ил  бы  квартиру,  если  бы  его  не  пугало
расстояние от Монсу.  Но  рано  или  поздно  придется  подыскать  в  поселке
какое-нибудь семейство, которое согласится  сдать  комнату  и  взять  его  в
нахлебники.
     - Оно конечно, - неторопливо, как всегда, проговорил Маэ, - в  семейном
доме тебе будет лучше.
     Но тут раздались крики: Левак сшиб все кегли одним ударом. Среди общего
шума только Мук и Бессмертный стояли опустив  голову,  выказывая  безмолвное
одобрение. Мастерский удар вызвал целый град  шуток,  особенно  когда  из-за
изгороди показалось веселое лицо Мукетты. Она уже целый час бродила здесь  и
наконец, услыхав смех и крики, отважилась и подошла совсем близко.
     - Как! Ты одна? - воскликнул Левак. - А где же твои поклонники?
     - Я прогнала своих поклонников, - ответила она весело  и  бесстыдно.  -
Ищу нового.
     Все наперебой стали предлагать свои услуги, отпуская при  этом  крепкие
словечки. Она же со смехом качала головой, притворяясь  примерною  девочкой.
При этом присутствовал и ее отец, который не спускал глаз со сбитых кеглей.
     - Ага! - проговорил Левак, бросая взгляд в сторону Этьена. -  Понимаем,
в кого ты метишь, дитя мое!.. Только его надо брать силой.
     Этьен развеселился. В самом деле,  откатчица  засматривалась  на  него.
Этьена это забавляло, но он вовсе не хотел  с  нею  сходиться.  Мукетта  еще
несколько минут  постояла  у  изгороди,  пристально  глядя  на  него  своими
большими глазами, потом медленно отошла, и лицо у нее  сразу  стало  хмурым,
как будто ее изморил зной.
     Этьен снова заговорил вполголоса с Маэ; он принялся подробно объяснять,
что углекопам в Монсу необходимо учредить кассу взаимопомощи.
     - Раз Компания уверяет, что предоставляет нам полную свободу, - говорил
он, - чего же бояться? Она дает нам только пенсии,  назначая  их  по  своему
усмотрению, так как не производит никаких вычетов из жалованья. И вот, чтобы
не зависеть от расположения Компании, необходимо основать товарищескую кассу
взаимопомощи, на которую  мы  могли  бы  рассчитывать  в  случае  неотложной
необходимости.
     И он стал объяснять подробности организации  кассы,  обещая  взять  все
хлопоты на себя.
     - Я-то не прочь, - промолвил наконец Маэ, убежденный  его  доводами.  -
Вот только как другие... Постарайся убедить других.
     Левак выиграл партию; игроки бросили кегли, чтобы выпить пива.  Но  Маэ
отказался от второй кружки: там видно будет, день еще велик. Он  вспомнил  о
Пьерроне: где-то он мог  бы  быть  сейчас?  Сидит,  наверное,  в  кофейне  у
Ланфана.
     Маэ уговорил Этьена и Левака пойти с ним в Монсу; кегельбан  "Авантажа"
тотчас заняла новая партия игроков.
     По дороге они зашли сперва в кабачок  Казимира  на  шоссе,  а  потом  в
кофейню "Прогресс". Их зазывали углекопы, стоявшие у отворенных  дверей,  и,
конечно, отказаться было невозможно.  Каждый  раз  приходилось  выпивать  по
кружке пива, а то и по две, потому что надо было  в  свою  очередь  угостить
товарищей. Они оставались не больше десяти минут,  обменивались  нескольким"
словами и шли дальше, прекрасно зная по опыту, что это  пиво,  светлое,  как
ключевая вода, можно поглощать в  каком  угодно  количестве,  -  все  равно,
единственным последствием будет то, что  придется  чаще  себя  облегчать.  В
кофейне Ланфана  они  действительно  застали  Пьеррона,  допивавшего  вторую
кружку; ему пришлось выпить с ними и третью. Они, разумеется, тоже выпили по
кружке. Теперь компания состояла уже из четырех человек, и все отправились в
кофейню "Очаг" - посмотреть, нет ли там Захарии. Зал был пуст; они  спросили
по кружке и решили подождать. Затем вспомнили, что есть еще кофейня  "Святой
Элоа". Там их угостил штейгер Ришомм, а оттуда, уже  не  подыскивая  никаких
предлогов, они стали переходить из кабачка в кабачок с единственной целью  -
погулять.
