- Где Польша? - спросил он.
     Кабатчик засмеялся и взглянул на жену. Слегка  смутившись,  он  решился
ответить:
     - Польша? В печи.
     После происшествия с Жанленом искалеченная  крольчиха  стала  приносить
только мертвых крольчат. Чтобы избавиться от лишнего рта, в этот самый  день
ее решили зажарить с картофелем.
     - Ну да, ты ведь сегодня за ужином съел ее  ножку...  Не  помнишь?  Еще
облизывал себе пальцы!
     Суварин  сперва  ничего  не  понял.  Потом  он  сильно  побледнел,   от
отвращения у него задрожал подбородок,  и,  несмотря  на  стоическое  усилие
воли, две крупные слезы показались у него на глазах.
     Но никто не успел заметить его волнения: дверь  резко  распахнулась,  и
показался Шаваль,  подталкивавший  перед  собой  Катрину.  Побывав  во  всех
кабачках Монсу, где он, захмелев от пива, хвастался своими подвигами, Шаваль
вздумал заглянуть и в "Авантаж" - показать прежним друзьям, что он ничего не
боится. Входя в залу, он сказал своей подруге:
     - Черт возьми! Я хочу, чтобы ты выпила кружку пива.  Не  беспокойся,  я
перерву глотку первому, кто на меня косо посмотрит!
     Катрина, заметив Этьена,  смутилась  и  побледнела.  Когда  его  увидел
Шаваль, он рассмеялся недобрым смехом.
     - Госпожа Раснер, две кружки! Спрыснем-ка начало работ.
     Не говоря ни слова, г-жа Раснер  налила  пива;  она  никому  в  нем  не
отказывала. Наступило молчание; ни кабатчик, ни прочие не двигались с места.
     - Я слыхал, что некоторые говорили, будто я шпион, -  вызывающе  сказал
Шаваль. - Я хотел, чтобы они повторили мне это в лицо, и  тогда  мы  наконец
объяснимся.
     Никто не отвечал; мужчины, отвернувшись, смотрели в стену.
     - Одни бездельничают, а другие не хотят бездельничать, -  продолжал  он
еще громче. - Мне нечего скрывать: я бросил грязную дыру Денелена  и  завтра
отправляюсь на работу в Воре с двенадцатью бельгийцами, которых мне поручено
сопровождать, так как начальство меня уважает. А если это кому не  нравится,
пусть скажет, - мы потолкуем.
     Видя, что  вызов  его  встречен  тем  же  презрительным  молчанием,  он
набросился на Катрину.
     - Будешь ты наконец пить, черт возьми!.. Чокнемся за погибель сопляков,
которые отказываются работать.
     Она чокнулась, но рука ее так дрожала, что слышно было,  как  зазвенели
стаканы. А  он  достал  из  кармана  горсть  серебряных  монет  и  с  пьяной
кичливостью разложил их перед собою на столе, говоря,  что  добыл  деньги  в
поте лица своего и не боится показать этим бездельникам десять су. Отношение
товарищей раздражало его, и он перешел к личным оскорблениям.
     - Гм! Значит, кроты выходят по ночам? Должно быть, жандармы уже полегли
спать, раз можно встретить разбойников?
     Этьен встал, очень спокойный и решительный.
     - Слушай, ты мне осточертел... Да,  ты  шпион,  от  твоих  денег  несет
изменой, и мне противно дотронуться до твоей продажной шкуры. Но так и быть!
Я готов помериться с тобой. Один из нас должен  уничтожить  другого,  я  это
давно вижу.
     Шаваль сжал кулаки.
     - Ага! Долго же пришлось тебя дразнить, чтобы ты разошелся,  подлец  ты
этакий!.. Ты - один, ладно, ты и заплатишь  за  все  свинства,  которые  мне
подстраивали!
     Катрина бросилась между ними, умоляюще  подняв  руки;  но  им  даже  не
пришлось оттолкнуть ее, она поняла сама, что схватка неизбежна,  и  медленно
отошла. Прислонившись к стене, она замерла  в  таком  страхе,  что  даже  не
дрожала больше, а только смотрела широко раскрытыми глазами на обоих мужчин,
которые собирались из-за нее драться.
     Госпожа Раснер спокойно убрала с прилавка кружки, боясь,  чтобы  их  не
перебили. Затем она села на скамейку, не изъявляя  неуместного  любопытства.
Тем не менее нельзя было допустить, чтобы прежние  товарищи  вцепились  друг
другу в горло; Раснер хотел вмешаться; Суварину пришлось взять его за  плечи
и отвести к столу, говоря:
     - Это тебя не касается... Один из  них  лишний,  и  тот,  кто  сильнее,
останется в живых.
