т
вкусная еда и хорошие вина Табиты.
   И  Стордж,  сперва  ужаснувшись  наглости  Мэнклоу,  посмевшего   снова
переступить его порог, теперь не без удовольствия с ним общается. С ним он
предается воспоминаниям: "А помните, как мы выпускали  первый  номер?  Как
переволновались из-за сонета Буля "Ганимеду"? Я до сих пор удивляюсь,  что
обошлось без скандала".
   Мэнклоу,  изучая  старика,  отвечает  с  невозмутимой  важностью:  "Да,
кое-каких гадаринских свиней мы тогда столкнули с обрыва" [по евангельской
легенде,  Христос,  придя  в  страну  Гадаринскую,  увидел  там  человека,
одержимого  бесами;  Христос  повелел  бесам  переселиться   в   пасущихся
поблизости свиней, и все стадо их низринулось с обрыва и утонуло в море].
   Пессимизм Мэнклоу теперь - предмет восхищения, особенно потому, что его
статьи в газетке Дакота  содержат  такие,  например,  сентенции:  "Будущее
принадлежит  народу",  "Нельзя  отрицать,   что   достигнут   колоссальный
прогресс. Но сейчас наши перспективы еще неизмеримо шире".
   Пессимист, верящий в прогресс на том  основании,  что  всеобщий  распад
неизбежен и даже необходим, кажется  глубоким  мыслителем.  Стордж  теперь
вообразил, что всегда высоко ценил  Мэнклоу.  От  полосы  отчаяния,  когда
умирали его честолюбивые замыслы,  он  перешел  к  резиньяции  и,  подобно
мистику, отринувшему все мирское, вновь  способен  услаждаться  видениями.
Вечерами он уже не грустит у камина, бормоча, что лучше бы ему умереть. Он
перечитывает старые "Бэнксайды", показывает  Табите  какую-нибудь  забытую
статью  и,  удивленно  вздернув  брови,  изрекает:  "Вот  и  это  Мэнклоу.
Удивительные то были  дни!"  Впору  подумать,  что  четыре  года  журнала,
казалось бы таких беспокойных -  сплошь  ссоры,  разочарования,  убытки  и
разрывы  с  друзьями,  -  были  лучшей  порой  его   жизни.   Так   старый
премьер-министр, давно удалившийся на  покой  и  забытый,  вспоминает  дни
своей силы и славы.
   Миссис Стордж, хоть и моложе  мужа,  теперь  лишь  изредка  наезжает  в
Лондон.   Она   предпочитает   заниматься   своим    садом    и    местной
благотворительностью.  Иногда  гостит  у  замужней  дочери.  Вторая  дочь,
незамужняя, живет в Индии. Сторджу случается  ночевать  на  Вест-стрит  по
пять раз в неделю. На правах старика он вообще стал  меньше  заботиться  о
приличиях, водит Табиту на вернисажи и, повстречав  однажды  свою  сестру,
грозного вида старуху, приехавшую с севера Англии, без  всяких  объяснений
представляет ее так: "Мой друг миссис Бонсер".
   Он жить не может без Табиты. Ведь она  -  свидетельница  всех  триумфов
"Бэнксайда", она помнит  тот  день,  когда  Мэнклоу  впервые  заговорил  о
журнале. И он с нетерпением ждет очередной  среды,  чтобы  побеседовать  с
молодыми друзьями Мэнклоу о прежних временах, похвастать, что не кто,  как
он  открыл  этого  героя.  "Какая  энергия,  какое  богатое   воображение!
Троглодиты - это поразительный образ!"
   Задним числом, воспринимая всю  историю  как  мастерский  памфлет,  как
произведение искусства, он упивается даже этой карикатурой на него самого.
   "Зайсордж - ведь это, знаете ли, я.  И  зеленые  лягушки.  Да,  зеленые
лягушки. Блестяще, блестяще". Он радостно  посмеивается,  и  Табита,  видя
это, тоже улыбается, но не  из  жалости.  Ей  приятно,  что  он  счастлив,
приятно сознавать, что ее вечер  удался.  Она  всегда  помнит,  что  нужно
приглашать людей, готовых слушать Сторджа.
   Сегодня она позвала не только старых друзей, забывших недавнюю ссору, -
Хадсела, Ринча, Доби, но и лорда Дакета. Ему она особенно рада - она хочет
поздравить его с  публикацией  "Дебрей  Лондона"  в  тайной  надежде,  что
Мэнклоу напишет еще  что-нибудь  про  Зайсорджа;  и  она  уже  открыла  по
миллионеру  огонь,  вооружившись  тонкой  улыбкой,  означающей:   "Вы   же
необычайно обаятельный и интересный мужчина", как вдруг нанятый  на  вечер
дворецкий докладывает: "Миссис Ричард Бонсер".