     - Надо пойти в "Вулкан"! - предложил вдруг уже захмелевший Левак.
     Остальные расхохотались, но затем,  после  короткого  раздумья,  решили
сопровождать товарища и стали пробираться сквозь шумную праздничную толпу. В
узком и длинном зале "Вулкана", на дощатой эстраде,  сооруженной  в  глубине
помещения, распевали, отчаянно жестикулируя,  пять  сильно  декольтированных
певичек, набранных  в  Лилле  из  числа  публичных  женщин  низшего  пошиба.
Посетитель платил десять су, если желал уйти  с  одной  из  них  за  дощатую
перегородку эстрады. Здесь  бывали  главным  образом  откатчики,  приемщики,
вплоть до четырнадцатилетних мальчишек, - словом, вся молодежь с шахт;  пили
больше можжевеловую водку, чем пиво. Порою на такие похождения  отваживались
и некоторые старые шахтеры - блудливые мужья, которым  семейная  жизнь  была
невмоготу.
     Когда новая компания уселась вокруг столика, Этьен взялся за  Левака  и
стал  излагать  ему  свою  мысль  об  устройстве  кассы   взаимопомощи.   Он
пропагандировал  с  упорством  новообращенного,   видящего   в   этом   свое
назначение.
     - Каждый член кассы вносит двадцать су в месяц. Через  четыре-пять  лет
составится порядочная сумма; а деньги - сила при любых обстоятельствах... А?
Как ты думаешь?
     - Я не прочь, - рассеянно ответил Левак. - Надо будет потолковать.
     Его внимание привлекла рослая блондинка, а когда Маэ и  Пьеррон,  выпив
по кружке пива, собрались уходить, не дожидаясь следующего номера, он  решил
во что бы то ни стало остаться.
     Выйдя вместе с товарищами, Этьен  опять  увидел  Мукетту,  которая  как
будто следила за ним. Она всюду оказывалась возле него и, улыбаясь, смотрела
своими большими глазами, словно желала сказать:  "Хочешь?"  Молодой  человек
шутил и пожимал плечами. Тогда Мукетта сердито махнула рукой  и  скрылась  в
толпе.
     - Где же Шаваль? - спросил Пьеррон.
     - А ведь правда, - проговорил Маэ, - наверное, в кофейне "Пикетт". Идем
в "Пикетт".
     Подходя втроем к кофейне,  они  услыхали  шум  ссоры.  У  дверей  стоял
Захария и грозил кулаком валлонцу-гвоздарю, коренастому флегматичному парню.
Шаваль смотрел на них, засунув руки в карманы.
     - А вот и Шаваль! - спокойно сказал Маэ. - Он тут с Катриной.
     Откатчица и ее возлюбленный целых пять часов  разгуливали  по  ярмарке,
которая раскинулась вдоль дороги в Монсу. Это была  широкая  улица  с  двумя
рядами низких, пестро раскрашенных  домиков;  по  ней  под  лучами  палящего
солнца двигалась толпа, словно куча муравьев, ползающих  до  голой  равнине.
