рии
с крысами, приводим его слова.
   "Сегодня старичок, что живет напротив, явно расстроен. Не  стало  ко-
шек. Они действительно куда-то испарились, обеспокоенные зрелищем дохлых
крыс, которые сотнями валяются на улицах.  По-моему,  кошки,  вообще-то,
дохлых крыс не едят. Во всяком случае, помнится, мои категорически отка-
зывались от этого угощения. Так или иначе, они, должно быть, носятся  по
подвалам, а старичку от этого одно расстройство. Он даже не так аккурат-
но причесан, как-то сразу сдал. Чувствуется, что ему не по себе. Постояв
с минуту, он ушел в комнаты. Но на прощание все-таки плюнул  разок  -  в
пустоту.
   Сегодня в городе остановили трамвай, так как  обнаружили  там  дохлую
крысу, непонятно откуда взявшуюся. Две-три женщины тут же вылезли. Крысу
выбросили. Трамвай пошел дальше.
   В нашем отеле ночной сторож - а он человек, вполне заслуживающий  до-
верия, - сообщил мне, что ждет от  крысиного  нашествия  всяческих  бед.
"Когда крысы покидают корабль..." Я возразил, что в  случае  с  кораблем
это, может, и верно, но в отношении городов это еще не доказано.  Однако
разубедить его не удалось. Я спросил, какая же беда, по его мнению, гро-
зит нам. Он и сам не знает; беду, по его словам, заранее не угадаешь. Но
ничего удивительного нет, если произойдет землетрясение.  Я  согласился,
что это возможно, и он спросил, не пугает ли меня такая перспектива.
   - Единственное, что мне важно, - сказал я, - обрести внутренний мир.
   И сторож прекрасно меня понял.
   В ресторане нашего отеля я не раз встречал весьма примечательное  се-
мейство. Отец - высокий, тощий, в черной паре, в туго накрахмаленном во-
ротничке. На макушке у него плешь, а над ушами справа и слева торчат два
кустика седых волос. Глазки у него маленькие,  круглые  и  жесткие,  нос
тонкий, рот неестественно растянут, что придает ему сходство с благовос-
питанным филином. Каждый раз он распахивает дверь ресторана, потом  при-
жимается к косяку, пропуская жену, маленькую, как черная  мышка,  входит
сам, а за ним семенят мальчик и девочка, наряженные, как цирковые  соба-
чонки. У столика он стоит, пока жена не займет место, садится сам, а по-
том уже оба пуделька могут вскарабкаться на стулья. К жене  и  детям  он
обращается на "вы", отпускает своей половине всяческие колкости и  беза-
пелляционным тоном говорит своим отпрыскам:
   - Николь, на вас в высшей степени неприятно смотреть.
   Девочка еле удерживает слезы. А ему только этого и надо.
   Нынче утром мальчик не мог усидеть на месте, так взбудоражила его ис-
тория с крысами. Он не вытерпел и начал было свой рассказ.
   - За обедом о крысах не говорят, Филипп. Запрещаю вам раз и  навсегда
даже произносить слово "крыса".
   - Ваш отец совершенно прав, - подхватила черная мышка.
   Оба пуделька уткнули носы в тарелку с паштетом, а филин  поблагодарил
жену кивком головы, который можно было истолковать как угодно.
   Пример, достойный подражания, а между тем весь город говорит  о  кры-
сах. Даже газета вмешалась в это дело. Отдел городской  хроники,  обычно
составленный из самых разных материалов, ведет теперь  упорную  кампанию
против муниципалитета. "Отдают ли себе отчет отцы  города,  какую  опас-
ность представляют разлагающиеся на  улицах  трупы  грызунов?"  Директор
отеля ни о чем, кроме этих крыс, говорить не может. И неудивительно, для
него это зарез. То обстоятельство, что в  лифте  столь  респектабельного
отеля обнаружили крысу, кажется ему непостижимым. Желая его  утешить,  я
сказал: "Но у всех сейчас крысы".
   - Вот именно, - ответил он, - теперь мы стали как все.
   Это он сообщил мне о первых случаях лихорадки непонятного происхожде-
ния, которая вызывает в городе тревогу. Одна из его горничных тоже забо-
лела.
   - Но ясно, болезнь не заразная, - поспешил заверить он.
   Я сказал, что мне это безразлично.
   - О, понимаю. Мсье вроде меня, мсье тоже фаталист. Ничего подобного я
не говорил, и к тому же я вовсе не фаталист. Так я ему и сказал..."