   Услышав это имя, иные из гостей  оглядываются  на  дверь  и  видят:  на
пороге стоит женщина небольшого роста, с бледным удлиненным  лицом,  лицом
мадонны. На ней зеленое шелковое платье - явно ее  лучший  наряд,  большая
шляпа с перьями, очень безвкусная; в руках она держит синий зонт с золотым
набалдашником, золотом к публике. Вызывающий вид простолюдинки,  явившейся
незваной на сборище важных господ.
   Табита выступила вперед, и женщина, мотнувшись к ней,  останавливается,
глядит, близоруко щуря глаза, и спрашивает: - Миссис Бонсер?
   - Да.
   - По какому это праву вы зовете себя миссис Бонсер?
   Табита, пораженная, застыла на месте.  И  гостья,  не  дав  ей  времени
опомниться, взвизгивает: "Куда вы девали моего мужа? Да как вы смеете?"  -
и, замахнувшись зонтом, бьет Табиту по голове.
   Гости  в  ужасе.  Мэнклоу  уже  затерялся   в   толпе;   Дакет   делает
неопределенный неодобрительный жест. Один Буль не  растерялся.  С  громким
воплем он бросается к женщине и выталкивает ее на площадку, после чего они
вместе катятся вниз по лестнице.
   Женщина вскакивает на ноги и проворно  исчезает,  не  забыв  прихватить
зонтик. У Буля лоб в крови, его  вносят  в  квартиру  Джобсона,  чтобы  не
вспугнуть гостей.
   - Не нужно огласки, - говорит Дакет. - Необходимо избежать огласки. - И
Стордж горячо ему вторит.
   Табита с той же задней мыслью, смеясь, отвечает гостям, обступившим  ее
с участливыми расспросами:  -  Ничего  не  понимаю.  Нет,  спасибо,  я  не
пострадала. Нет, я о ней никогда и не слышала.
   Гости переглядываются, и улыбок не видно. Разговаривают вполголоса,  но
оживленно. Всякому ясно: произошло что-то неожиданное, сенсационное.  Даже
невозмутимость слуг призвана подчеркнуть: "Мы выполняем свои  обязанности,
что бы там ни случилось".
   Вечер кончается рано. Каждому  не  терпится  кому-нибудь  рассказать  о
происшествии. Дакет уехал первым, он не желает видеть свое имя в газетах.
   Оставшись одни, Табита и  Стордж  смотрят  друг  на  друга  неуверенно,
вопросительно. Сторджа трясет нервная дрожь.
   - Тебе что-нибудь известно об этом, вообще о Бонсере?
   - Я его видела с полгода назад. Немножко помогла ему. Мне  не  хотелось
тебя волновать.
   - Милая Берти, надо было сказать мне. Эта женщина  могла  нанести  тебе
серьезные увечья, изуродовать тебя... и Буль чуть не убился насмерть.
   У Буля врач нашел легкое сотрясение мозга и предписал ему полный покой.
Но он не желает лежать. Его лысый череп обмотан  бинтами,  и  он,  сидя  в
кресле, с утра до  ночи  возбужденно  бахвалится  своим  геройством.  "Как
странно, что это случилось со мной. А вместе с тем и не  странно.  Я  ведь
рожден человеком Возрождения. Насилие следует за мной по пятам, события не
дают мне проходу. Вот почему я, обожающий женщин,  был  вынужден  спустить
женщину с лестницы". Он жаждет принести даме извинения. - Это мой долг  не
только перед ней, но и перед всем женским полом.
   Стордж и Табита рады  заверить  его,  что  дама  скрылась,  не  оставив
адреса.
   - Она знает, что после таких эксцессов ей лучше не показываться, не  то
еще угодит в тюрьму, - строго замечает Стордж.
   Газеты молчат, поскольку к скандалу  оказался  причастным  лорд  Дакет.
Табита и Стордж убедили себя в том, что через три недели все забудется, но
в одно прекрасное утро Стордж получает вызов в суд по делу о покушении  на
миссис Ричард Бонсер.
   - Какая чушь! - восклицает Табита.
   Стордж, однако, пугается. Он едет к своим поверенным, те хмурят  брови.
- Положение весьма щекотливое.
   - Неужели же нет способа оградить себя от бреда сумасшедшего?
   - Верных способов нет. Мы, конечно, сделаем все, что в наших силах.
   Решено найти Бонсера и по возможности откупиться  от  него.  Но  Бонсер
исчез. В конторе Ассоциации растерянному клерку грозят арестом  взбешенные
клиенты, которые заплатили за акции и ничего не получили взамен.