Вечно  черная  грязь  просохла  и  превратилась  в  черную   пыль,   которая
поднималась, как  грозовая  туча.  Кабачки  по  обеим  сторонам  улицы  были
переполнены посетителями, занявшими все столики до самой дороги; у дверей на
тротуарах в два ряда стояли торговцы с лотками, предлагая девушкам косынки и
зеркала, мужчинам - ножи  и  фуражки,  а  также  разные  сласти,  конфеты  и
печенье. Возле церкви был устроен тир для стрельбы  из  лука.  Против  самых
складов играли в шары. Там,  где  дорога  поворачивала  в  Жуазель,  у  дома
Правления, за дощатыми перегородками устраивались петушиные бои. Дрались два
больших  красных  петуха;  у  них  были  твердые,  как  железо,  шпоры;   их
разодранные  глотки  кровоточил".  Дальше,  у  Мегра,  играли  на  бильярде;
победители получали в  виде  приза  штаны.  Временами  наступало  длительное
молчание; все пили и ели, не произнося ни  слова.  В  душном  воздухе  стоял
запах пива  и  жареного  картофеля;  жара  становилась  еще  невыносимее  от
жаровен, на которых, прямо под открытым небом, готовилась снедь.
     Шаваль купил Катрине зеркало  за  девятнадцать  су  и  косынку  за  три
франка. Они то и дело сталкивались  с  Мукой  и  Бессмертным;  старики  тоже
пришли на праздник и в раздумье медленно бродили взад и  вперед,  переступая
отяжелевшими ногами. Но случилась и другая встреча, которая их возмутила: им
попался Жанлен, подговоривший Бебера и Лидию таскать  из  питейной  палатки,
разбитой на краю пустыря, бутылки  с  можжевеловой  водкой.  Катрина  успела
только дать подзатыльник брату; девочка уже удрала с бутылкой в  руках.  Эти
чертенята добьются, что их упрячут в тюрьму.
     Проходя мимо кабачка "Сорви-гелова", Шаваль решил зайти туда  со  своей
любовницей - посмотреть на состязание  зябликов;  о  нем  уже  целую  неделю
возвещала афиша, наклеенная  на  дверях.  Из  Маршьенна  явились  пятнадцать
гвоздарей, и каждый принес по дюжине  клеток;  крохотные  темные  клетки,  в
которых неподвижно сидели  ослепленные  зяблики,  были  развешаны  во  дворе
кабачка вдоль ограды. Победившим считался зяблик,  который  в  течение  часа
повторял наибольшее число раз  свою  песенку.  Каждый  гвоздарь  с  аспидной
доской в руке стоял у своих клеток, отмечая, следя за  соседями,  и  в  свою
очередь проверялся  ими.  Зяблики  начали  петь.  Одни  пели  более  низкими
голосами - этих называли "тугоухими", а другие,  по  прозвищу  "пискуны",  -
пронзительно;  сначала  все  пели  робко,  с  большими  перерывами,   потом,
возбуждая друг друга, стали петь чаще и наконец дошли до  такого  состояния,
что  некоторые  тут  же  падали  мертвыми.  Гвоздари  подзадоривали   их   и
приказывали им на своем валлонском наречии петь еще, еще и еще хоть малость.
Чуть не сотня зрителей в немом восторге внимала этой  адской  музыке,  этому
пению ста восьмидесяти зябликов, наперебой повторявших  все  одно  и  то  же
колено. Первый приз - металлический кофейник - получил один "пискун".
     Катрина и Шаваль были уже там, когда вошли Захария и Филомена. Обе пары
пожали друг другу руки и стали рядом. Вдруг Захария разозлился, увидав,  что
один из гвоздарей, пришедший с товарищами поглазеть на состязание,  принялся
щипать Катрину за ляжки. Катрина,  вся  красная,  умоляла  брата  замолчать,
боясь, что начнется драка и все гвоздари  набросятся  на  Шаваля,  если  тот
вздумает за нее вступиться. Она чувствовала, что к ней пристает мужчина,  но
благоразумно молчала. К счастью, возлюбленный ее  только  посмеялся,  и  все
четверо вышли, - казалось, дело на этом и кончится. Но  когда  они  зашли  в
кофейню "Пикетг" выпить пива, туда сейчас же явился и  тот  самый  гвоздарь,
вызывающе посмеиваясь над  ними  и  насвистывая.  Захария,  оскорбившись  за
сестру, набросился на наглеца.
