его собственным поступком; и  все  же  сердце
Этьена билось ровнее, охваченное животной , радостью,  что  желание  наконец
удовлетворено. Потом последовало чувство еще  большей  гордости.  Перед  ним
встал образ солдатика с ножом в горле. Тот был убит ребенком, а теперь и он,
Этьен, убил.
     Но Катрина выпрямилась с криком:
     - Господи! Он умер!
     - Тебе его жалко? - свирепо спросил Этьен. Еле держась  на  ногах,  она
что-то лепетала. Затем, шатаясь, бросилась ему на грудь.
     - Ах, убей и меня, умрем оба!
     Катрина цеплялась за его плечи, они сжимали друг друга  в  объятиях,  и
оба думали, что наступает смерть. Но смерть не торопилась,  и  они  опустили
руки. Потом Катрина отвернулась, а Этьен потащил несчастного  и  столкнул  в
воду, чтобы освободить пространство, на котором ему  с  Катриной  еще  нужно
было жить. Если бы труп лежал тут, у  их  ног,  жизнь  стала  бы  совершенно
невыносимой. Они содрогнулись, когда услышали всплеск  и  их  обдало  пеной:
значит, отверстие уже заполнено водой; видно было, как  она  подвивается  по
галерее.
     Тогда вновь началась борьба. Этьен зажег последнюю лампочку, освещавшую
теперь равномерный, упорный и безостановочный подъем воды: вот она дошла  до
щиколоток, добирается уже до колен. Вода поднималась, они  перешли  в  самый
верхний конец штольни; это дало им передышку  еще  на  несколько  часов;  Но
поток настиг их и там, и они погрузились по пояс. Стоя теперь на ногах, друг
возле друга, прижавшись спиной к породе, они продолжали смотреть,  как  вода
прибывала; когда она дойдет до рта,  все  будет  кончено.  Свет  подвешенной
лампочки  придавал  воде  желтоватый  оттенок,  перебегая  по  ней   мелкими
отблесками. Но лампочка стала  светить  слабее,  уже  можно  было  различить
только небольшой полукруг, который все время  суживался  вместе  с  подъемом
воды. И  внезапно  все  погрузилось  в  темноту:  лампочка  потухла,  впитав
последнюю каплю масла. Наступила беспросветная ночь - подземная ночь;  здесь
они должны уснуть, чтобы никогда больше не открыть глаз при солнечном свете.
     - Черт! - глухо выругался Этьен.
     Катрина прижалась к нему, как будто мрак хотел ее схватить. Она шепотом
произнесла заклятие шахтеров:
     - Смерть задувает лампочку!
     И  все-таки  лихорадочный  инстинкт  жизни  заставил  их   бороться   с
надвигающейся  угрозой.  Этьен  принялся  яростно  окрести  шифер  рукояткой
лампочки, Катрина помогала ему ногтями. Они  устроили  нечто  вроде  высокой
скамьи и, взобравшись туда, уселись вместе, согнувшись и  свесив  ноги,  так
как низкий свод не позволял им выпрямиться. Ледяная вода доходила им  теперь
только до пяток, но через некоторый  промежуток  времени  она  снова  начала
заливать щиколотки, икры, колени, -  уровень  ее  поднимался  неуклонно,  не
давая им передохнуть. Неудобная скамья  сильно  подмокла,  и  они  с  трудом
удерживались на ней, чтобы  не  соскользнуть  вниз.  Наступал  конец,  -  но
сколько времени остается им еще жить в этой нише, где они не  могли  сделать
без риска ни одного движения и сидели изнемогающие, голодные,  без  хлеба  и
без света? Особенно мучительной  была  темнота:  она  мешала  им  разглядеть
приближение смерти. Царила мертвая тишина,  в  наполненной  водою  шахте  не
слышно было ни малейшего  движения.  Они  чувствовали  теперь  только  море,
находившееся под ними; оно не переставало расти  и  надвигало  на  них  свой
безмолвный прибой.
     Снова потекли часы, все одинаково мрачные.  Этьен  и  Катрина  потеряли
всякое представление о времени,  окончательно  сбившись  в  счете.  Мучения,
которые, казалось, должны были бы удлинять протекающие минуты,  -  наоборот,
быстро уносили их. Этьену и Катрине казалось, что они находятся  под  землей
только два дня и одну ночь, тогда как на самом деле на исходе был уже третий
день.
     Всякая надежда на спасение иссякла, никто не мог знать, что они  здесь,
никому не удастся добраться до них; и если наводнение их  пощадит,  они  все
равно умрут с голоду. В последний раз им пришла в  голову  мысль  простучать
сигнал, но камень остался под водой, да и все равно - кто может их услыхать!
