Табиту.  С
горничными, молоденькими  девушками,  которые  пошли  в  горничные  только
потому, что их по возрасту или по неблагонадежности не взяли на завод, она
так строга, что Табита вынуждена за них заступаться:  -  В  такое  трудное
время выбирать не приходится.
   Но Нэнси, выставив вперед полную грудь, отвечает решительно: - Что  они
бездельничают - это еще куда ни  шло.  Но  водить  сюда  мужчин  я  им  не
позволю. Это бы значило вообще махнуть рукой на дисциплину.
   Чем больше у нее обязанностей, тем ей как будто приятнее. С  грязью  от
беженцев она воевала чуть ли не более яростно, чем  Табита,  но,  когда  в
1944 году те наконец добились, чтобы их увезли в Лондон, ей словно чего-то
недостает. Она с радостью встречает  нового  гостя,  поначалу  напугавшего
Табиту,  -  старого  Гарри,  которого  по   каким-то   секретным   военным
соображениям выселили из пансиона на юго-восточном побережье.
   Гарри пять лет как овдовел, три года как бросил  практику  и  предпочел
одиночество, лишь бы не жить вместе с молодой  женой  Тимоти,  которую  он
изображает тиранкой, одновременно скупой и излишне суетливой,  неспособной
создать в доме атмосферу покоя и сердечного тепла.  Он  горько  оплакивает
свою верную Клару. Без нее он уже не смог больше работать и  вообще  почти
потерял связь с жизнью. Слишком долго она лишала его всякого человеческого
общения. Он беспомощен  и  раздражителен,  сморщенный  старичок,  немногим
солиднее Табиты. От прежней его энергии и целеустремленности остались одни
внешние проявления. Уже за завтраком  он  начинает  торопиться,  но  через
полчаса возвращается из сада или с поля усталый и растерянный, словно  сам
не знает,  зачем  ходил  туда.  Он  часами  сидит,  словно  погруженный  в
раздумье, и вдруг подскакивает от стука дождя по стеклу и говорит:  "Дождь
пошел" либо вздрагивает, заслышав  шаги  Табиты,  и  сердито  покрикивает:
"Посиди ты спокойно, Тибби. Правду Нэнси говорит - ужасная ты непоседа. Да
и то сказать, ты с детства была неугомонная".
   Табита в его глазах, как и прежде, малый ребенок, человек  несерьезный,
чья безответственность и сейчас еще таит в себе угрозу.  Его  воображение,
давным-давно загнанное в глубокий туннель, где оно  продвигалось  ползком,
пока туннель внезапно не кончился вместе с его работой,  повернуло  вспять
от мрака впереди к ближайшей светлой точке в другом конце туннеля.  А  там
ему видится детство и непослушная, неуемная Табита. "Ты всем нам доставила
много волнений; и честное слово, было из-за  чего  волноваться.  Надо  же,
сбежала  с  этим  проходимцем!"  И,  видя,  что  Табита  качает   головой,
продолжает громче: "А мне  все  равно,  он  и  был  проходимец,  иначе  не
скажешь. Сманил восемнадцатилетнюю девушку, даром  что  была  своенравная.
Всю твою жизнь загубил".
   - Но, Гарри, моя жизнь сложилась не так уж плохо.
   - Гм. Сперва этот тип с журналом, потом тот старик, что  все  основывал
новые компании, пока не обанкротился, а теперь вот это.
   Собственную жизнь он явно считает образцовой. С одобрением отзывается о
Тимоти, у которого теперь большая практика, даже о жене Тимоти, хоть она и
отказалась взять его к  себе.  -  Она  хорошая  жена  для  врача.  Деловая
женщина.
   Главным лицом в Амбарном доме ему  представляется  Нэнси.  По  вечерам,
когда она входит в гостиную, он поднимается с  кресла.  -  Садись,  милая,
отдохни, день у тебя был трудный. И что бы мы без тебя делали.
   Нэнси позволяет усадить  себя  в  удобное  кресло,  подложить  подушку,
пододвинуть корзинку с шитьем. Она уже и держится, как мать  семейства,  и
выглядит на десять лет старше своих двадцати четырех.  Она  шьет  и  вяжет
сосредоточенно, с сознанием, что  выполняет  нужную  работу,  и  время  от
времени, начиная новый ряд или вдевая новую нитку, с важностью  напоминает
Табите о каком-нибудь серьезном деле - что белье в отеле пришло в ветхость
или что одну из горничных верхнего этажа надо бы сменить.
   В разговор вмешивается радио - передают, что в Италии идут ожесточенные
бои, английские части медленно наступают  на  сильно  укрепленные  позиции
противника.