     - Это моя сестра, свинья ты этакая!.. Погоди,  черт  возьми!  Проучу  я
тебя, будешь вести себя прилично!
     Все бросились их разнимать. Один Шаваль спокойно твердил:
     - Брось, это меня касается... Говорю тебе, что мне плевать на него!
     Тут вышел Маэ со своими  спутниками  и  успокоил  Катрину  и  Филомелу,
которые уже  было  расплакались.  Все  стали  должно  смеяться,  а  гвоздарь
скрылся. Чтобы покончить  с  этим,  Шаваль,  чувствовавший  себя  в  кофейне
"Пикетт", как дома, предложил выпить по кружке. Этьену пришлось чокнуться  с
Катриной; все выпили - отец, дочь со  своим  возлюбленным  и  сын  со  своей
любовницей, - чинно приговаривая:  "За  здоровье  честной  компании!"  Затем
Пьеррон тоже вызвался всех угостить. Они чувствовали себя  прекрасно,  когда
Захария, увидев своего приятеля Муке, снова рассвирепел. Он позвал его якобы
для того, чтобы свести счеты с гвоздарем.
     - Я его пристукну!.. Слушай, Шаваль, поручаю тебе Филомену и Катрину. Я
скоро вернусь.
     Маэ, в свою очередь, предложил выпить по  кружке.  Раз  парень  пожелал
вступиться за сестру, в этом нет ничего дурного. Но Филомена,  увидев  Муке,
успокоилась  и  только  покачала  головой.  Ребята,  видно,  просто-напросто
отправились в "Вулкан".
     Праздничные дни заканчивались обычно танцевальным вечером  в  заведении
"Весельчак".  Танцы  устраивала  вдова  Дезир,   пятидесятилетняя   женщина,
круглая, как  бочка,  но  еще  настолько  игривая,  что  у  нее  было  шесть
любовников, по одному на каждый день недели, и все шестеро на воскресенье, -
как она говорила. Углекопов она называла своими ребятами в благодарность  за
все то пиво, которое они  выпили  у  нее  в  течение  тридцати  лет;  и  она
хвалилась, что ни  одна  откатчица  не  нагуляла  себе  брюхо,  не  поплясав
предварительно в ее  заведении.  Помещение  "Весельчака"  состояло  из  двух
комнат: первая служила распивочной - там стояли  столы  и  прилавок;  к  ней
примыкал так называемый бальный зал, отделенный от нее лишь  широкой  аркой.
Это было большое помещение, в котором пол только посредине был дощатый, а по
бокам выложен плитками.  Комнату  украшали  две  гирлянды  бумажных  цветов,
тянувшиеся крест-накрест под  потолком  и  скрепленные  посредине  таким  же
венком; по стенам были развешаны золоченые дощечки  с  именами  святых:  св.
Элоа - покровителя металлистов, св. Криспина - покровителя  сапожников,  св.
Варвары - покровительницы углекопов, - все цеховые святцы. Потолок был такой
низкий, что трое музыкантов, которые помещались на  подмостках,  похожих  по
форме и величине на церковную кафедру, доставали до него головой. По вечерам
во время танцев зал освещался четырьмя керосиновыми  лампами,  висевшими  по
углам.
     В то воскресенье танцы начались с пяти часов, когда в окна  еще  глядел
белый день. К семи часам обе комнаты были уже  битком  набиты  посетителями.
