╤ЄЁрэшЎ√: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
берегла цветы для нас. Затем Поль сказал:
- Алан и я - мы хотели бы вас как-нибудь пригласить в кино. Вы пойдете
с нами?
С минуту она не могла проронить ни слова. А вдруг это шутка? Ей,
вероятно, еще никогда не приходилось слышать, чтобы два молодых человека
приглашали в кино одну девушку, и она не поверила своим ушам.
- Что? - воскликнула она.
- Мы хотим пригласить вас в кино, - повторил Поль.
Она занялась скатертью, обдумывая ответ.
- Вы оба? Почему?
- Потому что вы нам нравитесь, - произнес я. Она слегка покраснела.
- Хорошо, - сказала она. - Я пойду с удовольствием.
Через несколько дней мы сидели вечером в кино - она между нами. К моему
удивлению, она не испытывала ни неловкости, ни робости и разговаривала с
нами непринужденно и весело. Но когда мы оба положили ей на колени по
коробке конфет, она потеряла дар речи.
Ее волнение словно освободило меня от чувства неполноценности, и я
впервые почувствовал себя равным Полю.
Мы отвезли ее домой в такси, проводили до калитки, и на прощание я
поцеловал ее в щеку.
- Собственно, сделать это надо было мне, - сказал Поль на обратном
пути. - Правильнее было бы. Но я как-то не сообразил. А пока я раскачался -
ты уже влепил ей поцелуй. Ну, а поцеловать ее после тебя я не хотел - могло
показаться, что я с тебя обезьянничаю, ей это было бы неприятно. Поэтому я
решил, что не надо. Мне кажется, что так оно лучше. Ты это сделал не просто
из вежливости - это было от чистого сердца, и она так и поняла. Во всяком
случае, вечер мы провели чертовски хорошо - ничего не скажешь.
"Чертовски хорошо" он проводил каждый вечер. И сейчас, когда мы, сидя
на верхней площадке трамвая, неслись против ветра в центр города, он
радостно предвкушал еще один такой вечер. Слова, сказанные на прощанье
человеком на костылях, вызвали у Поля желание танцевать, дурачиться,
веселиться. Ему хотелось поскорее отделаться от неприятного чувства, что он
произвел на кого-то не слишком благоприятное впечатление, впечатление
человека, с которым скучно.
- Сегодня я гуляю, - сказал он, взмахивая рукой словно крылом. - Мы
пойдем не в кафе, а в "Пале" на Сент Кильда. Настроение у меня отличное;
давай потанцуем.
Обсуждая предстоящие развлечения, требовавшие от человека сил и
здоровья, Поль всегда говорил во множественном числе, - как будто я мог
участвовать в них не только духом, но и телом.
"Пале" - был большой танцевальный зал, где каждый вечер собиралась
любящая потанцевать молодежь и где молодая женщина могла появиться одна, не
рискуя уронить свою репутацию. Это было настоящее охотничье угодье для
молодых людей, ищущих знакомства с девушками, и для девушек, видящих в
танцах самый краткий и приятный путь к осуществлению своих романтических
мечтаний.
У нас с - Полем было свое излюбленное местечко - возле перил,
огораживавших большую танцевальную площадку. Находилось это местечко в самом
конце площадки, и танцоры, прежде чем пуститься в новый круг, приближались
здесь к самым перилам.
Несколько минут мы стояли и рассматривали танцующих. Многих из них я
знал по виду. Поль же с большинством постоянных посетительниц уже не раз
танцевал. Мне очень нравилось зрелище танцующих людей, а музыка веселила и
подбадривала меня. Под ее звуки так легко было вообразить себя танцующим с
девушкой, восхитительно легкой и грациозной или же наделенной
привлекательными чертами характера.
Но больше всего меня интересовали лица танцующих и то, что я мог на них
прочитать. Нередко, стоя на этом месте, я записывал доносившиеся до меня
обрывки фраз, а вернувшись домой, внимательно читал их, снова и снова
переживая радостное волнение, охватывавшее меня, когда я слышал какое-нибудь
случайное восклицание.