   В гостиной покойно, уютно. Потрескивает  огонь  в  камине,  сверкая  на
начищенных щипцах и кочерге. Старик посасывает погасшую трубку и глядит  в
огонь, морща брови. Он разомлел от тепла, морщины его залегли навечно, как
у старой собаки, он, вероятно, ничего не слышал.  Табита  в  съехавших  на
кончик носа очках вяжет ритмично, не останавливаясь. Нэнси  опять  берется
за отложенное было  шитье,  резко  бросает:  "Вот  так-то!"  и  решительно
втыкает иглу в материю.
   Табита ощущает свое счастье как живое присутствие, исходящее  из  всего
дома,  центр  которого  -  Нэнси.  Она  думает:  "Как  мне  повезло!   Как
замечательно, что девочка, начав так плохо, теперь  исправилась,  что  она
довольствуется этой тихой жизнью и стала такая ласковая. Сердце-то  у  нее
доброе, это ее и спасло". И оттого, что мысли ее, как всегда, о Нэнси, что
она все время  думает  о  ней,  наблюдает  ее,  словом,  оттого,  что  она
преисполнена нежности к внучке, она говорит недовольно, чуть задыхаясь:
   - Дорогая моя, кто же прорезает петли такими огромными ножницами!
   - А я маленькие не нашла.
   - Вечно ты все теряешь, такая растяпа. Просто  не  знаю,  что  с  тобой
будет.
   Пора  ложиться  спать,  и,  когда  Табита   спрашивает:   "На   молитву
останешься?", в голосе ее упрек в вызов. Лишь бы не услышать отказа.
   Нэнси улыбается: - Да, конечно. - Она уже не возражает  против  молитв.
Терпит их, как зрелая женщина, из уважения  к  старикам.  Мало  того,  она
говорит: - Скоро начну учить Джеки молиться. Мама пришла бы в ужас, но мне
кажется, немножко религии помогает держать детей в узде.
   - Это не причина.
   - А ты почему молишься, бабушка? Ты на что рассчитываешь?
   Но у Табиты нет готового ответа  на  этот  неожиданный  вопрос,  и  она
отвечает строго: - Потому что так надо.
   Нэнси  идет  за  молитвенником,  и  улыбка  ее  говорит   яснее   слов:
"Старенькая, у нее это просто привычка".
   А Табита никогда еще не  молилась  так  истово.  Но  молитва  ее  -  не
просьба, это утверждение, вызов. Читая вслух первые слова "Отче наш, сущий
на небесах, да святится имя твое, да приидет царствие твое, да будет  воля
твоя...", она смотрит поверх очков на Нэнси и повышает голос, как  лектор,
словно  хочет  сказать:  "Слушай  внимательно,  моя  милая,  и  запоминай,
пригодится. Узнай правду, пока не поздно. Ты, может, и забываешь бога,  но
он-то тебя не забудет".



118

   В один прекрасный день становится известно,  почему  Гарри  выселили  с
побережья: городок, где он жил, входил в зону подготовки вторжения. Теперь
вторжение в  Европу  состоялось,  и  внезапно  люди  стали  понимать,  что
Германия будет разгромлена. Конец войны несется к  Европе  с  возрастающей
скоростью ракеты и с тем же  разрушительным  эффектом.  Огромная,  крепкая
система усилий и  идей,  охватившая  нации,  классы,  весь  мир  в  четких
отношениях союзников или врагов, провисла  и  распалась,  как  паутина,  у
которой  середину  выдуло  порывом  ветра.  И  миллионы  людей,  только  и
мечтавших  о  том,  чтобы   война   кончилась,   оказались   одинокими   и
разобщенными.
   Даже смерть Гитлера вызывает смятение умов.  Многие  в  нее  не  верят.
Считают, что этот дьявол в образе человеческом способен и  еще  что-нибудь
выкинуть.
   В день Победы в Эрсли жгут костры, вокруг  них  рука  об  руку  танцуют
студенты и заводские работницы, но  чуть  позже  молодых,  как  и  старых,
начинают одолевать сомнения. Они спрашивают: "А дальше что? Что  теперь  с
нами будет?" Эта демобилизация не похожа  на  последнюю  уже  потому,  что
последнюю помнят отцы и матери, все, кому  сейчас  за  сорок.  На  заводах
говорят: "Да, рабочих рук не хватает, но так было и в прошлый раз, а потом
был  и  спад,  и  безработица".  Те,  кто  занят   на   военных   заводах,
присматривают другую работу, и все  с  надеждой  и  страхом  ждут  чего-то
неизвестного, непредсказуемого.
