о с самого начала? Не укрываясь  больше,
он долго и пристально смотрел ей в глаза. Если  кто-то  и  был  способен
понять, что он чувствует, теряя фотографии Дастина,  то  этим  человеком
могла быть только она, только Кармен. В конце-то концов, ведь она - мать
Дастина.
 
ГЛАВА 2 
 
УБЫТКИ 
 
   Миа напечатала это черное угловатое слово на верхнем  крае  страницы.
По просьбе Криса она составила скорбный список всего, что сгорело вместе
с его домом, всего, что он потерял. Однако заголовок почему-то рассмешил
ее - независимо от того, что ей предстояло напечатать под ним.
   Машинисткой она была неумелой и еле-еле справлялась с  работой  двумя
пальцами, хотя и несколько поднаторела в  этом  занятии  за  те  полтора
месяца, что успела проработать у Криса в офисе. Однако он  не  жаловался
на недостатки в ее работе, хотя их было немало. Да и она, предложив свои
услуги в качестве секретарши, честно призналась, что не может  считаться
в этом деле специалистом. Она сказала, что ей двадцать восемь  лет,  что
она  профессиональный  художник  и  не  умеет  ничего,  кроме  ухода  за
больными. Она ухаживала в течение многих лет за тяжело больной матерью.
   Он принял ее на работу так же охотно, как если бы она предъявила  ему
диплом с отличием об окончании школы секретарш. Миа  скоро  поняла,  что
Крису во всем свойственен этот легкий  неторопливый  стиль.  Создавалось
впечатление, что его трудно вывести из равновесия - словно он уже ничего
и не ждет от жизни. Вот, к примеру, когда она пришла к  нему  наниматься
на работу, он уже был готов к тому, что она окажется без квалификации.
   И, однако, именно она обнаружила эти бумаги. Еще в первые  дни  своей
работы, убирая роскошно отделанный дубовыми  панелями  кабинет  прежнего
мэра, она нащупала засунутые за подлокотник кресла  сшитые  в  тоненькую
тетрадку листки. На них  ничего  не  было  написано,  но  по  тому,  как
тщательно  они  были  спрятаны  и  старательно  завернуты  в  три   слоя
оберточной бумаги, Миа поняла, что  лучше  отдать  их  Крису  сразу,  не
читая.
   Крис уселся на край своего стола, сорвал обертку и разгладил листки у
себя на колене. Она хорошо помнит, как по мере чтения краска исчезала  с
его обычно невозмутимою лица.
   - Боже мой. - Он поднял на нее взгляд, и Миа заметила в  его  голубых
глазах огонек гнева. - Он спекулировал нашей водой, - продолжал он. - Он
продал нашу воду для застройки той стороны Бурого Каньона. Ты  можешь  в
это поверить? В городе, погибающем от засухи! Где жители собирают воду в
сортирах в пластиковые баки, лишь бы иметь  ее  хоть  на  пару  галлонов
больше дневной нормы! И он продает эту проклятую воду своре  оборотистых
деляг! Чего же тут удивляться, что городской резервуар почти пуст.
   Миа знала, что Крис родился и вырос в Долине Розы, помнит этот  город
совсем маленьким и сонным, и городские  неприятности  досаждают  ему  не
меньше собственных. Он не раз громогласно удивлялся по поводу  того,  на
какие  это  деньги  почивший  в  бозе  Джордж  Хит  приобрел   роскошный
"мерседес" и яхту. Или личный самолет для полетов в Сакраменто,  где  он
встречался  с  другими  государственными  мужами  и  обсуждал  проблемы,
возникающие в связи с засухой. По иронии судьбы купленный им  на  деньги
от спекуляции водой самолет и послужил причиной его гибели.
   Миа печатала последний пункт списка убытков, который Крис  приготовил
для страховой конторы, и в  этот  момент  отворилась  входная  дверь.  В
приемную вошел незнакомый  мужчина,  и  следом  за  ним  ворвался  сухой
раскаленный вихрь, прилетевший с  безжизненных  скал  хребта  Св.  Анны.
Ветер зашелестел стопкой бумаг на столе. Верхний лист вспорхнул в потоке
теплого воздуха, на мгновение  замер  и  опустился  на  пол.  Незнакомец
легким движением поднял его.
   - Извините. - Он положил лист на место. Губы его дрогнули от  улыбки.
Он был одет в яркую гавайскую  рубашку,  коричневые  брюки  и  теннисные
туфли на босу ногу. Он выглядел так, словно только что вышел из  душа  и
тщательно побрился. Мне показалось, будто она чувствует даже запах мыла.