   Миссис Бонсер разыскали в маленьком домике в Патни,  где  она  живет  с
двумя детьми. Она заявляет, что Бонсер женился на ней в 1896 году, что  он
всегда был хорошим мужем, добрым и  заботливым,  и  любил  работать  в  их
садике. Они жили очень счастливо до самого  его  исчезновения  две  недели
назад. Денег у нее нет, и она предъявляет кусок  письма,  извлеченного  из
корзины. Оно помечено адресом на Вест-стрит и начинается так: "Милый  Дик,
приятно было тебя повидать. Выглядишь ты хорошо.  Посылаю  немного  денег,
больше сейчас не могу".
   Она кипит от ревнивой ярости и убеждена, что  стала  жертвой  заговора.
Она  привлекла-таки  Сторджа  к  суду  и  выложила  все:  как  она   пошла
объясниться с Табитой, а Стордж велел спустить  ее  с  лестницы,  так  что
теперь у нее внутренняя травма и страшные боли. И поспешила добавить,  что
Табита не имеет права звать себя  миссис  Бонсер,  что  она  содержанка  и
Стордж действовал по ее наущению.
   Судья прерывает ее, и дело она проигрывает, но она своего добилась: имя
Табиты смешано с грязью, а до Сторджа ей нет дела.



48

   И тут, ко всеобщему удивлению, миссис Стордж возбуждает дело о разводе.
О связи мужа она, оказывается, знает уже много  лет,  но  думала  избежать
скандала. Теперь же, когда скандал налицо, она желает  урегулировать  свое
положение ради дочерей. Но поражает ее злобность по отношению к Сторджу  и
Табите,  притом  злобность  теоретическая,  поскольку  в  основе   ее   не
оскорбленные чувства, а презрение к выбору Сторджа. На глазах у Табиты эта
женщина, двенадцать лет назад такая видная и яркая,  а  теперь  седая  как
лунь, но еще более надменная и величественная,  поддержанная  почтительным
сочувствием всего зала суда, дает пространные  свидетельские  показания  о
моральном падении Сторджа под  тлетворным  влиянием  миссис  Бонсер  и  ее
порочных друзей, таких, как Доби и Буль.
   Один из  сонетов  Буля,  прочитанный  вслух  ее  адвокатом,  производит
сильное впечатление на присяжных и очень вредит Табите.  Адвокат  Сторджа,
разумеется, отводит сонет как аргумент, не  относящийся  к  делу,  но,  на
беду, либералы только что победили на выборах 1905 года, в воздухе  пахнет
революцией, и, как всегда в такие периоды, борьба  мнений  обострилась  до
крайности. Фанатики и невропаты  всех  мастей,  вообразив,  что  теперь-то
осуществятся их личные пристрастия,  кричат  до  хрипоты,  что  Империя  -
восточное варварство, но также и богоданная миссия; что британский рабочий
- раб, но также источник мудрости; прививка оспы - преступление, но  наука
- надежда человечества; брак - оковы и цепи, но развод  -  злокачественная
опухоль на теле общества: все понятия,  которые  в  известного  рода  умах
сменяются снова и снова. Так во время землетрясения сточные  трубы  встают
дыбом, как башни, а башни колледжей падают наземь.
   Судьи и присяжные, как и все наиболее респектабельные люди,  чувствуют,
что страна в  опасности.  В  миссис  Стордж  они  видят  воплощение  всего
лучшего, поборницу добродетели в борьбе с  пороком  и  декадансом.  Судья,
который  уже  сорок  лет  не  читал  ни  одной  книги,  кроме  трудов   по
юриспруденции, подготовил резюме, бичующее развращенность  нашего  века  и
долженствующее, по его мнению, понравиться публике.
   Он не заметил, что декаданс  уже  вышел  из  моды  и  что  век  наш  не
развращен, но примитивен и груб.
   К несчастью, еще до заключительного заседания суда  инфлюэнца,  которой
Стордж, как всегда, заболел с наступлением зимы,  осложнилась  воспалением
легких, и через три дня он умер. Он устал жить. Не  мог  представить  себе
жизни ни без Табиты, ни без семьи. Свои дела он оставил в полном  порядке.
В последнюю неделю перед смертью отказал Табите в завещании 1000 фунтов  в
год и всю обстановку квартиры; и распорядился, чтобы издержки по ее защите
на суде, где она фигурировала как самостоятельная ответчица, были оплачены
из его средств.
