останется таким  навсегда?  Ему
пришло в голову, что неплохо бы свернуться калачиком и поспать, но он не
знал, удастся ли ему заснуть. А если удастся, то одному  Богу  известно,
какие сны ему приснятся. Он с ужасом вспомнил о том, с какой легкостью и
беззаботностью  принял  он  таблетку.  Это  совсем  не  было  похоже  на
состояние опьянения. Внутри,  в  самом  центре  его  "я",  уже  не  было
мерцающего зернышка сознания, которое  никогда  не  становилось  пьяным.
Центр исчез, и безумие завладело им полностью.
   Но здесь ему стало лучше. Может быть, здесь  он  сумеет  восстановить
контроль над собой. Во  всяком  случае,  если  он  выкинет  какую-нибудь
идиотскую штуку, то никто...
   - Эй, привет.
   Он испуганно вздрогнул и посмотрел в угол. Рядом с одним  из  книжных
шкафов Уолтера в кресле с высокой спинкой сидел человек.  На  коленях  у
него лежала открытая книга. Но был ли это человек? В комнате был  только
один источник света - лампа на маленьком круглом столике по  левую  руку
от незнакомца. Ее свет отбрасывал на его  лицо  длинные  тени,  так  что
глаза его казались черными провалами, а щеки  вырисовывались  зловещими,
сардоническими пятнами. На мгновение ему показалось, что  он  столкнулся
лицом к лицу с самим Сатаной, забредшим в кабинет Уолли  Хэмнера.  Потом
незнакомец встал, и он убедился, что это человек, самый обычный человек.
Высокий парень лет шестидесяти, с голубыми глазами и носом, о который не
раз разбивали бутылки в пьяных драках. Однако в руках  у  него  не  было
стакана со спиртным. На столике также ничего не было видно.
   -  Еще  один  странник,  -  сказал  человек  и  протянул   руку   для
рукопожатия. - Фил Дрейк.
   - Бартон Доуз, - ответил он, все  еще  не  сумев  прийти  в  себя  от
страха. Они пожали друг другу руки. Рука Дрейка была скрючена и  покрыта
старыми шрамами - возможно, от ожога. Но он ничего не имел против  того,
чтобы пожать ее. Дрейк. Фамилия показалась ему знакомой, но он никак  не
мог вспомнить, где он слышал ее раньше.
   - С вами все в порядке? - спросил Дрейк. - Вы выглядите малость...
   - Я под кайфом, - сказал он. - Я принял мескалин и, Господи как же  я
улетел. - Он посмотрел на книжные полки и увидел, что они пульсируют, то
выпирая, то втягиваясь обратно. Это не  понравилось  ему  -  слишком  уж
похоже на огромное бьющееся сердце. Больше ему не хотелось видеть ничего
похожего.
   - Понятно, - сказал Дрейк. - Садитесь. Расскажите мне о том,  что  вы
чувствуете.
   Он посмотрел на Дрейка с некоторым удивлением, а потом  почувствовал,
как его захлестнула волна облегчения. Он сел. - Вы знаете о мескалине?
   - О, совсем немного. Я работаю в кафе на  окраине.  Ребята  постоянно
расхаживают по улицам, улетая от какой-нибудь гадости. Как ваше нынешнее
путешествие? - спросил он вежливо.
   - И плохое и хорошее, - сказал он. - Немного тяжелое. Да, это  точное
слово. Наркоманы им часто пользуются, я слышал.
   - Да.
   - Я уже начал бояться. - Он мельком посмотрел в окно и увидел длинное
небесное шоссе, протянувшееся через весь купол ночного неба. С беспечным
видом он отвел взгляд, но не сумел удержаться и облизал губы. -  Скажите
мне... Сколько это обычно продолжается?
   - Когда вы закинулись?
   - Закинулся? - Буквы выскочили  у  него  изо  рта,  упали  на  пол  и
расплылись.
