яжелым камнем ни лежало в груди это
пустое сердце, можно смело сказать, что изгнанники этой категории были в
первый период мора как бы привилегированными. И в самом деле, когда  жи-
тели были охвачены смятением, у изгнанников этого сорта все помыслы  без
остатка были обращены к тем, кого они ждали. Среди всеобщего отчаяния их
хранил эгоизм любви, и, если они вспоминали о чуме, то всегда лишь в той
мере, в какой она угрожала превратить их временную разлуку в  вечную.  В
самом пекле эпидемии они находили это спасительное  отвлечение,  которое
можно было принять за хладнокровие. Безнадежность спасала их от  паники,
самое горе шло им во благо. Если, скажем, такого  человека  уносила  бо-
лезнь, то почти всегда больной даже не имел времени опомниться. Его гру-
бо отрывало от бесконечного внутреннего диалога, который он вел с  люби-
мой тенью, и без всякого перехода погружало в нерушимейшее молчание зем-
ли. А он и не успевал этого заметить.
   Пока наши сограждане старались  сжиться  с  этой  нежданно-негаданной
ссылкой, чума выставила у ворот города кордоны и сворачивала с курса су-
да, шедшие к Орану. С того самого дня, когда Оран был объявлен  закрытым
городом, ни одна машина не проникла к нам. И теперь нам стало  казаться,
будто автомобили бессмысленно кружат все по одним и тем же улицам. Да  и
порт тоже представлял собой странное зрелище, особенно если смотреть  на
него сверху, с бульваров. Обычное оживление, благодаря  которому  он  по
праву считался первым портом на побережье, вдруг сразу стихло.  У  пирса
стояло лишь с пяток кораблей, задержанных в связи  с  карантином.  Но  у
причалов огромные, ненужные теперь краны, перевернутые набок  вагонетки,
какие-то удивительно одинокие штабеля бочек или мешков - все это красно-
речиво свидетельствовало о том, что коммерция тоже скончалась от чумы.
   Вопреки этой непривычной картине наши сограждане лишь с трудом  отда-
вали себе отчет в том, что с ними  приключилось.  Конечно,  существовали
общие для всех чувства, скажем, разлуки или страха,  но  для  многих  на
первый план властно выступали свои личные заботы. Фактически  никто  еще
не принимал эпидемии. Большинство страдало,  в  сущности,  от  нарушения
своих привычек или от ущемления своих деловых интересов. Это  раздражало
или злило, а раздражение и злость не те чувства, которые можно  противо-
поставить чуме. Так, первая их реакция была - во всем  винить  городские
власти. Ответ префекта этим критикам, к которым присоединилась и  пресса
("Нельзя ли рассчитывать на смягчение принимаемых мер?"), был прямо-таки
неожиданным. До сих пор ни газеты, ни агентство Инфдок не получали  офи-
циальных статистических данных о ходе болезни. Теперь префект  ежедневно
сообщал эти данные агентству, но просил, чтобы  публиковали  их  в  виде
еженедельной сводки.
   Но и тут еще публика опомнилась не сразу. И впрямь, когда  на  третью
неделю появилось сообщение о том, что эпидемия унесла триста два челове-
ка, эти цифры ничего не сказали нашему воображению. С одной стороны, мо-
жет, вовсе не все они умерли от чумы. И с другой -  никто  в  городе  не
знал толком, сколько человек умирает за неделю в обычное время. В городе
насчитывалось двести тысяч жителей. А  может,  этот  процент  смертности
вполне нормален? И хотя такие данные представляют  несомненный  интерес,
обычно никого они не трогают. В известном смысле публике недоставало ма-
териала для сравнения. Только много позже, убедившись, что кривая смерт-
ности неуклонно ползет вверх, общественное мнение осознало истину. И  на
самом деле, пятая неделя эпидемии дала уже триста двадцать один смертный
случай, а шестая - триста сорок пять. Вот этот  скачок  оказался  весьма
красноречивым. Однако он был еще недостаточно резок, и наши  сограждане,
хоть и встревожились, все же считали, что речь идет о довольно досадном,
но в конце концов преходящем эпизоде.
