тое великолепие заливало  наш  город  своим
неугасающим сиянием. В течение трех недель чума в этом очищенном  возду-
хе, пройдя через несколько спадов, по-видимому, истощила  себя,  ограни-
чившись сильно поредевшим строем мертвых тел. В короткое время чума рас-
теряла почти всю свою мощь, накопленную за долгие месяцы  эпидемии.  Уже
по одному тому, как выпускает она из своих  когтей  явно  обреченные  на
смерть жертвы, скажем, Грана или молоденькую пациентку доктора Риэ, бес-
чинствует в некоторых кварталах в продолжение двух-трех дней, а в сосед-
них уже исчезла полностью, как в понедельник набрасывается  она  еще  на
свои жертвы, а в среду отступает по всему фронту, уже по тому,  как  она
запыхалась и суетится, можно было с уверенностью сказать, как она издер-
гана, устала, в чем-то разладилась, что, теряя власть  над  собой,  чума
одновременно  утеряла  свою  царственную,   математически   неотвратимую
действенность, бывшую источником ее силы. Если прежде сыворотка  Кастеля
почти не знала удач, то теперь одна удача  следовала  за  другой.  Любое
врачебное мероприятие, бывшее прежде неэффективным, стало теперь  спаси-
тельным. Создавалось впечатление, будто сейчас травят уже шаг  за  шагом
саму болезнь и что внезапная слабость чумы придала  силу  притупившемуся
оружию, которым с ней пытались раньше бороться. Только  временами  чума,
отдышавшись,  делала  вслепую  резкий  скачок  и  уносила   трех-четырех
больных, хотя врачи надеялись на их выздоровление. Это  были,  так  ска-
зать, неудачники чумы, те, которых она убивала в  самый  разгар  надежд.
Такая судьба постигла, например, мсье Огона, которого пришлось увезти из
карантина, и Тарру говорил, что следователю и в самом деле  не  повезло,
при этом никто так и не понял, что он имеет в виду -  смерть  или  жизнь
следователя.
   Но в общем-то, чума отступала по всей линии, и сводки префектуры, по-
началу будившие в сердцах наших сограждан лишь робкую и тайную  надежду,
теперь уже полностью поселили в нас убеждение, что победа одержана и чу-
ма оставляет свои позиции. Откровенно говоря,  трудно  было  утверждать,
действительно ли это победа или нет.  Приходилось  лишь  констатировать,
что эпидемия уходит также неожиданно,  как  и  пришла.  Применявшаяся  в
борьбе с ней стратегия не изменилась, вчера еще бесплодная, сегодня  она
явно приносила успех. Так или иначе создавалось впечатление,  будто  бо-
лезнь сама себя исчерпала или, возможно, отступила, поразив все намечен-
ные объекты. В каком-то смысле роль ее была сыграна.
   Тем не менее внешне город вроде не изменился. Днем  было  по-прежнему
тихо и пустынно, вечерами улицы заполняла все та же толпа,  где  теперь,
впрочем, преобладали теплые пальто и кашне. Кинотеатры и кафе по-прежне-
му делали большие сборы. Но,  приглядевшись  попристальнее,  можно  было
увидеть, что лица не так напряженно-суровы и кое-кто даже  улыбается.  И
именно это дало повод заметить, что доныне никто на  улицах  не  улыбал-
ся... И в самом деле, в мутной дымке, уже долгие месяцы окутывавшей  наш
город, появился первый просвет, и по понедельникам каждый, слушая радио,
имел возможность убедиться, что просвет этот с  каждым  днем  становится
шире и наконец-то нам позволено будет вздохнуть свободно. Пока  еще  это
было, так сказать, лишь негативное  облегчение,  ничем  не  выражавшееся
открыто. Но если раньше мы с недоверием встретили бы  весть  об  отбытии
поезда, или прибытии судна, или о том, что автомобилям вновь разрешается
циркулировать по городу, то в середине января, напротив, такие вести ни-
кого бы не удивили. Разумеется, это не так уж много. Но на деле этот от-
теночек свидетельствовал о том, как далеко шагнули  наши  сограждане  по
пути надежды. Впрочем, можно также сказать, что с той самой минуты, ког-
да население позволяет себе лелеять хоть самую  крошечную  надежду,  ре-
альная власть чумы кончается.
