изного
ребенка.
   - Ну, хорошо. Хоть это и не в моих  правилах,  но  я  дам  вам  кое-что
почитать. - Она открыла сумку и вынула пачку желтой бумаги с  машинописным
текстом. - Вот, - сказала она, протягивая ему листки.  Он  стоял,  заложив
руки за спину.
   - Да перестаньте ребячиться, мистер  Крейг,  -  резко  сказала  она.  -
Почитайте. Это о вас.
   - Терпеть не могу читать что-нибудь о себе.
   - Не лгите, мистер Крейг, - сказала она все так же резко.
   -  У  вас  оригинальный  способ  завоевывать  симпатии  тех,  кого   вы
собираетесь интервьюировать, мисс. - Однако он взял листы, подошел к окну,
к свету, - иначе ему пришлось  бы  надеть  очки.  -  Если  я  буду  делать
интервью для "Плейбоя", - сказала девушка, - то текст,  который  у  вас  в
руках, пойдет как вступление, а потом уже вопросы и ответы. "Но девицы  из
"Плейбоя" хотя бы причесываются перед визитом", - подумал он.
   - Не возражаете, если я налью себе еще кофе? - спросила она.
   - Пожалуйста.
   Послышалось тихое звяканье фарфора. Крейг начал читать.
   "Для широкой публики, - прочитал он, - слово "продюсер" означает обычно
нечто малоинтересное. В ее представлении типичный кинопродюсер - это  чаще
всего полный  джентльмен  еврейской  национальности  с  сигарой  в  зубах,
странным лексиконом и  неприятным  пристрастием  к  молоденьким  актрисам.
Некоторые   -   таких   незначительное   меньшинство   -   под    влиянием
романтически-идеализированного  образа  покойного  Ирвинга   Талберга   из
незаконченного   романа   Ф.Скотта   Фицджеральда    "Последний    магнат"
представляют его себе как необыкновенно  одаренную,  загадочную  личность,
этаким  великодушным  Свенгали  -   полумагом-полуполитиком,   удивительно
напоминающим  самого  Ф.Скотта  Фицджеральда  в  наиболее  привлекательные
моменты его жизни.
   Бытующий образ театрального продюсера  несколько  менее  красочен.  Его
реже представляют себе евреем иди вульгарным человеком, но он не  вызывает
и всеобщего восхищения. Если он добивается успеха,  то  ему  завидуют  как
счастливчику, который, случайно взяв в руки пьесу, валявшуюся  у  него  на
письменном столе, сначала рыщет в поисках чужих денег  для  финансирования
постановки, потом легко и свободно движется к славе и богатству, пользуясь
талантом актеров и художников, чью работу он чаще  всего  портит,  пытаясь
приспособиться к интересам бродвейского рынка.
   Как ни странно, в  родственной  сфере  искусства,  в  балете,  те,  кто
заслуживает почета, им и пользуются. Дягилев, который, насколько известно,
сам не танцевал, не был хореографом и не писал декораций, всюду признается
великим новатором современного балета. Но хотя Голдвина (еврей, худой  как
щепка, сигар не курит), Завнука  (не  еврей,  курит  сигареты,  стройный),
Селзника (еврей, крупный, курит  сигареты)  и  Понти  (итальянец,  полный,
сигар не курит) нельзя, наверно, отнести к разряду тех, кого журналы вроде
"Комментари"  и  "Партизан  ревью"  называют  зачинателями  в   искусстве,
которому они служат, тем не менее в выпущенных ими фильмах четко  выражена
их индивидуальность, они воздействуют на образ мыслей и сознание  зрителей
всего мира и, безусловно, доказывают,  что,  посвящая  себя  данному  роду
деятельности, эти люди имели  на  вооружении  нечто  большее,  чем  удачу,
деньги или покровительство влиятельных родственников".
   - Что ж, - подумал он без особого восторга, - с грамматикой у нее все в
порядке. Училась же она где-нибудь. Он еще не  справился  с  раздражением,
вызванным бесцеремонностью, с какой Гейл Маккиннон выбила его из  утренней
колеи, и тем более - с ее спокойной уверенностью в том, что он  все  равно
подчинится.  Крейга  так  и  подмывало  положить  эти  желтые  листочки  и
попросить ее выйти, но его тщеславие было задето, к тому же ему  любопытно
было узнать, какое место в списке этих героев занимает имя Джесса  Крейга.
Ему хотелось  обернуться  и  приглядеться  к  ней  повнимательней,  но  он
сдержался и стал читать дальше:
   "...Сказанное выше находит еще  большее  подтверждение  в  американском
театре. В двадцатые годы  Лоуренс  Лэнгнер  и  Терри  Хелберн,  основавшие
"Гилд-тиэтр", открыли новые горизонты драмы и в сороковые годы,  продолжая
выступать в роли продюсеров, а  не  режиссеров  или  драматургов,  создали
"Оклахому" - спектакль, преобразивший музыкальную  комедию,  эту  наиболее
американскую  из  театральных  форм.  Клэрмен,   Страсберг   и   Кроуфорд,
возглавлявшие       "Групп-тиэтр",        по        праву        считались
режиссерами-постановщиками, однако главная их заслуга  состояла  в  выборе
острых проблемных пьес и системе обучения  актеров  искусству  ансамблевой
игры".