   С этого дня в записных книжках Тарру появляются более или менее  под-
робные сведения об этой таинственной лихорадке, уже посеявшей в  публике
тревогу. После записи о старичке, который  терпеливо  продолжает  совер-
шенствовать свое прицельное плевание, так как  после  исчезновения  крыс
снова появились кошки, Тарру добавляет, что уже можно  привести  десяток
случаев этой лихорадки, обычно приводящей к смертельному исходу.
   Документальную ценность имеет портрет доктора Риэ, очерченный Тарру в
нескольких строках. Поскольку может судить сам рассказчик, портрет  этот
достаточно верен.
   "На вид лет тридцати пяти. Рост  средний.  Широкоплечий.  Лицо  почти
квадратное. Глаза темные, взгляд прямой, скулы  выдаются.  Нос  крупный,
правильной формы. Волосы темные, стрижется очень коротко. Рот четко  об-
рисован, губы пухлые, почти всегда плотно сжаты. Похож немного на  сици-
лийского крестьянина - такой же загорелый, с иссиня-черной щетиной  и  к
тому же ходит всегда в темном, впрочем, ему это идет.
   Походка быстрая. Переходит через улицу, не  замедляя  шага,  и  почти
каждый раз непросто ступает на противоположный тротуар, а легко вспрыги-
вает на обочину. Машину водит рассеянно и очень часто забывает отключить
стрелку поворота, даже свернув в нужном направлении.  Ходит  всегда  без
шляпы. Вид человека, хорошо осведомленного".
 
   Цифры,  приведенные  Тарру,  полностью  соответствовали  истине.   Уж
кто-кто, а доктор Риэ это знал. После того как труп привратника перевез-
ли в изолятор, Риэ позвонил Ришару, чтобы посоветоваться  с  ним  насчет
паховых опухолей.
   - Сам ничего не понимаю, - признался Ришар. - У меня двое тоже  умер-
ли, один через двое суток, другой на третий день. А ведь я еще утром его
посетил и нашел значительное улучшение.
   - Предупредите меня, если у вас будут  подобные  случаи,  -  попросил
Риэ.
   Он позвонил еще и другим врачам. В результате проведенного опроса вы-
яснилось, что за несколько  последних  дней  отмечено  примерно  случаев
двадцать аналогичного заболевания. Почти все они привели к  смертельному
исходу. Тогда Риэ опять позвонил Ришару, секретарю общества врачей  Ора-
на, и потребовал, чтобы вновь заболевшие были изолированы.
   - Что же я-то могу? - сказал Ришар. - Тут должны принять меры городс-
кие власти. А откуда вы взяли, что это болезнь заразная?
   - Ниоткуда. Просто симптомы слишком уж тревожные.
   Однако Ришар заявил, что в этом вопросе он, мол, "недостаточно компе-
тентен". Все, что он может сделать, - это поговорить с префектом.
   Пока шли переговоры, погода  испортилась.  На  следующий  день  после
смерти привратника все небо затянуло густым туманом. На город  обрушива-
лись бурные, быстропроходящие дожди. Эти шумные ливни  сменялись  жарой,
как в предгрозье. Даже море утратило свой темно-лазурный цвет и отливало
под серым небом серебром, вернее сталью так, что глазам было больно.  По
сравнению с влажной жарой нынешней весны даже летний зной казался желан-
ным. В городе, лежащем в виде улитки на плоскогорье и только слегка отк-
рытом морю, царило угрюмое оцепенение. Люди, зажатые между  бесконечными
рядами ветхих стен, в лабиринте улиц с пыльными витринами, в грязно-жел-
тых трамваях, чувствовали себя в плену у этого неба. Один только старик,
пациент доктора Риэ, ликовал - в такую погоду астма его оставляла.
   - Печет, - твердил он, - для бронхов оно самое полезное.
   И в самом деле пекло, но не просто пекло, пекло и жгло, как при лихо-
радке. Весь город лихорадило, такое по крайней мере впечатление  не  ос-
тавляло доктора Риэ в то утро, когда он отправился на улицу Федерб, что-
бы присутствовать при расследовании дела о покушении Коттара  на  самоу-
бийство. Но он тут же счел свое впечатление несуразным. Он приписал  это
нервному переутомлению, множеству навалившихся на него забот и  подумал,
что следовало бы взять себя в руки и привести свои мысли в порядок.
