рьма или каторжные работы?
   Коттар совсем приуныл:
   - Если повезет - тюрьма...
   Но после короткой паузы он живо добавил:
   - Ошибка вышла. Все ошибаются. Только я не могу примириться с мыслью,
что меня схватят, все у меня отнимут: и дом, и привычки, и всех, кого  я
знаю.
   - А-а, - протянул Тарру, - значит, поэтому вы и решили повеситься?..
   - Да, поэтому. Глупо, конечно, все это.
   Тут поднял голос молчавший до сих пор Риэ и сказал, что он вполне по-
нимает тревогу Коттара, но, возможно, все еще образуется.
   - Знаю, знаю, в данный момент мне бояться нечего.
   - Итак, я вижу, вы в дружину поступать не собираетесь, - заметил Тар-
ру.
   Коттар судорожно мял в руках  шляпу  и  вскинул  на  Тарру  боязливый
взгляд:
   - Только вы на меня не сердитесь...
   - Господь с вами, - улыбнулся Тарру. - Но  хотя  бы  постарайтесь  не
распространять ради вашей же пользы чумного микроба.
   Коттар запротестовал: вовсе он чумы не хотел, она сама пришла,  и  не
его вина, если чума его устраивает. И когда на пороге  появился  Рамбер,
Коттар энергично добавил:
   - Впрочем, я убежден, все равно ничего вы не добьетесь.
   От Коттара Рамбер узнал, что тому тоже не известен  адрес  Гонсалеса,
но можно попытаться снова сходить в первое кафе, то,  маленькое.  Решили
встретиться завтра. И так как Риэ выразил желание узнать результаты  пе-
реговоров, Рамбер пригласил их с Тарру зайти в конце недели прямо к нему
в номер в любой час ночи.
   Наутро Коттар и Рамбер отправились в маленькое кафе и велели передать
Гарсиа, что будут ждать его нынче вечером, а в случае какой-либо  помехи
завтра... Весь вечер они прождали зря. Зато  на  следующий  день  Гарсиа
явился. Он молча выслушал рассказ о злоключениях Рамбера. Лично он не  в
курсе дел, но слыхал, что недавно оцепили несколько кварталов и в  тече-
ние суток прочесывали там все дома подряд. Очень возможно, что Гонсалесу
и братьям не удалось выбраться из оцепления. Все, что он может  сделать,
- это снова свести их с Раулем.  Ясно,  на  встречу  раньше,  чем  через
день-другой, рассчитывать не приходится.
   - Видно, надо начинать все сначала, - заметил Рамбер.
   Когда Рамбер встретился с Раулем на условленном месте, на  перекрест-
ке, тот подтвердил предположения Гарсиа -  все  нижние  кварталы  города
действительно оцеплены. Надо бы попытаться восстановить связь  с  Гонса-
ле-сом. А через два дня Рамбер уже завтракал с футболистом.
   - Вот ведь глупость какая, - твердил Гонсалес. - Мы должны были дого-
вориться, как найти друг друга. Того же мнения придерживался и Рамбер.
   - Завтра утром пойдем к мальчикам, попытаемся что-нибудь устроить.
   На следующий день мальчиков не оказалось дома. Им назначили  свидание
на завтра в полдень на Лицейской площади.  И  Тарру,  встретивший  после
обеда Рамбера, был поражен убитым выражением его лица.
   - Не ладится? - спросил Тарру.
   - Да. Вот тебе и начали сначала, - ответил Рамбер.
   И он повторил свое приглашение:
   - Заходите сегодня вечером.
   Вечером, когда гости вошли в номер Рамбера, хозяин лежал на  постели.
Он поднялся и сразу же налил приготовленные заранее стаканы.  Риэ,  взяв
свой стакан, осведомился, как идут дела. Журналист ответил, что  он  уже
заново проделал весь круг, что опять вернулся к исходной позиции  и  что
скоро у него будет еще одна встреча, последняя. Выпив, он добавил:
   - Только опять они не придут.
   - Не следует обобщать, - сказал Тарру.
   - Вы ее еще не раскусили, - ответил Рамбер, пожимая плечами.
   - Кого ее?
   - Чуму.
   - А-а, - протянул Риэ.
   - Нет, вы не поняли, что чума - это значит начинать все сначала.
   Рамбер отошел в угол номера и завел небольшой патефон.
