сферу, он начинает оживать. И тот нерв  уже  поет,  как  провозвестник
совсем  новых,  более  сладостных  отношений.  Его  душа,  исстрадавшаяся,
израненная,  расцветает  в  предвкушении  огромных,  немыслимых  радостей,
которые  сулит  ему  любовь  и  сочувствие  этой  восхитительной  женщины.
Неожиданно он встает из-за стола и целует Табиту. - Ты моя радость, Берти.
   - Конечно. - Поцелуй, кажется, немного удивил ее. - Кофе налить?
   Она садится, наливает ему кофе и задумчиво смотрит  на  него,  пока  он
пьет. А потом испускает долгий душераздирающий вздох.
   - Милая, ты устала. - Он полон нежной заботы.
   - Нет. - И снова глубокий вздох.
   - Так в чем дело? Джонни здоров?
   - Да, да, я просто подумала... но об этом ведь нельзя говорить?
   - О чем?
   - Почему ты так ненавидишь мистера Мэнклоу?
   - Я помню время, когда ты тоже его не любила.
   - О, я знаю, он немножко... как бы  это  сказать?  Но  он,  безусловно,
человек исключительный. Такой умный и смелый. Не боится прямо сказать, что
думает о королеве. Понимает, как  все  на  свете  прогнило.  И  хочет  это
изменить. Не желает сидеть сложа руки.
   Стордж молчит. Ему невыразимо горько. Чувство это так  сильно,  что  он
сам  поражается,  ничего  подобного  он  еще  не  испытывал.  Наконец   он
произносит: - Мэнклоу здесь что-то частенько бывает.
   - Ну и что?
   Стордж даже вздрагивает, до того резко  это  прозвучало,  но  гнев  его
нарастает.
   - Как ты сама только что признала, он хам и ловкач. Так стоит ли так уж
его поощрять?
   - Это Джобсон на меня донес? - Сказано негромко и спокойно,  словно  ей
просто важно установить факт.
   - Дорогая моя, неужели ты думаешь...
   Табита взрывается: - Не прикидывайся дурачком, Фред. Твои шпионы  грубо
работают. - Она убегает в спальню и захлопывает дверь.
   Стордж, сердясь и волнуясь, идет  за  ней  следом,  но  дверь  заперта.
Постучать значило бы подвергнуться новому унижению. Ему  остается  одно  -
уйти.



27

   Джобсон уже не скрывает беспокойства. Его, говорит он,  давно  тревожит
то,  что  творится  у  Табиты  в  квартире.  "Понимаете,   голубчик,   она
вообразила, что может из вас веревки вить. А  когда  женщина  вобьет  себе
такое в голову, на нее удержу нет. Если вы не порвете с этой бабенкой,  вы
пропали. Для человека в вашем возрасте это черт знает какое  положение.  Я
знаю нескольких мужчин, которых такие девки буквально  сгубили.  Им,  если
закусят удила, на все и на всех наплевать. Гоните ее в шею. Мне жаль,  что
вы с ней  встретились,  что  я  же  вам  ее  подсунул.  Каюсь,  мне  тогда
показалось, что ее приличное воспитание - своего рода гарантия. Но в таких
делах лучшие часто оказываются хуже всего, и наоборот".
   И  он  предлагает  подыскать  Сторджу  девушку,  простую,  без   затей,
фабричную работницу либо конторскую служащую, и приводит в пример  себя  и
свою  очередную  подругу,  некую  Мэдж  Мун.  Она  работает  в   страховом
агентстве. - Три фунта в неделю, и ни  одной  неприятности  я  от  нее  не
видел. А почему? Да потому, что она знает: стоит ей пикнуть -  и  все,  до
свидания. Дисциплина, голубчик, вот в чем секрет,  особенно  с  бабами.  А
почему? Да потому, что у них нет правил. Полный сумбур в голове. А  только
дай им волю - устроят тебе веселую жизнь.
   - Это я понимаю, - с отчаянием соглашается Стордж. - Да, веселая жизнь.
Она так неразумна, так ненадежна. Обязательств для нее не существует.  Да;
надо кончать.
   - Вот именно. И сейчас самое время,  раз  вы  поссорились.  Пошлите  ей
небольшую сумму, если захочется  -  оплатите  счета  и  дайте  знать,  что
квартира сдается. При таких отношениях что хорошо? Что ты ничем не связан.
   - Да, она ведет себя очень плохо, просто бессовестно.
   Стордж из своего служебного кабинета  пишет  Табите  письмо  на  восьми
страницах,  в  котором  с  достоинством   разъясняет   ситуацию,   отчасти
оправдывается и намекает,  что  примирение  не  исключено  -  конечно,  на
известных условиях.