     Шаваль, не дожидаясь нападения,  пустил  в  ход  кулаки.  Он  был  выше
ростом, но очень неуклюж. Метил он прямо в  лицо,  нанося  удары  поочередно
обеими руками, как будто рубя двумя  саблями.  При  этом  он  не  переставал
говорить, словно рисовался перед зрителем, и  извергал  потоки  ругательств,
которые его самого возбуждали.
     - А, мурло  проклятое,  погоди,  расквашу  я  тебе  нос!  Я  уже  давно
собираюсь ткнуть его... Ну, подставляй, что ли, свою морду - я из нее сделаю
крошево для свиней; посмотрим, будут ли за тобой бегать наши распутные бабы!
     Этьен, стиснув зубы,  весь  подобрался  и  молча  вел  борьбу  по  всем
правилам искусства, закрывая грудь и лицо обеими руками; потом,  выждав,  он
вытягивал их как на пружинах.
     Вначале они не причиняли друг другу серьезных повреждений. Шумливость и
горячность одного и хладнокровное  спокойствие  другого  затягивали  борьбу.
Опрокинулся стул. Белый песок, которым был посыпан каменный пол, скрипел под
грубыми башмаками. Наконец они запыхались; слышно  было  только  их  тяжелое
дыхание; раскрасневшиеся лица пылали,  словно  от  внутреннего  жара,  пламя
которого сквозило в прищуренных глазах.
     - Есть! - взревел Шаваль. - Теперь берегись!
     В самом деле, он наотмашь ударил по плечу противника,  как  бы  стегнув
его бичом. Этьен сдержал крик боли; раздался лишь тупой удар по мускулам.  И
он ответил прямым полновесным ударом в грудь,  который,  наверное,  сбил  бы
Шаваля с ног, если бы тот не увернулся, прыгая все время, как коза.  Тем  не
менее удар пришелся  ему  в  левый  бок  и  был  так  силен,  что  у  Шаваля
перехватило дыхание и он пошатнулся. Руки его ослабели от боли; это  привело
его в ярость, и он набросился на Этьена, как зверь, метя каблуком в живот.
     - Постой, - бормотал он задыхающимся голосом, - выпущу я из тебя кишки!
     Этьен отразил удар, но был до того возмущен этим отступлением от правил
честного боя, что нарушил молчание:
     - Замолчи, скотина! И не смей больше драться ногами, черт возьми! А  не
то возьму стул и пристукну тебя!
     Драка усилилась. Возмущенный Раснер  снова  хотел  вмешаться,  но  жена
удержала его строгим взглядом: разве эти двое  посетителей  не  имеют  права
свести счеты у них в заведении? Тогда он просто стал перед камином, так  как
боялся, чтобы кто-нибудь из них не свалился в огонь. Суварин, спокойный, как
всегда, свернул папиросу, хотя  и  забыл  ее  закурить.  Катрина  неподвижно
стояла, прислонившись к стене;  она  бессознательно  водила  руками  вниз  и
вверх,  равномерными  судорожными  движениями  рвала  на  себе  платье.  Она
прилагала все усилия, чтобы не закричать; она боялась убить одного  из  них,
назвав имя того, кого предпочитала, и до того растерялась, что сама  уже  не
понимала, кто ей дороже.
     Скоро Шаваль пришел в изнеможение; он обливался  потом  и  бил  наугад.
Этьен, как он ни был разозлен,  продолжал  обороняться,  отражая  почти  все
удары; некоторые были для него довольно ощутительны. У него  было  рассечено
ухо, на шее виднелись ссадины, следы ногтей, и была содрана  кожа;  все  это
причиняло такую боль, что Этьен в свою  очередь  начал  ругаться,  продолжая
наносить  страшные  удары  куда  попало.  Шавалю  удалось  еще  раз  вовремя
отскочить и тем уберечь грудь. Но он нагнулся, и в  этот  миг  удар  кулаком
пришелся ему по лицу, рассек нос и подбил глаз. Тотчас же из  носа  брызнула
кровь, глаз опух, раздулся и посинел. Негодяй,  ослепленный  потоком  крови,
оглушенный от сотрясения, беспорядочно размахивал руками в воздухе;  в  этот
миг другой удар,  направленный  прямо  в  грудь,  окончательно  сразил  его.
Послышался хруст, Шаваль тяжело рухнул навзничь, словно мешок с  гипсом  при
выгрузке.
     Этьен остановился и переждал.
     - Вставай! Если хочешь еще, мы можем продолжать.