     Катрина, покорившаяся судьбе, приложила к пласту отяжелевшую  голову  и
вдруг, вздрогнув, выпрямилась.
     - Слушай! - сказала она.
     Этьен подумал сперва, что она говорит о легком шуме  воды,  которая  не
переставала подниматься. Чтобы успокоить ее, он солгал:
     - Нет, это я шевелю ногами.
     - Нет, нет, не то... Это там, слушай!
     Она снова приложила ухо к пласту. Этьен понял и последовал ее  примеру.
Несколько секунд ожидания обессилили их. Затем  донеслись,  очень  издалека,
три слабых удара, разделенные большими паузами. Но они все еще  сомневались:
может быть, это звенит у них в ушах? Может быть, это трещит  пласт?  Они  не
знали, чем постучать в ответ.
     Наконец Этьен сообразил:
     - У тебя деревянные башмаки. Сними их с ног и постучи каблуками.
     Катрина начала выстукивать шахтерский сигнал; они снова  вслушались,  и
снова различили три условных знака, донесшиеся издалека.  Двадцать  раз  они
принимались стучать, и двадцать раз  на  их  удары  отвечали.  Они  плакали,
обнимались, рискуя потерять  равновесие  и  свалиться.  Наконец-то  товарищи
здесь, они продвигаются к ним. Чувства радости и  любви  били  у  них  через
край, унося прочь муки ожидания, бешенство, вызванное долгими и бесполезными
призывами. Им  казалось  уже,  что  спасителям  достаточно  ткнуть  в  скалу
пальцем, и они будут освобождены.
     - Что! - весело воскликнула она. - Надо же было мне приложить ухо!
     - Да!.. Уж и слух у тебя! - отвечал он. - Я бы ничего не расслышал.
     С этого момента они стали сменяться. Все  время  один  из  них  слушал,
приготовившись отвечать на малейший сигнал. Вскоре они стали различать удары
кирки: начинали проходку новой галереи. Они не упускали ни одного звука.  Но
радостное настроение их начало спадать. Сколько они ни смеялись, сколько  ни
пытались себя обмануть, их снова мало-помалу охватывало отчаяние. Сперва они
стали рассуждать:, наверное, это со стороны Рекийяра, галерея  спускается  в
глубь пласта; а может быть, сразу стали проходить несколько галерей, так как
было ясно, что работают три забойщика. Затем они стали говорить меньше  и  в
конце концов совсем замолкли, сообразив, что глубина пласта,  отделяющая  их
от товарищей, должна быть очень значительной.  Но  и  перестав  обмениваться
словами, Катрина и Этьен не прерывали своих размышлений. Они высчитывали, во
сколько дней можно пробить такую толщу. Невероятно, чтобы до них  добрались,
пока еще будет не  поздно;  они  двадцать  раз  успеют  умереть.  И,  молча,
охваченные усилившейся тоской, они  отвечали  на  призывные  сигналы  стуком
деревянных башмаков. Они ни на что больше не надеялись и  только  машинально
сообщали другим, что еще живы.
     Так прошел день, два дня. Катрина и Этьен  находились  под  землей  уже
шесть дней. Вода, остановившись на уровне их колен,  перестала  подниматься,
но и не спадала.  Ноги  по-прежнему  коченели  в  этой  ледяной  ванне.  Они
вытаскивали их на какой-нибудь час, но положение становилось тогда настолько
неудобным, что от невероятной боли они снова  спускали  их  в  воду.  Каждые
десять минут им приходилось подтягиваться кверху, так как они съезжали  вниз
по скользкому камню. Неровности пласта врезались им в  затылок  и  причиняли
нестерпимую боль. Кроме того, становилось все более и более  душно;  воздух,
согнанный сюда напором воды, не имел выхода, так как  место,  где  они  были
заключены, образовало  подобие  колокола.  Голос  их  звучал  приглушенно  и
доносился как бы издалека. В ушах звенело,  как  будто  яростно  бил  набат,
будто слышался бесконечный топот стада, которое  мчится  во  время  ливня  с
градом.