   Проходит неделя, ответа нет, он начинает терять в весе. Пиджак висит на
нем, как тряпка, даже жена замечает это и спрашивает, не болен ли он.
   - Нет, милая, это, наверно, погода.
   - Тебе нужно отдохнуть. Слишком часто  ты  бываешь  у  этого  Джобсона,
из-за него и ложишься поздно, и пьешь много.
   Стордж не в силах даже заступиться за старого друга. Да  он  и  сам  не
может простить Джобсону, что тот навлек на него всю эту муку, этот  позор.
"Не мог оставить меня в покое. С  чего  он  взял,  что  мне  вообще  нужна
любовница? Я был вполне доволен  жизнью,  когда  он  затеял  эту  дурацкую
историю". И, встретив Джобсона на улице,  отвечает  на  его  сочувственный
возглас только угрюмым взглядом.
   Джобсон с огорчением отмечает  его  желтые  обвисшие  щеки,  несчастное
выражение лица. - Не вешайте голову, дружище! Худшее позади.
   - Мне-кажется, я ей ничем не обязан. Я сделал все, что мог.
   - Вам нужно сменить обстановку, голубчик. Что,  если  нам  на  недельку
махнуть в Париж?
   Стордж ухватился за эту мысль. - Да, да, отлично придумано. К чему  мне
здесь оставаться?
   Они тут же договариваются о подробностях, и Джобсон,  похлопав  старого
друга по плечу, снова просит прощения, что познакомил его с Табитой. -  Но
больше вы ее не увидите. Когда мы вернемся, ее  уже  не  будет.  Я  своими
руками ее выставлю. - И они расстаются.
   Стордж думает: "Ему кажется, что я с самого начала проявил слабость, но
это не слабость. Просто я не лишен человеческих чувств. А впрочем, с  этим
покончено. Это я решил  твердо.  Да  вернись  я  к  ней  после  того,  что
случилось, - любая катастрофа будет  мне  только  заслуженной  карой".  Он
вспоминает презрение Табиты, ее жестокость, представляет  себя  банкротом,
притчей во языцех, изгоем. И  тут  же  в  нем  подымается  желание,  такое
острое, такое мучительное, что ноги не держат и пот выступает на лбу.  "Но
это возмутительно, - думает он, - это страшно. Эта женщина меня погубит".
   Медленно бредя по тротуару, он начинает  постигать,  что  так  тревожит
Джобсона, какие новые бездны ужаса его подстерегают. И этот ужас гонит его
вперед, мутит голову, шепчет: "Да ну же, решайся.  Сейчас  ты  еще  можешь
спастись".
   От чего спастись? Он сам не знает; может быть, только от окончательного
решения. И на следующий день, бледный, дрожащий, он сидит в закрытом кэбе,
который во весь опор несет его на Вест-стрит. Как большинство сумасшедших,
он сознает, что сошел с ума. Он понимает и позорность, и опасность  своего
положения; и чем больше презирает себя, тем острей его радость. Он посыпал
главу свою пеплом и молится о том, чтобы быть втоптанным в грязь.
   Неужели Табита уехала? Он этого не переживет. Он  стрелой  взлетает  по
лестнице и, застав ее за штопкой чулок, вскрикивает, разражается  слезами,
падает на колени и целует ее руки.
   Табита сильно удивлена, слегка рассержена. - Осторожно, милый  Фред,  у
меня иголка. Почему ты не предупредил, что приедешь?
   Но, поняв, что он  явился  с  повинной  и  готов  пообещать,  что  ноги
Джобсона больше не будет в ее квартире, она постепенно смягчается. Да  что
там, такой доброты он от нее и не ожидал. Она целует его в лоб -  ни  разу
еще она его не целовала; берет с него обещание не уходить;  замечает,  как
втянулись у него щеки,  и  советует  попринимать  сироп  Пэрриша;  ласково
попрекает его за привычку простужаться и хлюпать носом - Совсем как Джонни
- и предлагает купить ему теплый нагрудник. Ему страшно, но  она  держится
так добродушно и снисходительно, что он захлебывается  от  любви.  Он  уже
клянет себя за слепую ревность, он говорит: - Ты моя жизнь, Берти.
   - Да, Фред, - воркует она, - я очень за тебя  беспокоюсь.  А  нагрудник
купи обязательно. Если будет шерстить, я подошью батистом.
   - Родная моя!
   - Но я вот о  чем  думаю,  Фред,  тебе  нужно  какое-нибудь  интересное
занятие. Мужчина не может жить без всякого дела.
