се эти новые идеи и старался бы с ними бороться.
Не допустил бы, чтобы всякие глупые девчонки  вроде  Кит  гневили  бога  и
коверкали жизнь собственным детям".
   Она собралась  было  навестить  Ринчей,  но,  уже  дойдя  до  их  дома,
поворачивает  обратно.  И  наконец,  чтобы  только   не   возвращаться   к
беспросветной  тоске  Эрсли,  звонит  в  Кедры   брату.   Гарри   отвечает
удивленным, усталым тоном: - Тибби? Давненько не виделись... Да,  конечно,
приезжай, погостишь у нас.



87

   Все эти годы они обменивались с Гарри открытками к рождеству, иногда  и
к пасхе да раза два встречались в Лондоне, но в  Кедрах  она  не  была  со
времени его второй  женитьбы.  Очень  уж  не  хотелось  ей  видеть  Клару,
одержавшую такую победу. Теперь Клара ей  как  будто  обрадовалась,  сразу
просит  ее  совета.  Что  ей  делать  с  Гарри?  Он  болен,  а   отдохнуть
отказывается. И поссорился с детьми - с дочкой Эллис, та вышла  замуж  бог
знает за кого, и с сыном Тимоти, тот два года назад получил диплом  врача,
а помочь отцу в работе не желает. А работы  после  закона  о  национальном
страховании стало еще больше.
   Табиту и правда поразила худоба Гарри,  его  нервная  суетливость,  его
гнев на сына; и Клара, видимо, тоже очень устала. Она едет  в  Ист-Энд,  в
амбулаторию, где работает Тимоти, чтобы хорошенько  отчитать  его.  Тимоти
вытянулся  и  располнел.  Роговые  очки  придают  его  широкому   бледному
простоватому лицу сходство с совой. Посещение тетки ему  льстит,  ведь  он
воображает, что она прожила интереснейшую жизнь, и он  почтительно  целует
ее, однако о совместной работе с отцом и слышать не хочет. -  Пришлось  бы
жить дома, а Клару я не терплю. Да и я ей не нужен.
   - Что ты, Тимоти, она спит и видит,  чтобы  ты  вернулся,  она  страшно
беспокоится за твоего папу.
   Тимоти улыбается, и лицо у него сразу делается взрослое и скептическое,
типичное лицо молодого врача. - Может, это ей кажется, но на самом-то деле
ей никто не нужен. Слишком она ревнива. Знает, что глупа, вот  и  ревнует.
Выжила  бедняжку  Эллис  и  меня  выжила.  И  от  двух  помощников  сумела
избавиться.
   - А теперь ей страшно, да и не удивительно. Не может он больше  столько
работать.
   - Конечно, не может. Ему нужен компаньон. После нового закона все стали
брать компаньонов. У нас тут целая фирма. Работаем  втроем,  чтобы  каждый
мог раз в год пойти в отпуск. Правда, застрахованных лечится много. Они-то
и выматывают. Отцу одному с ними нипочем не справиться.
   - Противный этот Ллойд Джордж, всем от него неприятности.
   - Не скажите, закон-то не плох. Папа сам за  него  ратовал.  Только  не
хочет понять, что все положение изменилось. Не хочет приспособиться.
   - А зачем ему приспосабливаться в шестьдесят четыре года! Он всю  жизнь
работал как вол. - Табита сердится. - Зачем ему  менять  свои  привычки  в
угоду этим политиканам?
   Тимоти  смотрит  на  разгневанную  тетку,   и   лицо   его   становится
непроницаемым - такое выражение молодые врачи усваивают уже  после  месяца
самостоятельной работы, чтобы отвечать на неразумные требования и дурацкие
жалобы больных. - Да, - тянет он, - вопрос это сложный.
   - Ничего не сложный. Просто тебе дела нет до отца.
   Она очень сердита на  Тимоти;  но  дома,  когда  она  предлагает  Гарри
подыскать компаньона, ее предложение встречают в штыки. Гарри не  согласен
рисковать здоровьем своих пациентов, все врачи - либо  молодые  шарлатаны,
либо старые калоши. И Клара держится того же мнения.
   Но как-то вечером Клара уходит навестить престарелую  тетку,  и  Гарри,
вдруг заметив присутствие сестры, заводит речь о  добром  старом  времени,
когда жизнь не была таким кошмаром, когда работа и всякие неурядицы еще не
вытеснили родственных чувств. Он сжимает руку Табиты. -  Почему  мы  стали
как чужие? Я в этом не виноват. Просто десять лет не было времени подумать
спокойно. - Взволнованный этим разговором, выбитый из привычной колеи,  он
с удивлением оглядывается на свою жизнь. - Что с нами творится, Тибби?  Не
хватает меня на все, хоть плачь. А дальше как будет?