   Армия, распущенная по домам, напоминает не  школьников,  разъезжающихся
на  каникулы,  а  беженцев.  В  битком  набитых  поездах   едут   уже   не
долготерпеливые солдаты под  заботливым  присмотром  властей,  а  нервные,
беспокойные молодые мужчины в поисках работы, жилья,  вынужденные  сами  о
себе заботиться. И подобно  беженцам,  они  легко  поддаются  панике.  Они
хватаются за подвалы, за  дома-развалюхи;  втридорога  покупают  магазины.
Отцы и дети, жившие врозь, спешат  воссоединиться,  но  обнаруживают,  что
стали чужими и не понимают друг  друга.  Молодые  мужья  и  жены,  неплохо
уживавшиеся во время войны,  загораются  желанием  обрести  свободу.  Суды
разбирают десять тысяч дел о разводе. Луис после двух лет брака разводится
с женой. Нэнси вдруг приходит к выводу, что должна развестись с  Паркином,
и тот отвечает ей обратной почтой, что подумывает об этом уже четырнадцать
месяцев - с тех самых пор, как родился Джеки.
   - Это на него похоже! - восклицает  Нэнси.  -  Ему  бы  только  сказать
какую-нибудь гадость. Счастье, что я могу от него избавиться. Такой отец -
один вред для ребенка.
   Паркин только что выписался  из  госпиталя.  Его  самолет  был  сбит  в
Северной Африке, он уволен на небольшую пенсию и еще не решил, пойти ли по
деловой части или поступить в университет. А пока он опять живет с  Филлис
в Лондоне, и улик для привлечения его к суду более чем достаточно.
   Но Табита, хоть и сама настаивала на разводе,  пожалела  об  этом,  как
только Нэнси подала в суд - это лишь подстегнуло в ней беспокойство, разом
пошатнувшее  все  нормы  военного  времени.   "Какое   наслаждение   снова
чувствовать себя свободной, - говорит Нэнси. - Просто не  понимаю,  как  я
могла столько времени  терпеть  Джо".  И  едет  в  Эрсли  на  вечеринку  с
коктейлями, где встречает несколько старых партнеров по танцам.
   Но метания Нэнси - только малая доля тех новых забот, которые свалились
на Табиту. Она уже  чувствует,  что  рост  заработной  платы  и  рост  цен
означают конец "Масонов". Ее и Гарри терзает смутная тревога, как животных
перед грозой или при перепаде атмосферного давления. Старый  Гарри  ворчит
на Табиту: "Уголь опять подорожал. Почему не купила сразу целый  грузовик?
Ни о чем-то  ты  не  думаешь".  Табита  только  гадает,  какое  именно  из
землетрясений, вызванных концом войны, поглотит ее или раздавит  насмерть.
Один из постоянных источников ее тревоги -  расточительность  Бонсера.  Он
тратит деньги со скоростью ста фунтов  в  неделю.  Но  когда  его  однажды
подобрали без сознания на улице в Эрсли,  мысль,  что  он  может  умереть,
ужаснула ее.
   Стоило Бонсеру снять мундир, как  все  увидели,  что  он  всего-навсего
старый,   износившийся   пьянчужка.   Его   почитатели   из    Гранд-отеля
демобилизованы и разъехались кто куда, и  опять  он  пропадает  в  кабаках
среди всяких темных личностей, но  и  они  уже  не  слушают  его  басен  -
надоело.
   Живет он с некой Ирен или Айрин  Граппер,  девятнадцатилетней,  но  уже
широко известной продажной девицей. Она очень некрасивая, с птичьим лицом,
узкой плоской фигурой и кривыми ногами; а грубый грим, большущие оранжевые
губы, намалеванные поверх маленького  рта,  и  прическа-башня  из  жестких
соломенных  волос  уродуют  ее"  еще  больше.  У  нее  нет  ни  вкуса,  ни
воображения, только маленький алчный ум и бесстыдство магазинной  воровки.
Но профессиональное умение помогло ей  быстро  привязать  к  себе  старого
похабника. И, забрав над ним власть, она безжалостно им помыкает. Отнимает
у него стакан - "Хватит с тебя на сегодня". Прерывает его посреди длинного
монолога о  Потсдамской  конференции:  "Заткнись,  старый  дурак,  слушать
тошно". А он в ответ только оглядывает собутыльников и с идиотской улыбкой
покачивает головой, словно говоря: "Не смею перечить даме".
   И  она  беззастенчиво  грабит  его.  Берет  у  него   бумажник,   чтобы
расплатиться, а потом кладет в свою сумку.  "Ладно,  пусть  пока  будет  у
меня".