     Сперва Катрина невероятно страдала от  голода.  Она  подымала  к  горлу
жалкие, иссохшие руки, глубоко вздыхая и  не  прекращая  издавать  протяжный
жалобный звук,  словно  желудок  ее  все  время  стягивало  спазмой.  Этьен,
испытывавший тат  кие  же  мучения,  лихорадочно  шарил  руками  впотьмах  и
наткнулся пальцами на полусгнивший  кусок  обшивки.  Он  начал  крошить  его
ногтями. Часть куска он дал Катрине, и та жадно проглотила  его.  Целых  два
дня они жили изъеденной червяками гнилушкой. Они съели ее целиком,  и  когда
она кончилась, пришли в отчаяние,  царапая  себе  десны  о  другие  обрубки,
которые  были  еще  крепки  и  древесина  которых  не  поддавалась.  Мучения
сделались еще  невыносимее:  они  неистовствовали,  не  будучи  в  состоянии
разжевать материю своей одежды. Их подкрепил немного  только  кожаный  пояс.
Этьен разорвал его на мелкие кусочки зубами, и Катрина  жевала  их  и  жадно
глотала. Это заставляло челюсти  работать  и  создавало  иллюзию  насыщения.
Когда же и пояс был съеден, они снова вернулись к одежде и сосали материю  в
продолжение целых часов.
     Однако вскоре резкие схватки от голода прекратились и перешли в глухую,
глубокую, медленно растущую боль, доводившую их до полной потери  сил.  Они,
конечно, не продержались бы столько времени, если  бы  не  оказалось  такого
изобилия воды; достаточно было им  нагнуться  и  зачерпнуть  ее  рукою.  Они
делали это бесконечное число раз, палимые такой жаждой, что  казалось,  всей
этой затопленной шахты недостаточно, чтобы утолить ее.
     На седьмой день Катрина, нагнувшись за водой, почувствовала  под  рукой
что-то мягкое, плававшее на поверхности воды.
     - Посмотри-ка... Что это?
     Этьен стал шарить впотьмах.
     - Не понимаю. Что-то вроде обшивки вентиляции.
     Катрина начала пить, но, опустив руку во второй раз, ощутила под  рукой
мертвое тело. Она в ужасе вскрикнула:
     - Господи, это он!
     - Кто?
     - Он, ты же знаешь!.. Я задела рукой усы.
     Это был труп Шаваля, который притоком воды вновь прибило к  ним.  Этьен
протянул руку и тоже нащупал усы и разбитый нос. Его охватила дрожь от ужаса
и отвращения. Почувствовав страшную тошноту, Катрина выплюнула воду,  взятую
в рот. Ей чудилось, будто она пьет кровь, будто вся  вода  пропитана  кровью
убитого.
     - Погоди, - сказал Этьен, - я его оттолкну.
     Он  толкнул  труп  ногой,  и  тот  отдалился.  Но  вскоре   они   опять
почувствовали его у своих ног.
     - Черт тебя возьми! Убирайся же!
     В третий раз Этьен должен был оставить  труп.  По-видимому,  его  гнало
обратно какое-то течение. Шаваль не хотел уходить, он  хотел  быть  с  ними,
между ними! Этот ужасный спутник окончательно отравил воздух.  Они  не  пили
воды в течение целого  дня,  предпочитая  умереть  от  жажды,  и  только  на
следующий день страдание заставило их подчиниться: они отталкивали тело  при
каждом глотке и все-таки  пили.  Не  стоило  убивать  его,  чтобы  он  опять
вернулся к ним, гонимый ревностью. Он и мертвый останется с ними  до  конца,
чтобы не дать им возможности быть вдвоем.
     Еще и еще день. При каждом всплеске воды  Этьен  ощущал  легкий  толчок
убитого  им  человека,  словно  локоть   соседа,   напоминающего   о   своем
присутствии. И всякий раз он вздрагивал. Он все время видел труп,  раздутый,
позеленевший, с рыжими усами, с разбитым лицом. И  Этьен  больше  ничего  не
помнил, - он его не убивал, труп плавал и хотел  его  укусить.  Катрина  же,
сотрясаясь от долгих, бесконечных рыданий, приходила после них в оцепенение.
В конце концов она впала в состояние полной сонливости. Этьен будил ее,  она
что-то лепетала и сейчас же снова засыпала, Даже не приоткрывая глаз. Боясь,
что она упадет в воду, Этьен обнял ее за талию. Теперь на стуки отвечал  он.
Удары кирки все приближались, он слышал их совсем  близко,  почти  за  своей
спиной. Но силы покидали и его, он больше  уже  не  мог  стучать.  Ведь  там
знали, что они здесь, зачем же утруждать себя? То, что к ним  могли  прийти,
перестало его интересовать. Отупев от ожидания, он на целые часы  забывал  о
тех, кого ждал.