   - Ну, когда вы приняли наркотик?
   - Аа... Около половины девятого.
   - А сейчас у нас... - Он посмотрел на часы. - Сейчас у  нас  четверть
десятого...
   - Четверть десятого? Только и всего?
   Дрейк улыбнулся.  -  Чувство  времени  становится  резиновым,  верно?
Думаю, к половине второго вы уже будете в полном порядке.
   - Точно?
   - Да, я почти уверен. Сейчас у вас, по всей видимости, самый  пик.  У
вас много визуальных галлюцинаций?
   - Даже слишком.
   - Вы видите много такого, что  не  предназначалось  для  человеческих
глаз, - сказал Дрейк и улыбнулся странной кривой улыбкой.
   -  Точно,  вы  совершенно  правы.  -  Чувство  облегчения,  вызванное
присутствием  этого  человека,  стало  еще  сильнее  и  напряженнее.  Он
чувствовал себя спасенным. - А чем вы занимаетесь  помимо  разговоров  с
мужчинами средних лет, провалившимися в кроличью нору?
   Дрейк снова улыбнулся. - Неплохо сказано. Обычно люди под  мескалином
или  кислотой  начинают  нести  околесицу,  а   иногда   вообще   теряют
способность к членораздельной речи. Большинство своих вечеров я  работаю
в службе психологической помощи по телефону. Рабочие  дни  я  провожу  в
кафе, о  котором  я  уже  говорил.  Называется  оно  "Отдохни,  Мамаша".
Основную часть клиентуры составляют уличные сумасшедшие и алкоголики. По
утрам я просто гуляю по улицам и разговариваю с теми из  моих  прихожан,
кто уже встал. А в промежутках я выполняю мелкие просьбы заключенных  из
окружной тюрьмы.
   - Вы священник?
   - Меня называют уличным проповедником. Очень романтично. Но  когда-то
я был настоящим священником.
   - А теперь нет?
   - Я оставил свою мать церковь, - сказал Дрейк. Слова  звучали  мягко,
но в голосе его послышались  нотки  какой-то  ужасающей  решимости.  Ему
показалось, что он слышит лязг навсегда захлопнувшейся железной двери.
   - Почему?
   Дрейк пожал плечами. - Это не имеет значения. А  что  вы?  Откуда  вы
взяли мескалин?
   - Мне его дала  девушка,  ехавшая  стопом  до  Лас-Вегаса.  По-моему,
неплохая девушка. Она позвонила мне на Рождество.
   - Хотела, чтобы вы ей помогли?
   - Наверное.
   - Вы помогли ей?
   - Не знаю. - Он хитро  улыбнулся.  -  Отец,  расскажите  мне  о  моей
бессмертной душе. Дрейк сморщился. - Я вам не отец.
   - Ну, неважно.
   - Так что вы хотите узнать о своей душе? Он посмотрел на свои пальцы.
Он мог стрелять из них маленькими сгустками света. Стоило ему  пожелать,
и сверкающая шаровая молния вылетала из-под ногтей.  Это  наполняло  его
пьянящим ощущением власти. - Я хочу знать, что случится с  ней,  если  я
совершу самоубийство.
   Дрейк нервно поежился. - Это не вы спрашиваете меня  о  самоубийстве.
Вместо вас говорит наркотик.
   - Нет, это я говорю, - сказал он. - Ответьте мне, прошу вас.
   - Не могу. Я не знаю, что случится с вашей душой, если  вы  совершите
самоубийство. Однако я знаю, что случится с вашим телом. Оно сгниет.
   Озадаченный этими словами, он вновь опустил глаза на свои пальцы. Они
послушно заискрились под его взглядом, напомнив ему о рассказе Эдгара По
"Странный случай с мистером Вольдемаром". Ну и ночка. По и Лавкрафт.  Он
поднял  глаза,  ощущая  себя  немного  сбитым  с  толку,  но  отнюдь  не
обескураженным.