   - Что это за пластинка? - спросил Тарру. - Что-то знакомое.
   Рамбер сказал, что это "Saint James Infirmary". Пластинка еще продол-
жала вертеться, когда вдали послышалось два выстрела.
   - По собаке или по беглецу бьют, - заметил Тарру.
   Через минуту патефон замолчал, и совсем рядом прогудел клаксон  сани-
тарной машины, звук окреп, пробежал под окнами номера, ослаб  и  наконец
затих вдали.
   - Занудная пластинка, - сказал Рамбер. - И к тому же я  прослушал  ее
сегодня раз десять.
   - Она вам так нравится?
   - Да нет, просто другой нету.
   И добавил, помолчав:
   - Говорю же вам, что это значит начинать все сначала...
   Он осведомился у Риэ, как работают санитарные дружины. Сейчас  насчи-
тывается уже пять дружин. Есть надежда сформировать еще несколько.  Жур-
налист присел на край кровати и с подчеркнутым вниманием стал рассматри-
вать свои ногти. Риэ приглядывался к коренастой сильной фигуре Рамбера и
вдруг заметил, что Рамбер тоже смотрит на него.
   - А знаете, доктор, - проговорил журналист, - я много думал  о  ваших
дружинах. И если я не с вами, то у меня на то есть  особые  причины.  Не
будь их, думаю, я охотно рискнул бы своей шкурой - я ведь в Испании вое-
вал.
   - На чьей стороне? - спросил Тарру.
   - На стороне побежденных. Но с тех пор я много размышлял.
   - О чем? - осведомился Тарру.
   - О мужестве. Теперь я знаю, человек способен на великие  деяния.  Но
если при этом он не способен на великие чувства, он для меня не  сущест-
вует.
   - Похоже, что человек способен на все, - заметил Тарру.
   - Нет-нет, он не способен долго страдать или долго  быть  счастливым.
Значит, он не способен ни на что дельное.
   Рамбер посмотрел поочередно на своих гостей и спросил:
   - А вот вы, Тарру, способны вы умереть ради любви?
   - Не знаю, но думаю, что сейчас нет, не способен...
   - Вот видите. А ведь вы способны умереть за идею,  это  невооруженным
глазом видно. Ну, а с меня хватит людей, умирающих за идею. Я не верю  в
героизм, я знаю, что быть героем легко, и я знаю теперь, что этот  геро-
изм губителен. Единственное, что для меня ценно, - это умереть или  жить
тем, что любишь.
   Риэ внимательно слушал журналиста. Не отводя от него глаз,  он  мягко
проговорил:
   - Человек - это не идея, Рамбер.
   Рамбер подскочил на кровати, он даже покраснел от волнения.
   - Нет, идея, и идея не бог весть какая, как только человек  отворачи-
вается от любви. А мы-то как раз не способны  любить.  Примиримся  же  с
этим, доктор. Будем ждать, пока не станем способны, и, если и впрямь это
невозможно, подождем всеобщего освобождения, не играя в  героев.  Дальше
этого я не иду.
   Риэ поднялся со стула, лицо его вдруг приняло усталое выражение.
   - Вы правы, Рамбер, совершенно правы, и ни за какие блага мира  я  не
стал бы вас отговаривать сделать то, что вы собираетесь сделать,  раз  я
считаю, что это и справедливо и хорошо. Однако я обязан вам вот что ска-
зать: при чем тут, в сущности, героизм. Это не героизм,  а  обыкновенная
честность. Возможно, эта мысль покажется вам смехотворной, но единствен-
ное оружие против чумы - это честность.
   - А что такое честность? - спросил Рамбер совсем иным, серьезным  то-
ном.
   - Что вообще она такое, я и сам не знаю. Но в моем случае знаю:  быть
честным - значит делать свое дело.
   - А вот я не знаю, в чем мое дело, - яростно выдохнул Рамбер. -  Воз-
можно, я не прав, выбрав любовь.
   Риэ обернулся к нему.
   - Нет, не думайте так, - с силой произнес он, - вы правы!
   Рамбер поднял на них задумчивый взгляд:
   - По-моему, вы оба ничего в данных обстоятельствах не теряете.. Легко
быть на стороне благого дела.
   Риэ допил вино.
   - Пойдем, - сказал он Тарру, - у нас еще много работы.
   Он первым вышел из номера.
