори
     лись.
     -- Можно мне спросить почему?
     -- Она коммунистка и собирается ехать в
     сталинскую Россию.
     -- Почему вы не женитесь?
     -- Я не верю, что два человека могут любить
     другдруга вечно.
     -- У вас хорошая комната?
     -- Я должен съехать оттуда. Меня выгоняют.
     --
     -- Снимите хорошую комнату. Отложите
     другую работу и сосредоточьтесь на нашей
     пьесе. Как она будет называться?
     -- Девушка из Людомира и два ее дибука.
     -- Слишком длинно. Предоставьте это мне.
     Сколько вам понадобится времени, чтобы на
     писать пьесу?
     -- Если все пойдет хорошо, недели три. По
     одному акту в неделю.
     -- Как вы себе представляете эти три акта?
     -- В первом акте девушка и богатый хасид
     полюбят друг друга. Во втором акте должен
     неожиданно появиться мертвый музыкант --
     создается конфликт.
     -- По-моему, музыканту лучше бы по
     явиться в первом акте.
     -- Вы совершенно правы.
     -- Не соглашайтесь со мной так уж сразу.
     Автору не следует быть таким уступчивым.
     -- Но ведь я не драматург.
     -- Раз вы пишете пьесу, вы и есть драматург.
     Если вы сами не принимаете себя всерьез, то
     никто этого не будет делать. Простите, что я
     говорю в таком тоне. Ведь все, что я вам гово
     рю, я могла бы сказать и себе. Сэм Дрейман
     верит в меня, даже слишком. Быть может,
     только он один и верит в меня и мой талант.
     И вот почему...
     -- Я тоже верю в вас!
     -- И вы тоже? О! Благодарю. Чем же я за
     служила? Видимо, кто-то там не хочет, чтобы
     со мной было уже покончено. Наверно, Про
     видение привело вас ко мне.
     --
     ГЛАВА ТРЕТЬЯ
     1
     Сэм Дрейман, как и обещал, предложил мне аванс в пятьсот долларов, но я
отказался взять сразу  такую большую сумму.  Мы договорились,  что я  возьму
пока  двести долларов.  По валютному  курсу их  обменяли на тысячу восемьсот
злотых. Мне начинало везти. Нашлась  хорошая комната на  Лешно, и стоило это
восемьдесят  злотых  в  месяц.  Заплатив  за  три  месяца   вперед,  я  стал
обладателем  большой  комнаты,  оклеенной  светлыми  обоями,  с  центральным
отоплением, добротной мебелью и ковром.  Владелец  квартиры Исидор Каценберг
прежде был  фабрикантом, но  разорился из-за непомерных  налогов. Дом  этот,
относительно новый  и современный, находился  недалеко от  Же-лязной. Первый
этаж занимала гимназия. Прямо против  входа располагался лифт, и мне вручили
ключ от него.
     Все  произошло  необычайно быстро:  только вчера Сэм  Дрейман  дал  мне
денег,  и вот  сегодня  я уже переезжаю. Имущество мое  поместилось  в  двух
чемоданах, я  упаковал их  и сам отнес  на новую квартиру. Горничная хозяев,
Текла, молодая  крестьяночка,  уже  натерла пол  до  зеркального  блеска.  В
комнате стояли кровать, диван, мягкие стулья, а в конце длин-

     ного широкого  коридора -- телефон,  и я  мог им пользоваться за плату:
восемь грошей за каждый разговор.
     Боже милостивый! И  в какой же роскоши я оказался!  Я  заказал костюм у
портного.  Одолжил  Файтельзону пятьдесят злотых. Он пытался было возражать,
но я насильно всучил ему  деньги и пригласил пообедать в  кафе на Белянской.
Рассказал ему о пьесе, и он дал несколько полезных советов. Файтельзон и сам
собирался зарабатывать -- Сэм Дрейман просил его сделать паблисити.  Мне  не
приходилось раньше слышать это слово, и Файтельзон объяснил, что оно значит.
     Морис не  спеша пил чай  и рассуждал: --  Ну какое там паблисити я могу
сделать?  Не буду же  я хвалить  пьесу, если она мне не понравится. Наверно,
Сэм Дрейман  --  мультимиллионер.  У него  противная, злющая жена и взрослые
дети,  для  которых он  -- чужой. Они богаты  и  сами  зарабатывают. Что ему
делать со  своим богатством? Он хочет тратить как можно больше. Эта Бетти --
она, должно быть, вернула  ему  потенцию. В  Америке я не был с ними знаком,
только слыхал  про них. Кажется, даже  видел его как-то раз в Кафе-Рояль. По
профессии он плотник. Приехал  в Америку после  1880 года, стал строительным
подрядчиком в Детройте. А  когда Форд  построил  автомобильный завод и начал
платить рабочим по пять долларов в день, толпы  стали стекаться в Детройт со
всей Америки;  Сэм Дрейман  строил жилые  дома, а в  Америке, если ты удачно
начал, деньги уже  сами идут  к  тебе,  и этому  нет  конца. В  1929 году он
потерял состояние, но