   Взгляд посетителя скользнул по дешевым  ореховым  обоям  и  потертому
бурому ковру на полу.
   - Это офис Криса Гарретта? - Он взглянул на нее, вернее - сквозь нее,
- и она  была  потрясена  идеальной  симметрией  его  лица,  формой  его
подбородка,  носа,  очертанием  скул.  Глубоко  посаженные  синие  глаза
казались неестественно темными, но в глубине  их  можно  было  различить
блеск - что-то светилось в них.
   - Да, - отвечала она.
   -  Я  мог  бы  его  увидеть?  -  и  снова  полуулыбка.  Он  наверняка
репетировал ее перед зеркалом Свернутой  в  трубку  картой,  которую  он
держал в руке, посетитель взмахнул в направлении кабинета Криса. -  Меня
зовут Джефф Кабрио. Он не знаком со мною.
   Она завороженно разглядывала его, представляя, как под  ее  руками  в
куске глины воплощаются удивительно правильные линии его лица. С  трудом
ей удалось перевести взгляд на коробку интеркома. Миа  нажала  кнопку  и
вызвала Криса По его изумленному тону  было  ясно,  что  он  не  ожидает
никаких визитеров. За то время, пока Миа  работала  его  секретаршей,  к
нему пришло всего несколько человек - в том числе группа  школьников,  с
которыми Крис занимался бейсболом Они пытались  убедить  новоиспеченного
мэра "бросить эту дурацкую работу и вернуться преподавать в  их  школу".
Крис совершенно серьезно отвечал им, что и сам бы рад так поступить,  да
только нынче он, к сожалению, несет ответственность за всю Долину  Розы,
а не за одну бейсбольную  команду  городской  школы,  поэтому  не  может
просто взять и все бросить.
   Миа отключила интерком и сообщила  Джеффу  Кабрио,  что  Крис  сейчас
выйдет  Он  уселся,  расправив  на  коленях  свою  карту.  Пока   он   в
задумчивости водил по бумаге  пальцем,  Миа  потихоньку  положила  перед
собой  чистый  лист  и  стала  делать  набросок   его   лица.   Украдкой
разглядывала его и снова принималась рисовать. Через какое-то время  она
поняла, что Джефф сосредоточился на карте и не замечает  ее.  Миа  стала
действовать смелее.
   Он был именно тем, что Глен называл "искушением"  для  художника,  то
есть чем-то таким, что не  может  оставить  художника  равнодушным,  что
создано  для  того,  чтобы  быть  воспроизведенным,  неважно,  будет  то
живопись, фотография или скульптура Миа была студенткой в группе у Глена
задолго до того, как они стали любовниками, и он научил  ее  выделять  в
толпе такие лица.
   - Это совсем не обязательно должно быть классически правильное  лицо,
- повторял он со своим едва  уловимым  лондонским  акцентом,  -  но  это
должно  быть  лицо,  которое  способно  привнести  в  свое  скульптурное
воплощение некий элемент драмы.
   Хотела бы Миа, чтобы Глен  увидел  Джеффа  Кабрио.  Ему  пришлось  бы
основательно поработать над собой, чтобы  не  дать  волю  эмоциям  и  не
пуститься  в  рассуждения  о  том,  каким  образом  различные  планы   в
изображении его лица, рук и плеч  изменяют  очертания  всего  остального
тела. Он для этого слишком  хорошо  воспитан,  но  не  настолько,  чтобы
запретить себе в упор разглядывать свое "искушение". Он уже неоднократно
имел  неприятности  из-за  того,  что  людям  не  нравилась  его  манера
бесцеремонно разглядывать их бицепсы, бедра или ягодицы.
   Про Миа Глен говорил,  что  у  нее  искушением  для  художника  может
служить лишь тело, но никак не лицо.
   - У тебя слишком толстые щеки и пухлые губки, - объяснял он. Она  же,
в то время была настолько уверена в его любви, что  ей  и  в  голову  не
пришло обижаться на эти слова. -  Но  твое  тело,  Солнышко,  твое  тело
искушает своей целомудренной простотой.
   Ей тогда было всего двадцать четыре года; она родилась  и  выросла  в
Южной Калифорнии, и город еще не наложил на нее свой отпечаток. Кожа  ее
была на удивление бледной. Нежные шелковистые пшеничного цвета волосы не
выносили солнечных лучей, и она никогда не загорала. Она  была  хрупкой,
настолько хрупкой, что сквозь кожу  просвечивала  каждая  жилка,  каждый
мускул ее тела. А сильной она была не от занятий скейтингом или в  клубе
здоровья. Мышцы ее развились за те долгие годы, когда она  ухаживала  за
матерью, кормила ее, переодевала, купала в ванной.