     Ошеломленный Шаваль несколько мгновений не отвечал; он  зашевелился  на
полу, растянулся, с  трудом  приподнялся  и  некоторое  время  оставался  на
коленях, точно глыба; он что-то незаметно  шарил  рукой  в  кармане  штанов.
Встав на ноги, он снова кинулся вперед; дикий рев спер ему горло. Но Катрина
видела, и, помимо ее воли, у нее вырвался страшный крик, которому  она  сама
изумилась, - этим она как бы открыто призналась,  которому  из  двух  отдает
предпочтение:
     - Берегись! У него нож!
     Этьен  успел  отразить  рукой  первый  удар.   Широкое   лезвие   ножа,
укрепленное медным кольцом в  рукоятке  из  букса,  разрезало  его  суконную
куртку. Он схватил Шаваля за руку, и между ними завязалась отчаянная борьба.
Этьен сознавал, что он погиб, если  только  выпустит  руку  Шаваля,  который
старался вырваться,  чтобы  нанести  удар.  Оружие  мало-помалу  опускалось,
противники  утомились   от   напряжения.   Этьен   раза   два   почувствовал
прикосновение холодной стали к телу; наконец он сделал  последнее  усилие  и
так сдавил руку Шавалю, что  у  того  разжались  пальцы  и  нож  выпал.  Оба
покатились по полу, Этьену  удалось  схватить  нож,  и  теперь  он  стал  им
размахивать. Прижав коленом Шаваля, он грозил перерезать ему горло.
     - Ах, изменник проклятый, теперь я расправлюсь с тобой!
     Какой-то отвратительный внутренний голос оглушал его, В висках  у  него
стучало, словно молотком, им овладела внезапная жажда убийства,  потребность
пролить кровь. А между тем он не был пьян. Он боролся с этим  наследственным
недугом; порыв отчаянной страсти далеко завлек его, он был на шаг  от  того,
чтобы совершить насилие. Этьен преодолел себя, отшвырнул  нож  и  проговорил
хриплым голосом:
     - Вставай и убирайся!
     На этот раз Раснер кинулся к ним, но не подходил слишком близко,  чтобы
кто-нибудь ненароком не ударил его ножом. Он не допустит,  чтобы  у  него  в
доме совершилось убийство; он до того сердился, что жена, стоя  у  прилавка,
заметила ему: зачем он преждевременно кричит. Суварин, которому нож едва  не
угодил по ноге, решился, наконец зажечь папиросу.
     Так, значит, все  кончилось?  Катрина  в  оцепенении  еще  смотрела  на
мужчин; оба остались живы.
     - Убирайся, - повторил Этьен, - убирайся, или я тебя прикончу!
     Шаваль поднялся, отер рукой кровь, которая продолжала течь из носу, и с
окровавленной челюстью и подбитым  глазом  пошел,  волоча  ноги,  взбешенный
своей неудачей. Катрина машинально последовала за ним. Тогда он  выпрямился.
Он дал волю своей злобе в потоке ругательств.
     - Ну нет! Ну нет! Раз ты его хочешь, ты и живи с ним,  дрянь!  И  чтобы
ноги твоей не было у меня, если ты дорожишь своей шкурой.
     Он в бешенстве хлопнул дверью. Глубокое молчание  воцарилось  в  жаркой
комнате, где слышалось теперь только легкое потрескивание угля в камине.  На
полу валялся опрокинутый стул да виднелась лужа крови; ее по каплям впитывал
песок, которым были посыпаны каменные плиты.

IV

     Выйдя от Раснера, Этьен и Катрина  пошли  рядом;  некоторое  время  они
молчали. Начиналась оттепель, холодная, тугая оттепель; снег почернел, но не
таял. На мутном небе едва проглядывала полная луна,  скрывшаяся  за  тучами,
черные лохмотья которых яростно трепал в вышине бурный ветер. А на земле все
было  тихо,  слышались  только  мерная  капель  с  крыш  да  мягкое  падение
подтаявших снежных комьев,
     Идя рядом с отданной ему женщиной, Этьен  от  смущения  не  мог  ничего
сказать; ему было не по себе. Мелькнула мысль взять Катрину с собой и скрыть
в Рекийяре, но это показалось ему нелепым. Он хотел проводить ее в  поселок,
к родителям; Катрина с ужасом отвергла это: нет, нет, что угодно, только  не
быть им новой обузой, после того как она так  постыдно  их  бросила!  И  оба
больше  не  разговаривали;  они  шли  куда   глаза   глядят,   по   дорогам,
превратившимся в потоки грязи. Сперва они спустились по направлению к  Воре,
затем повернули направо и пошли вдоль канала.