   Тем не менее в течение всего января наши сограждане воспринимали про-
исходящее самым противоречивым образом. Точнее, от радостного  возбужде-
ния их тут же бросало в уныние. Именно в то время, когда  статистические
данные казались более чем благоприятными,  снова  было  зарегистрировано
несколько попыток к бегству. Это обстоятельство весьма удивило не только
городские власти, но и караульные посты,  так  как  большинство  побегов
удалось. Но если разобраться строго, люди, бежавшие из города как раз  в
эти дни, повиновались вполне естественному чувству. В одних чума вселила
глубочайший скептицизм, от которого они не могли отделаться. Надежда уже
не имела над ними власти. Даже тогда, когда година  чумы  миновала,  они
все еще продолжали жить согласно ее нормам. Они просто отстали от  собы-
тий. И напротив, в сердцах других - категория эта вербовалась  в  первую
очередь из тех, кто жил в разлуке с любимым, ~ ветер надежды,  повеявший
после длительного затвора и уныния, разжег лихорадочное нетерпение и ли-
шил их возможности владеть собой. Их охватывала чуть ли  не  паника  при
мысли, что они, не дай Бог, погибнут от чумы, когда цель уже так близка,
что не увидят тех, кого они так безгранично любили, и что долгие страда-
ния не будут им зачтены. И хотя в течение месяцев и месяцев они  вопреки
тюрьме и изгнанию мрачно и упорно жили ожиданием, первого проблеска  на-
дежды оказалось достаточно, чтобы разрушить дотла то, что не могли поко-
лебать страх и безнадежность. Как безумные, бросились они напролом, лишь
бы опередить чуму, уже не в силах на финише приноравливаться к ее  аллю-
ру.
   Впрочем, в то же самое время как-то непроизвольно  стали  проявляться
признаки оптимизма. Так, было отмечено  довольно  значительное  снижение
цен. С точки зрения чистой экономики этот сдвиг был необъясним. Труднос-
ти с продовольствием остались прежние, у городских ворот все еще  стояли
карантинные кордоны, да и снабжение не слишком-то улучшилось. Значит, мы
присутствовали при феномене чисто морального характера, так,  словно  бы
отступление чумы проецировалось на все. Одновременно оптимизм возвращал-
ся к тем, кто до чумы жил общиной, а во время эпидемии был насильственно
расселен. Оба наши монастыря постепенно стали такими же, как  прежде,  и
братия снова зажила общей жизнью. То же самое можно сказать и о военных,
которых снова перевели в казармы, не занятые в свое время  под  лазарет,
они тоже вернулись к нормальному  гарнизонному  существованию.  Два  эти
незначительных факта оказались весьма красноречивыми знамениями.
   В этом  состоянии  внутреннего  волнения  пребывали  наши  сограждане
вплоть до двадцать пятого января. За последнюю неделю кривая  смертности
так резко пошла вниз, что после  консультации  с  медицинской  комиссией
префектура объявила, что эпидемию можно считать пресеченной.  Правда,  в
сообщении добавлялось, что из соображений осторожности, а это, несомнен-
но, будет одобрено оранцами, город останется закрытым еще на две  недели
и профилактические мероприятия будут проводиться в течение целого  меся-
ца. Если за этот период времени появятся  малейшие  признаки  опасности,
"необходимо будет придерживаться статус-кво со всеми вытекающими  отсюда
последствиями". Однако наши сограждане склонны были' считать это  добав-
ление чисто стилистическим ходом, и вечером двадцать пятого января  весь
город охватило радостное волнение. Не желая оставаться в стороне от  об-
щей радости, префект распорядился освещать город, как в дочумные  време-
на. На залитые ярким светом улицы, под  холодное  чистое  небо  высыпали
группками наши сограждане, смеющиеся и шумливые.
   Конечно, во многих домах ставни так и не распахнулись, и семьи в тяж-
ком молчании проводили это вечернее бдение, звенящее от возгласов толпы.