     и осталось у  него  порядочно. Следовало бы  все-таки взять у него  эти
пятьсот долларов. Он теперь будет думать, что вы просто шлемиль1.
     -- Я не могу брать деньги за то, чего нет.
     -- Ну почему же нет? Напишете хорошую
     пьесу. Американец воображает, что если хо
     рошо заплачено, то вещь стоит того. Дайте
     ему кусок дерьма, но сдерите с него за это по
     больше, и он вообразит, что это золото!
     Я собрался было пойти домой и засесть за работу, но Файтельзон пустился
в рассуждения о "путешествиях души ".
     -- Психоанализ бессилен, -- сказал он. --
     Пациент приходит к психоаналитику, чтобы
     его вылечили, другими словами, чтобы стать
     как все. Он хочет избавиться от своих комп
     лексов, и психоаналитик должен помочь ему в
     этом. Но кто сказал, что быть здоровым луч
     ше? Те, кто вместе с нами участвует в путеше
     ствиях души, не знают границ. Мы собираемся
     вечером в комнате, гасим свет и даем волю на
     шим душам. Человеку надо дать возможность
     1  Шлемиль  --  герой  повести  Шамиссо  "Приключения  Петера  Шлемиля"
(повесть о человеке, потерявшем свою тень; этот сюжет заимствовал  Андерсен,
а затем --  Евгений Шварц). Вот что пишет Шамиссо брату, переводчику повести
на  французский язык:  "Шлемиль, или, вернее, Шлемиль, -- еврейское имя; оно
значит то же, что Теофиль, Готлиб или  Amadeo. В обиходной  речи  евреев это
имя служит для обозначения  неловких или  неудачливых людей, которым в жизни
не везет. Шлемиль  ломает  палец,  сунув  его в жилетный карман.  Он  падает
навзничь и ухитряется сломать себе переносицу. Он всегда является некстати и
т. д.". В общем шлемиль -- человек, который должен дорого платить за то, что
другому сошло бы безнаказанно.

     быть самим собой,  чтобы он  смог понять, чего же он в действительности
хочет.  Настоящий  тиран  вовсе  не  тот,  кто  доставляет другим физические
мучения,  а  тот,  кто  порабощает  душу.  Эти так  называемые  гуманисты --
воистину  поработители душ.  Моисей и  Иисус, автор Бхагавад-гиты и Спиноза,
Карл Маркс и Фрейд. Дух есть игра, не подчиняющаяся ни правилам, ни законам.
Если прав Шопенгауэр,  если слепая сила  --  действительно вещь в себе,  все
сущее, то почему же не позволить тому, кто хочет, хотеть.
     -- Так что же, цель всего -- это желать?
     -- А где это написано, что цель должна
     быть? Быть может, хаос -- это и есть цель. Вы
     немного интересовались каббалой и наверня
     ка знаете, что до того, как Эйн Соф1 создал
     Вселенную, он погасил свет и образовал пус
     тоту. Вот в этой пустоте и начиналось Сотво
     рение.
     Файтельзон проговорил до самого вечера. Когда мы выходили из кафе, было
совсем темно.  На Белянской  горели  фонари. Тихо  падал  снежок. Как всегда
после подобного разговора, Файтельзон  был  совершенно разбит.  Он молчал и,
казалось, стыдился своей болтливости. Молча пожал мне руку и  пошел домой. Я
медленно  шел  по  улице. Это  так необыкновенно,  что у  меня есть  хорошая
комната, даже  горничная стелет мне постель, подает  завтрак. И  в кармане у
меня бумажник, набитый день-