     - Надо же тебе  все-таки  где-нибудь  ночевать,  -  проговорил  наконец
Этьен. - Будь у меня комната, я охотно взял бы тебя к себе...
     Но странная застенчивость помешала ему договорить. Он вспомнил прошлое,
вспомнил, как страстно они желали друг друга, и свою щепетильность, и  стыд,
который мешал им сойтись. Разве она все еще привлекает его? Почему же он так
неспокоен, - не потому ли, что  в  сердце  его  с  новой  силой  разгорелось
желание?  Воспоминание  о  пощечинах,  которые  Катрина   надавала   ему   в
Гастон-Мари, возбуждало его теперь, а не сердило. Этьен сам не знал,  что  с
ним; мысль взять ее с собой в Рекийяр казалась  ему  вполне  естественной  и
легко осуществимой.
     - Послушай, надо ведь что-нибудь решить. Куда тебя проводить?..  Неужто
я тебе так противен, что ты не хочешь пойти со мной?
     Она шла медленно, с трудом поспевая  за  ним,  так  как  была  обута  в
деревянные башмаки и ноги ее то и дело разъезжались на выбоинах  дороги;  не
поднимая головы, она проговорила:
     - Боже мой, у меня и так довольно горя, не заставляй меня мучиться  еще
больше. К чему нам теперь то, о чем ты говоришь, раз у меня  есть  любовник,
да и ты сошелся с другой женщиной?
     Катрина говорила о Мукетте. Она думала, что  Этьен  все  еще  с  нею  в
связи, - об этом болтали третью неделю. Он клятвенно стал  уверять  ее,  что
это не так, но Катрина только покачала  головой:  а  тот  вечер,  когда  она
встретила их обоих и видела, как они вовсю целовались?
     - Да ведь это же все пустяки, стоит ли говорить! - вполголоса  возразил
Этьен, останавливаясь. - Мы бы так хорошо, ужились с тобою!
     Она слегка вздрогнула и ответила:
     - Не жалей об этом, ты во мне не много теряешь. Если б ты знал, какая я
развалина! Тела во мне не больше, чем масла на два су, да к тому  же  я  так
плохо сложена, что, наверное, никогда не стану настоящей женщиной.
     И она продолжала говорить с большой откровенностью, как бы вменяя  себе
в вину, что так долго не становится зрелой. Несмотря на то, что она  жила  с
мужчиной, это умаляло ее, ставило ее на одну доску с девчонками. Если бы она
могла по крайней мере произвести  на  свет  ребенка,  это  хоть  как-нибудь?
оправдало бы ее в собственных глазах.
     - Бедная моя крошка! - прошептал Этьен, охваченный  глубокой  жалостью.
Они были у самого отвала, в тени огромной кучи угля. Луна скрылась в  черной
туче, и они даже не могли различить лицо друг друга; дыхание  их  смешалось,
губы искали губ, чтобы слиться в поцелуе, которого оба так мучительно желали
в течение долгих месяцев. Но вдруг луна снова показалась, и они увидали, что
над ними, на самом гребне отвала, залитого белым  сиянием,  торчит  часовой,
поставленный для наблюдения за Воре. Они так и не  успели  поцеловаться:  им
помешала стыдливость, давняя стыдливость, в которой был и  гнев,  и  смутное
сознание невозможности, и большая доля  дружеского  чувства.  Они  с  трудом
пошли дальше, по щиколотку увязая в грязи.
     - Так, значит, решено? Ты не хочешь? - спросил Этьен.
     - Нет, - отвечала она. - Сначала Шаваль, потом ты, а потом, после тебя,
еще кто-нибудь?.. Не надо, мне  противно,  никакого  удовольствия  тут  нет,
зачем же это делать?
     Они замолчали и прошли шагов сто, не обменявшись ни словом.
     - Сама-то ты знаешь по крайней мере, куда пойдешь, или нет?  -  спросил
Этьен. - Не могу я бросить тебя одну на дороге в такую темень.
     Она спокойно ответила:
     - Пойду домой. Шаваль мне  все  равно  что  муж,  и  мне  негде  искать
ночлега, кроме как у него.
     - Но ведь он изобьет тебя до смерти!
     Снова наступило молчание. Катрина с покорным видом пожала  плечами.  Ну
да, он будет ее колотить, а когда устанет бить, то оставит в покое: все-таки
это лучше, чем шататься по улицам, как потаскуха. Впрочем,  она  привыкла  к
побоям; Катрина утешалась тем, что восьми девушкам из  десяти  выпадает  еще
худшая доля. Если ее любовник когда-нибудь женится на ней и то будет  хорошо
с его стороны.