   Тарру последовал за ним до порога, но, видимо, спохватился, обернулся
к журналисту и сказал:
   - А вы знаете, что жена Риэ находится в санатории в нескольких сотнях
километров отсюда?
   Рамбер удивленно развел руками, но Тарру уже вышел из номера.
   Назавтра рано утром Рамбер позвонил доктору:
   - Вы не будете возражать, если я поработаю с вами, пока мне не предс-
тавится случай покинуть город?
   На том конце провода помолчали, а затем:
   - Конечно, Рамбер. Спасибо вам.
 
   Часть третья
 
 
   Так в течение долгих недель пленники чумы бились как умели и как мог-
ли. А ведь кое-кто из них воображал, как, например,  Рамбер,  в  чем  мы
имели возможность убедиться выше, что они еще действовали как люди  сво-
бодные, что им еще дано было право выбора. Но тем не менее  в  этот  мо-
мент, к середине августа, можно было смело утверждать, что чума  переси-
лила всех и вся. Теперь уже не стало отдельных, индивидуальных  судеб  -
была только наша коллективная история, точнее,  чума  и  порожденные  ею
чувства разделялись всеми. Самым важным сейчас были разлука и ссылка  со
всеми вытекающими отсюда последствиями - страхом и возмущением. Вот  по-
чему рассказчик считает уместным именно сейчас, в разгар зноя  и  эпиде-
мии, описать хотя бы в общих чертах и в качестве  примера  ярость  наших
оставшихся в живых сограждан, похороны мертвых и страдания влюбленных  в
разлуке.
   Как раз в этом году, посредине лета, поднялся ветер и несколько  дней
подряд хлестал по зачумленному городу. Жители Орана вообще имели все ос-
нования недолюбливать ветер: на плато,  где  возведен  город,  ветер  не
встречает естественных препятствий и без помех, как оголтелый,  прорыва-
ется за городские стены. Ни одна капля влаги не освежила Оран,  и  после
месяцев засухи он весь оброс серым налетом, лупившимся под порывами вет-
ра. Ветер подымал тучи пыли и бумажек, с размаху льнувших к ногам прохо-
жих, которых становилось все меньше. Те немногие,  кого  гнала  из  дома
нужда, торопливо шагали, согнувшись чуть ли не вдвое,  прикрыв  рот  ла-
донью или носовым платком. Теперь вечерами на улицах уже не толпился на-
род, стараясь продлить прожитый день, который мог  оказаться  последним,
теперь чаще попадались лишь отдельные  группки  людей,  люди  торопились
вернуться домой или заглянуть в кафе, так что в течение недели с наступ-
лением рано спускавшихся сумерек в городе стало совсем пусто,  и  только
ветер протяжно и жалобно завывал вдоль стен. От беспокойного и невидимо-
го отсюда моря шел запах соли и водорослей. И наш пустынный город,  весь
побелевший от пыли, перенасыщенный запахами моря, весь гулкий от  вскри-
ков ветра, стенал, как проклятый Богом остров.
   До сих пор чума косила людей чаще всего не в центре, а в более  насе-
ленных и не столь комфортабельных окраинных районах. Но вдруг оказалось,
что она одним скачком приблизилась к деловым кварталам и прочно там  во-
царилась. Жители уверяли, что это ветер разносит семена  инфекции.  "Все
карты смешал", - жаловался директор отеля. Но что бы там ни было,  цент-
ральные кварталы поняли, что наступил их час, ибо теперь все чаще и чаще
раздавался в ночи прерывистый гудок машин "скорой помощи", бросавших под
самые окна унылый и бесстрастный зов чумы.
   Кто-то додумался оцепить даже в самом городе несколько особенно пора-
женных чумой кварталов и выпускать оттуда только тех, кому это необходи-
мо по соображениям работы. Те,  кто  попали  в  оцепление,  естественно,
рассматривали эту меру как выпад лично против них; во всяком случае, они
в силу контраста считали жителей других кварталов свободными  людьми.  А
эти свободные в свою очередь находили в трудную минуту некое утешение  в
сознании, что другие еще менее свободны, чем они. "Они еще покрепче  под
замком сидят" - вот в этой-то фразе выражалась тогда единственно доступ-
ная нам надежда.