   - Чем занято сейчас ваше тело? - спросил Дрейк.
   - Что? - Он нахмурил лоб,  пытаясь  извлечь  смысл  из  поставленного
вопроса.
   - Существуют два вида кайфа, - сказал Дрейк. - Головной  и  телесный.
Вы чувствуете тошноту? У вас что-нибудь болит?  Какие-нибудь  неприятные
ощущения?
   Он сосредоточил внимание на своем теле. - Нет,  -  ответил  он  после
паузы. - Я просто чувствую себя... Занятым. - Он немного  посмеялся  над
этим словом, и Дрейк тоже улыбнулся. Это слово довольно точно  описывало
его ощущения. Его тело, даже в  неподвижном  состоянии,  казалось  очень
активным. Довольно легкое,  оно  в  то  же  время  не  было  бесплотным.
Собственно говоря, он никогда не чувствовал себя таким телесным, никогда
еще он не отдавал себе такого ясного отчета в том, насколько переплетены
его физические и умственные процессы. Их нельзя было  отделить  друг  от
друга. Тело и сознание сплавились в единое целое, и этому  никак  нельзя
было воспрепятствовать. Интеграция. Энтропия. Эти мысли  набросились  на
него, словно быстрый тропический восход. Он  принялся  обдумывать  их  в
свете своей нынешней ситуации, пытаясь найти в них какой-то скрытый узор
(если он действительно был там, этот узор), но...
   - Но ведь есть еще и душа, - громко произнес он вслух.
   - Что там насчет души? - любезно поинтересовался Дрейк.
   - Если убить мозг, то умирает и тело, - произнес  он  медленно.  -  И
наоборот. Но что происходит с душой? Вот в  чем  вопрос,  оте...  Мистер
Дрейк.
   - Какие сны нам в смертном сне приснятся? - сказал Дрейк.  -  Это  из
"Гамлета", мистер Доуз.
   - Как вы думаете, душа продолжает жить?  Есть  ли  что-нибудь  по  ту
сторону смерти?
   Глаза Дрейка потемнели. - Да, - сказал он. - Я думаю, что жизнь после
смерти существует... В некотором роде.
   - А считаете ли вы самоубийство  смертным  грехом,  который  обрекает
душу на вечные муки?
   Дрейк долго не отвечал. - Самоубийство - это ложный выход,  -  сказал
он наконец. - Я верю в это всеми силами своей души.
   - Но это не ответ на мой вопрос.
   Дрейк поднялся с кресла. - У меня нет ни малейшего намерения отвечать
на ваш вопрос. Я больше не имею дела с метафизическими проблемами.  Я  -
светский человек. Хотите вернуться на вечеринку?
   Он подумал о шуме и сумятице и отрицательно покачал головой.
   - Тогда домой?
   - Я не в состоянии управлять машиной.
   - Я могу отвезти вас.
   - Серьезно? А как вы вернетесь обратно?
   - Вызову такси из вашего дома. В новогоднюю ночь легко вызвать такси.
   - Это было бы просто здорово, - сказал он с благодарностью. - Я хотел
бы побыть в одиночестве. Пожалуй, неплохо бы посмотреть телевизор.
   - А вас можно оставить одного? - мрачно спросил Дрейк. - Вы будете  в
безопасности?
   - Никто не чувствует себя в безопасности в этом мире, - ответил он  с
той же серьезной интонацией, и оба они рассмеялись.
   - О'кей. Хотите с кем-нибудь попрощаться?
   - Нет. Здесь есть черный ход?
   - Думаю, что найдем, если поищем хорошенько. Идите за  мной.  ***  По
дороге домой он почти все время хранил молчание. Наблюдение за  уличными
огнями и так отнимало все его душевные силы. Когда  они  проезжали  мимо
участка дорожных работ, он спросил, что Дрейк думает по этому поводу.
