.  Голый
инстинкт... Что-то чувственное, ужасно чувственное.
     Он думает: "Вот ее лицо в страсти".
     Взгляд,  которым он окидывает Юлию, груб и откровенен, как насилие; она
выдерживает его, как покорная самка.
     Потом - нервная разрядка: она, рыдая, опускается на стул.
     Не  произнося ни  слова,  он  выходит из  комнаты.  Руки его  дрожат от
нервного напряжения.
     Он открывает ставни.
     Улица спокойна,  как обычно,  только в  окнах и  на  балконах -  группы
любопытных.
     Под  разбитыми фонарями,  пламя которых колеблется и  тухнет от  ветра,
прохаживаются полицейские.
     Служитель.  Сударь,  пришел привратник и с ним комиссар полиции:  будут
составлять протокол...


II

     17 февраля 1898 года.
     Дворец правосудия: суд присяжных, десятый день процесса Золя.
     Заседание прервано.
     Зал  набит  до  отказа.  Публика,  не  покидая мест,  переговаривается,
оживленно  жестикулируя.  Всюду  -  мундиры  военных,  золотые  аксельбанты,
нарядные платья дам.  Люди  указывают друг  другу на  знаменитости:  старших
офицеров  Генерального  штаба,   известных  актрис,   журналистов,  актеров,
депутатов.  Заслон  адвокатов в  черном отделяет всю  эту  пеструю толпу  от
возвышения,    где   стоит   судейский   стол,   над   которым   возвышается
мелодраматическое распятие работы Бонна {Прим. стр. 192}.
     Воздух  едкий,  удушливый;  временами стремительная волна  симпатии или
ненависти прорезает и сотрясает его, как сильный электрический ток.
     В   первых   рядах   кресел  группа  настороженных  людей,   беседующих
вполголоса:  Арбару,  Баруа,  Брэй-Зежер,  Крестэй д'Аллиз, Вольдсмут; среди
мужчин - загадочный силуэт Юлии.
     Три часа.
     Сильное движение распространяется от дверей и  охватывает толпу.  Поток
вновь прибывших с трудом просачивается в зал; студенты в беретах, адвокаты в
мантиях  взбираются на  высокие  перила,  отделяющие судей  и  присяжных  от
публики, устраиваются на выступах, на подоконниках.
     Люс   настойчиво  проталкивается  сквозь   шумную  толпу,   провожаемый
враждебным ропотом;  наконец он  достигает места,  которое Баруа  занял  ему
возле себя.
     Люс (тихо,  Баруа).  Я оттуда...  предстоит бой.  Большинство присяжных
склоняется к оправданию Золя.  В Генеральном штабе отдают себе в этом отчет,
они сильно Встревожены... Они попытаются нанести удар, сегодня или завтра.
     Внезапно наступает тишина, но она длится недолго: входит суд.
     Амфитеатр заполняется:  появляются судьи  в  красных мантиях;  сохраняя
торжественную серьезность муниципального шествия, попарно входят присяжные.
     На скамью обвиняемых, рядом с издателем "Орор", усаживаемся Эмиль Золя;
позади  них,  окруженные  секретарями,  защитники:  Лабори,  Альбер  и  Жорж
Клемансо.
     Глухой гул сотрясает зал.
     Золя  и  Лабори  поворачиваются направо,  откуда раздается свист.  Золя
сидит,  положив обе руки на набалдашник трости, поджав ноги; его морщинистое
лицо,  неуловимо напоминающее мордочку ежа,  озабочено;  при каждом движении
головы  стекла пенсне поблескивают,  обостряя живость взгляда.  Он  медленно
обводит глазами всю эту ненавидящую его толпу,  и взор его,  словно отдыхая,
на мгновение задерживается на группе сотрудников "Сеятеля".
     В  главном  проходе  показывается человек  в  мундире.  Слышится шепот:
"Пелье... Пелье..."
     Твердым  шагом  генерал  направляется к  свидетельскому месту  и  резко
останавливается.
     Баруа (Люсу). Вот... Они бросили в атаку Пелье!
     Волнение  в  зале  достигает такой  степени,  что  генерал  нетерпеливо
оборачивается  и   окидывает   толпу   взглядом;   его   воинственное  лицо,
аристократическая осанка,  неумолимая  властность  всего  облика  заставляют
людей замолчать, впрочем ненадолго.