- Ну, ладно, сначала танцую я, - сказал Поль. - Приглашу-ка я, пожалуй,
вон ту девчонку, в голубом. Видишь? К ней сейчас подходит ее подруга. Вон
там.
Наконец я увидел девушку, о которой говорил Поль.
- А она умеет танцевать? - спросил я. - Что-то я ее не заметил в
прошлый раз.
- Умеет. И любит. Во время танца никогда не пялит глаза на других
парней.
Со своего места мне было видно, как он уверенной походкой шел к ней
через весь зал, как она, заметив его приближение, отвернулась, прикидываясь,
будто ничего не видит, а затем удивленно вскинула глаза, когда он обратился
к ней, как она кивнула, выражая согласие, и поднялась с места заученным
движением, почерпнутым, возможно, из какой-нибудь журнальной статьи на тему
"как стать звездой экрана".
Все эти правила поведения соблюдались девушками с одной целью: скрыть
свое истинное состояние. Играющая на губах улыбка должна была маскировать
неуверенность, тревогу девичьей души, отравленной желаниями, - желаниями,
которые разделяли все они, как одна, и которые зародились под влиянием
популярных песенок, фильмов, любовных романов, журнальных статей и рекламы
косметики.
Когда танец кончился и Поль, проводив девушку на место, отошел, она
посмотрела ему вслед, и я понял, что он ей понравился и что она надеется еще
потанцевать с ним.
- Ну? - спросил он. - Как я выглядел?
- Славно.
- А ты уже наметил себе девушку? Давай покажи.
- Вон она сидит слева, разговаривает с парнем, который стоит перед ней.
Сейчас он подвинется, вот смотри. У нее светлые волосы и милое лицо...
- Милое! - воскликнул Поль. - Воображаю!
- А мне нравится.
- Ладно уж. Так которая она? Ага, вижу. Но чего ради ты выбрал именно
ее? - спросил он уже другим тоном. - Ты готов танцевать с девушками, на
которых мне и глядеть не хочется.
- Мне она нравится, - повторил я. - Только не говори ей пошлостей,
вроде "как хорошо играет сегодня оркестр" или еще что-нибудь в этом роде.
Постарайся узнать, что она читает. Любит ли она гулять в зарослях - вот что
мне интересно.
- Она еще вообразит, что я хочу позвать ее погулять в заросли, -
пожаловался Поль. - О таких вещах не говорят во время танцев.
- Почему же не говорят? Ну иди! Ведь уже заиграли. Позови ее, пока не
перехватил другой.
- Вот этого уж нечего опасаться, - проворчал Поль.
Он быстрым шагом направился к девушке и уже через минуту вел ее,
искусно направляя к тому месту, где стоял я. Когда они были в нескольких
шагах от меня, Поль скользнул взглядом по моему лицу, не подавая вида, что
меня знает, но успел прочитать по моим губам слово: "книги".
- Мне почему-то кажется, что вы любите читать, - услышал я, когда он
проводил ее мимо меня.
Ответа я не расслышал.
Когда Поль танцевал "мой" танец, он старался держаться поблизости от
того места, где стоял я. Это нередко приводило в смущение девушек,
привыкших, что партнеры танцуют с ними по всей площадке, а не топчутся на
одном месте, и они подозревали, что для этого у Поля есть какие-то особые
причины.
Иногда девушки задавали Полю иронический вопрос - почему его так влечет
этот уголок. На подобные вопросы он неизменно отвечал:
- Здесь пол сделан из особого дерева - для сольных выступлений лучших
танцоров. - Это объяснение придумал ему на всякий случай я.
По-видимому, девушек этот ответ удовлетворял. Но бывало и так, что
какая-нибудь партнерша, приспособившись немного к своеобразной манере танца,
который Поль исполнял в мою честь, дарила меня пристальным внимательным
взглядом. "Мой" танец Поль всегда исполнял с каким-то особым удальством и
веселостью, утрируя каждое движение, в расчете, как я подозревал,
исключительно на мое чувство юмора. Он утверждал, что именно так танцевал бы
я, если был бы в состоянии танцевать. Что же, может быть. Нарочитая
серьезность всегда вызывала у меня смех.