   - У меня дела фирмы отнимают достаточно времени.
   - Это не  то,  в  контору  ты  не  можешь  не  ездить.  Нет,  что  тебе
действительно нужно, так это... ах ты господи,  я  ведь  обещала,  что  не
буду...
   Наступает долгое молчание. Потом  откуда-то,  словно  из  внутренностей
Сторджа, слышится хриплый голос: - Ты про журнал?
   - Понимаешь, Фред, это же для тебя,  это  было  бы  тебе  так  полезно.
Отвлекало бы мысли от скучной работы.
   - Я... я подумаю.
   - А что касается расходов, то мистер Ринч мог бы вступить в  половинную
долю, а вы с мистером Мэнклоу были бы редакторами.
   На это Стордж не отвечает. Как овца, которую ведут  на  бойню,  он  еще
упирается.
   И проходит около двух недель до того, как профессор Гриллер объявляет в
печати к сведению литературного Лондона, что  Фред  Стордж  основал  новый
журнал, и полгода до того, как журнал получает название. Но  после  долгих
споров кто-то предлагает спросить мнения миссис Бонсер, и  на  этом  споры
кончаются. Она выбирает "Бэнксайд" [одна  из  старейших  лондонских  улиц,
тянется  вдоль  южного  берега  Темзы  напротив  Сити;  здесь  во  времена
Елизаветы  находилось  несколько  театров,  в  том   числе   шекспировский
"Глобус", здесь лондонцы  развлекались  травлей  медведей,  здесь  позднее
селилось много писателей и драматургов],  к  этому  названию  склонялся  и
Мэнклоу, и Стордж тут же приходит к выводу, что лучше не придумаешь.



28

   Именно в эти полгода Табита начала приобретать известность и  постигать
роль хозяйки салона, а Стордж на правах раба стал пользоваться весом.  Ибо
теперь, укротив его, Табита прислушивается к его критике.
   - Милая Берти, - говорит он, к примеру, - ты меня прости, но я заметил,
что ты много рассказывала леди  Милуолл  про  Джонни,  и  она  очень  рано
уехала, даже не встретилась с Доби.
   - Она вспомнила, что обещала где-то быть.
   - А ты не замечала, что матери,  как  правило,  не  очень  интересуются
чужими детьми?
   - Понятно. Ты думаешь, ей стало скучно?
   В другой раз, расшнуровывая Табите корсет - как раб, он удостоен и этой
привилегии, - он роняет как бы невзначай: - Гриллер нынче за обедом что-то
не очень блистал. Боюсь, он был не в духе, как  бы  со  зла  не  наговорил
чего-нибудь.
   - Это я виновата?
   - О нет, дорогая. Но  конечно,  если  кто-нибудь  при  нем  упомянул  о
французских символистах...
   - Ну вот видишь, что-то я сказала невпопад. Ты бы мне это  записал  для
памяти. Сердить Гриллера никак не входит в мои планы. И  еще  запиши,  что
мистер Дьюпарк глух на левее ухо и был знаком с Теккереем.
   И теперь Табита не только  принимает  в  подарок  новые  платья,  но  и
показывается в них Сторджу перед тем, как выйти к гостям.  -  Так  хорошо?
Все на месте? - Когда же он мягко попрекает ее за излишнее  пристрастие  к
драгоценностям или оборкам, она отвечает высокомерно: - Как еще ты не  сам
покупаешь мне сорочки и нижние юбки!
   - А знаешь, любимая, это, возможно, было бы и неплохо. Хотя эти вещи  и
не на  виду,  они  тоже  кое-что  значат.  Хорошо  одетая  женщина  должна
чувствовать себя хорошо одетой и сверху и снизу, это ощущение очень  важно
для ее осанки, для всей манеры держаться.
   Вина и кухню Стордж взял на себя, не жалеет денег и проявляет  отменный
вкус. Через три месяца о прелестных вечерах у миссис Бонсер на  Вест-стрит
уже идет молва.
   Все гости, вероятно, говорят друг другу, что Табита - женщина с прошлым
и что она очень уж дружна со Сторджем, однако же  хвастаются,  получив  от
нее приглашение.