     Председатель,  толстый  человек  с  круглым бритым  лицом,  обрамленным
бакенбардами,  на  котором выделяются тонкие и  сжатые губы,  делает гневное
движение; но он не в силах водворить тишину.
     В шуме,  который мало-помалу стихает,  раздается четкий голос генерала;
можно различить отдельные слова:
     "...  Неукоснительно следуя закону...  дело Дрейфуса... Прошу слова" [В
дальнейшем  судебное  разбирательство  воспроизводится по  стенографическому
отчету   10-го   судебного   заседания.    См.    "Процесс   Золя".   Полный
стенографический отчет.  Париж,  1898 год.  Том  II.  стр.  118-125 -  Прим.
автора].
     Голоса. Тише, тише.
     Генерал де Пелье.  Я употреблю слова, которые любит повторять полковник
Анри: "Вы хотите знать правду? Хорошо!"
     Его  металлический голос  вызывающе звенит в  обширном зале,  застывшем
наконец в молчании.
     Во  время  интерпелляции Кастлена произошел факт,  на  который  я  хочу
обратить внимание.  В  военном министерстве -  заметьте,  я не говорю о деле
Дрейфуса -  имелось неопровержимое доказательство виновности Дрейфуса! И это
неопровержимое доказательство я видел!
     Он  поворачивается к  присяжным,  затем  к  защите,  затем  к  публике.
Вызывающая улыбка появляется на его суровом, как у фехтовальщика, лице.
     Во время этой интерпелляции военным министерством была получена бумага,
происхождение которой неоспоримо;  вот  что  в  ней  было  написано:  "Будет
интерпелляция по  делу  Дрейфуса.  Ни  в  коем  случае не  говорите о  наших
отношениях с этим евреем".  И бумага эта подписана,  господа!  Она подписана
неизвестным именем, но к ней приложена визитная карточка, на обороте которой
сделана пометка о каком-то незначительном свидании; пометка подписана тем же
условным   именем,   которым   подписана   бумага,   а   визитная   карточка
принадлежит...
     Короткая пауза.
     Публика вздрагивает,  потом замирает, затаив дыхание, глядя попеременно
то на судей,  то на свидетеля,  то на Золя, у которого вырывается негодующий
жест,  то на присяжных:  они с облегчением вздыхают, и на их заурядных лицах
появляется удовлетворенное выражение.
     Генерал де  Пелье  (его  торжествующий голос  звучит  как  труба.)  Как
видите,   господа,   окольными  путями  добивались  пересмотра  процесса;  я
рассказал вам об этом факте и  подтверждаю его истинность своей честью.  И я
призываю генерала де  Буадефра подтвердить мое  показание.  Вот что я  хотел
сказать!
     Публика долго и шумно стучит ногами, гремят аплодисменты.
     Люс,  очень бледный, сидит скрестив руки на груди; его массивная голова
слегка опущена,  глаза печально устремлены на судей. Его друзья обмениваются
негодующими взглядами;  они возмущены, но скованы и сражены этим неожиданным
ударом, которого ничто не предвещало
     Брэй-Зежер (вполголоса). Это фальшивка!
     Баруа (с резким движением).  Черт побери!  (Указывает пальцем на группу
затянутых в  доломаны офицеров,  которые,  подняв руки  в  белых  перчатках,
неистово аплодируют.) Но попробуй убедить их в этом!
     Лабори выпрямляется во весь свой богатырский рост, подставляя под удары
грудь борца.  Не  слышно,  что он говорит.  Кажется,  будто он ударяет своим
низким лбом о  стену.  Его  рот  широко раскрыт.  Неистово жестикулируя,  он
обращается к председателю, который, как видно, хочет помешать ему говорить.
     Наконец,   когда   становится  тише,   можно   различить  резкий  голос
председателя, прерывающего Лабори.
     Председатель.  Но,  господин  Лабори...  Лабори  (вне  себя).  Господин
председатель...  Председатель (высокомерно). Свидетель высказался У вас есть
к нему вопросы?
     Лабори. Разрешите, господин председатель, здесь...
     Металлический голос генерала де  Пелье -  резкий,  как  удар хлыста,  -
покрывает их спор.
     Генерал де Пелье. Я прошу вызвать генерала де Буадефра!
     Лабори   (громовым  голосом,   который   заставляет  всех   замолчать).