   Один раз она даже привезла его к самой двери Амбарного дома, но  Нэнси,
предупрежденная старухой Дороти, перехватила их в  прихожей:  -  Простите,
это частное владение.
   Бонсер пробует хорохориться: - Это мой секретарь мисс Граппер.
   - К сожалению, сейчас не могу ее принять. Бабушка отдыхает.
   - Как это не можешь принять? - И хочет оттолкнуть Нэнси.
   Но та не отступает. - Я думала, это бабушкин дом.
   И мисс Граппер хватает Бонсера за рукав. - Пошли, глупая ты башка.  Что
толку спорить?
   - Ты совершенно права, дорогая. Я уйду, и больше меня здесь не  увидят.
Слышите, миссис Паркин? Надеюсь, вы собой довольны? А вам известно, что  я
мог бы все здесь пустить в трубу? Что бы вы тогда стали делать?
   - Вы и так скоро все пустите в трубу, дедушка.  Вы  хоть  представляете
себе, сколько вы тратите?
   Бонсер орет, что тратит  свои  деньги,  не  чужие.  И  какое  дело  ей,
разэтакой девке, где и на что он их тратит? И когда Граппер  уже  села  за
руль, продолжает орать, высунув из машины большую опухшую физиономию.
   Но месяц спустя, угодив в больницу, он требует к себе только  Табиту  и
встречает ее как избавительницу. - Увези меня домой. Пупс, не оставляй  на
съедение этим стервам.
   И дома, пока Табита и Дороги, как  два  умных  муравья,  вцепившиеся  в
непомерно тяжелую для них неповоротливую добычу, с трудом раздевают его  и
укладывают в постель, он размахивает руками и кричит: - Не пускай ее сюда!
Скажи им, чтоб отвязались.
   Он был бы отвратителен на вид, но его спасает (как всегда, без усилий с
его стороны) замечательная кожа, гладкая, чистая, розовая, облекающая  эту
груду жира; кожа младенца, устоявшая против разрушений разврата,  дожившая
до поры, когда он вновь стал младенцем, и словно оправдывающая теперь  его
ребяческие страхи, его нелепые уловки.
   - Не называй меня Диком, вдруг она услышит. Ты  ее  не  знаешь.  Хорошо
еще, что ее в больницу не пустили.
   Он велит сделать задвижки на дверях спальни, а заслышав,  что  у  ворот
тормозит машина, вскрикивает: - Вот они! Не пускай их сюда!
   Опасность чудится ему  повсюду.  Кругом  -  одни  мошенники,  только  и
думают, как бы его объегорить. Всех своих гостей он молит спасти его -  не
сводить глаз с двери либо перепрятать куда-нибудь. Годфри Фрэзера он целый
час держит за руку, упрашивая, чтобы тот увез его. - Ты джентльмен. Ты  не
хапуга. Увези меня отсюда, я тебя отблагодарю. Я еще не совсем обнищал.
   И Годфри успокаивает его, не  отнимает  руку  и  уверяет,  что  никакой
опасности нет, пока он не  соглашается  принять  снотворное,  которое  уже
давно приготовила для него Табита.
   Фрэзера только что демобилизовали, и он сразу приехал  в  Амбарный  дом
пожить там, пока не найдет работу. Нэнси встретила его очень тепло и ведет
с ним долгие серьезные беседы. Он до сих пор в нее влюблен, это  ясно,  но
как раз когда у Табиты забрезжила надежда, что они  все-таки  поженятся  -
это было бы так своевременно, так разумно! - она застает внучку в объятиях
развеселого лысого майора, только что прикатившего на "джипе".
   И когда она заявляет о своем  присутствии  громким  покашливанием,  оба
оглядываются, не разнимая рук, и улыбаются, словно хотят сказать: "Смешные
они, эти старушки!"
   - Все в порядке, бабушка, - говорит Нэнси, - это Лягушонок. Неужели  ты
не помнишь Лягушонка? Он вернулся из Бирмы.
   Чуть не каждый день Нэнси навещают старые  друзья.  И  у  каждого  свои
тревоги,  свои  планы.  Все  какие-то  взвинченные,  но   среди   всеобщей
неразберихи они как будто особенно дорожат старыми знакомствами.
   Не успела Табита привыкнуть к тому, что Нэнси прогуливается возле  дома
под руку с майором, как однажды та на  ее  глазах  стремглав  вылетает  на
дорогу и бросается на шею высокому, дочерна загорелому офицеру, который  с
трудом выбрался из длинной низкой машины.