   Как известно, за последние десять лет несколько  других  дам,  возможно
умнее и красивее Табиты, но с несравненно  более  подмоченной  репутацией,
создали такого же рода салоны. В фундаменте общества ощущаются  изменения,
некие  подземные  толчки.  Как  следствие  какого-то  долго   нараставшего
напряжения внезапно образовались широкие трещины,  особенно  между  кругом
старой королевы в Виндзоре и кругом принца  в  Мальборо-Хаус  [Виндзорский
замок - резиденция английских королей; Мальборо-Хаус - дворец  в  Лондоне,
где вплоть до смерти королевы Виктории в  1901  году  жил  ее  сын,  принц
Уэльский,  будущий  король  Эдуард  VII].  Эта  весна  нового   богатства,
южноафриканского золота, поток которого, хлынув  в  метрополию,  вызвал  к
жизни столь разнообразную  и  диковинную  поросль,  эта  весна  пиратов  в
политике, трубадуров империи, искателей в искусстве и в науке  к  тому  же
еще расколола общество, так что купцы сделались богаче  герцогов  и  стали
задавать не столь скучные вечера и обеды.
   Ибо герцог, пусть и обедневший, все еще  представляет  собой  моральную
силу, способную держать в узде даже принцев,  так  что  они,  естественно,
предпочитают бывать в домах у новых людей, у карьеристов, домогающихся  их
расположения. А расположены они к развлечениям. Скука - вот что  разрушило
могучую  цитадель  старого  христианского  общества.  Спасаясь  от  скуки,
молодое поколение покидает Виндзор, и в  Англии  образуются  две  правящих
группы: старая, замкнутая, закоснелая в предрассудках клика, вымирающая от
дряхлости и от узости взглядов, и новая - эгоистичная,  часто  вульгарная,
но полная жизни. Она обожает любые новшества и  охотно  принимает  в  свои
ряды всякого, кто может развеселить.
   Миссис Бонсер и ей подобные, художники, писатели, актеры, драматурги, -
все это новшества, на них большой спрос, и вот почему в  салоне  у  Табиты
появляются не только товарищи министров, но и  пэры,  богатые  покровители
искусств, а также великосветская молодежь, и мужчины, и женщины.
   Эти последние ей,  впрочем,  не  очень  по  душе.  На  ее  взгляд,  они
легкомысленны, а сама она, на их взгляд,  все  же  немного  провинциальна,
слишком уж серьезна. И слишком  усердно  рекламирует  свой  журнал.  Ведет
какие-то  таинственные  разговоры   о   возможных   сотрудниках   с   этим
неаппетитным Мэнклоу. Заявляет во всеуслышание: "Если приедет Б., я сама с
ним поговорю". А тот отвечает через всю комнату: "Давно пора, а то  от  Ф.
ничего не дождешься".
   Такая конспирация раздражает даже тех, кто знает, что Б.  -  это  Буль,
последнее открытие Сторджа, а Ф. - это Стордж. Она граничит  с  наглостью.
Словно речь идет о важных вещах, недоступных для  посторонних.  Да  Табита
так и считает. Для нее проблема Буля очень важна: ведь Стордж заказал  ему
цикл сонетов на двенадцать страниц и соответственно сократил  политический
раздел, которым ведает Мэнклоу.
   Табита  терпеть  не  может  Буля.  Стоит  ей  услышать,  как  он  своим
неестественно высоким голосом обращается к Сторджу, и она вся кривится  от
отвращения, светский лоск сразу  с  нее  слетает,  и  на  лице  появляется
выражение, напоминающее прежнюю порывистую девчонку.
   Табиту  бесит,  что  ее  покровитель  и  раб   лебезит   перед   Булем.
Почтительность излучает даже изгиб его спины, даже его мягкая  белая  шея,
вытянутая вниз и в сторону,  когда  он  слушает  слова  поэта.  И  пальцы,
сцепленные за спиной, подрагивают - до того он радуется, что  такой  гений
удостоил его своей дружбы.
   Буль - хлипкий человечек без возраста, скорее всего, лет тридцати пяти,
с большой лысой головой на  длинной  шее  и  жидкой  бородкой.  Его  лицо,
длинное и тонкое, портит большой красный нос. У него  безупречные  манеры,
но до того подчеркнутые, что Табита едва может заставить себя быть  с  ним
вежливой. В ней закипает ярость, когда на ее глазах эти манеры, которые ей
кажутся такими наигранными,  на  других  действуют  неотразимо;  когда  за
обедом, сидя  между  мисс  Пуллен  в  бледно-желтом  одеянии  и  настоящей
графиней, леди Чадворт, в роскошном бальном платье, он  покоряет  и  ту  и
другую.  Леди  Чадворт  -  жена  министра  и  дочь  некой  весьма  грозной
герцогини. И муж и мать пришли бы в ужас,  увидев  ее  в  таком  обществе.
Именно поэтому она в восторге от своего приключения и с лучезарной улыбкой
внимает речам Буля, как прорицаниям оракула.