   Приблизительно в это же время началась серия пожаров, особенно в  ве-
селых кварталах у западных ворот Орана. Расследования показали,  что  по
большей части это было делом рук людей, вернувшихся из карантина и поте-
рявших голову от утрат и бед; они поджигали свои собственные дома, вооб-
разив, будто в огне чума умрет. Приходилось вести нелегкую борьбу с этой
усилившейся манией поджогов, представлявших серьезную опасность для  це-
лых кварталов, особенно при теперешнем шквальном ветре. После  многочис-
ленных, но, увы, бесполезных разъяснений, что дезинфекция, мол, произве-
денная по приказу городских властей, исключает всякую возможность  зара-
жения, пришлось прибегнуть к более крутым мерам в отношении этих без ви-
ны виноватых поджигателей. И без сомнения, не сама мысль попасть за  ре-
шетку испугала этих горемык, а общая для  всех  жителей  города  уверен-
ность, что приговоренный к тюремному заключению фактически  приговарива-
ется к смертной казни, так как в городской тюрьме  смертность  достигала
неслыханных размеров. Безусловно, убеждение это имело кое-какие  основа-
ния. По вполне понятным причинам чума особенно бушевала среди тех, кто в
силу привычки или необходимости жил кучно, то есть среди солдат, монахов
и арестантов. Ибо, несмотря на то что некоторые заключенные были  изоли-
рованы, тюрьма все же является своеобразной общиной, и доказать это нет-
рудно - в нашей городской тюрьме стражники платили дань эпидемии наравне
с арестованными. С точки зрения самой чумы, с ее олимпийской точки  зре-
ния, все без изъятия, начиная с начальника  тюрьмы  и  кончая  последним
заключенным, были равно обречены на смерть, и, возможно, впервые за дол-
гие годы в узилище царила подлинная справедливость.
   И напрасно городские власти пытались ввести некие иерархические  раз-
личия в это всеобщее уравнительство, возымев мысль  награждать  стражни-
ков, погибших от чумы при выполнении служебных обязанностей. Так как го-
род был объявлен на осадном положении, можно было  считать  с  известной
точки зрения, что стражники мобилизованы, поэтому их посмертно награжда-
ли воинской медалью. Но если арестанты безропотно  примирились  с  таким
положением, то военные власти,  напротив,  взглянули  на  дело  иначе  и
объявили не без основания, что эта мера способна внести прискорбную  пу-
таницу в умы оранцев. Просьбу военачальников уважили и решили было,  что
проще всего награждать погибших от чумы стражников медалью за  борьбу  с
эпидемией. Но зло уже совершилось - нечего было и думать  о  том,  чтобы
отбирать воинские медали у стражников, погибших первыми, а военные влас-
ти продолжали отстаивать свою точку зрения. С другой стороны, медаль  за
борьбу с эпидемией имела существенный  недостаток:  она  не  производила
столь впечатляющего морального эффекта, как присвоение воинской награды,
коль скоро в годину эпидемии получить медаль за борьбу с ней - дело  до-
вольно-таки обычное. Словом, все оказались недовольны.
   К тому же тюремное начальство не могло действовать наподобие духовных
властей и тем более военных. Монахи обоих имеющихся в городе  монастырей
были и в самом деле временно расселены по благочестивым семьям. И  точно
так же при первой возможности из казармы небольшими соединениями выводи-
ли солдат и ставили их на постой в школы или другие общественные здания.
Получилось, что эпидемия, которая, казалось бы, должна была сплотить жи-
телей города, как сплачиваются они во время осады, разрушала  традицион-
ные сообщества и вновь обрекала людей на одиночество.  Все  это  вносило
замешательство.