     Однако вскоре им стало немного легче. Вода спала, и тело Шаваля уплыло.
Чтобы освободить их, работали уже девять дней. Они в первый раз  попробовали
сделать несколько шагов по штольне, но сильное сотрясение бросило  их  обоих
на землю. Они нащупали друг друга, и лежали, обнявшись, обезумев, ничего  не
понимая и думая, что катастрофа возобновилась. Все снова  стало  неподвижно,
удары кирки смолкли.
     Они сидели в углу, прижавшись друг к другу, и вдруг Катрина засмеялась:
     - Как хорошо наверху!.. Давай выйдем отсюда.
     Сперва Этьен старался бороться с ее безумием. Но он чувствовал,  что  и
сам начинает терять рассудок, хотя его  голова  и  была  более  крепкой.  Он
потерял ощущение действительности. У Катрины же  это  особенно  давало  себя
знать; ее трясла лихорадка,  она  ощущала  теперь  потребность  в  словах  и
движениях. В ушах у нее звенело так сильно,  что  этот  шум  казался  ей  то
рокотом потока, то пением птиц; она чувствовала запах смятой  травы  и  ясно
видела, как перед глазами ее появляются желтые пятна; ей казалось,  что  она
на воле, среди полевых колосьев, на берегу канала, и что вокруг -  солнечный
день.
     - Как жарко!.. Возьми же меня, будем вместе всегда, всегда!
     Он обнимал ее, она ласкалась к  нему,  продолжая  болтать,  исполненная
счастья.
     - Как мы были глупы, что ждали так долго! Я бы сразу  согласилась  быть
твоей, но ты дулся и не понимал... А потом, когда мы дома ночью не  спали  и
слышали, как дышим, помнишь, как мы тогда желали друг друга?..
     Веселость Катрины заразила и Этьена:  он  шутил,  вспоминал  это  немое
проявление нежности.
     - Ты ведь раз меня прибила. Да, да! По обеим щекам!
     - Это потому, что я тебя любила, - прошептала она. - Видишь  ли,  я  не
позволяла себе думать о тебе, я считала, что все кончено... А в глубине души
я знала, что в один прекрасный день  мы  будем  принадлежать  друг  другу...
Нужен был только счастливый случай. Правда?
     У него пробежала по телу холодная дрожь, он хотел стряхнуть с себя этот
сон и медленно повторял:
     - Ничто не может кончиться совсем. Надо только немножко счастья,  чтобы
все началось снова.
     - Значит, я останусь с тобой на этот раз уже  навсегда?  Потеряв  силы,
она соскользнула вниз; голос ее ослабевал.
     Испугавшись, он прижал ее к груди.
     - Тебе нехорошо?
     Она с удивлением выпрямилась.
     - Нет, нет... Почему?..
     Но этот вопрос оторвал девушку от ее мечты. Она растерянно посмотрела в
темноту и, заломив руки, снова разрыдалась:
     - Господи! Господи! Как темно!
     Теперь не было уже ни полей, ни запаха трав, ни  пения  жаворонков,  ни
огромного желтого  солнца.  Была  только  затопленная,  обвалившаяся  шахта,
мрачная ночь, вонючий, затхлый запах погреба, в котором они томились столько
дней. Затемненный рассудок Катрины усиливал  ужас  их  положения.  Ее  снова
преследовали видения детства: Черный человек  -  умерший  старый  шахтер,  -
который выходит из глубины шахты, чтобы свернуть шею блудливым девушкам.
     - Слушай! Ты слышал?
     - Нет, я ничего не слышу.
     - Нет, знаешь, это тот человек... Вот он... Земля выпустила  всю  кровь
из жилы, чтобы отомстить за то, что у  нее  перерезали  артерию.  И  вот  он
здесь. Видишь его? Посмотри! Он чернее ночи... Я боюсь.
     Она умолкла и вся дрожала. Затем она продолжала шепотом:
     - Нет, это другой.
     - Кто другой?
     - Тот, кто с нами! Тот, кого уже нет!
     Образ Шаваля преследовал ее, и она, смущаясь, начинала говорить о  нем.
Она рассказывала об их собачьем существовании. Он только один раз был с  нею
мил, в Жан-Барте, а все  остальные  дни  -  это  были  оплошные  придирки  и
оплеухи; избив Катрину, Шаваль начинал мучить ее своими ласками.
     - Я тебе говорю, что он хочет  разъединить  нас!  Он  опять  ревнует...
Прогони его!.. И возьми меня, возьми меня всю, всю!