   - Тебе нужно взять помощника, Гарри. Молодого, чтобы  постепенно  узнал
твоих пациентов и поучился у тебя, как лечить.
   - Помощника?  -  Гарри  удивлен.  -  Но  это  я  уже  пробовал.  Ты  не
представляешь, как это сложно. Были у нас  помощники,  целых  два,  а  что
проку? Только ели за шестерых да  прожигали  дырки  в  диванах.  Клара  их
видеть не могла, и я ее не осуждаю.
   - Но, Гарри, другие  врачи  находят  же  хороших  помощников.  А  иначе
никогда не отдохнешь.
   - Это-то верно. Я уж думал, надо бы попробовать еще раз, да  как-то  не
собрался.
   - Давай я тебе составлю объявление. - И Табита идет к столу.
   - Как, прямо сейчас?
   - А почему бы и нет?
   - Правильно, почему бы и нет. - Он смеется. -  А  ты  верна  себе,  все
такая же торопыга.
   Они вместе  составляют  объявление,  и  Гарри  уносит  его  в  кабинет,
пообещав, что вложит в конверт, а завтра утром опустит.  Но  утром  он  не
встает к завтраку, и Клара просит за  него  прощения  в  таких  словах:  -
Бедный Гарри всю ночь не спал. Не пойму, что его так расстроило. Разве что
вчера вечером что-нибудь случилось.
   А позже, когда Гарри все еще не появился, она приходит к Табите - голос
взволнованный, в глазах испуг и хитрость. -  Такая  жалость,  Гарри  опять
толкует о помощнике. Мы же два раза их брали, так он чуть с ума не  сошел.
Ничего не давал им за себя делать.
   - Я думала, тебе хочется, чтобы он поменьше работал.
   Клара беспокойно шастает по комнате, стирает пыль и бросает  на  Табиту
взгляды под разными углами. -  Гарри  последние  дни  такой  возбужденный,
думать боюсь, чем это может кончиться.
   - Ты хочешь сказать, что это я его расстроила?
   - Нет, нет, что ты. Но конечно, с ним надо все время остерегаться,  как
бы не сболтнуть лишнего. Он такой нервный.
   На следующий день Табита уезжает, и Клара все подстроила так, что они с
Гарри даже не простились. Он уехал с визитами, а когда Табита поймала  его
по телефону у одного из пациентов, выразил удивление, что она уже уезжает,
но не просил погостить еще. Садясь в кэб, она думает: "Не нужна я ему,  ну
и ладно" - и спешит поднять окошечко кэба,  чтобы  не  видеть,  как  Клара
машет рукой и ласково улыбается. "Никому  я  больше  не  нужна,  а  пробую
куда-то приткнуться, так только мешаю". Сердце у нее разрывается,  но  она
не плачет. Она лелеет свое горе, чтобы не погасал в ней гнев на этот  мир,
в котором нет ни справедливости, ни пощады.
   Она возвращается в Эрсли не потому, что соскучилась по этому городу,  а
потому, что ненавидит его. И когда  Кит  и  Джон  водворяются  дома  после
отпуска, бывает у них, только если пригласят. Она даже  не  справляется  о
Нэнси. Настолько не скрывает своей обиды,  что  даже  Джона  это  начинает
злить, и он соглашается с Кит, когда она вздыхает: - Нет у нас времени  на
эти глупости. Ну ничего, обойдется.
   Оба заняты, у обоих заботы. Кит приступила  к  новому  обследованию  и,
кроме  того,  выполняет  кой-какую  работу  для  прогрессивной  группы   в
городском совете. А Джон потерпел поражение  от  своих  врагов,  поражение
столь   неожиданное   и   жестокое,   что   впервые   в   жизни   совершил
несправедливость - оскорбил долготерпеливого Гау.
   Гау  разъяснил  ему  ситуацию:  -  Выходит,  мистер  Бонсер,   что   на
преподавателя истории у нас нет средств. Положение критическое, до  зарезу
нужны  специалисты  по  точным  наукам.  Война   двинула   науку   вперед,
исследовательская работа ведется по всем направлениям, а лаборатории, сами
знаете, стоят недешево. Так что придется вам вдобавок к философии взять на
себя и курс истории, хотя бы временно.
   И Джон в ответ нагрубил: - Значит, Эрсли  превратили-таки  в  зубрильню
для красильщиков и мыловаров. Дурак же я был, что поверил в ваши небылицы.