Происшедший здесь сегодня инцидент настолько серьезен, что я от имени защиты
вынужден настоятельно просить слова  не  столько для  того,  чтобы  ответить
генералу де Пелье,  -  ибо,  собственно, нельзя отвечать на бездоказательные
утверждения,   -   но  прежде  всего  для  того,  чтобы  немедленно  сделать
необходимые выводы,  имеющие  отношение  к  процессу  и  вытекающие из  слов
генерала де Пелье.  Прошу разрешения,  господин председатель, сказать только
два слова.
     Председатель (резко). Только два слова...
     Лабори. Только два слова.
     Председатель. Вы хотите задать вопрос?
     Лабори  (с  возмущением).   Как  я  могу  задавать  вопросы,  когда  мы
столкнулись с  совершенно  новым  фактом,  который  был  введен  в  судебное
разбирательство. Впрочем, у меня есть один вопрос, и я его скоро задам.
     Генерал де Пелье.  Это вы ввели новый факт в  судебное разбирательство,
когда  огласили обвинительное заключение,  прочитанное майором  д'Ормшевилем
при закрытых дверях.
     Лабори (торжествующе). Продолжайте, продолжайте!
     Генерал Гонс {Прим. стр. 196}. Прошу слова.
     Председатель. Минуту, генерал.
     Лабори.   Я   хочу  сказать  лишь  одно.   Только  что  было  выслушано
свидетельское показание  чрезвычайной важности:  в  этом  мы  все  сходимся.
Генерал де Пелье не говорил о деле Дрейфуса, он сообщил о факте, происшедшем
позднее;  недопустимо,  чтобы факт этот не  был обсужден либо здесь,  либо в
каком-нибудь другом суде.  После всего этого не  может быть  и  речи о  том,
чтобы  ограничить рамки  судебного разбирательства.  Разрешите,  генерал,  в
самой  почтительной форме разъяснить вам,  что  ни  один  документ не  имеет
никакой ценности и  не может служить юридическим доказательством до тех пор,
пока он  не  обсужден двумя сторонами.  Разрешите мне добавить,  что в  деле
Дрейфуса,  которое -  что бы ни говорили и  ни делали -  приобретает размеры
государственного дела,  существуют два документа или,  точнее,  два досье, в
равной степени важных,  ибо  они  секретны;  одно  секретное досье послужило
орудием для осуждения Дрейфуса в тысяча девятьсот девяносто четвертом году -
без  прений сторон,  без дискуссии,  без защиты;  другое секретное досье уже
несколько  недель  позволяет  людям  выступать  здесь  лишь  с  голословными
утверждениями, а не с доказательствами.
     Пауза.
     Kак бы я ни уважал слово солдата, на которое ссылался генерал де Пелье,
я не могу придавать ни малейшего значения этому документу.
     Бешеный  вопль  негодования  прокатывается  по   залу;   оскорбительные
насмешки раздаются по адресу адвоката.
     Лабори (выдерживая эту бурю, громко и неумолимо произносит, отчеканивая
слова).  До тех пор,  пока мы не ознакомимся с  этим документом,  пока мы не
обсудим его,  пока он  не  станет достоянием гласности,  он  ничего не будет
стоить!  И  я  заявляю это во  имя вечного права,  во  имя принципов,  перед
которыми  преклоняется  весь  мир  с  самых  давних  времен,   с  зарождения
цивилизации!
     Колебание  в   публике.   Все   в   нерешимости.   Слышны   восклицания
"Правильно!.. "
     (Спокойнее.) Итак,  я подхожу к вопросу,  теперь столь бесспорному, что
моя уверенность неуклонно растет. Меня в этом процессе тревожит только одно:
постоянная неясность,  которая с каждым днем усиливается,  всеобщая тревога,
поддерживаемая искусственным туманом,  который с каждым днем густеет,  -  не
скажу,  из-за  лжи,  но из-за недомолвок.  Виновен Дрейфус или нет,  виновен
Эстергази {Прим.  стр.  197} или нет -  вопросы эти, несомненно, имеют самое
важное значение.  У всех нас -  у генерала де Пелье,  у военного министра, у
генерала Гонса,  у  меня -  могут быть свои убеждения на сей счет,  и каждый
будет  упорно настаивать на  своем,  пока  не  будет внесена полная ясность,
раскрыта истина. Но необходимо помешать тому, чтобы волнение в стране росло,
чтобы оно без конца продолжалось.  И  вот теперь мы  можем добиться ясности,
хотя бы частичной ясности:  ни закрытые заседания, ни решение суда присяжных
не  помешают нам в  этом...  (Громким голосом.)  Ведь,  что бы ни произошло,
пересмотр процесса Дрейфуса неизбежен!