Снаружи поднялся  бурный  ветер,  вздымавший  облака  черной  пыли,  которая
слепила глаза и  осыпала  сковороды  у  торговцев  съестным.  Маэ,  Этьен  и
Пьеррон, войдя в зал, увидали  Шаваля,  танцевавшего  с  Катриной.  Филомена
стояла одна и смотрела на них. Ни Левак, ни Захария  больше  не  появлялись.
Скамеек в зале не было, и  потому  Катрина  после  каждого  танца  подходила
отдыхать к столу, где сидел  отец.  Позвали  Филомену,  но  та  предпочитала
стоять. Смеркалось. Три музыканта играли  с  остервенением;  в  зале  царила
общая сумятица - шевелились  бедра,  груди,  сплетенные  руки.  Но  вот  при
громких криках зажглись четыре лампы, и все сразу осветилось: красные  лица,
растрепанные и прилипшие к коже волосы, разлетающиеся юбки,  разносившие  по
залу острый запах пота. Маэ указал Этьену  на  Мукетту,  круглую  и  жирную,
словно кусок сала, которая бешено  кружилась  в  паре  с  высоким  худощавым
рабочим; должно быть, она утешилась и нашла себе  друга.  Наконец  в  восемь
часов появилась жена Маэ с Эстеллой на руках; за нею следовала вся детвора -
Альзира, Анри и Ленора. Маэ пришла прямо сюда, уверенная, что  найдет  здесь
своего мужа. Ужинать можно позже, все сыты после кофе и пива.  Пришли  также
жены других углекопов. Все начали шептаться,  заметив,  что  следом  за  Маэ
вошла жена Левака в сопровождении Бутлу, который вел за руку детей  Филомены
- Ахилла и Дезире. Обе соседки были, по-видимому,  в  наилучших  отношениях:
они то и дело обращались одна к другой и  разговаривали.  По  дороге  у  них
произошло крупное объяснение, и жена Маэ, как  ни  тяжко  было  ей  лишиться
заработка Захарии, дала согласие на его свадьбу с Филоменой, убежденная  тем
доводом, что заработок этот уже не  принадлежит  ей  по  праву.  Теперь  Маэ
старалась казаться веселой, хотя на  сердце  у  нее  было  тревожно,  и  она
спрашивала себя, как она будет сводить в  хозяйстве  концы  с  концами,  раз
кошелек станет еще более тощим.
     - Садись сюда, соседка, - проговорила Маэ, указывая на стол, за которым
ее муж пил пиво с Этьеном и Пьерроном.
     - А моего здесь нет? - спросила жена Левака. Товарищи сказали  ей,  что
Левак скоро вернется. Бутлу,
     дети и все мужчины со своими кружками тесно  уселись,  составив  вместе
два стола. Спросили пива. Увидав мать и обоих  своих  детей,  Филомена  тоже
решилась подойти. Она села на предложенный ей стул  и  была,  видимо,  очень
довольна, узнав, что  вопрос  о  ее  свадьбе  наконец  решен.  Потом,  когда
хватились Захарии, она проговорила своим мягким голосом:
     - Я жду его, он там.
     Маэ обменялся взглядом с женой. Значит, она согласилась? Он нахмурился,
стал молча курить. Он тоже был поглощен заботой о  завтрашнем  дне  и  видел
неблагодарность детей, которые один  за  другим  женятся  и  выходят  замуж,
бросая родителей в нужде.
     Танцы между тем продолжались. Кадриль подходила к концу, весь зал тонул
в  рыжеватой  пыли;   стены   дрожали,   корнет-а-пистон   издавал   резкие,
пронзительные звуки, словно  тревожный  паровозный  свисток.  Когда  танцоры
останавливались, от них валил пар, как от лошадей.
     - Помнишь, - сказала жена  Левака  на  ухо  своей  соседке,  -  ты  еще
говорила, что задушишь Катрину, если она выкинет глупость?
     Шаваль подвел Катрину к семейному столу, и оба, став  за  стулом  отца,
принялись допивать пиво из своих кружек.