     Она повисла у него на шее и, найдя его губы, прижалась к  ним.  Темнота
снова осветилась; девушка вновь видела солнце и смеялась  смехом  счастливой
любовницы. А он,  чувствуя,  что  она  почти  обнажена,  в  одних  лохмотьях
шахтерской одежды, задрожал и, во внезапном приливе  желания,  обхватил  ее.
Наконец наступила их брачная ночь - в глубине этой могилы, на грязном  ложе.
Их обуяла потребность быть счастливыми хотя бы перед смертью, упорная  жажда
жить,  в  последний  раз  насладиться  жизнью.  В  отчаянии,   перед   лицом
подступающей, смерти, они отдались друг другу.
     Этим все кончилось. Этьен сидел на земле все в том же углу,  а  Катрина
без движения лежала у него на коленях. Часы шли за часами. Этьен думал,  что
она спит, но, тронув ее,  почувствовал,  что  она  похолодела,  -  она  была
мертва. И все-таки он не шевелился, боясь ее разбудить. Мысль, что он первый
обладал ею после того, как она  созрела,  что  она  могла  зачать  от  него,
приводила его в умиление. Временами наплывали  другие  мысли:  желание  уйти
вместе с ней, радостные мечты о том, что они будут делать в будущем; но  все
это было так расплывчато, все это только слегка  касалось  его  головы,  как
мимолетное дыхание она. Силы его оставляли, и он был в состоянии лишь слегка
пошевелить кистью руки, чтобы удостовериться, что Катрина тут, похолодевшая,
спящая, как ребенок. Все расплывалось  у  него  в  глазах,  ночь  стала  еще
темнее. Он чувствовал  себя  вне  времени  и  пространства.  Какие-то  удары
раздавались у самой его головы, и сила их все увеличивалась. Сперва ему было
лень отвечать на них: его одолевала невероятная усталость; а теперь  он  был
захвачен одной только мыслью: ему представлялось, что она идет перед  ним  и
он слышит легкий стук ее деревянных башмаков. Так прошло  два  дня;  она  ни
разу  не  пошевелилась,  а  он  машинально  ощупывал   ее   тело,   как   бы
удостоверяясь, что она спокойна.
     Этьен  ощутил  толчок.  Глухо  раздавались   голоса,   обломки   породы
докатывались до его ног. Увидав лампочку, он заплакал. Его  моргающие  глаза
следили за светом и не  уставали  от  него.  Он  пришел  в  экстаз  от  этой
красноватой точки, едва заметной во мраке. Но товарищи уже подняли его.  Они
влили ему сквозь сжатые зубы несколько ложек  бульону.  Только  в  одной  из
галерей Рекийяра он узнал стоявшего перед ним инженера Негреля.  И  эти  два
презиравшие друг друга человека - мятежный рабочий и скептически настроенный
начальник - с рыданиями бросились друг другу в  объятия.  Все,  что  было  в
обоих человеческого,  пришло  в  волнение.  То  была  беспредельная  скорбь,
страдание, переходившее из поколения в поколение, избыток боли, до  которого
может довести жизнь.
     Наверху вдова Маэ, распростершись возле мертвой  Катрины,  беспрерывно,
протяжно выла. Несколько трупов было уже извлечено, и они лежали на земле  в
ряд: Шаваль, один подручный, два забойщика. Полагали, что Шаваль, так же как
и подручный и забойщики, был раздавлен каким-нибудь обвалом. Череп  его  был
без мозга, а  внутренности  полны  водой.  Женщины,  находившиеся  в  толпе,
потеряв голову, рвали на себе одежду и  раздирали  ногтями  лицо.  Привыкнув
немного  к  свету  ламп  и  подкрепившись,  Этьен  тоже  появился   наверху,
исхудавший, совершенно седой. Все перед ним расступились: этот старик внушал
теперь ужас. Вдова Маэ перестала кричать и тупо  взглянула  на  него  широко
раскрытыми глазами.

VI

     Было четыре часа  утра.  Свежая  апрельская  ночь  становилась  теплее,
приближался день. На светлом небе мерцали  звезды,  а  восток  уже  румянила
заря. Темная равнина еще спала, но по  ней  пробежал  трепет,  неясный  гул,
который предшествует пробуждению.
     Этьен большими шагами шел по дороге к Вандаму. Шесть недель пролежал он
в Монсу на больничной койке. Лицо у него пожелтело, и он сильно исхудал; как
только к нему вернулись силы, он выписался и тронулся в путь.  Компания  все
еще дрожала  за  свои  шахты  и  очищала  состав  рабочих  от  нежелательных
элеме