     Яростные протесты. Раздаются выкрики: "Нет! Нет! Родина прежде всего".
     Лабори вскакивает и  стоит лицом к  публике.  Его  взгляд презрителен и
суров. Крепкий массивный кулак обрушивается на лежащие перед ним папки...
     (Толпе.)  Ваши протесты лишний раз  показывают,  что  вы  не  понимаете
важности  этого  заседания с  точки  зрения  вечных  принципов цивилизации и
гуманности.
     Шум.
     Одиночные громкие аплодисменты. Лабори отворачивается и, скрестив руки,
ждет, пока восстановится тишина.
     (Продолжая.) Если Дрейфус виновен и слова этих генералов, в искренности
которых я  не  сомневаюсь,  обоснованны,  если они  справедливы фактически и
юридически,  то  они  послужат доказательством в  судебном разбирательстве с
участием двух сторон.  Если же,  напротив,  генералы ошибаются,  - ну что ж,
тогда другие докажут свою правоту.  И когда будет достигнута полная ясность,
когда мрак рассеется,  быть может окажутся во Франции один или два виновных,
которым придется ответить за все зло.  И  где бы они ни находились -  по эту
или по  ту сторону,  -  о  них узнают и  их заклеймят!  А  потом мы спокойно
вернемся к своим мирным или военным занятиям,  генерал; ибо, когда генералы,
уполномоченные  говорить  от  имени  армии,   находящейся  под  их  началом,
свидетельствуют в суде, война в это время никого не пугает; и угрозой войны,
которая отнюдь не  близка,  что бы ни говорили,  присяжных не запугаешь,  не
правда ли?  Я кончу одним вопросом. Вы видите, господин председатель, у меня
была определенная цель,  и  я  благодарю вас за то,  что вы предоставили мне
слово;  я отдаю должное вашей доброжелательности,  вашей любезности,  вашему
пониманию серьезности создавшегося положения.
     Вот  мой  вопрос,   господин  председатель:  "Пусть  генерал  де  Пелье
объяснится без оговорок и предъявит суду документ, о котором он упомянул!"
     Публика  застывает  в  тревожном  ожидании.  Среди  присяжных возникает
волнение; их глаза устремлены на генерала де Пелье.
     Короткое молчание.
     Председатель. Генерал Гонс, имеете ли вы что-нибудь сказать?
     Генерал Гонс встает и  подходит к  генералу де Пелье,  тот уступает ему
место.
     У  Гонса озабоченное лицо,  тусклый,  но  вызывающий взгляд;  голос его
кажется странно вялым в сравнении с голосами генерала де Пелье и Лабори.
     Генерал Гонс. Господин председатель, я полностью подтверждаю показание,
только что  сделанное генералом де  Пелье.  Генерал де  Пелье первым решился
высказаться,  и  хорошо сделал;  я  бы  так же  поступил на и  о  месте,  во
избежание какой бы  то  ни  было неясности.  Армия не боится истины,  она не
боится ради спасения своей чести сказать, где правда!
     Лабори  одобрительно  качает  головой,   словно  верит  в   искренность
генерала. Аплодисменты.
     (Горестно.)  Но  необходима осторожность,  и  я  не  думаю,  что  можно
публично  оглашать  здесь  некоторые  документы,   хотя  они   действительно
существуют и совершенно достоверны.
     Эта  неожиданная  оговорка  рождает  смутное  беспокойство  в   публике
Слышится неодобрительный ропот. Но большинство еще колеблется в ожидании.
     Клемансо неторопливо встает.
     Клемансо. Господин председатель, прошу слова.
     Но  генерал  де  Пелье  подскочил  к  перилам  свидетельского  места  и
судорожно ухватился за них; его резкий голос покрывает шум
     Генерал де Пелье. Господа, я хочу добавить несколько слов.
     Председатель  жестом   разрешает  генералу  говорить.   Клемансо  снова
садится.
     Господин Лабори только что  говорил о  пересмотре дела,  основываясь на
том,  что  секретный документ  был  будто  бы  предъявлен военному суду.  Но
доказательств этому нет...
     На  этот раз  довод настолько неудачен -  особенно после взволновавшего
всех появления в суде адвоката Саля {Прим.  стр. 199}, которому председатель
не  дал договорить до конца,  и  после ясного показания Деманжа {Прим.  стр.