     гами. То, о чем говорил Файтельзон, взбудоражило меня. Так чего же я на
самом деле хочу? Меня  влекло  к Бетти Слоним. Поцелуй Селии и  ее признание
сулили новые приключения. И в то же время я не хотел, чтобы Дора уезжала. Но
любил ли я этих женщин? И чего еще я  хочу? Хотелось написать хорошую книгу.
А теперь еще и  хорошую пьесу.  Снегопад  усилился. Ресницы  так  запорошило
снегом, что вместо уличных фонарей и витрин  я видел только пучки светящихся
стрел.  Постоянные  намеки   Файтельзона  насчет  того,  что  Селия  ко  мне
расположена, смущали меня. То  ли  он  пытается всучить меня ей? То ли хочет
поссорить?  Я уже слышал,  как  он говорил,  что  у человека, доведенного до
предела, чувство ревности сменяется чувством причастности.
     Я намеревался сразу же засесть за работу,  но когда поднялся  к  себе в
комнату, усталость  свалила меня. Дверь открыла Текла.  На ней был  короткий
белый передник  и кружевная  наколка. Она приветливо улыбнулась  и показала,
какие она повесила занавески  у  меня в комнате. Постель уже была застелена.
Текла предложила принести чаю. Я поблагодарил и отказался.
     Пытаясь преодолеть  усталость, я сел  дописывать первый акт "Девушки из
Людомира",  но  вместо  этого  начал  писать  как будто совершенно заново. Я
потерял контроль над собой.  Казалось, какие-то посторонние  силы водят моею
рукой.  На  письменном столе  было зеленое сукно  и стояла зеленая лампа. Но
свет,  казалось,  бьет  прямо  в  глаза.  Ага, это  мой  внутренний  враг  и
саботажник напустился на меня.
     7П

     Теперь  я знаю все его штучки. Мне надо  добиться успеха, а  он  хочет,
чтобы я провалился. Я обратил внимание, что  пропускаю  буквы  и  даже целые
слова. Стал листать книги, которые, казалось, могли бы вывести меня из этого
состояния: Рэйотово "Воспитание  воли", работу Бодуэна по аутотренингу, свою
записную книжку, куда я заносил правила жизни  и духовной гигиены. Усталость
пересилила, и я заснул прямо в одежде.
     Сразу начались какие-то  видения и кошмары. Когда я  открыл глаза, часы
показывали четверть второго. Едва  заставив  себя раздеться, я снова заснул.
Во сне уже стало понятно, что  я  собираюсь делать. Да, сны  мои были именно
такими,  о  каких  говорил  Файтельзон:  бесцельные, сумбурные, причудливые,
противоречивые до безумия.  Во сне  Бетти и Селия были одно, и в то же время
врозь. Я спал с несколькими женщинами, а Геймл стоял и подбадривал нас. Даже
совокупление было связано с пьесой. Ведь это Селия -- девушка из Людомира? А
Бетти -- олицетворенное прелюбодеяние? А сам я  -- разве не слепой музыкант?
Но ведь я никогда ничего не понимал в музыке.
     Мое  знакомство с Бетти  продолжалось не  более двух дней,  но она  уже
присутствовала в моих ночных кошмарах. Она  была как будто бы со мной и в то
же время отдельно, руководила  моими  мыслями  и  делами.  Файтельзон хотел,
чтобы душа вернулась к первоначальному хаосу, из которого  все сотворено, но
как  может  хаос  сотворить что-нибудь?  Быть может,  то  была  не  цель,  а
первопричина всего сущего? Но правы ли тогда телеологи?

     Я  собирался встать  в семь, но когда проснулся, часы  в  гостиной били
девять.  В  дверь тихонько  постучали, и вошла  Текла  с подносом,  накрытым
салфеткой.  Она принесла яичницу, сыр, кофе, булочки. Я проспал больше  семи
часов. Мне снились сны, но запомнился только один: я съезжаю с ледяной горы,
а  внизу меня ждет  дикая толпа с дрекольем, топорами, дубинами. Все  то  ли
пели, то  ли выкрикивали что-то, и мелодия еще продолжала звучать во мне  --
заунывная песнь безумия и страсти.
     -- Простите, -- извинилась Текла, -- я ду
     мала, вы уже встали.
     -- Я проспал.
     -- Унести завтрак обратно?
     -- Не надо, сейчас я умоюсь.
     -- Так и кувшин с водой у вас прямо здесь, в
     комнате.
     -- Благодаря тебя, Текла. Большое спаси
     бо.
     Мне казалось, что мне  дано  слишком много, и  я  этого  не заслуживаю.
Почему эта  деревенская девушк