Так вели мы себя на танцевальной площадке: один танец его, один мой - с
партнершей по моему выбору.
Пройдет время, и он станет подводить ко мне "моих" партнерш и знакомить
меня с ними - но тогда я еще не был к этому готов.
ГЛАВА 4
Благодаря дружбе с Полем я постепенно становился более уравновешенным,
обретал веру в себя. Прежде, когда я разговаривал с девушкой, мысль, что я -
калека, заслоняла все остальное; теперь же интерес к этой девушке брал верх.
Понемногу я понял, что искренняя заинтересованность в ком-то весьма
заразительна, что я гам вызываю ответный интерес, и это помогло мне
справиться в известной мере со своей застенчивостью.
В отличие от Поля, я с большим удовольствием слушал людей,
рассказывающих о своей жизни. Я где-то прочел, что для того, чтобы понимать
других, надо прежде всего понять себя. Я не был согласен с этим. Мне
казалось, что прежде чем действительно познать себя, необходимо научиться
понимать других.
Меня часто приводило в изумление двуличие людей, с которыми я
встречался, их готовность сурово порицать в других недостатки и слабости,
которые были присущи им самим. Это лицемерие проявлялось ярче всего, когда
они касались интимной жизни. Собственные метания, скверные помыслы начисто
забывались в этот момент, им находилось лживое объяснение, очищающее и
облагораживающее их.
И все же иногда мне казалось, что люди вовсе не лицемерят, осуждая
других. Как ни странно, они искренне верили в свою добродетель - не
переставали верить, даже когда нарушали ее правила. В то же время из чувства
собственного достоинства и желания отгородиться от правды они весьма сурово
порицали чужие любовные похождения, даже если они мало чем отличались от их
собственных.
Ложные представления об отношениях полов, внушаемые им с детства
объединенными усилиями журналов, газет, церкви, родителей и школы, делали из
людей рабов условностей. Чтобы избежать внутреннего разлада, они старались
согласовать свое собственное отношение к этим
вопросам с установленными обществом правилами и строго судили других,
ограждая фарисейские законы, которым не подчинялись сами.
Они утверждали, что в них говорит врожденная порядочность, но на самом
деле их поведение было обусловлено законами общества, в котором они жили,
общества, которое в то же время находило выгодным поощрять низменные страсти
с помощью кино, журналов, газет.
Сами они были одержимы ревностью, завистью, гнетущим страхом перед
превратностями судьбы. Но они этого не понимали. Они не понимали самих себя
потому, что были неспособны понять других.
Несколько лет назад я подружился с человеком по имени Артур; он еще
тогда пытался учить меня терпимости. Ему я был обязан и всем, что знал об
отношениях полов; он же показал мне, до чего неискренен и вреден подход
общества к этому вопросу.
Он рассказал мне об одном отце, который в следующих словах объяснил ему
запреты и ограничения, стеснявшие жизнь его дочери, - подростка лет
пятнадцати - шестнадцати: "Я не хочу, чтобы в ней проснулась женщина".
- С таким же успехом он мог бы помешать восходу солнца, - заметил
Артур, рассказав мне об этом.
И Артур принялся, как умел, объяснять мне, что при таком воспитании
пробуждение чувства, которое должно озарить и облагородить жизнь,
воспринимается девушкой как нечто грязное, бессмысленное, непонятное.
Живя в обществе ложных ценностей, лицемерия и ханжества, трудно было
сохранить представление о любви мужчины и женщины, как о чем-то чудесном.
Иногда мне казалось, что это общество раздавит меня, как червяка.
Девушкам, с которыми у меня завязывалось знакомство, нелегко было
объяснить мне, почему они не торопятся пригласить меня к себе домой. Они
опасались неблагоприятного впечатления, которое я - калека - мог произвести
на их родителей; сами они, хотя и выросли в этой среде, теперь, в результате
нашей дружбы, стали смотреть на вещи по-другому.