   - Они строят новые дороги для пожирающих энергию бегемотов, - отрезал
Дрейк. - А в это время дети в городе голодают.  Что  я  думаю  по  этому
поводу? Я думаю, что это гнусное преступление.
   Он открыл было рот, чтобы рассказать Дрейку о зажигательных бомбах, о
пылающем кране, о сгоревшей конторе,  но  потом  раздумал.  Дрейк  может
решить, что это просто галлюцинация. Но еще хуже будет, если он поверит,
что это было на самом деле.
   Остаток вечера смазался  в  его  сознании.  Он  показал  Дрейку,  как
проехать к его дому. Когда они ехали по погруженной во тьму  Крестоллин,
Дрейк заметил, что все обитатели улицы, должно быть, разошлись по гостям
или пораньше легли спать. Он ничего не ответил. Дрейк  вызвал  такси  по
телефону. Некоторое время они молча смотрели телевизор.  На  экране  Гай
Ломбарде исполнял музыку, прекрасней которой нет по эту сторону рая. Ему
пришло в голову, что в облике Ломбарде есть что-то лягушачье.
   Такси прибыло без четверти двенадцать. Дрейк снова  спросил  у  него,
все ли с ним будет в порядке.
   - Да. Кажется, кайф проходит. Я спускаюсь. - Так оно и было на  самом
деле. Галлюцинации стекали куда-то вглубь его сознания.
   Дрейк открыл парадную дверь и поднял воротник. - Прекратите думать  о
самоубийстве. Это годится только для трусов. Он улыбнулся и  кивнул.  Но
внутренне он не стал ни принимать, ни  отвергать  совет  Дрейка.  Как  и
многое  другое  в  эти  дни,  он  просто  принял  совет  к  сведению.  -
Счастливого Нового Года, - пожелал он.
   - И вам также, мистер Доуз.
   Такси нетерпеливо загудело.
   Дрейк пошел по дорожке, сел в машину, и  такси  с  сияющим  на  крыше
желтым опознавательным знаком укатило прочь.
   Он вернулся в гостиную и сел перед телевизором. С  Гая  Ломбарде  они
переключились на Таймс-сквер, где на верхушке Эллис-Чэмберс Биллинг  был
водружен сияющий шар, готовый начать свое падение в  следующий  год.  Он
чувствовал себя утомленным и  опустошенным.  Ему  наконец-то  захотелось
спать. Скоро шар упадет вниз, и наступит Новый Год. Где-то  в  одном  из
уголков страны новогодний ребенок проталкивает свою  сдавленную,  увитую
плацентой голову из утробы своей матери в этот лучший из всех  возможных
миров. На вечеринке у Уолтера Хэмнера гости поднимают бокалы и  начинают
обратный отсчет. Звучат новогодние клятвы и обеты.  Большинство  из  них
окажутся такими же прочными, как мокрые бумажные  полотенца.  Поддавшись
настроению момента, он тоже дал себе  обет  и,  несмотря  на  усталость,
поднялся на ноги. Тело его болело, а позвоночник был словно из стекла  -
наркотическое  похмелье.  Он  пошел  на  кухню  и  достал  из  ящика   с
инструментами молоток. Когда он вернулся в гостиную с молотком в  руках,
сияющий шар уже соскальзывал вниз по  шесту.  Экран  разделился  на  две
половины: справа показывали шар, а  слева  -  участников  празднества  в
"Уолдорф-Астории",  которые  дружно  скандировали:  "Восемь...   Семь...
Шесть... Пять..." Одна  толстая  светская  дама  случайно  увидела  свое
изображение на мониторе, удивилась и помахала стране рукой.
   Наступает новый год, - подумал  он.  Как  это  ни  смешно,  руки  его
покрылись гусиной кожей.