   Гау не захотел ссориться с рассерженным молодым человеком и, когда  тот
пригрозил, что уйдет, сумел мягко отговорить его. И Килер со своей стороны
добавил, что без Джона у него почти не останется  союзников  в  борьбе  за
настоящее образование. Да и сам Джон чувствовал, что не может  бросить  на
произвол судьбы своих студентов. Почти все они чем-то пожертвовали,  чтобы
у него учиться. Они так увлечены классическими  предметами,  так  верят  в
гуманитарные науки (в Оксфорде или Кембридже такая наивная вера вызвала бы
улыбки), что ради них поссорились с  родителями,  отказались  от  выгодной
работы, подверглись насмешкам своих девушек.
   И в результате он увяз еще глубже, он  буквально  задавлен  работой,  а
выполнять ее как следует все равно невозможно. Древнюю историю  он  должен
не только читать студентам, но  и  сам  повторять.  И  с  научной  работой
хронически запаздывает.
   Опять приближаются летние каникулы, и он в отчаянии: - Не могу я терять
целый месяц на взморье! Нет у меня на это времени!
   - Нет, Джек, ты уж постарайся поехать с нами. Нэн растет так быстро,  я
не поспеваю одна отвечать на ее вопросы.
   Джон выторговал себе две недели в Лондоне,  для  работы  в  библиотеке.
Этому предшествовала неделя сплошных баталий, и они  даже  не  задумались,
как быть с Табитой. Слишком они издерганы, чтобы уделять внимание капризам
чудачки бабушки. Ее отчужденность они  приняли  как  должное  и  воздвигли
вокруг нее систему, позволяющую  соблюдать  внешние  приличия  и  избегать
трений. Раз в неделю она приходит к чаю -  в  этот  день  всегда  подается
пирог с глазурью. После чая приносят Нэнси и минут на десять сажают к  ней
на колени посмотреть книжку с картинками, выбранную самой Кит. Разрешаются
буквари и рассказы про животных, библейские же  рассказы  под  запретом  -
считается, что они могут создать у ребенка ложные  представления.  А  раза
два в  триместр  Табиту  вместе  с  несколькими  другими  пожилыми  дамами
приглашают на обед и на партию в бридж. Ни Джон, ни Кит в карты не играют.
У них нет времени на такие пустые развлечения.



88

   Снова оставшись в  Эрсли  одна,  Табита  понимает,  что  ее  молчаливый
протест, благородная поза женщины, смирившейся с жестокой судьбой,  -  все
это не возымело  никакого  действия,  осталось  просто  незамеченным.  Она
чувствует  себя  жертвой  предательства,  чудовищной  несправедливости,  и
отчаяние ее не утихает. По-прежнему она ходит в церковь,  истово  молится.
Вера ее не сломлена. Вокруг себя  она  видит  доказательства  божественной
любви, зло представляется ей  карой  тем,  кто  эту  любовь  отрицает.  Но
счастья в вере она не находит, вера  оборачивается  гневом  в  ее  простой
душе, слишком гордой для того, чтобы искать в религии избавления  от  всех
бед. Даже слова общей исповеди - "мы преступили святые законы  твои..."  -
напоминают ей, что преступила не она,  а  Кит  и  Джон.  Это  в  них  "нет
здоровья", они мало того  что  не  каются,  но  даже  не  признают  своего
безрассудства. Как добрая христианка, Табита прощает; но разве  может  она
смотреть сквозь пальцы на преступление, совершающееся изо дня в  день,  на
эту последовательно и неустанно наносимую ей обиду? И самый  акт  прощения
лишний раз напоминает ей, что в ее положении никакое прощение не  поможет,
и усиливает душевную горечь, пропитавшую ее жизнь, как отрава.
   Она прощает, но всей своей  жизнью  протестует  против  зла.  Перестала
следить за собой, потому что ненавидит моды; избегает знакомых, потому что
их  попытки  развлечь  ее  оскорбительны  для  ее  скорби,  как  шутки  на
похоронах. И,  глядя  в  зеркало  на  свои  провалившиеся  глаза  и  щеки,
испытывает  какое-то  удовлетворение:  так  человек,  плача  по  умершему,
сознает, что горе его законно.
   Время от времени кто-нибудь в Эрсли спрашивает, что  случилось  с  леди
Голлан, и слышит в ответ, что она стала нелюдимой, всех сторонится.
   - Но почему?
   - Скорее всего, возрастное. Обижена на все  и  на  всех,  включая  свою
невестку.
   - Ну и характер у нее, должно быть, если она умудрилась  поссориться  с
этой прелестной миссис  Бонсер.  Ведь  лучшей  жены  и  матери  просто  не
сыскать. И так добросовестна в работе.