Но и тот, кто еще носил траур по погибшим, испытывал чувство глубочайше-
го облегчения, то ли потому, что перестал бояться  за  жизнь  пощаженных
чумой близких, то ли потому, что улеглась тревога  за  свою  собственную
жизнь. Но конечно, особенно чурались всеобщего веселья те семьи,  где  в
этот самый час больной боролся с чумой в лазарете, или те,  что  находи-
лись в карантине или даже дома, ожидая, что бич Божий покончит  с  ними,
как покончил он и со многими другими. Правда, и в этих семьях  теплилась
надежда, но ее на всякий случай хранили про запас, запрещали себе думать
о ней, прежде чем не приобретут на нее полное право. И это ожидание, это
немотствующее бодрствование где-то на полпути между агонией  и  радостью
казалось им еще более жестоким среди всеобщего ликования.
   Но эти исключения не умаляли радость других. Разумеется, чума еще  не
кончилась, она это еще докажет. Однако каждый  уже  заглядывал  на  нес-
колько недель вперед, представляя себе,  как  со  свистом  понесутся  по
рельсам поезда, а корабли будут бороздить сверкающую гладь моря. На сле-
дующий день умы поуспокоятся и снова родятся сомнения. Но  в  ту  минуту
весь город как бы встряхнулся, выбрался на простор из мрачных стылых ук-
рытий, где глубоко вросли в землю его каменные корни, и наконец-то стро-
нулся с места, неся груз выживших. В тот вечер Тарру, Риэ, Рамбер и дру-
гие шагали с толпой и точно так же, как и все, чувствовали,  как  уходит
из-под их ног земля. Еще долго Тарру и Риэ, свернув с бульваров, слышали
у себя за спиной радостный гул, хотя уже углубились в пустынные улочки и
шли мимо наглухо закрытых ставен. И все из-за той же проклятой усталости
они не могли отделить страдания, продолжавшиеся за  этими  ставнями,  от
веселья, заливавшего чуть подальше центр города. Лик приближающегося ос-
вобождения был орошен слезами и сиял улыбкой.
   В ту самую минуту, когда радостный гул особенно  окреп,  Тарру  вдруг
остановился. По темной мостовой легко проскользнула тень. Кошка! В горо-
де их не видели с самой весны. На секунду кошка замерла  посреди  мосто-
вой, нерешительно присела, облизала лапку и, быстро проведя ею за правым
ушком, снова бесшумно двинулась к противоположному тротуару и исчезла во
мраке.
   Тарру улыбнулся. Вот уж старичок напротив будет доволен!..
 
   Но именно теперь, когда чума, казалось, уходит вспять, заползает  об-
ратно в ту неведомую нору, откуда она бесшумно выползла весной,  нашелся
в городе один человек, которого, если верить записям Тарру, уход ее  по-
верг в уныние, и человеком этим был Коттар.
   Если говорить начистоту, то с того дня, когда кривая заболеваний пош-
ла вниз, записи Тарру приобрели какой-то странный характер. Было  ли  то
следствием усталости - неизвестно, но почерк стал  неразборчивым,  да  и
сам автор все время перескакивал с одной темы  на  другую.  Более  того,
впервые эти записи лишились своей былой объективности и,  напротив,  все
чаще и чаще попадались в них личные соображения. Среди довольно длинного
рассказа о Коттаре вкраплено несколько  слов  о  старичке-кошкоплюе.  По
словам Тарру, чума отнюдь не умалила его уважения к этому персонажу,  он
интересовался им после эпидемии -так же, как и до нее, но, к  сожалению,
больше он уже не сможет им интересоваться, хотя по-прежнему относится  к
старику весьма благожелательно. Он попытался  его  увидеть.  Через  нес-
колько дней после двадцать пятого января он занял наблюдательный пост на
углу их переулка. Кошки, памятуя о заветном месте  встреч,  снова  мирно
грелись в солнечных лужицах. Но в положенный час ставни  упорно  остава-
лись закрытыми. И все последующие дни Тарру ни разу не видел,  чтобы  их
открывали. Из чего автор заключил, что старичок или обиделся, или помер;
если он обиделся, то потому, что считал себя правым, а  чума  его  опро-
вергла, а если он помер, следовало бы поразмыслить о том, не был  ли  он
святым, как и их старик астматик. Сам Тарру так не думал, но считал, что
случай со старичком можно рассматривать как некое "указание". "Возможно,
- гласят записные книжки, - человек способен приблизиться лишь к подсту-
пам святости. Если так, то пришлось бы довольствоваться скромным и мило-
сердным сатанизмом".