   И вот теперь Глен был  страшно  заинтересован  тем,  как  играет  под
тонкой кожей ее икроножная мышца, как мнут глину ее нежные  пальчики,  и
она превратилась для  него  в  искушение.  Еще  тогда,  в  далекие  годы
ученичества он сказал, что она необыкновенно талантлива.
   - Это действительно необыкновенно, - повторял он, глядя, как она едва
улыбается чему-то, целиком уйдя в  работу.  И  в  душе  его  зарождалось
глубокое чувство.
   Глен был ее учителем в течение десяти лет и все это  время  вел  себя
достойно. Он не хотел нарушать приличий.
   - Ты - моя студентка, - обезоруживающе говорил он, - и пока это  так,
я должен держать свои чувства в узде.
   После церемонии окончания школы он подошел  к  ней  и,  наклонившись,
прошептал в ухо:
   - Я хотел  бы  пригласить  тебя  пообедать  в  какое-нибудь  шикарное
местечко. Я собираюсь лепить тебя. И я хочу любить тебя.
   - С этой же целью? - спросила она.
   - С этой же целью.
   Его желание лепить ее лишь слегка смутило ее чувства,  но  Миа  и  не
сомневалась, что он собирается лепить ее обнаженной. За годы обучения ей
не раз приходилось работать с обнаженной натурой. Однако она никогда  не
представляла себя, так сказать, по другую сторону глины.
   Стоя в потоках солнечного света, заливавших его  студию,  Миа  начала
раздеваться. Хотя ей никогда не приходилось раздеваться перед  мужчиной,
она была настолько  уверена  в  его  порядочности,  что  и  не  подумала
волноваться, а ее улыбка оставалась такой же  безмятежной.  Он  звал  ее
Солнышком за эту неизменную  улыбку  и  добродушие,  не  оставлявшие  ее
несмотря на тяжелые переживания из-за болезни матери.  Он  ходил  вокруг
нее, любуясь, как  она  расстегивает  блузку,  как  спускает  по  бедрам
длинную нижнюю юбку, оставляя ее  лежать  в  солнечном  пятне  на  полу.
Наконец она сняла нижнее белье, часики и серебряную цепочку, доставшуюся
ей от бабушки, и ее тело засверкало юной чистотой в солнечных лучах,  от
которых сам воздух мастерской начинал  казаться  расплавленным  золотом.
Она чувствовала себя ужасно храброй.
   - Ты в точности такая, как я  себе  тебя  представлял,  -  восхитился
Глен, не переставая кружить возле  нее,  и  его  собственная  золотистая
шевелюра сияла в солнечном блеске. - В точности то, на что  я  надеялся.
Ты ведь понимаешь, что я имею в виду.
   Она кивнула. Она недаром была талантливой ученицей.
   - Такая невинная нежность. Целомудренность. Ты просто  восхитительна,
Миа.
   Он платил ей за то, что она позировала ему. Миа брала  эти  деньги  с
большой неохотой Она слишком  нуждалась  в  них,  чтобы  позволить  себе
отказаться. И вот почти две недели она сидела в студии на широком диване
посреди горы раскиданных подушек, облаченная лишь  в  шляпу  с  широкими
полями, которую надел на нее Глен, и  в  длинную  узкую  ленту,  обвитую
вокруг шеи. Она восседала в углу дивана  -  одно  колено  поднято,  один
конец шарфа у нее в руке, другой же свисает между грудей.
   В итоге поза получилась  весьма  игривой,  вызывающей.  Ее  несколько
покоробила мысль о том, как легко она  позволила  кому-то  распоряжаться
своим телом. Это было началом двух весьма легкомысленных  лет  в  жизни.
Больше с ней такое уже никогда не повторится.
   Не сразу, а на второй или на третий день  ее  позирования  Миа  вдруг
поняла, что, сидя на диване, она стала ощущать совершенно новые чувства.
Низ живота стал вдруг наливаться кровью  и  казаться  ей  раскаленным  -
чувство столь непривычное и неуместное, что она  рассердилась  на  самое
себя. Ты - художница, он - художник  И  все  же  каждый  раз,  когда  он
прикасается к ней - поправляя подушки, подставляя одну  ей  под  колено,
другую под плечо, - она кляла себя  за  то,  что  ей  были  приятны  его
прикосновения.