   По-прежнему они бродили по улицам, по-прежнему часами просиживали  на
террасах кафе. На людях они не праздновали труса, не жаловались, а  при-
бегали к шутке и делали вид, будто все эти неудобства,  явно  временного
порядка, не могут лишить их хорошего настроения.  Приличия  были,  таким
образом, соблюдены. Однако к концу месяца, примерно в молитвенную неделю
(речь о ней пойдет позже), более серьезные изменения произошли во  внеш-
нем облике нашего города. Сначала префект принял меры, касающиеся движе-
ния транспорта и снабжения. Снабжение было лимитировано, а продажа  бен-
зина строго ограничена. Предписывалось даже экономить электроэнергию.  В
Оран наземным транспортом и с воздуха поступали лишь предметы первой не-
обходимости. Таким образом, движение транспорта уменьшалось  со  дня  на
день, пока не свелось почти к нулю, роскошные магазины закрывались  один
за другим, в витринах менее роскошных красовались  объявления,  сообщаю-
щие, что таких-то и таких-то товаров в продаже нет, между тем как у две-
рей выстраивались длинные очереди покупателей.
   В общем. Оран приобрел весьма своеобразный вид. Значительно  возросло
число пешеходов, даже в те часы, когда улицы обычно пустовали, множество
людей, вынужденных бездействовать в связи с закрытием магазинов  и  кон-
тор, наводняли бульвары и кафе. Пока что они считались не  безработными,
а были, так сказать, в отпуску. Итак, в три часа дня под прекрасным  юж-
ным небом Оран производил обманчивое впечатление города, где начался ка-
кой-то праздник, где нарочно заперли все магазины  и  перекрыли  автомо-
бильное движение, чтобы не мешать народной манифестации, а жители  высы-
пали на улицы с целью принять участие во всеобщем веселье.
   Понятно, кинотеатры широко пользовались этими всеобщими каникулами  и
делали крупные дела. Но распространение  фильмов  в  нашем  департаменте
прекратилось. Через две недели кинотеатры  уже  вынуждены  были  обмени-
ваться друг с другом программами, а вскоре на экранах шли бессменно  все
одни и те же фильмы. Однако сборы не падали.
   Точно так же и кафе благодаря тому, что наш город вел в основном тор-
говлю вином и располагал солидными запасами алкоголя, могли бесперебойно
удовлетворять запросы клиентов. Откровенно сказать,  пили  крепко-  Одно
кафе извещало  публику,  что  "чем  больше  пьешь,  тем  скорее  микроба
убьешь", и вера в то, что спиртное предохраняет от инфекционных  заболе-
ваний - мысль, впрочем, вполне естественная, -  окончательно  окрепла  в
наших умах. После двух часов ночи пьяницы, в немалом количестве  изгнан-
ные из кафе, до рассвета толклись на  улицах  и  делали  оптимистические
прогнозы.
   Но все эти перемены в каком-то смысле были столь удивительны и  прои-
зошли они так молниеносно, что нелегко было  считать  их  нормальными  и
прочными. В результате для нас на первом плане по-прежнему стояли личные
чувства.
   Через два дня после того, как город был объявлен закрытым, Риэ, выйдя
из лазарета, наткнулся на Коттара, который поднял на  него  сияющее  ра-
достью лицо. Риэ поздравил его с полным выздоровлением,  если,  конечно,
судить по виду.
   - Верно, верно, я себя прекрасно чувствую,  -  подтвердил  Коттар.  -
Скажите-ка, доктор, а ведь эта сволочная чума начинает всерьез забирать,
а?
   Доктор признал это. А Коттар не без удовольствия заметил:
   - И причин-то вроде нет, чтобы эпидемия прекратилась. Все пойдет  ши-
ворот-навыворот.
   Часть пути они прошли вместе. Коттар рассказал, что владелец большого
продовольственного магазина в их квартале скупал направо и  налево  про-
дукты, надеясь потом перепродать их по двойной цене,  когда  же  за  ним
пришли санитары и повезли его в лазарет, они обнаружили под кроватью це-
лый склад консервов. "Ясно, помер, нет, на чуме не наживешься". Вообще у
Коттара имелась в запасе целая серия рассказов об эпидемии, и правдивых,
и выдуманных. Например, ходила легенда, что  какой-то  человек,  заметив
первые признаки заражения, выскочил в полубреду  на  улицу,  бросился  к
проходившей мимо женщине и крепко прижал ее к себе, вопя во  все  горло,
что у него чума.
   - Чудесно! - заключил Коттар любезным  тоном,  не  вязавшимся  с  его
дальнейшими словами. - Скоро все мы с ума посходим, уж поверьте!