   Вперемешку с записями о Коттаре встречаются  также  многочисленные  и
разбросанные в беспорядке замечания то о Гране, уже выздоровевшем и сно-
ва взявшемся за работу, будто ничего и не случилось, то о матери доктора
Риэ. Скрупулезно, с мельчайшими подробностями записаны беседы ее с  Тар-
ру, что неизбежно при совместном проживании  под  одной  крышей;  манеры
старушки, ее улыбка, ее замечания насчет чумы. Особенно Тарру  подчерки-
вает ее необыкновенную способность  стушевываться,  ее  привычку  изъяс-
няться только самыми простыми фразами, ее особое пристрастие  к  окошку,
выходящему на тихую улочку, возле которого она просиживала  все  вечера,
тихонько сложив руки на коленях, чуть выпрямив стан, и все глядела, пока
сумерки не затопят комнату, а сама она не превратится в черную тень, еле
выделяющуюся на .фоне серой дымки, которая, постепенно сгущаясь,  погло-
тит ее неподвижный силуэт; о легкости, с которой  она  передвигается  по
квартире, о ее доброте, которой светится  все  ее  существо,  каждый  ее
жест, каждое ее слово, хотя непосредственно она вроде бы ничего  особен-
ною при Тарру не сделала, и, наконец, он пишет, что  старушка  постигает
все не умом, а сердцем и что, оставаясь в тени, в  молчании,  она  умеет
быть равной любому свету, будьте даже свет чумы. Впрочем,  здесь  почерк
Тарру становится каким-то странным, словно рука пишущего ослабла. Следу-
ющие за этим строчки почти невозможно разобрать,  и  как  бы  в  доказа-
тельство этой слабости последние слова записи являются  в  то  же  время
первыми личными высказываниями: "Моя мать была такая же, я любил  в  ней
эту способность добровольно стушевываться, и больше всего  мне  хотелось
бы быть с ней. Прошло уже восемь лет, но я никак не могу  решиться  ска-
зать, что она умерла. Просто стушевалась немного больше, чем  обычно,  а
когда я обернулся - ее уже нет".
   Но вернемся к Коттару. С тех пор как эпидемия пошла на убыль,  Коттар
под разными выдуманными предлогами зачастил к Риэ. Но в действительности
являлся он лишь затем, чтобы разузнать у врача прогнозы насчет  дальней-
шего развития эпидемии. "Значит, вы считаете, что  она  может  кончиться
вот так, сразу, ни с того ни с сего?" В этом отношении он  был  настроен
скептически или, во всяком случае, хотел показать, что  настроен  именно
так. Но его назойливость доказывала, что в душе он не так уж был в  этом
убежден. С середины января Риэ стал отвечать на его вопросы более  опти-
мистическим тоном. И всякий раз ответы врача не только не радовали  Кот-
тара, но, наоборот, вызывали в нем различные эмоции - в иные дни уныние,
в иные - досаду. Потом уж доктор Риэ стал говорить ему, что, несмотря на
благоприятные признаки и статистические данные, рано еще кричать "ура".
   - Другими словами, - заметил Коттар, - раз ничего не  известно,  зна-
чит, не сегодня завтра все опять может начаться сначала?
   - Да, но в равной мере может случиться, что эпидемия пойдет на  убыль
еще быстрее.
   Эта неуверенность, причинявшая тревогу всем и каждому, явно приносила
успокоение Коттару, и в присутствии Тарру он не раз заводил разговоры  с
соседними торговцами и старался как  можно  шире  распространить  мнение
доктора Риэ. Впрочем, особого труда это не представляло. Ибо после лихо-
радочного возбуждения, вызванного первыми  победными  реляциями,  многих
снова охватило сомнение, оказавшееся куда более стойким, нежели  ликова-
ние по поводу заявления префектуры. Зрелище растревоженного города успо-
каивало Коттара. Но в иные дни он снова падал духом.
   - Рано или поздно, - твердил он Тарру, - город все равно объявят отк-
рытым. И вот увидите, тогда все от меня отвернутся.
   Еще до знаменитого двадцать пятого января все в Оране обратили внима-
ние на переменчивый нрав Коттара. Сколько терпения потратил он, стремясь
обаять весь квартал, всех своих соседей, - и  вдруг  на  несколько  дней
круто порывал с ними, сиднем сидел дома. Во всяком случае,  таково  было
внешнее впечатление, он отходил от людей и, как прежде, замыкался в сво-
ей диковатости. Его не видели ни в ресторанах, ни в театре,  ни  даже  в
любимых кафе. И все же чувствовалось, что он не вернулся к прежнему раз-
меренному и незаметному существованию, какое вел до эпидемии. Теперь  он
не вылезал из дому и даже обед ему приносили из соседнего  ресторанчика.