   К концу первой недели она уже умышленно принимала не правильную  позу
в ожидании возбуждающих прикосновений его теплых уверенных рук.
   В какой-то момент ей показалось, что из-за слишком нежного сложения в
этой позе у нее слишком виден живот, и она попыталась втянуть его.  Глен
тут рассмеялся.
   - Нет, Солнышко, не надо. Все замечательно и так. Твое тело на первый
взгляд кажется таким сильным, что некоторая размягченность линий  только
придаст тебе необходимую нежность, уязвимость Понимаешь ли,  я  стараюсь
выразить все стороны твоей натуры: силу, чувствительность, жизнелюбие  и
нежность.
   И он прикоснулся к ней.
   - Ну-ка втяни его снова. Взгляни. Видишь?  Не  совсем  натурально.  А
теперь расслабь его. Вот так, правильно. Да,  просто  прекрасно.  -  Его
пальцы старались придать ее телу форму точно так, как если  бы  это  был
кусок глины, над которым он работал, и низ ее живота залила волна тепла,
поднявшаяся до бедер.
   Завершая работу над ее небольшой,  нежной  грудью,  он  сделал  соски
слегка приподнятыми, чтобы было как раз достаточно для "легкого намека".
Статуэтка пятнадцати дюймов высотой сделана из терракоты, а после отлита
в бронзе. Глен получил за нее первый приз на трех конкурсах.
   Миа всегда была мечтательницей, существовавшей большей частью в  мире
собственных грез. Оттого не было ничего удивительного, что за две недели
позирования она привыкла к  тому,  что  в  ее  мыслях  царит  Глен,  его
прикосновения, что она грезит об их предстоящей встрече с ним.
   При этом ее  слегка  удивляло  то,  что  Глена  ее  тело  по-прежнему
интересует лишь с профессиональной точки зрения, и он не делает  попыток
сближения. Он ни разу не прикоснулся к  ней,  если  этого  не  требовала
работа. Он ни разу не поцеловал ее. Он ни разу не  проявил  тех  горячих
чувств, о которых говорил  ей  несколькими  неделями  раньше.  Ей  стало
казаться, что для него она значит не более,  чем  платные  модели  в  их
школьной студии.
   - Солнышко, - обратился он к ней, когда  после  последнего  сеанса  у
него в мастерской она принялась одеваться, - я надеюсь, ты поняла, что я
ни в коем случае не хотел смешивать  то,  что  происходит  здесь,  -  он
кивнул на статуэтку, - и то, что происходит здесь, -  он  прикоснулся  к
своей груди. - Но скульптура уже закончена, и я хочу тебя  пригласить  -
провести со мною сегодняшнюю ночь.
   - Я бы очень хотела этого, Глен,  -  отвечала  Миа,  задохнувшись  от
радости, - но я не могу. Из-за мамы.
   - Можно подумать, ты к ней прикована, - недовольно нахмурился он.
   - Но ведь ты можешь прийти ко мне, - предложила  Миа.  -  Мама  будет
рада познакомиться с тобой, и мы вместе пообедаем, а потом ты останешься
на ночь, - она поколебалась, продолжая, -  я  устрою  так,  что  она  не
узнает.
   Они вместе готовили ужин в маленькой уютной кухоньке  дома,  где  Миа
родилась и выросла, и в какой-то момент она поймала  себя  на  том,  что
болтает без умолку. Ведь в последние годы у нее  было  не  так-то  много
возможностей выговориться.  Но  она  попыталась  вести  себя  как  можно
сдержаннее, чтобы Глен не ощущал неловкости.
   Она рассказала ему о своем отце, который погиб во Вьетнаме, и  о  тех
немногочисленных смутных воспоминаниях о нем, которые у нее  сохранились
Она рассказала ему про Лауру, какая она чудесная и как  она  только  что
поступила в колледж, когда у мамы обнаружили этот ужасный  рак,  и  что,
конечно, Миа вполне могла сама взять на себя заботу о маме,  не  вызывая
Лауру домой.
   - Ну так где же она сейчас? - попытался спросить Глен, и впервые  она
увидела в ею глазах вспышку гнева. - Где проводит  время  твоя  чудесная
сестра, пока ты сидела возле матери все эти годы?
   Но  Миа  предпочла  не  замечать  его  язвительности,  с   увлечением
продолжая повествование о своей жизни.