   В тот же день, ближе к вечеру, Жозеф Гран наконец-то  набрался  реши-
мости и пустился с Риэ в откровенности. Началось с того, что он  заметил
на письменном столе доктора фотографию мадам Риэ и вопросительно  взгля-
нул на своего собеседника. Риэ ответил, что жена его находится не в  го-
роде, она лечится. "В каком-то смысле, - сказал Гран, - это скорее  уда-
ча". Доктор ответил, что это, безусловно, удача и остается только  наде-
яться, что его жена окончательно выздоровеет.
   - А-а, - протянул Гран, - понимаю, понимаю.
   И впервые со дня их знакомства Гран  разразился  многословной  речью.
Правда, он еще подыскивал нужные слова, но почти тут же их находил, буд-
то уже давным-давно все это обдумал.
   Женился он совсем молодым на юной небогатой девушке, их соседке. Ради
этого пришлось бросить учение и поступить на работу. Ни он, ни Жанна ни-
когда не переступали рубежа их родного квартала. Он повадился  ходить  к
Жанне, и ее родители подсмеивались над нескладным и на редкость молчали-
вым ухажером. Отец Жанны был  железнодорожником.  В  свободные  часы  он
обычно сидел в уголку у окна и задумчиво смотрел на  снующий  по  улицам
народ, положив на колени свои огромные лапищи. Мать с утра до ночи вози-
лась по хозяйству, Жанна ей помогала. Была она  такая  маленькая  и  то-
ненькая, что всякий раз, когда она переходила улицу, у Грана  от  страха
замирало сердце. Все машины без исключения казались ему  тогда  опасными
мастодонтами. Как-то раз перед Рождеством Жанна в  восхищении  останови-
лась перед празднично украшенной витриной и, подняв на  своего  спутника
глаза, прошептала: "До чего ж красиво!" Он сжал ее  запястье.  Так  было
решено пожениться.
   Конец истории, по словам Грана, был весьма прост.  Такой  же,  как  у
всех:  женятся,  еще  любят  немножко  друг  друга,  работают.  Работают
столько, что забывают о любви. Жанна тоже вынуждена  была  поступить  на
службу, поскольку начальник не сдержал своих обещаний. Тут, чтобы понять
дальнейший рассказ Грана, доктору пришлось призвать на помощь  воображе-
ние. Гран от неизбывной усталости как-то сник, все реже и реже говорил с
женой и не сумел поддержать ее в убеждении, что она любима. Муж,  погло-
щенный работой, бедность, медленно закрывавшиеся пути в будущее, тяжелое
молчание, нависавшее вечерами над обеденным столом, - нет в  таком  мире
места для страсти. Очевидно, Жанна страдала. Однако она не уходила.  Так
бывает нередко - человек мучается, мучается и сам того не знает. Шли го-
ды. Потом она уехала. Не одна, разумеется. "Я очень тебя  любила,  но  я
слишком устала... Я не так уж счастлива, что уезжаю, но ведь  для  того,
чтобы заново начать жизнь, не обязательно быть счастливой". Вот  пример-
но, что она написала.
   Жозеф Гран тоже немало страдал. И он бы мог начать новую  жизнь,  как
справедливо заметил доктор. Только он уже не верит в такие вещи.
   Просто-напросто он все время думает о ней. Больше всего ему  хотелось
бы написать Жанне письмо, чтобы  как-то  оправдать  себя  в  ее  глазах.
"Только трудно очень, - добавил он. - Я уже давным-давно об этом  думаю.
Пока мы друг друга любили, мы обходились без слов и так все понимали. Но
ведь любовь проходит. Мне следовало бы тогда найти нужные  слова,  чтобы
ее удержать, а я не нашел". Гран вытащил из кармана похожий на  салфетку
носовой платок в клеточку и шумно высморкался, потом обтер усы. Риэ мол-
ча смотрел на него.
   - Простите меня, доктор, - сказал старик, - но как бы  получше  выра-
зиться... Я чувствую к вам доверие. Вот с вами я могу  говорить.  Ну  и,
конечно, волнуюсь.
   Было ясно, что мыслями Гран за тысячу верст от чумы.
   Вечером Риэ послал жене телеграмму и сообщил, что город объявлен зак-
рытым, что он здоров, что пусть она и впредь получше следит за  собой  и
что он все время о ней думает.
   Через три недели после закрытия города Риэ, выходя из лазарета, натк-
нулся на поджидавшего его молодого человека.