     Этьен и Катрина машинально направились по дороге в Монсу; по мере  того
как они приближались к цели, молчание их становилось все  более  длительным.
Казалось, они уже не были вместе. Несмотря на боль, которую испытывал  Этьен
оттого, что Катрина снова уходит к Шавалю, он не знал, как уговорить  ее  не
делать этого. Сердце его разрывалось; но что мог он  предложить  ей  взамен?
Жалкое существование, необходимость вечно скрываться, а если еще  солдатская
пуля пробьет ему голову - беспросветную ночь?  В  самом  деле,  может  быть,
лучше нести свою тяжкую долю и не усугублять ее  новыми  страданиями?  И  он
повел девушку к ее любовнику, понурив голову, и ничего  не  возразил,  когда
она остановилась на шоссе  возле  угла,  где  находились  склады,  метрах  в
двадцати от кофейни "Пикетт", и проговорила:
     - Не ходи дальше. Если он тебя увидит, мне хуже достанется.
     На колокольне пробило одиннадцать; кофейня была заперта, но сквозь щели
ставней виднелся свет.
     - Прощай, - прошептал Этьен.
     Она протянула ему руку; Этьен удержал ее в  своей,  и,  чтобы  уйти  от
него, Катрине пришлось легким усилием высвободить руку. Не оборачиваясь, она
подошла к двери, отодвинула засов и вошла в дом.  Но  Этьен  не  уходил;  он
продолжал стоять на том же месте, не спуская  глаз  с  дома,  и  с  тревогой
представлял себе, что там происходит. Он напряженно прислушивался  и  дрожал
при мысли, что вот-вот раздадутся крики избиваемой женщины. Но в  доме  было
тихо и темно; он только увидел, как во втором этаже осветилось одно  окошко;
затем окошко это растворилось: кто-то высунулся и стал смотреть  на  дорогу.
Этьен узнал хрупкий облик девушки и подошел ближе.
     Катрина прошептала чуть слышно:
     - Он еще не возвращался, я ложусь... умоляю тебя: уйди!
     Этьен ушел. Оттепель все  усиливалась;  с  крыш  текло,  как  во  время
сильного  дождя,  стены  и  заборы  покрылись  сыростью;  неясные  очертания
фабричного предместья тонули во мраке. Сначала Этьен направился  в  Рекийяр.
Он чувствовал себя совершенно разбитым от усталости  и  потрясения;  у  него
было  только  одно  желание:  скрыться  под   землей,   кончить   там   свое
существование. Но потом он вспомнил о Воре, подумал о  бельгийских  рабочих,
которые должны завтра спуститься в шахту, о товарищах в поселке, возмущенных
присутствием солдат и твердо решивших не допускать иностранцев в свою шахту.
И он снова зашагал вдоль канала, то и дело попадая в лужи на талом снегу.
     Когда он подходил к отвалу, показалась  луна  и  стало  совсем  светло.
Этьен поднял голову и посмотрел на небо.  Мчались  облака,  гонимые  ветром,
бушевавшим там, наверху; они побелели, стали тоньше, разрывались, скользя по
лунному лику еле видной водянистой дымкой; они так быстро неслись, что  луна
каждый миг то пряталась, то снова ясно проступала.
     Насытив взор этим чистым сиянием, Этьен опустил глаза; но тут  внимание
его  привлекло  происходившее  на  отвале.  Окоченевший  от  холода  часовой
прохаживался взад и вперед - двадцать пять шагов в сторону Маршьенна,  затем
обратно, по направлению к Монсу. На бледном небе резко вырисовывалась черная
фигура  солдата;  в  свете  луны  над  ним  поблескивал  штык.   Но   Этьена
заинтересовало другое: из-за хижины, в  которой  дед  Бессмертный  укрывался
бурными ночами, показалась чья-то тень,  словно  это  хищный  зверь  ползком
пробирался к добыче. Этьен тотчас узнал Жанлена; длинной, гибкой  спиной  он
походил на куницу. Часовой не мог его  видеть;  головорез-мальчишка,  верно,
замышлял что-нибудь недоброе: он бесконечно  ненавидел  солдат  и  постоянно
спрашивал, когда же  наконец  углекопы  избавятся  от  этих  убийц,  которых
пригнали с ружьями стрелять в людей.
     У Этьена мелькнула мысль окликнуть  мальчика,  чтобы  тот  не  натворил
глупостей; он колебался. Луна скрылась;  Этьен  видел,  как  Жанлен  присел,
словно собираясь прыгнуть; но луна опять показалась, а  мальчишка  оставался
все в той же поз