     - Ну, это только так говорится!.. - покорным тоном ответила Маэ. - Но я
успокаиваю себя тем, что у нее не может быть ребенка. В этом  я  убеждена!..
Вот если бы она родила да мне пришлось бы выдать ее замуж! Что бы  мы  стали
тогда есть?
     Корнет-а-пистон заиграл польку. Когда  возобновился  прежний  шум,  Маэ
тихим голосом поделился с женой одной мыслью: что, если бы им взять  жильца?
Этьена хотя бы? Он как раз ищет комнату со столом. Место  найдется,  -  ведь
Захария  скоро  уйдет  от  них;  и  деньги,  которых  они  лишатся,  отчасти
пополнятся другим путем. У жены Маэ прояснилось  лицо:  да,  мысль  хорошая,
надо будет это устроить.
     Ей показалось, что они снова спасены от голодной смерти; к  ней  быстро
вернулось бодрое настроение, и она заказала еще пива на всех.
     Тем временем Этьен старался просветить Пьеррена и подробно объяснял ему
свой проект  устройства  кассы  взаимопомощи.  Он  уже  совсем  было  убедил
Пьеррона  присоединиться,  но  имел  неосторожность  открыть  ему   истинное
назначение кассы.
     - Если у нас будет забастовка, ты понимаешь, какую пользу принесет  нам
касса? Плевать тогда на Компанию. Касса даст деньги на первое  время,  чтобы
выдержать борьбу... Ну, согласен?
     Пьеррон побледнел и потупил глаза.
     - Подумаю, - пробормотал он. - Хорошее поведение - лучшая касса.
     Тут Маэ завладел Этьеном и без околичностей смело предложил взять его к
себе в жильцы. Молодой человек тотчас же согласился: ему очень хотелось жить
в поселке и ближе сойтись с товарищами. Все решили с  двух  слов.  Жена  Маэ
сказала, что с переселением придется повременить до свадьбы Захарии.
     В это время вернулся наконец Захария с Муке и Леваком. Они  принесли  с
собою запах "Вулкана" - запах можжевеловой  водки  и  острых  духов,  какими
душатся публичные женщины с неопрятным телом. Мужчины были совершенно пьяны;
очень довольные своими похождениями, они подталкивали друг друга  локтями  и
пересмеивались. Когда Захария узнал, что  его  наконец  решили  женить,  ему
стало так весело, что  он  даже  захлебнулся  от  смеха.  Филомена  спокойно
объявила, что ей приятнее, когда  он  смеется,  нежели,  когда  она  плачет.
Свободных стульев не было, и Бутлу потеснился, уступая половину своего стула
Леваку. Последний до того расчувствовался, увидав всю  семью  в  сборе,  что
заказал еще раз пива на всех. -
     - Не часто доводится так веселиться, черт возьми! - гаркнул он.
     Все оставались в заведении до десяти часов. То и  дело  являлись  жены,
разыскивая мужей, чтобы увести их  домой;  за  ними  хвостом  тащились  дети
Матери, не стесняясь, обнажали отвислые белые  груди,  похожие  на  мешки  с
овсом; пухлые рожицы были испачканы молоком; дети, которые уже умели ходить,
ползали на четвереньках под столами, угостившись пивом, и безобразничали без
всякого стыда. Разливанное море пива,  нацеженного  из  бочек  вдовы  Дезир,
вздувало животы, текло  из  носу,  из  глаз,  отовсюду.  От  тесноты  каждый
упирался в соседа плечом или коленом, и  в  этой  давке  всем  было  весело.
Слышался беспрестанный смех, рты разевались до ушей. Было  жарко,  словно  в
печи, пот лил ручьями, люди расстегивались, и в густом табачном  дыму  голое
тело казалось позолоченным;  неприличным  считалось  только  вставать  из-за
стола. Порою все же  какая-нибудь  девушка  выходила  на  двор,  к  колодцу,