   Но  вдова  и  дочери  не  намерены  допустить,   чтобы   зло   осталось
безнаказанным. Они подают  жалобу,  в  которой  утверждают,  что  пункт  в
завещании,   касающийся   Табиты,   -   результат   вымогательства.    Что
душеприказчики не вправе оплатить издержки по  делу  Табиты.  Свидетели  в
один голос показывают, что Стордж был у нее под башмаком.  Если  любовница
изменяет - значит, она корыстолюбива; если верна - то  тем  более  опасна.
Суд удовлетворяет иск на том основании, что Стордж, подписывая  завещание,
был тяжело болен и не  отвечал  за  свои  поступки;  и  с  Табиты  взимают
издержки по обоим процессам.
   Она продает обстановку и все свои драгоценности, и лишь после  этого  у
нее остается около шестисот фунтов, с которыми она  спешит  перебраться  в
скромную квартирку близ Ботанического сада.
   Но друзья находят ее и здесь и не скупятся на советы, по большей  части
плохие. Доби желательно, чтобы на свои шестьсот фунтов она съездила с  ним
в Индию - его очень интересует  индуизм.  Джобсон  предлагает  продать  ей
кафе, от которого он хочет избавиться. Пятнадцать мужчин, в том  числе,  к
ее удивлению, лорд Дакет, а также один широко известный, но  очень  старый
пэр, один очень молодой  миллионер,  тоже  с  именем,  и  один  министр  в
отставке, предлагают ей новое сожительство. Трое - двадцатилетний студент,
букмекер и семидесятилетний отставной генерал - просят ее руки.
   Хадсел уговаривает ее принять авансы Дакета. - Ему нужен  салон,  и  он
думает, что получит его готовеньким,  если  купит  вас.  Он  все  покупает
готовое, но платит хорошо.
   - Но у меня не было салона. Это Зайчик приводил своих друзей.
   - Хозяйкой-то считали вас, это главное.  И  старая  гвардия  все  равно
сбежится - по привычке.
   Но Табите противно все, что  связано  с  ее  прежней  жизнью.  Немножко
соблазнила ее только идея Буля купить домик в деревне, где  и  он  мог  бы
жить на правах гостя. - Я знаю одно местечко, там  как  раз  хватит  места
вам, мне и Джонни.
   Буль теперь совершенно здоров и одет прилично. Он  живет  у  Ринчей,  в
роскошных условиях. - Вы только подумайте, - заливается он, - свой огород,
выгон, несколько фруктовых деревьев, может быть, ручеек и  ульи  в  уголке
сада. Ринч заплатит с великой радостью. Он только и мечтает о том, как  бы
закрепостить меня, подрезать мне крылья.
   - Но за меня мистер Ринч едва ли захочет платить.
   А через пять минут является сам Ринч и  увозит  Буля.  Убедившись,  как
всегда с опозданием на десять лет,  что  нашел  подлинного,  неповторимого
гения, он вовсе не желает,  чтобы  этот  дар,  скорее  всего  ниспосланный
свыше,  был  растрачен  впустую  в  какой-то   безвестной   и,   возможно,
антисанитарной глуши.



49

   Табита рада, что осталась одна, - больше всего она жаждет  одиночества,
покоя, времени на размышления.
   Она не может забыть суд, показания миссис Стордж. Ее потрясла сложность
жизни, вся эта ненависть и непонимание. Она в ужасе думает: "Только бы  не
узнал Джонни!"
   Но размышления ее неизменно возвращаются к одной точке: что у  нее  нет
никаких планов и что ей нужны деньги. Она рада визиту  Джобсона.  -  А  вы
знаете, Тибби, это кафе - очень недурно для начала.
   Он,  как  никогда,  смотрит  франтом.  Стоит  в  гостиной  с  новеньким
цилиндром в руке и оглядывается, куда бы его положить, чтобы не запылился.
   - Давайте сюда вашу шляпу.
   - Благодарю, малютка. В самом деле,  не  упускайте  такую  возможность.
Местечко  уютное,  на  третьем  этаже.  Восемь  столиков  в   кабинках   с
занавесками. Работают четыре девушки, хорошенькие...  то  есть  достаточно
хорошенькие при розовых абажурах.
   - Но что это за заведение?
   - А-а, вы думаете о деле "Малинового пирога"? Ну, те вели  себя  глупо.
Разрешали девицам баловаться тут же, на месте. А у меня правило:  чтобы  в
самом кафе - ни-ни. Да оно и не нужно. - Он доверительно объясняет Табите:
- Зачем, скажите, человек  идет  в  такое  место?  Поговорить  и  завязать
знакомство. Главное - завязать знакомство,  а  ради  этого  не  жаль  хоть
каждый день заплатить пять шиллингов да посидеть полчаса за чашкой жидкого
чая. И все прилично - пока он в кафе, а  остальное  меня  не  касается.  В
общем, маленькая золотая жила.