Только вечерами он пробегал по улицам, делал необходимые покупки,  пулей
выскакивал из магазина и сворачивал в самые пустынные улицы. Тарру  слу-
чайно натыкался на Кот-тара во время этих одиноких пробежек, но  не  мог
вырвать у него ни слова, тот  только  бормотал  что-то  в  ответ.  Потом
вдруг, без всякой видимой причины,  Коттар  снова  делался  общительным,
много и долго распространялся о чуме, выведывал мнение  других  на  этот
счет и с явным удовольствием смешивался с текущей по улицам толпой.
   В день оглашения декларации префектуры Коттар  окончательно  исчез  с
горизонта. Через два дня Тарру встретил его, одиноко блуждающего по ули-
цам. Коттар попросил Тарру проводить его до окраины. Тарру,  чувствовав-
ший себя особенно усталым после долгого дня работы, согласился не сразу.
Но Коттар настаивал. Он казался неестественно возбужденным, нелепо  раз-
махивал руками, говорил быстро и громко. Он спросил у  своего  спутника,
считает ли тот, что сообщение префектуры и в самом деле  означает  конец
эпидемии. Тарру, разумеется, полагал, что административными  заявлениями
бедствия не пресечешь, но есть основание думать, что  эпидемия  идет  на
убыль, если, конечно, не произойдет чего-нибудь непредвиденного.
   - Верно, - подтвердил Коттар, - если только не произойдет. А  непред-
виденное всегда происходит.
   Тарру возразил, что префектура, впрочем, в какой-то  мере  предвидела
непредвиденное, поскольку, объявив город открытым, предусмотрела двухне-
дельный контрольный срок.
   - И хорошо сделала, - проговорил все так же мрачно и возбужденно Кот-
тар, - потому что, судя по ходу событий, вполне может быть, что зря  эту
декларацию опубликовали.
   Тарру согласился, что, может, и зря, но, по его мнению, гораздо  при-
ятнее думать, что город в скором времени станет открытым и мы вернемся к
нормальной жизни.
   - Допустим, - прервал его Коттар, - допустим, но что именно вы подра-
зумеваете под словами "вернемся к нормальной жизни"?
   - Ну, хотя бы начнут демонстрировать новые фильмы, - улыбнулся Тарру.
   Но Коттар не улыбался. Ему хотелось понять, значит ли это,  что  чума
ничего не изменила в городе и все пойдет, как и  раньше,  то  есть  так,
словно ничего и не произошло. Тарру полагал, что чума изменила и в то же
время не изменила город, что, разумеется, наиболее сильным желанием  на-
ших сограждан было и будет вести себя так, словно ничего не  изменилось,
и что, следовательно, в каком-то смысле ничего не изменится, но, с  дру-
гой стороны, все забыть нельзя, даже собрав в кулак всю свою волю, - чу-
ма, безусловно, оставит след, хотя бы в сердцах людей. Тут рантье  отре-
зал, что людские сердца его ничуть не интересуют,  более  того,  плевать
ему на все сердца скопом. Ему интересно знать другое: не подвергнется ли
перестройке система управления и будут ли,  к  примеру,  все  учреждения
функционировать, как и прежде. И Тарру вынужден был  признать,  что  ему
это неизвестно. Но надо думать,  учреждения,  взбаламученные  эпидемией,
нелегко будет снова запустить на полный ход. Можно также думать, что пе-
ред ними возникнет множество новых вопросов, а это потребует хотя бы ре-
организации прежних канцелярий.
   - Возможно, - сказал Коттар, - тогда всем придется все начинать с са-
мого начала.
   Они уже добрели до дома Коттара. Коттар был возбужден, говорил с  на-
игранным оптимизмом. Ему лично видится город, начинающий всю жизнь  сна-
чала, стерший начисто свое прошлое; чтобы начать с нуля.
   - Что ж, - сказал Тарру. - Возможно, в конце концов также уладятся  и
ваши дела. В известном смысле начнется новая жизнь.
   У подъезда они распрощались.