   До улицы Федерб он добрался раньше полицейского комиссара.  Гран  уже
ждал его на лестнице, и оба решили посидеть пока у него, а дверь на пло-
щадку оставить открытой. Служащий мэрии жил  в  двухкомнатной,  довольно
убого обставленной квартире. В глаза бросалась только деревянная  некра-
шеная полка, на которой стояли два-три словаря, да грифельная  доска  на
стене, где можно было еще разобрать полустертые слова "цветущие  аллеи".
По уверению Грана, Коттар провел ночь спокойно. Но утром он  пожаловался
на головную боль и вообще показался Грану каким-то безучастным. Сам Гран
выглядел усталым и нервничал; он шагал взад и вперед по комнате, то отк-
рывая на ходу, то захлопывая лежавшую на столе  толстую  папку,  набитую
исписанными листками.
   Расхаживая по комнате, он сообщил доктору, что, в сущности, почти  не
знает Коттара, но предполагает, что у того есть небольшое состояние. Во-
обще-то Коттар - человек странный. Живут они рядом давно, но, встречаясь
в подъезде, только раскланиваются.
   - Фактически и разговаривал я с ним всего раза  два.  Несколько  дней
назад я уронил на площадке коробку с мелками. Там были красные  и  синие
мелки. Как раз вышел Коттар и помог мне их собрать. Он спросил, для чего
нужны разноцветные мелки.
   Гран тогда объяснил ему, что намерен восстановить  в  памяти  латынь.
Латынь он учил в лицее, но порядком ее позабыл.
   - Кстати, меня уверяли, - добавил он, обращаясь к доктору, - что зна-
ние латыни помогает глубже проникать в смысл французских слов.
   На доске он пишет несколько латинских слов.  Синим  мелком  те  части
слова, которые изменяются, согласно правилам склонения  и  спряжения,  а
красным - те, что остаются неизменными.
   - Не знаю, понял ли меня Коттар или нет, во всяком случае, внешне  он
как будто заинтересовался и попросил у меня красный мелок.  Я,  конечно,
удивился, но в конце концов... Не мог же я предвидеть, что мелок ему по-
надобится для осуществления своего замысла.
   Риэ спросил, о чем шла у них речь во второй раз. Но тут в сопровожде-
нии секретаря явился полицейский комиссар и  пожелал  сначала  выслушать
показания Грана. Доктор отметил про себя, что Гран,  говоря  о  Коттаре,
называет его "человеком отчаявшимся". Он употребил даже  слова  "роковое
решение". Речь шла о мотивах самоубийства, и Гран проявлял крайнюю щепе-
тильность в выборе терминов.  Наконец  сообща  выработали  формулировку:
"Огорчения интимного характера". Комиссар осведомился, было ли в поведе-
нии Коттара что-либо позволявшее предвидеть то, что он называл "его  ре-
шение".
   - Вчера он постучался ко мне, - сказал Гран, - и попросил  спичек.  Я
дал ему коробок. Он извинился, что побеспокоил меня, но раз уж мы  сосе-
ди... Потом стал уверять, что сейчас же вернет спички. Я сказал,  пускай
оставит коробок себе.
   Комиссар спросил Грана, не показалось ли ему поведение Коттара стран-
ным.
   - Одно мне показалось странным - то,  что  он  вроде  бы  намеревался
вступить со мной в беседу. Но мне как раз надо было работать.
   Гран обернулся к Риэ и смущенно пояснил:
   - Личная работа.
   Комиссар выразил желание повидать больного, но Риэ решил, что  разум-
нее будет сначала подготовить Коттара к этому визиту. Когда он  вошел  к
нему в комнату, Коттар в серой фланелевой пижаме приподнялся на  постели
и тревожно оглянулся на дверь:
   - Полиция, да?
   - Да, - ответил Риэ, - но волноваться не следует. Всего две-три  фор-
мальности - и вас оставят в покое.
   Но Коттар возразил, что все это ни к чему, а главное,  он  видеть  не
может полицию. Риэ не сдержал нетерпеливого жеста.
   - Я тоже ее не обожаю. Но с этим делом надо покончить как можно  ско-
рее, поэтому отвечайте на вопросы быстро и точно.
   Коттар замолчал, и доктор направился к двери. Но больной тут  же  ок-
ликнул его и, когда Риэ подошел, схватил его за руку:
   - Скажите, доктор, ведь правда нельзя забирать больного или того, кто
хотел повеситься, а?