   Шар упал вниз, и  наверху  Эллис-Чэлмерс  Билдинг  зажглась  неоновая
надпись: 1974
   В тот же миг он запустил молотком  в  экран  телевизора,  и  раздался
взрыв. Стекло хлынуло на  ковер.  Раздалось  едкое  шипение  раскаленных
проводов, но пожара не последовало. Чтобы  быть  уверенным  в  том,  что
телевизор не поджарит его ночью в отместку за свое  убийство,  он  ногой
вышиб штепсель из розетки.
   - Счастливого Нового Года, - произнес он тихо  и  уронил  молоток  на
ковер.
   Он прилег на диван и погрузился в сон почти в тот  же  самый  момент,
когда голова его коснулась подушки. Спал он при включенном свете. За всю
ночь ему не приснилось ни одного сна.
 
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ 
ЯНВАРЬ 
 
   Если я не найду себе убежища,
   То я просто растаю в воздухе...
   "Роллинг Стоунз"
 
5 января, 1974 
 
   То, что произошло с ним в тот день  в  супермаркете,  было,  пожалуй,
единственным происшествием за всю его  жизнь,  в  котором  чувствовались
преднамеренность и спланированность. Словно невидимый палец написал свое
послание на другом живом  существе,  чтобы  он  смог  прочесть  его,  не
упустив ни единого слова.
   Ему  нравилось  ходить  за  покупками.   Это   занятие   было   таким
успокаивающим, таким нормальным. После своего приключения  с  мескалином
он стал ценить простые, нормальные вещи. Первого января он проснулся уже
после двенадцати. Остаток дня он провел в  беспорядочных  блужданиях  по
дому, ощущая странную опустошенность. Он брал самые  разные  предметы  и
разглядывал их, чувствуя себя Яго с черепом Йорика в руках. Те же  самые
ощущения, хотя и менее интенсивные, повторились у него  и  на  следующий
день, и даже через день. Но с другой стороны, общий эффект вполне  можно
было назвать благоприятным. Его мозг пропылесосили и  промыли.  Какая-то
проворная служанка вывернула его наизнанку и  хорошенько  выскребла  всю
грязь. Он больше не напивался, а следовательно, и не плакал. Когда  Мэри
позвонила ему около семи часов вечера в  первый  день  нового  года,  он
говорил с ней спокойно и рассудительно, и ему показалось, что их позиции
не особенно изменились. Это было похоже на игру в статуи:  каждый  ждет,
пока другой сдвинется с места. Впрочем, она уже  сдвинулась  с  места  -
упомянула  о  разводе.  Пока  еще  речь  шла  только   о   теоретической
возможности - едва  заметное  движение  пальца,  -  но  все-таки  что-то
изменилось.
   Но  единственное,  что  по-настоящему   беспокоило   его   во   время
затянувшегося мескалинового похмелья, -  это  разбитая  трубка  цветного
телевизора фирмы "Зенит". Он не мог понять,  зачем  он  это  сделал.  Он
мечтал о таком телевизоре многие годы, пусть даже его любимые программы,
снятые на черно-белую пленку, и отошли в прошлое.  Но  самое  угнетающее
впечатление производил на  него  даже  не  столько  сам  факт  поступка,
сколько  его  последствия:  черная  звездообразная  дыра,  расплавленные
провода. Разбитый телевизор словно бы упрекал его:
   Зачем ты это сделал? Я служил тебе верой и правдой, а ты разбил меня.
Я никогда не  причинял  тебе  никакого  вреда,  а  ты  запустил  в  меня
молотком. Я был беззащитен. Кроме того, вид разбитого телевизора  служил
ужасным напоминанием о том, что они хотят сделать с его домом.  В  конце
концов он отыскал старое одеяло и накрыл его. Так стало и лучше, и хуже.
Лучше, потому что теперь он его  не  видел.  Хуже,  потому  что  в  доме
появился завернутый в саван труп. Он выбросил молоток, орудие убийства.