   Всем кажется, что большинству этих выходцев из сказочных довоенных  лет
уже нет места в жизни. Их даже не жалко, просто  они  свое  отжили.  Да  и
вообще у всех сейчас  столько  новых  важных  дел,  где  там  еще  уделять
внимание неуживчивым и недалеким вдовам.



89

   Как-то днем весной  1924  года,  когда  Табита  надевает  шляпу,  чтобы
отправиться к Джону на еженедельное чаепитие, он звонит ей по телефону:  -
Сегодня лучше не приходи, а то рискуешь столкнуться с папой, он собирается
нас посетить.
   - Почему я не должна встречаться с твоим отцом?
   - Если ты не против, пожалуйста. Будем рады.
   - Ты сам пригласил его в Эрсли?
   - Боже сохрани. Он, по-моему, ищет работу. Я просто хотел избавить тебя
от лишних волнений.
   - Значит, мне не приходить до будущей недели?
   - Да приходи когда хочешь, мама. Только завтра нас не будет дома,  а  в
среду...
   - Да, до будущей недели. Я не хочу нарушать ваши планы. - И она снимает
шляпу, смутно чувствуя, что ко всем обидам, которые нанесли ей Кит и Джон,
прибавилась еще одна.
   О Бонсере она и  не  вспомнила,  пока  не  поставила  чайник.  А  тогда
равнодушно подумала: "Негодяй, наверняка стал бы клянчить  денег.  Хорошо,
что Джон меня предупредил".
   А через несколько минут раздается стук в дверь, и едва  она  открыла  и
выглянула на темную площадку, как  чувствует,  что  ее  целуют.  -  Пупси,
привет.
   От изумления Табита онемела. Но Бонсер,  отстранив  ее,  уже  прошел  в
переднюю и стоит, глядя на нее с широкой улыбкой и отдуваясь после  крутой
лестницы. Табита видит его - погрузнел, погрубел,  лицо  кирпично-красное,
под глазами мешки, - и первая ее мысль: "Вот теперь он и  выглядит  таким,
какой есть - вульгарный хам".
   - Ты что. Пупс? Я тебя испугал? А хороша-то, хороша как картинка.
   Табита не отвечает. Она думает: "Этого еще не хватало".  Она  предпочла
бы спокойно попить чаю наедине со своими обидами.
   Улыбка Бонсера погасла. - Так, так, мне не  рады.  Понятно,  не  бойся,
сейчас уйду. Вот только отдышусь немножко. Сердце, понимаешь,  пошаливает,
это меня военная служба подкузьмила.
   - Чаю хочешь?
   - Чаю? Гм... Ну что ж, за неимением лучшего... - Он входит в гостиную и
плюхается в кресло Табиты. - Приятное у тебя тут-гнездышко. Ну, да  ты  из
любой передряги выходишь целехонька, не  то  что  некоторые.  Джим  небось
припрятал малую толику в таком месте, что никакие кредиторы не найдут.  Да
уж, Пупс, здорово вы меня облапошили, ты и твой Джонни.
   - Каким же это образом?
   - А таким, что отговорили меня продавать. Ни словом не  намекнули,  что
вашим  акциям  грош  цена.  Небось  вдвоем  заработали  на   этом   дельце
полмиллиона.
   - Мы почти все потеряли.
   - Рассказывай. Ну да ладно, тебя я не виню. Кого я виню, так это твоего
сыночка, а он меня, можно сказать, за порог выставил.  Забыл,  видно,  что
всем мне обязан.  Кто,  как  не  я,  настоял  на  том,  чтобы  он  получил
оксфордское образование? Да, я сделал из него джентльмена, а он только что
не обозвал меня мошенником. И к тому же болван - своей пользы не понимает.
Я бы мог нажить для него состояние, очень просто.
   Табита приносит чай, наливает ему. Он подносит чашку к губам и  говорит
со вздохом: - И как это у тебя нет бренди, оно в каждой  домашней  аптечке
должно быть. А мои дела, Пупс, хуже некуда, сижу на  мели.  -  И  начинает
плакаться. Послушать его, так все его обманули - не только Табита  и  Джим
Голлан, но и его деловые партнеры, и особенно мисс Молли Минтер -  обещала
выйти замуж и драгоценностей приняла в подарок на десять тысяч, а потом до
свидания - вильнула хвостом и вышла  за  какого-то  актеришку,  который  и
держаться-то не умеет как джентльмен.
   - Ведь у тебя, кажется, и раньше была жена?