Каждый раз, когда мне приходилось сталкиваться с такой проблемой, я
старался успокоить их, представив все в смешном виде. Но страх перед
родителями оставался, и когда в конце концов меня представляли матери - ведь именно ее
мнение было решающим, - сразу начинались осложнения.
Матери были весьма тактичны, обсуждая со мной этот вопрос, хотя сам по
себе разговор отнюдь не был им приятен. Они проявляли столько такта, что
иной раз я просто не мог не согласиться с ними, прекрасно видя всю трудность
их положения. Но эти беседы, хоть они и велись в дружеском тоне, неизменно
кончались горьким расставанием, и я снова оставался в одиночестве.
Одна девушка, желая подготовить меня к знакомству со своими родителями,
сказала в недоумении: "Мать говорит, что все калеки - люди, помешавшиеся на
сексуальной почве".
При этих словах меня охватила паника. Я почувствовал себя евреем,
увидевшим свастику на дверях своего дома, негром, убегающим от беспощадного
взгляда белой женщины, ребенком, оказавшимся на пути сорвавшегося с привязи
коня.
Поль ничего не знал о всех этих разговорах и конфликтах. Ему было
непонятно, что кто-то может испытывать ко мне личную антипатию. Во многих
случаях мы предпочитали полагаться на собственные силы и в одиночку вели
свои бои, упоминая о них лишь мимоходом.
Совсем иными были мои отношения с Артуром. Он был высокого роста,
жизнерадостен, обладал проницательным взглядом и отлично умел слушать
собеседника. Внешностью он напоминал моего отца, да и в характере у них было
много общего. Оба считали, что нужно предоставлять мне свободу действий, но
быть начеку, чтобы в минуту опасности самим взять вожжи в руки.
Сейчас Артур жил на то, что выигрывал на скачках, однако в прошлом он
плавал на парусных судах, был стрелком в годы мировой войны и возил в своем
дилижансе постояльцев гостиницы в Уоллоби-крик - местечке, находившемся в
двадцати трех милях от Мельбурна, где мы с ним и познакомились. Я снимал
комнату в той же гостинице, когда служил клерком в Управлении округа, и он
решил взять на себя роль моего опекуна. Он был намного старше меня, не
женат, но готовился сделать этот шаг в ближайшем будущем. Он снимал комнату
на Кинг-стрит и столовался в разных кафе. Иногда я сопровождал его, мы оба любили поболтать, сидя за столиком. Артур стал
знатоком по части кафе и неустанно искал такие, где можно было бы поесть
дешево и вкусно. Он был убежден, что на хороший обед можно рассчитывать лишь
в новом кафе в первые две недели после открытия, - дальше было уже не то.
Нередко при встрече он первым долгом радостно сообщал: "На
Элизабет-стрит открылось кафе, где порция индейки стоит шиллинг девять
пенсов. Пошли!"
Несколько дней он был в восторге от кафе, но затем настроение его
портилось, и он заявлял мне, что не может понять, почему индейка считается
деликатесом.
В дни, когда не было скачек, он сидел за столом в своей комнате и
изучал отчеты о скачках. Он не верил ни в какие "системы", считая, что они
только путают, поскольку никак невозможно учесть коварство жокеев и
владельцев лошадей. "Прежде всего надо узнать, что представляют собой люди,
в чьих руках находится лошадь. Поскольку все они жулики - выяснить это яв
трудно. Затем надо пораскинуть мозгами и определить, когда именно им будет
выгоднее всего, чтобы лошадь их выиграла".
Он тщательно изучал карьеру лошадей, обладавших отличными данными и тем
не менее постоянно проигрывавших скачки. Артур пытался предугадать день,
когда хозяин лошади решит пустить ее в полную силу. Тут-то он и начинал
ставить на нее. Когда лошадь приходила первой, выдача обыкновенно была
высока, и Артур умудрялся жить на выигранные деньги.