   С минуту Риэ смотрел на Коттара, а потом заверил его, что и  речи  не
было ни о чем подобном, да он'и сам явился сюда  затем,  чтобы  защищать
интересы своего пациента. Больной, видимо, успокоился, и Риэ позвал  ко-
миссара.
   Коттару зачитали показания Грана и спросили, может ли он уточнить мо-
тивы своего поступка. Не глядя на комиссара, он подтвердил  только,  что
"огорчения интимного характера - очень хорошо сказано". Комиссар тогда и
спросил, не вздумает ли Коттар повторить свою попытку. Коттар  с  вооду-
шевлением заверил, что не вздумает и желает только одного  -  чтобы  его
оставили в покое.
   - Разрешите заметить, - раздраженно сказал комиссар, - что  в  данном
случае именно вы нарушаете чужой покой.
   Риэ незаметно махнул ему рукой, и комиссар замолчал.
   - Нет, вы только подумайте, - вздохнул комиссар, когда они  вышли  на
площадку, - у нас и без того хлопот по горло, особенно  сейчас,  с  этой
лихорадкой...
   Он осведомился у доктора, серьезно ли это, и Риэ сказал, что  сам  не
знает.
   - Тут главное - погода, в ней вся беда, - заключил комиссар.
   Разумеется, во всем виновата была погода. День становился все жарче и
жарче, вещи, казалось, липнут к рукам, и Риэ с каждым новым визитом  ук-
реплялся в своих опасениях. К вечеру того же дня он, попав в предместье,
заглянул к соседу своего старого пациента-астматика и  увидел,  что  тот
лежит в бреду, схватившись за больной пах, и мучается  неукротимой  рво-
той. Лимфатические узлы опухли у него еще сильнее, чем у их привратника.
Один гнойник уже созрел и на глазах врача  открылся,  как  гнилой  плод.
Вернувшись домой, Риэ позвонил в аптечный склад департамента. В его вра-
чебных заметках под этой датой есть только одна запись:  "Ответ  отрица-
тельный". А его вызывали уже к новым пациентам с  тем  же  заболеванием.
Ясно было одно - гнойники необходимо вскрывать. Два крестообразных  над-
реза ланцетом - и из опухоли вытекала гнойная масса с примесью  сукрови-
цы. Больные исходили кровью, лежали как распятые. На животе и  на  ногах
появлялись пятна, истечение из гнойников прекращалось, потом  они  снова
набухали. В большинстве случаев больной погибал среди ужасающего  злово-
ния.
   Газеты, размазывавшие на все лады историю с крысами, теперь словно  в
рот воды набрали. Оно и понятно: крысы умирали на улицах, а больные -  у
себя дома. А газеты интересуются только улицей. Однако префектура и  му-
ниципалитет призадумались. Пока каждый врач сталкивался в своей практике
с двумя-тремя случаями непонятного заболевания, никто и пальцем  не  ше-
вельнул. Но достаточно было кому-то сделать простой подсчет, и  получен-
ный итог ошеломил всех. За несколько дней смертельные случаи участились,
и тем, кто сталкивался с этим загадочным недугом, стало ясно,  что  речь
идет о настоящей эпидемии. Именно в это время доктор Кае  гель,  человек
уже пожилой, зашел побеседовать к своему коллеге Риэ.
   - Надеюсь, Риэ, вы уже знаете, что это? - спросил он.
   - Хочу дождаться результата анализов.
   - А я так знаю. И никакие анализы мне не требуются. Я много лет  про-
работал в Китае, да, кроме того, лет двадцать назад  наблюдал  несколько
случаев в Париже. Только тогда не посмели назвать болезнь своим  именем.
Общественное мнение - это же святая святых: никакой  паники,  главное  -
без паники. К тому же один врач мне сказал: "Но это немыслимо, всем  из-
вестно, что на Западе она полностью исчезла". Знать-то все знали,  кроме
тех, кто от нее погиб. Да и вы, Риэ, тоже знаете это не хуже меня.
   Риэ задумчиво молчал. Из окна кабинета  был  виден  каменистый  отрог
прибрежных скал, смыкавшихся вдалеке над бухтой. И хотя небо было  голу-
бое, сквозь лазурь пробивался какой-то тусклый блеск, меркнущий по  мере
того, как близился вечер.
   - Да, Кастель, - проговорил он, - а все-таки не верится. Но  по  всей
видимости, это чума.