   Мы  не  ошибемся,  если  скажем,  что  все  эти  обстоятельства  плюс
шквальный ветер и в иных умах тоже раздули пламя пожара. Снова ночью  на
городские ворота было совершено несколько налетов, но  на  сей  раз  не-
большие группки атакующих были вооружены. С обеих сторон  поднялась  пе-
рестрелка, были раненые, и несколько человек сумели вырваться на  свобо-
ду. Но караульные посты были усилены, и все  попытки  к  бегству  вскоре
прекратились. Однако и этого оказалось достаточно, чтобы по городу  про-
несся мятежный вихрь, в результате чего то там, то  здесь  разыгрывались
бурные сцены. Люди бросались грабить горящие или закрытые по  санитарным
соображениям дома. Откровенно говоря, трудно предположить, что  делалось
это с заранее обдуманным намерением. По большей части люди, причем  люди
до того вполне почтенные, силою непредвиденных  обстоятельств  совершали
неблаговидные поступки, тут же вызывавшие  подражание.  Так,  находились
одержимые, которые врывались в охваченное пламенем здание на глазах оце-
пеневшего от горя владельца. Именно полное его безразличие побуждало зе-
вак следовать примеру зачинщиков, и тогда можно было видеть, как по тем-
ной улице, освещенной лишь отблесками пожарища, разбегаются во все  сто-
роны какие-то тени, неузнаваемо искаженные последними вспышками  пожара,
горбатые от взваленного на плечи кресла или тюка с одеждой. Именно из-за
этих инцидентов городские власти вынуждены были приравнять состояние чу-
мы к состоянию осады и прибегать к вытекающим отсюда мерам. Двух мароде-
ров расстреляли, но сомнительно, произвела ли эта  расправа  впечатление
на остальных, так как среди стольких смертей какие-то две  казни  прошли
незамеченными - вот уж воистину капля в море. И по правде говоря, подоб-
ные сцены стали повторяться вновь, а власти делали вид,  что  ничего  не
замечают. Единственной мерой, которая, по-видимому, произвела  впечатле-
ние на всех наших сограждан, было введение  комендантского  часа.  После
одиннадцати наш город, погруженный в полный мрак, словно окаменевал.
   Под лунным небом он выставлял напоказ свои белесые стены и свои  пря-
мые улицы, нигде не перечеркнутые темной тенью дерева, и ни разу  тишину
не нарушили шаги прохожего или лай собаки. Огромный безмолвствующий  го-
род в такие ночи становился просто скоплением массивных  и  безжизненных
кубов, а среди них лишь одни немотствующие статуи давно забытых благоде-
телей рода человеческого или навек загнанные в бронзу бывшие великие ми-
ра сего пытались своими лицами-масками, выполненными в камне или  метал-
ле, воссоздать искаженный образ того, что было в свое  время  человеком.
Эти кумиры средней руки красовались под  густым  августовским  небом  на
обезлюдевших перекрестках, эти бесчувственные чурбаны  достаточно  полно
олицетворяли собой то царство неподвижности, куда мы попали все  скопом,
или в крайнем случае - последний его образ, образ некрополя,  где  чума,
камень и мрак, казалось, наконец-то надушили живой человеческий голос.
 
   Но мрак царил также во всех сердцах; и легенды, и правда насчет прак-
тикуемой церемонии похорон вряд ли вселяли особую бодрость в наших  сог-
раждан. Ибо хочешь не хочешь, а надо рассказать о похоронах, и  рассказ-
чик заранее просит за это прощение. Он безропотно готов  принять  вполне
законные упреки, но единственное его оправдание в том, что были же в те-
чение всего этого периода похороны и что в  какой-то  мере  он  вынужден
был, как и все наши сограждане, заниматься похоронами. Во всяком случае,
он вовсе не такой уж любитель подобных церемоний, напротив, он предпочи-
тает общество живых, к примеру, пляж, морские купания. Но морские  купа-
ния были запрещены, и общество живых с утра до ночи пребывало в  страхе,
как бы их не вытеснило общество мертвецов. Такова очевидность. Разумеет-
ся, можно было бы попытаться не видеть ее, закрыть глаза  и  начисто  ее
отринуть, но очевидность обладает чудовищной силой и всегда в конце кон-
цов восторжествует. Ну скажите сами, как можно отринуть похороны  в  тот
день, когда те, которых вы любите, должны быть похоронены.
   Так вот, самой характерной чертой нашего  погребального  обряда  была
поначалу быстрота. Все формальности упростились,  и  траурная  церемония
как таковая была отменена. Больные умирали не дома, не на глазах у близ-
ких, традиционные ночные бдения были запрещены, так что тот,  кто,  ска-
жем, умирал к вечеру, проводил ночь в полном одиночестве,  а  того,  кто
умирал днем, старались поскорее зарыть. Семью, понятно,  извещали,  но"в
большинстве случаев родные не могли свободно  передвигаться  по  городу,
так как сидели в карантине, если они находились в контакте с больным.  В
тех же случаях, если покойный жил отдельно от  родных,  они  являлись  в
указанный час, то есть к моменту отъезда на кладбище,  когда  тело  было
уже обмыто и положено в гроб.
   Предположим, что подобная церемония  происходила  во  вспомогательном
лазаре