   "Да она просто дура, - сердито думает  Табита.  -  Я  уверена,  она  не
понимает ни единого его слова. А говорит он грязные, грубые вещи".
   Тем временем Буль, очень  довольный  и  собой  и  обедом,  уже  немного
опьянев и от шампанского и от женщин, которые всегда ударяют ему в голову,
объясняет своим соседкам по столу, почему порок следует не наказывать,  а,
напротив, поощрять.
   - Что есть порок, - спрашивает он, -  и  что  есть  добродетель?  То  и
другое - всего лишь форма, а можем ли мы сказать с уверенностью, что форма
не есть тюрьма души, ее оковы? - И, обращая взгляд сперва на мисс  Пуллен,
а затем на графиню, взывает к ним вполголоса: - Разве вы сами не  изведали
того освобождения,  какое  дает  порок,  вседозволенность?  Меня  называют
декадентом, но что такое декадент, если не  человек,  нарушающий  правила?
Да,  мы  живем  в  эпоху  декаданса,  но  декаданс,  упадок,   -   то   же
оплодотворение. Когда цветы увядают, ветер разносит семена. Наше  время  -
время дерзаний, когда мерзавцев  и  выродков,  ставших  неприемлемыми  для
цивилизации, таких людей, как я,  изгоняют  в  пустыню  на  поиски  нового
Клондайка, на строительство новых Городов. Ад и рай уже нанесены на карту.
Уэллс проник  своим  буром  в  глубины  мелкой  буржуазии.  Маршруты  Кука
пролегли даже в царство любви. В дикие, таинственные обиталища Эрота.  Да,
все пути открыты - до дна души, до самых нервов. Не осталось ни границ, ни
таможен, ни морали, ни стыда. Ведь стыд не что иное, как  шоры;  истинному
декаденту  скромность  чужда.  Он,  подобно  ребенку,   следует   невинным
извращениям самой природы.
   Дамы от Буля в восторге, и графиня приглашает его к чаю. А после  обеда
он читает - вовсе уж тонким голосом,  потому  что  от  шампанского  всегда
переходит на более высокий регистр, - длинную поэму о  сломанном  Пьеро  и
жестокой Коломбине. Читает он очень плохо, замирая на каждой  точке,  и  в
наиболее эффектных местах вытягивает шею и как-то причудливо ее  извивает.
Профессор Гриллер кривит губы в злой улыбочке - его задело, что  не  он  в
центре внимания. Дьюпарк, старик, культивирующий новых поэтов, если на них
можно наклеить старые ярлыки, и уже определивший Буля как нового Ронсара с
небольшой примесью Вийона, слушает  с  глубокомысленным  видом,  время  от
времени поглядывая на свою сигару, чтобы проверить, ровно  ли  она  горит.
Графиня, стараясь не шуметь, встает с места и все с  той  же  восторженной
улыбкой на лице исчезает за дверью. Она теперь поедет на бал  в  настоящем
высшем обществе. Цель ее достигнута - ей нужно было залучить Буля на  чай,
чтобы эпатировать своих великосветских друзей.
   "Ну вот, - думает Табита, - эта приезжала только ради Буля, потому  что
он со странностями. До того, что действительно важно, ей и  дела  нет".  И
еще  пуще  негодует  на  Буля  за   то,   что   им   интересуются   всякие
безответственные графини.



29

   Гости расходятся  в  полночь  с  громкими  изъявлениями  благодарности;
зевать они начинают только на лестнице. Даже  мисс  Пуллен  заявляет,  что
Буль - скучнейший собеседник.  Не  успела  дверь  закрыться  за  последним
гостем, как Табита в спальне уже срывает с себя нарядное  платье  резкими,
порывистыми движениями, что, как всегда, шокирует Сторджа  -  он  считает,
что прекрасные ткани заслуживают лучшего обращения.
   Как комнатная собачка, он теперь волен бродить  по  всей  квартире.  Он
заглядывает в разгромленную гостиную, возвращается в спальню.  -  Чудесный
вечер, еще  один  твой  триумф,  дорогая.  -  Каждый  успех  он  неизменно
приписывает Табите.
   - Все бы хорошо, если бы не Буль! - восклицает Табита, тряхнув головой,
чтобы рассыпались волосы. - Вечно он напивается и говорит, говорит...  все
такую чушь насчет декаданса. Скука смертная, и никакие  мы  не  декаденты,
это в "Панче" сидят декаденты.
   Сторджа умиляет ее горячность. Она сидит перед  туалетным  столиком,  и
он, взяв в руки длинную прядь ее волос,  сжимает  ее  любовно  и