   Они пообедали вместе с матерью, которая  просидела  за  столом  целый
час, пока не пришлось вернуться в постель из-за ужасного приступа кашля,
приведшего в ужас Глена. И все же его тронуло  обаяние  ее  матери,  как
когда-то многих знавших ее мужчин, и вскоре ему уже не казалось столь уж
удивительным, что в свое время Лиз Таннер поражала окружавших изяществом
и тонкостью черт, а ее нежные белокурые локоны украшал голубой тюрбан. У
нее была по-прежнему милая живая улыбка. Она развлекала  Глен  забавными
историями из ее опыта учительницы начальной школы, и Миа была счастлива,
глядя, как хохочет Глен.
   Пока Миа помогала матери поудобнее лечь в постель, он  отправился  на
кухню мыть посуду.
   - Он замечательный, - прошептала Лиз Таннер, сжимая руку дочери. -  А
ты уже взрослая женщина. Не позволяй ему уйти теперь домой, если  хочешь
его, - и с одобрения своей матери Миа открыто и  просто  ввела  Глена  в
свою спальню, смущенно сообщив ему, что она до сих пор девственна.  Было
такое ощущение, что он знал об этом раньше, что он ничего другого  и  не
ожидал от двадцатичетырехлетней старой девы.  Во  всяком  случае  он  не
выказал удивления.
   - Чему же здесь удивляться, Солнышко? - успокоил он ее. -  Разве  все
эти годы ты могла распоряжаться собой так, как хотела?
   Он раздевал ее так, словно впервые видит ее тело  и  каждый  дюйм  ее
кожи приносит ему новое открытие. Она же так жаждала слиться с ним,  так
нетерпеливо ждала этого, что он усомнился:
   - А ты уверена, что ты девственница! В тебе же нет ни капли смущения.
   Он показался ей безупречным, восхитительным любовником. Миа ни минуты
не колебалась: да, это оно, это то, чего она ждала всю  жизнь  и  с  чем
готова остаться навечно. Но только почему-то это не  принесло  столь  же
полного удовлетворения Глену. Она удовлетворяла его,  но  не  настолько,
чтобы не обращать внимания на недостатки и убытки.
   Убытки. Миа взглянула на заголовок напечатанного ею списка,  а  затем
на набросок, сделанный только с Джеффа Кабрио. Она нарисовала  все,  что
смогла,  не  прося  его  повернуть  как  надо  голову   или   приподнять
подбородок. Потрудилась она на славу, но для хорошего изображения  этого
было явно недостаточно. Возможно, ей еще представится новый случай.
   - Вы, наверное, живете где-то поблизости? - спросила Миа посетителя.
   Он оторвал от карты  непонимающий  взгляд,  но  тут  же  встряхнулся,
увидав, что Крис выходит из дверей офиса. Мэр выглядел сегодня утром  не
лучшим образом. Миа знала, что ночь Крис  провел  на  диване  у  себя  в
кабинете. Он был одет, как и вчера, в голубую рубашку, потертые джинсы и
легкие сандалии.
   - Мистер Кабрио, не так ли? -  спросил  он,  приветственно  приподняв
руку.
   - Кристофер Гарретт! -  Пришелец  вскочил,  широко  улыбаясь,  и  Миа
поняла, что он старается  спародировать  репортеров  времен  бейсбольной
карьеры Криса. - Сочту за честь пожать вашу руку! Не могли бы вы уделить
мне пару минут?
   Миа проследила взглядом, как двое мужчин скрылись за дверью кабинета,
чувствуя, что с уходом Джеффа Кабрио даже сам  воздух  в  приемной  стал
иным - душным и неподвижным. Она опустила глаза на свой набросок и в тот
же  миг  увидела  убытки  и  потери.  Они  так  ясно  просматривались  в
удрученном выражении глаз, в крепко сжатых челюстях - во всех чертах его
лица. И ей захотелось узнать,  что  же  такое  он  видел  и  что  с  ним
произошло такое, что наложило на его лицо выражение боли и тревоги.
 
*** 
 
   Несомненно,  Джефф  Кабрио  принадлежал  к  той  породе  импозантных,
обаятельных людей, в присутствии которых  Крис  всегда  чувствовал  себя
смешным недотепой, хотя отнюдь не являлся таковым на самом деле.
   - Чем могу служить? - спросил он посетителя, сгребая  с  дивана  кучу
бумаг, чтобы освободить Джеффу место.
   -  Вчера  вечером  я  посмотрел  выпуск  новостей  -   отвечал   тот,
усаживаясь. - Я ничего не знал обо всем  этом,  -  и  он  обвел  глазами
захламленный кабинет, - про то, что вы занялись политикой. Н