   - Бабушка, это Луис, помнишь его? - И Нэнси тащит гостя к Табите. -  Лу
Скотт, он был в плену в Италии. А я думала, его и в живых уже нет.
   Табита здоровается со Скоттом, а тот не сводит глаз с Нэнси.  -  Вот  и
свиделись опять, Н-нэн. Выглядишь ты отлич-чно.
   И правда, глаза у Нэнси блестят,  толстые  полураскрытые  губы  кажутся
красивыми, потому что выражают ее непритворную радость, что Луис уцелел.
   Весь этот день она обсуждает с Луисом его  планы.  Он  демобилизован  и
намерен заняться прокатом  самолетов  в  компании  с  одним  инженером  по
фамилии Макгенри. Они уже внесли задаток  за  взлетно-посадочную  площадку
рядом с Данфилдским  аэродромом  и  приобрели  преимущественное  право  на
покупку двух самолетов "дакота", которые на  будущей  неделе  прибудут  из
Франции.  -  Г-говорят,  тут  г-главное   правильно   начать,   з-завязать
отношения.
   Несмотря на бронзовый загар и закаленный вид, манера говорить у  Скотта
какая-то замедленная, мечтательная. Заикаться он стал сильнее, как будто и
мысль у него то и дело спотыкается. - Мы д-думали,  может,  ты  войдешь  с
нами в компанию, Нэн? Но н-нет.
   Нэнси удивлена. - Я? Чтобы я вложила деньги в самолетную компанию?
   Тут вступает Табита: - Нэнси своими деньгами не распоряжается.  Она  не
может ими рисковать.
   И Луис, нисколько не обескураженный противодействием  Табиты,  негромко
тянет: - Д-да, риск тут, конечно, есть... Нэн, как тебе  вчера  понравился
"М-мозговой трест"? [радиопередача Би-би-си:  ответы  видных  политических
деятелей и специалистов на вопросы радиослушателей]
   - Мне? А я не слушала. Некогда было.
   - Вот этот вопрос насчет нашего "я". - В лагере Луис начитался книг  по
философии,  психологии,   богословию.   Мозг   его   затуманен   огромными
расплывчатыми проблемами. - Существует вообще мыслящий субъект или нет?
   - Честное слово, не знаю. Ты мне лучше расскажи еще про вашу компанию.
   Нэнси, ласково распростившись с Луисом, говорит о нем потом  прямо-таки
с нежностью: - Жаль его, беднягу. Такого, по-моему,  все  будут  надувать.
Хорошо еще, если хоть этот его шотландец что-нибудь смыслит в делах.



119

   Три недели спустя, когда Табита успела  забыть  про  Луиса  за  другими
тревогами - в особенности о Годфри,  который  с  полного  одобрения  Нэнси
надумал принять духовный сан и  поехать  миссионером  в  Африку,  -  Нэнси
возвращается домой, полная впечатлений от поездки в Данфилд.
   - Ты подумай, бабушка, они таки начали! Но видела бы ты, что это такое!
Три деревянных домика в поле и два самолета, перевязанных веревочками. И в
довершение всех бед они пригласили пилотом Джо,  он  уже  кокнул  один  из
самолетов.
   - Джо? Ты виделась с Джо?
   - Ой, бабушка, ради бога. Как будто я еще думаю о  Джо.  Ты  бы  только
послушала, как он со мной разговаривал, видела бы, как он на меня смотрел.
По-моему, после той аварии у него и мозги перекосились, не только лицо.  А
уж страшен...
   - Никогда не могла понять, что ты в нем нашла.
   - А я сама не знаю. Наверно, это все война виновата. Но теперь  бедного
Джо ждут кое-какие сюрпризы. Поверишь ли, у  них  даже  главная  книга  не
ведется, даже скидка за амортизацию не предусмотрена.
   И еще два дня она пребывает в глубоком  раздумье,  которое  прерывается
возгласами: "Нет, это надо же!  Олухи  несчастные,  на  что  свое  пособие
ухлопали".
   Однажды утром Табита, которой интуиция, как всегда, подсказывает, где в
данную минуту находится и что делает Нэнси, застает ее у телефона. -  Нет,
нет, Луис, вам надо вести по крайней мере три книги...  Нет,  приехать  не
могу, да вас этому любой счетовод научит. Неужели непонятно?  Очень  может
быть, что вы все время теряете деньги.
   И объясняет Табите:
   - Луис просит, чтобы я приехала и наладила им бухгалтерию.  Я  сказала,
что не могу.
   Однако через два дня она едет в Данфилд - двадцать пять  миль,  полчаса
на машине - и возвращается только вечером. -  Каково  нахальство,  а?  Они
хотят, чт