   Кастель поднялся и направился к двери.
   - Вы сами знаете, что нам ответят, - сказал старик доктор.
   "Уже давным-давно она исчезла в странах умеренного климата".
   - А что, в сущности, значит "исчезла"? - ответил Риэ, пожимая  плеча-
ми.
   - Да, представьте, исчезла. И не  забудьте:  в  самом  Париже  меньше
двадцати лет назад...
   - Ладно, будем надеяться, что у нас обойдется  так  же  благополучно,
как и там. Но просто не верится.
   Слово "чума" было произнесено впервые. Оставим на время доктора Риэ у
окна его кабинета и позволим себе отступление с целью оправдать в глазах
читателя колебания и удивление врача, тем более что первая  его  реакция
была точно такой же, как у большинства наших сограждан, правда с некото-
рыми нюансами. Стихийное бедствие и на самом деле вещь довольно обычная,
но верится в него с трудом, даже когда оно обрушится на вашу  голову.  В
мире всегда была чума, всегда была война. И однако ж, и  чума  и  война,
как правило, заставали людей врасплох. И доктора Риэ, как и  наших  сог-
раждан, чума застала врасплох, и поэтому давайте постараемся понять  его
колебания, И постараемся также понять, почему  он  молчал,  переходя  от
беспокойства к надежде. Когда разражается война,  люди  обычно  говорят:
"Ну, это не может продлиться долго, слишком это глупо". И действительно,
война - это и впрямь слишком глупо, что, впрочем, не мешает  ей  длиться
долго. Вообще-то глупость - вещь чрезвычайно стойкая, это нетрудно заме-
тить, если не думать все время только о себе. В этом отношении наши сог-
раждане вели себя, как и все люди, - они думали о себе, то есть  были  в
этом смысле гуманистами: они не верили в бич Божий.  Стихийное  бедствие
не по мерке человеку, потому-то и считается, что бедствие  -  это  нечто
ирреальное, что оно-де дурной сон, который скоро пройдет. Но не сон кон-
чается, а от одного дурного сна к другому кончаются  люди,  и  в  первую
очередь гуманисты, потому что они пренебрегают мерами  предосторожности.
В этом отношении наши сограждане были повинны не  больше  других  людей,
просто они забыли о скромности и полагали, что для них еще все возможно,
тем самым предполагая, что стихийные бедствия невозможны. Они по-прежне-
му делали дела, готовились к путешествиям и имели свои собственные  мне-
ния. Как же могли они поверить в чуму, которая разом  отменяет  будущее,
все поездки и споры? Они считали себя свободными, но  никто  никогда  не
будет свободен, пока существуют бедствия.
   И даже когда сам доктор Риэ признался своему  другу  Кастелю,  что  в
разных частях города с десяток больных без всякого предупреждения  взяли
и скончались от чумы, опасность  по-прежнему  казалась  ему  нереальной.
Просто, если ты врач, у тебя составилось  определенное  представление  о
страдании и это как-то подхлестывает твое воображение. И, глядя  в  окно
на свой город, который ничуть не изменился, вряд ли доктор почувствовал,
как в нем зарождается то легкое отвращение перед  будущим,  что  зовется
тревогой. Он попытался мысленно свести в одно все свои сведения об  этом
заболевании. В памяти беспорядочно всплывали цифры, и он твердил про се-
бя, что истории известно примерно три  десятка  больших  эпидемий  чумы,
унесших сто миллионов человек. Но что  такое  сто  миллионов  мертвецов?
Пройдя войну, с трудом представляешь себе даже, что такое один  мертвец.
И поскольку мертвый человек приобретает в твоих глазах весомость, только
если ты видел его мертвым, то сто миллионов трупов, рассеянных  по  всей
истории человечества, в сущности, дымка, застилающая воображение. Доктор
припомнил, что, по утверждению Прокопия4, чума в Константинополе уносила
ежедневно десять тысяч человек. Десять тысяч мертвецов - это в пять  раз
больше, чем, скажем, зрителей крупного кинотеатра. Вот что следовало  бы
сделать. Собрать людей при выходе из пяти кинотеатров, свести их на  го-
родскую площадь и умертвить всех разом - тогда можно было  бы  себе  все
это яснее представить, можно было бы различить  в  этой  безликой  толпе
знакомые лица. Но проект этот неосуществим, да и кто знает десять  тысяч
человек? К тому же люди, подобные Прокоп