199},  -  что аудитория не решается больше поддерживать генерала и  поощряет
своим нерешительным молчанием громкие протесты сторонников Дрейфуса.
     Генерал де Пелье, удивленный таким приемом, останавливается.
     Я не знаю...
     Насмешливые выкрики прерывают его.
     Он круто поворачивается к  публике,  видно его честное лицо с  твердыми
чертами  и  открытый,  высокомерный взгляд  глубоко  сидящих  глаз,  которые
привыкли к иным горизонтам.
     Непреклонным голосом, голосом офицера, который может мгновенно усмирить
солдатский бунт, он хлещет по улыбающимся лицам.
     Я прошу, чтобы меня не прерывали глупым смехом.
     Несколько  мгновений  он  стоит  неподвижно;  под  его  взглядом  толпа
замолкает.
     Потом спокойно поворачивается к судьям.
     Я не знаю, с достаточным ли вниманием были выслушаны недавние показания
полковника Анри.  Он  заявил,  что  полковник Сандерр передал ему  секретное
досье,  что это секретное досье было запечатано до заседания военного суда и
с  тех  пор  никогда  не  вскрывалось.  Я  прошу  присяжных обратить на  это
внимание.  Что  касается пересмотра дела Дрейфуса на  этой основе,  то  ведь
нужны доказательства...
     Председатель. Не нам заниматься этим пересмотром. Да и не здесь.
     Генерал де Пелье. Но здесь только об этом и говорят...
     Председатель.  Я  знаю.  Но  как вам известно,  суд присяжных не вправе
заниматься этим.
     Генерал де Пелье. Я подчиняюсь, подчиняюсь. Я кончил.
     Председатель (обращаясь к  генералу Гонсу).  Вы больше ничего не хотите
сказать, генерал?
     Генерал Гонс. Нет, господин председатель.
     Генерал де  Пелье.  Я  прошу пригласить генерала де Буадефра,  чтобы он
подтвердил мои слова.
     Председатель. Быть может, вы передадите ему, чтобы он явился завтра?
     Генерал ничего не отвечает;  полуобернувшись к  залу,  он бросает через
плечо несколько слов адъютанту,  как человек,  который в  любую минуту может
заставить себе служить.
     Генерал де  Пелье.  Майор  Дюкассе!  Пожалуйста,  возьмите автомобиль и
тотчас же поезжайте за генералом де Буадефром.
     Он - само олицетворение армии. Его непреклонность внушает уважение всем
- противникам, судьям; укрощенная толпа воет от радости, как собака, которую
ударил любимый хозяин.
     Клемансо (вставая). Господин председатель, я хотел бы сказать несколько
слов в ответ на замечания генерала де Пелье.
     Он  останавливается:  генерал  снова  прерывает  его.  Клемансо  стоит,
выпрямившись;  быстрым и чуть ироническим взглядом,  оживляющим его плоское,
восточного склада лицо, он следит за короткой перепалкой, происходящей между
Лабори и  генералом де  Пелье по  поводу оглашения обвинительного акта  1894
года.
     Кажется,  будто Лабори, задрапированный в мантию и воздевающий руки так
высоко, что становятся видны рукава его сорочки, посылает кому-то проклятия.
     Лабори.  Генерал  де  Пелье  распорядился пригласить сюда  генерала  де
Буадефра: он прав! Но - да будет всем известно, - не пройдет и сорока восьми
часов,  как мои слова пророчески сбудутся:  ни речами генерала де Пелье,  ни
речами  генерала де  Буадефра уже  не  остановить судебного разбирательства,
никакие речи не могут придать цену этим секретным документам. Надо или вовсе
не упоминать о документах,  или предъявлять их; вот почему я говорю генералу
де Пелье: "Принесите эти документы или больше не упоминайте о них".
     Клемансо медленно поднимает руку.
     Клемансо. Господин председатель, имею честь просить слова...
     Его скромная уверенность импонирует,  выгодно отличаясь от высокомерной
запальчивости его собрата.
     Клемансо.  Генерал де  Пелье  сказал нам,  что  во  время интерпелляции
Кастлена уже имелись неоспоримые доказательства...  Стало быть,  раньше были
только спорные доказательства?
     Короткая пауза.
     Он сохраняет невозмутимый вид,  но тень усмешки таится в его вздернутых
к вискам глазах.
     Золя,   который   по-прежнему  сидит,   опершись  на   трость,   слегка
поворачивает голову: на его губах мимолетная улыбка