   - Надеюсь, вы меня узнаете, - сказал тот.
   И Риэ почудилось, будто он где-то его видел, но не мог вспомнить где.
   - Я приходил к вам еще до всех этих событий, - проговорил незнакомец,
- просил у вас дать мне сведения относительно условий жизни арабов. Меня
зовут Раймон Рамбер.
   - Ах да, - вспомнил Риэ. - Ну что ж, теперь у  вас  богатый  материал
для репортажа.
   Рамбер явно нервничал. И ответил, что речь идет не о репортаже и  что
пришел он к доктору просить содействия.
   - Я должен перед вами извиниться, - добавил он, - но я никого в горо-
де не знаю, а корреспондент нашей газеты, к несчастью, форменный болван.
   Риэ предложил Рамберу дойти с ним вместе до центра, доктору надо было
заглянуть по делам в диспансер. Они зашагали по узким улочкам негритянс-
кого квартала. Спускался вечер, но город, когда-то шумный  в  этот  час,
казался теперь удивительно пустынным. Только звуки  труб,  взлетавшие  к
позлащенному закатом небу, свидетельствовали о том, что военные еще  вы-
полняют свои обязанности, вернее, делают вид, что  выполняют.  Пока  они
шли по крутым улицам между двух рядов ярко-синих,  желтых  и  фиолетовых
домов в мавританском стиле, Рамбер все говорил, и говорил очень  возбуж-
денно. В Париже у него осталась жена. По правде сказать, не совсем жена,
но это неважно. Когда город объявили  закрытым,  он  ей  телеграфировал.
Сначала он думал, что все это не затянется надолго, и стал искать способ
наладить с ней регулярную переписку. Его коллеги,  оранские  журналисты,
прямо так и сказали, что ничего сделать не могут, на  почте  его  просто
прогнали, секретарша в префектуре нагло расхохоталась ему в лицо. В кон-
це концов, простояв на телеграфе два часа в длиннейшей очереди, он  пос-
лал депешу следующего содержания: "Все благополучно. До скорого".
   Но на другое утро, поднявшись с постели, он вдруг подумал, что в кон-
це концов никто не знает, как долго все это продлится. Поэтому он  решил
уехать. Так как у него было рекомендательное письмо, он сумел  пройти  к
начальнику канцелярии префектуры (журналисты все-таки пользуются кое-ка-
кими поблажками). Рамбер лично явился к нему и сказал, что никакого  от-
ношения к Орану не имеет, что нечего ему здесь торчать зря, что очутился
он здесь чисто случайно и будет справедливо, если ему  разрешат  уехать,
пусть даже придется пройти полагающийся карантин.  Начальник  канцелярии
ответил, что прекрасно его понимает, но ни для кого  исключения  сделать
не может, что он посмотрит, но, в общем-то, положение достаточно серьез-
ное и что он сам ничего не решает.
   - Но ведь я в вашем городе чужой, - добавил Рамбер.
   - Совершенно верно, но все же будем надеяться, что эпидемия не  затя-
нется.
   Желая подбодрить Рамбера, доктор заметил, что в  Ора-не  сейчас  уйма
материала для интереснейшего репортажа и что, по  здравому  рассуждению,
нет ни одного даже самого прискорбного события, в  котором  не  было  бы
своих хороших сторон. Рамбер пожал плечами. Они уже подходили  к  центру
города.
   - Но поймите меня, доктор, это же глупо. Я родился на свет не для то-
го, чтобы писать репортажи... А может, я родился на свет,  чтобы  любить
женщину. Разве это не в порядке вещей?
   Риэ ответил, что такая мысль, по-видимому, вполне разумна.
   На центральных бульварах не было обычной толпы.  Им  попалось  только
несколько пешеходов, торопившихся к себе домой на окраину города. Ни од-
ного улыбающегося лица. Риэ подумалось, что, очевидно,  таков  результат
сводки, опубликованной как раз сегодня агентством  Инфдок.  Через  сутки
наши сограждане снова начнут питать надежду. Но сегодняшние цифры, опуб-
ликованные днем, были еще слишком свежи в памяти.
   - Дело в том, - без перехода сказал Рамбер, - дело в том,  что  мы  с
ней встретились совсем недавно и, представьте, прекрасно ладим.
   Риэ промолчал.