   - Но если это так выгодно, почему вы хотите его продать?
   - Да понимаете, малютка, это все жена. Та история с "Малиновым пирогом"
ее напугала, а в тонкостях она не разбирается.
   - Жена? Вы разве женаты?
   - С прошлой недели. - Джобсон улыбается неуверенно, почти  виновато.  -
Думаете, я спятил?  Нет,  малютка,  просто  мне  сорок  восемь  лет,  пора
подумать о старости. Если выбирать между женой и сиделкой, по мне уж лучше
жена. Тут и права, и обязанности - все по закону.
   - Но кто ваша избранница? Неужели Мэдж?
   Джобсон перестал улыбаться. - Я, как вам  известно,  не  честолюбив,  а
брак - это лотерея. К чему рисковать больше, чем нужно? О Мэдж я знаю  все
самое худшее, и поверьте, бывает хуже.
   Табита поздравляет его, и он отвечает тем же тоном, в  котором  смешаны
покорность судьбе и праведная решимость: - Если дело не пойдет, сами будем
виноваты. Мэдж-то твердо намерена  преуспеть  в  семейной  жизни.  Заведем
детишек, а пивные побоку, чтобы все как у людей. Потому-то  я  и  не  могу
пригласить вас в совладелицы этого кафе.
   Табите и обидно, и смешно. Она взирает на Джобсона как бы  с  моральных
высот. Но он вдруг добавляет, сверля ее своими желтыми  глазками:  -  Я  с
вами говорю напрямик, малютка, потому что вы умная. Вы  сладили  с  бедным
Зайцем и хотите поставить на ноги сына. Прекрасно, но это требует денег, а
мы не молодеем. Всем нам нужно упорядочить свое положение.
   От этих слов Табита  как  бы  вся  съеживается.  Она  обещает  Джобсону
подумать и сообщить ему ответ в контору, "чтобы Мэдж не  заподозрила,  что
вы меня видели".
   Но Джобсон неуязвим для мелких уколов. - Правильно, не будем  посвящать
в это Мэдж. Она по части респектабельности очень чувствительна, и для  нее
это неплохая черта.
   Табита не может уснуть, дилемма с каждой минутой становится  все  более
грозной. Она вполне поняла довод Джобсона: для Джонни, для его будущего ей
нужен постоянный доход. Весь ее опыт подтверждает  эту  невеселую  истину.
Выходит, нужно принять предложение Джобсона. Но она говорит себе: "Ведь, в
сущности, это кафе - публичный дом" - и не пишет ответа. Она спорит сама с
собой до головной боли и спасается от этих  споров  в  Ботаническом  саду.
"Это слабость с моей стороны, - возмущается она, - я  просто  трусиха!"  И
все ходит и ходит, стараясь не думать, словно  надеясь,  что  вдохновение,
случай или просто время подскажет ей  решение  проблемы,  в  которой  она,
возможно, и не усматривает моральную сторону.
   Наступила весна, деревья вот-вот  зазеленеют,  цветут  нарциссы.  Птицы
охвачены страстью любви и созидания. Они  защищают  свои  гнезда  и  права
собственности, самоотверженно вступают в бой, чтобы умножить свои победы и
обеспечить  благополучие  своих  королев  и  принцесс.  Табита,  глядя  по
сторонам,  говорит:  "Как  здесь  красиво,  как  покойно!"  Но  неспособна
насладиться этим воображаемым покоем,  неспособна  даже  ощутить  его.  Ее
гложет мысль: "Может быть, вот сейчас, сию минуту, кафе ускользает у  меня
из рук".
   Она бежит домой писать Джобсону и опять не  пишет.  И  тут  из  полного
расстройства чувств, из отчаяния вдруг рождается потребность в  молитве  -
ощущение почти физическое. Сами собой сгибаются колени, тело готово упасть
и замереть.
   "Какая чушь! - одергивает она себя, удивленная и пристыженная.  -  Даже
если б было кому молиться, в таком деле он бы мне не помог".
   Чтобы не молиться, она быстро ходит  по  комнате,  оглушенная  душевным
разладом. И тут в дверь стучат, и маленькая дочка хозяйки докладывает: - К
вам прифол доктор Бафкет.
   Табита медленно сходит вниз. В прихожей стоит лысый мужчина, сутулый, в
огромной поношенной шинели. Потом  она  слышит  голос  Гарри:  -  Здорово,
сестричка, или не узнала?
   Ему приятно, что Табита как сумасшедшая бросилас