   Но жена Бонсера, как выясняется, все-таки женой  не  была.  -  Это  был
шотландский брак, а шотландский брак,  оказывается,  действителен,  только
если и он и она шотландцы или если совершен в Шотландии [шотландский  брак
- форма фактического брака: заключается  без  церковного  венчания  и  без
гражданской церемонии, только по соглашению  сторон].  Впрочем,  оно  и  к
лучшему: эта женщина годами меня морочила,  без  конца  тянула  деньги  на
хозяйство. Если б не это, я бы, может, и женился на ней честь по чести.  А
потом бросила меня в Канаде. Решила, что больше взять с  меня  нечего.  Но
тут она просчиталась. Я еще до войны был без  пяти  минут  миллионером.  И
опять мог бы стать, если б имел для начала хоть какой-то  капитал.  Больше
мне ничего не надо.
   Табита молчит. Поглядывает на заштопанные брюки, на залатанные  ботинки
и думает: "Он и правда беден". Но это не вызывает у  нее  никаких  чувств.
Чувства ее давно переплавились  в  гнев  на  весь  мир,  включая  и  этого
человека, этого незваного гостя.
   - Я не шучу, Пупси. Я и щенку твоему, и тебе говорю: здесь у вас  денег
куры не клюют, сами в  руки  просятся.  Вот  на  Лондонском  шоссе  пивная
продается за восемьсот фунтов. Восемьсот фунтов, прямо у  перекрестка.  Но
тебя это не интересует.
   - У меня нет лишних денег.
   - У тебя только в этой комнате вещей на двести  фунтов,  а  больше  нам
ничего и не нужно, Пупси. Дай мне сотню, и я тебя сделаю богатой женщиной.
По правде-то сказать, это даже твоя обязанность. Ты меня, черт подери, два
раза по миру пустила, исковеркала всю мою жизнь. Ну, да я не жалуюсь, знаю
свое слабое место, женщины из меня всегда веревки вили. Я о твоем же благе
радею.
   Наконец он уходит  -  спешит  на  поезд.  Но  уже  на  лестнице  делает
последнюю попытку: - Знаю, с тобой говорить без толку. Ты предубеждена. Но
если надумаешь, захочешь получить прибыль, хорошую  прибыль,  черкни  пару
слов. Вот адрес: полковнику Бонсеру, отель Палас,  Билбери-стрит.  Вложить
можно даже не сотню, хватит пятидесяти. Я  тебе  и  на  пятерке  заработаю
вдвое. А кстати, ты мне фунт не разменяешь?
   - К сожалению, не могу.
   - Жаль. Ну, тогда дай  взаймы  полкроны.  Расписку  вышлю,  как  только
доберусь до дому.
   Табита дает ему полкроны, и он горячо благодарит ее. - Только Джонни  -
ни слова. Он, нахал этакий, сказал мне, чтобы я  к  тебе  не  ходил  -  не
расстраивал, видите ли. Неохота связываться с этим слюнтяем,  еще  сгоряча
набьешь ему морду.
   - Хорошо, я ему не скажу.
   - До свидания, Пупс. И помни; пятьдесят фунтов,  десять  -  сколько  не
пожалеешь. Сто процентов гарантирую, а может, и тысячу.
   - Буду помнить.
   Табита закрывает за ним дверь и возвращается в свою гостиную, к  своему
гневу. Гнев стал чуть острее, чуть больше жжет. Такого она не ожидала.  "В
самом деле, дальше некуда".
   Возмущение не дает ей покоя. При мысли о наглости этого человека она не
может усидеть на месте, ходит из гостиной в кухню и  обратно  и  хмурится:
"Явиться ко мне с такими баснями! И сплошное  жульничество  -  "полковник,
шотландский  брак"  -  нет,  это  слишком!  И  вдруг  ее  одолевает  смех.
"Шотландский брак и полковник!" Она падает в кресло, задыхаясь от  хохота.
На глазах выступают слезы. "Уму непостижимо. Хорошо, что я была с ним  так
холодна. А то это могло бы превратиться в настоящее бедствие".
   Через два дня  она  получает  письмо  и  читает:  "Посылаю  перевод  на
полкроны". Никакого перевода  в  конверте  нет,  но  в  письме  содержится
описание какого-то дома, который можно купить за двести фунтов. "Прямо  на
Брайтонской  дороге.  Из  него  получилось  бы  первоклассное   кафе".   В
постскриптуме - просьба  дать  взаймы  пять  фунтов,  срочно,  для  уплаты
неотложного долга. "Отдам не позже чем через неделю. Слово чести".
   Табита думает: "Так я  и  знала,  что  он  начнет  попрошайничать",  но
посылает фунт. А Бонсер в ответном письме  просит  ее  о  свидании,  чтобы
объяснить ей, какие удивительные во