   - Впрочем, я вам, очевидно, надоел, - продолжал Рамбер. - Я хотел вас
только вот о чем попросить: не могли бы вы выдать мне удостоверение, где
бы официально подтверждалось, что у меня нет этой чертовой чумы.  Думаю,
такая бумажка пригодилась бы.
   Риэ молча кивнул и как раз успел  подхватить  мальчугана,  с  размаху
ткнувшегося головой в его колени, и осторожно поставил его на землю. Они
снова тронулись в путь и очутились на Оружейной площади. Понурые, словно
застывшие, фикусы и пальмы окружали серым пыльным кольцом статую Респуб-
лики, тоже пыльную и грязную. Они остановились у постамента. Риэ  посту-
чал о землю ногой, сначала правой, потом левой, надеясь стряхнуть  бело-
ватый налет. Украдкой он взглянул на Рамбера. Тот стоял, сбив на затылок
фетровую шляпу, небритый, обиженно надув губы, даже пуговку на воротнич-
ке - ту, что под галстуком, - не удосужился застегнуть, а в глазах  зас-
тыло упрямое выражение.
   - Поверьте, я вас отлично понимаю, - наконец проговорил Риэ, -  но  в
ваших рассуждениях вы исходите из неправильных посылок. Я не могу выдать
вам справку, потому что и в самом деле не знаю, больны вы этой  болезнью
или нет, и, даже если вы здоровы, я не могу поручиться, что как раз в ту
долю минуты, когда вы выберетесь из моего кабинета и войдете в префекту-
ру, вы не подхватите инфекцию. А впрочем, даже если...
   - Что даже если? - переспросил Рамбер.
   - Даже если бы я дал такую справку, она все равно вам бы не  пригоди-
лась.
   - Почему это?
   - Потому что в нашем городе есть тысячи людей, находящихся в таком же
положении, как и вы, и, однако, мы не имеем права их отсюда выпускать.
   - Но ведь они-то чумой не больны!
   - Это недостаточно уважительная причина. Согласен,  положение  дурац-
кое, но мы все попали в ловушку. И приходится с этим считаться.
   - Но ведь я не здешний.
   - С известного момента, увы, вы тоже станете здешним.
   Рамбер разгорячился:
   - Но клянусь честью, это же вопрос человечности! Возможно, вы не  от-
даете себе отчет в том, что означает такая разлука для двух людей, кото-
рые прекрасно ладят друг с другом.
   Риэ ответил не сразу. Потом сказал, что, очевидно,  все-таки  отдает.
Больше того, всеми силами души он желает, чтобы Рамбер воссоединился  со
своей женой, чтобы вообще все любящие поскорее были вместе, но существу-
ют, к сожалению, вполне определенные распоряжения и законы,  а  главное,
существует чума; его же личная роль сводится к тому, чтобы  делать  свое
дело.
   - Нет, - с горечью возразил Рамбер, - вам этого не понять. Вашими ус-
тами вещает разум, вы живете в мире абстракций.
   Доктор вскинул глаза на статую Республики и ответил, что вряд ли  его
устами вещает разум, в этом он не уверен, скорее уж голая очевидность, а
это не всегда одно и то же. Журналист поправил галстук.
   - Иными словами, придется изворачиваться как-нибудь иначе, так я  вас
понял? Все равно, - с вызовом заключил он, - я из города уеду.
   Доктор сказал, что он опять-таки понимает Рамбера, но такие вещи  его
не касаются.
   - Нет, касаются, - внезапно взорвался Рамбер, - я потому и  обратился
к вам, что, по слухам, именно вы  настаивали  на  принятии  драконовских
мер. Ну я и подумал, что хотя бы в виде исключения, хотя бы  только  раз
вы могли бы отменить подсказанные вами же решения. Но, видно, вам ни  до
чего нет дела. Вы ни о ком не подумали. Отмахнулись от тех, кто в разлу-
ке.
   Риэ согласился, в каком-то смысле Рамбер прав, он  действительно  от-
махнулся.
   - Знаю, знаю, - воскликнул Рамбер, - сейчас вы заговорите об  общест-
венной пользе! Но ведь общественное благо как раз и есть счастье каждого
отдельного человека.
   - Ну, знаете, - отозвался доктор не  так  рассеянно,  как  прежде,  -
счастье счастьем, но существует и нечто другое. Никогда не  следует  су-
дить с налета. И зря вы сердитесь. Если вам удастся выпутаться  из  этой
истории, я буду от души рад. Просто существуют вещи, кото