Как все игроки, он находился в состоянии постоянного нервного
напряжения, тем более тягостного, что у него не было какой-либо серьезной
цели в жизни. Он хотел бы иметь любимую женщину, на которую мог бы
положиться, ради которой стоило бы работать. По природе своей он вовсе не
был игроком, но из-за полученных на войне ранений он не был в состоянии
работать по-настоящему (потребовался кусок его собственного ребра, чтобы
заткнуть отверстие, проделанное в черепе шрапнелью, и, судя по некоторым
признакам, угроза паралича до сих пор висела над ним).
Он говорил, что собирается бросить играть.
- Это занятие для простаков, - как-то сказал он мне. - Смотри, не
попадись на эту удочку.
Однажды, сильно проигравшись, он сказал:
- Когда просадишь на скачках столько денег, просто невозможно сидеть
дома. Идешь на улицу, не знаешь, чем же, черт возьми, заняться. Единственно,
что может рассеять тоску в таком случае, - это если женщина признается, что
любит тебя. Тогда настроение исправляется моментально.
Так началась его дружба с Флори Берч - официанткой в привокзальном
кафе, где обеды были лучше, чем в других местах. Флори была пышная шатенка,
с румяным лицом, свидетельствовавшим о том, что она выросла в деревне. Дочь
фермера, она умела доить коров, сбивать масло, варить вкусные обеды и, по
моему глубокому убеждению, была способна держать любого мужа под башмаком.
Артур влюбился в нее помимо своей воли. Как-то вечером, когда мы вышли
из кафе, где Артур условился с ней о свидании, он сказал мне:
- Она мне в душу влезла, просто не знаю, что и делать. Ведь она совсем
деревня, Алан. На расстоянии она мне нравится куда больше.
- Тогда не женись на ней, - посоветовал я.
- Чего проще, - возразил Артур. - Тебе легко сказать. Вроде как парни
на трибунах орут, надрываются, а брось им мяч - и оказывается, они его и
поддать как следует не умеют. Иной раз вечером пойдешь погулять по
набережной, и как пахнет на тебя морем, поглядишь на воду и подумаешь: "Вот
где твое место, балда ты этакий, - на море! Чтобы лежал ты на койке, а за
стенкою волны бы бились". Ведь вон оно море, прямо перед тобой, хоть рукой
пощупай. Тут-то и начинаешь раздумывать, что же, черт меня побери, я увидел
хорошего в Флори.
А потом... обнимешь ее, и все! И откуда у этих баб нежность такая
берется - в толк не возьму. С ними и сам размякнешь. И ведь знаешь же, что
говорить с ними, ну хоть бы так, как говорим мы с тобой, никогда не будешь.
А все равно ночь напролет мечешься без сна - думаешь о них. Все в голову
лезет - а вдруг она целуется сейчас с кем-нибудь.
Любовь Артура к Флори росла рывками, причем каждый рывок следовал
незамедлительно вслед за тем, как Флори обнаруживала еще какое-нибудь
замечательное свойство характера. Их взаимная привязанность развивалась отнюдь не на основе общих взглядов и склонностей - просто
откровения, следовавшие одно за другим, убеждали Артура, что женитьба на
Флори принесет ему счастье. В результате чувство его усилилось до такой
степени, что совладать с ним он просто не мог.
Флори же любила его глубоко и бескорыстно, хотя любовь и толкала ее
порой на проявление показной заботливости. "Не ешьте сегодня
котлет", - говорила она иной раз трагическим шепотом, раскладывая на столе ножи
и вилки.
Совет этот был явно излишен, хотя бы потому, что ни один человек в
здравом уме не станет есть в кафе котлеты, но после ее слов котлеты
приобретали в наших глазах вид более зловещий, чем явно несвежие блюда.
Однако Артур видел в этом предостережении признак особой заботливости Флори.
- Видишь, как она печется о нас, - заметил он мне, когда она ушла на
кухню; на его лице появилось довольное выражение - он-то понимал, что
означа
─Ёрьр