   Но ходить по магазинам было действительно здорово.  Так  же  здорово,
как пить кофе в гриле Бенджи, мыть  "ЛТД"  в  автоматической  мойке  или
останавливаться  у  киоска  Хенни,  чтобы  купить  новый  номер  "Тайм".
Ближайший супермаркет представлял собой огромное  помещение,  освещенное
установленными  на  потолке  люминесцентными   лампами   и   заполненное
женщинами, которые толкали перед собой тележки, увещевали отбившихся  от
рук детей и  хмурились,  глядя  на  помидоры  в  прозрачной  пластиковой
упаковке, сквозь которую нельзя было  толком  их  пощупать.  Из  колонок
струился ровный поток  музыки,  наполнявший  ваши  уши  своим  неслышным
звучанием.
   В этот день (была суббота), как обычно по уикендам, в  магазине  было
больше  мужчин,  сопровождающих  своих  жен  и  раздражающих  их  своими
дилетантскими предложениями. Он благосклонно наблюдал за мужьями, женами
и разнообразными типами сотрудничества между первыми и вторыми. День был
ясный, и солнечный свет вливался внутрь  сквозь  огромные  окна  фасада,
растекаясь яркими квадратами у кассовых аппаратов,  а  иногда,  упав  на
волосы какой-нибудь женщины,  превращая  их  в  сияющий  нимб.  В  такой
обстановке ему начинало казаться, что все поправимо, но  ночью  ситуация
представала перед ним совсем в другом свете.
   В тележке его лежал набор  покупок,  обычный  для  мужчины,  которому
неожиданно  пришлось  вести  хозяйство  самому:  спагетти,   тушенка   в
стеклянной банке, четырнадцать упаковок с готовыми обедами, дюжина  яиц,
масло и упаковка апельсинов, чтобы предотвратить цингу.
   Он шел по центральному крылу, направляясь к кассовым аппаратам,  и  в
этот момент Бог (возможно, это был именно он) заговорил с ним. Перед ним
стояла женщина в светло-голубых джинсах и синем  свитере  грубой  вязки.
Волосы у нее были необычайно насыщенного желтого цвета. Из горла  у  нее
вырвалось  странное,  всхлипывающее   карканье,   и   она   пошатнулась.
Пластиковая бутылка с горчицей, которую она держала в руке, упала на пол
и покатилась, снова и снова выставляя напоказ красный флажок на этикетке
и слово "ХЕЙНЦ".
   - Мадам? - спросил он. - С вами все в порядке?
   Женщина стала падать на спину, попыталась ухватиться левой  рукой  за
какую-нибудь опору и сбила с полки целый ряд банок с  растворимым  кофе.
На каждой банке было написано:
   "МАКСВЕЛЛ ХАУС"
   Отличный вкус до последней капли Все это произошло настолько  быстро,
что он даже не успел испугаться (за себя, во всяком случае).  Однако  он
успел заметить одну подробность, которая впоследствии часто вспоминалась
ему и даже проникла в его сны. Глаза женщины закатились, так  что  видны
были только белые белки - совсем как у Чарли во время припадков. Женщина
упала на пол. Изо рта у нее вырвалось слабое карканье. Ее ноги, обутые в
кожаные ботинки с белым ободком соли внизу, засучили по полу. Шедшая  за
ним женщина тихо вскрикнула. Служащий магазина, укреплявший  ценники  на
жестяные банки с консервированным  супом,  побежал  к  ним  по  проходу,
уронив пистолет с наклейками. Две  девушки-кассирши  вышли  в  проход  и
уставились на женщину широко распахнутыми глазами.
   - Я думаю, у нее приступ эпилепсии, -  услышал  он  свой  собственный
голос.
   Но  это  был  не  эпилептический  припадок.  Это  было  что-то  вроде
кровоизлияния в мозг, и доктор, случайно оказавшийся  в  этот  момент  в
супермаркете вместе