   "А ведь она правду сказала, - подумал Крейг. - Она действительно хорошо
подготовилась. Когда все это было, она еще и  на  свет  не  родилась".  Он
поднял голову.
   - Можно задать вам вопрос?
   - Конечно.
   - Сколько вам лет?
   - Двадцать два, - сказала она. - Разве это имеет значение?
   - Это всегда имеет значение. - Он с  невольным  уважением  стал  читать
дальше:
   "Нетрудно вспомнить и более свежие имена, но  нет  нужды  искать  новые
подтверждения. Почти всегда находились люди, как  бы  они  не  назывались,
бравшие на себя роль собирателей талантов  и  устраивавшие  фестивали,  на
которых Эсхил соперничал с Софоклом. Бэр-бедж, например, возглавлял  театр
"Глобус", когда Шекспир принес ему почитать своего "Гамлета", и не упустил
его.
   В этом длинном почетном списке стоит и имя Джесса Крейга".
   "Ну, брат, держись, - подумал он. - Сейчас начнется".
   "Джесс Крейг, - читал он, - впервые привлек к себе внимание в 1946 году
- ему было тогда 24 года, - представив на суд зрителей  "Пехотинца",  одно
из немногих драматических произведений о второй мировой войне, выдержавших
испытание временем. В период с 1946 по 1965 год Крейг был  продюсером  еще
десяти пьес и двенадцати  фильмов,  значительная  часть  которых  имела  и
кассовый успех, и успех у критики. После 1965 года  ни  на  сцене,  ни  на
экране не появилось ни одной его новой работы".
   Зазвонил телефон.
   - Извините, - сказал он и взял трубку. - Крейг слушает.
   - Я тебя разбудила?
   - Нет. - Он с беспокойством  взглянул  на  девушку.  Та  сгорбилась  на
стуле, нелепая в своей мешковатой рубашке.
   - Как ты провел эту ужасную ночь?  Снилась  я  тебе  в  соблазнительных
позах?
   - Что-то не помню.
   - Свинья. Развлекаешься там?
   - Да.
   - Свинья вдвойне, - сказала Констанс. - Ты один?
   - Нет.
   - Ага.
   - Не то, что ты думаешь.
   - Но разговаривать со мной ты все же не можешь.
   - Не обо всем. Как Париж?
   - Духота. И французы по обыкновению несносны.
   - Откуда ты звонишь?
   - Из конторы.
   Он представил себе ее контору - маленькую, тесную комнатушку  на  улице
Марбеф, где всегда толкутся молодые люди  и  девушки,  похожие  скорее  на
гребцов,   пересекающих   Атлантический   океан   в   лодках,    чем    на
студентов-туристов, прибывших сюда на грузовых  и  пассажирских  пароходах
или на самолетах. Ее обязанностью  было  устраивать  для  них  поездки  по
стране.  Казалось  бы,  каждый  посетитель   моложе   тридцати   лет   мог
рассчитывать здесь на доброжелательную встречу, в  каком  бы  виде  он  ни
появился, но стоило Констанс почуять пусть еле уловимый  запах  марихуаны,
как она театрально вставала из-за стола и грозно показывала на дверь.
   - Ты не боишься, что тебя подслушивают? - спросил он.
   Временами на Констанс нападала подозрительность: ей чудилось, что к  ее
телефону подключаются то французские  налоговые  агенты,  то  американская
служба по борьбе с наркотиками, то бывшие любовники  -  высокопоставленные
дипломаты.
   - Я же не говорю ничего  такого,  чего  французы  сами  не  знают.  Они
гордятся своей несносностью.
   - Как твои дети?
   - Нормально. Удачное сочетание - у одной характер ангельский, другой  -
совершенный чертенок.
   Констанс была замужем дважды: один раз - за  итальянцем,  другой  -  за
англичанином. Мальчик родился от итальянца; к одиннадцати  годам  его  уже
четыре раза выгоняли из школы.
   - Джанни вчера опять отправили домой, - равнодушно сообщила Констанс. -
Хотел устроить побоище на уроке рисования.
   -  Ты  уж  скажешь,  Констанс.  -  Крейг  знал,  что  она   склонна   к
преувеличениям.
   - Ну, может, не побоище. Кажется, он хотел выбросить из  окна  какую-то
девочку в очках. Чего, говорит, она на меня все смотрит. В  общем,  ничего
особенного. Через два дня вернется в школу. А Филиппу, кажется, собираются
премировать по окончании семестра "Критикой чистого разума". Они проверили
ее  "ай-кью"  [Intelligence  Quotient  (сокращенно   IQ)   -   коэффициент
умственного развития] и говорят,  что  она,  наверно,  станет  президентом
корпорации, выпускающей ЭВМ.
   - Передай, что я привезу ей матросскую тельняшку.
   - Прихвати заодно и парня, на  которого  она  могла  бы  эту  тельняшку
надеть, - сказала Констанс. Она была убеждена, что  ее  дети,  как  и  она
сама, помешаны на сексе. Филиппе было девять лет. Крейгу казалось,  что  в
этом возрасте его собственные дочери не сильно отличались от нее. Если  не
считать  того,  что  она  продолжает  сидеть,  когда  входят  взрослые,  и
употребляет иногда заимствованные из лексикона матери  выражения,  которых
он предпочел бы не слышать.
   - Как дела в Канне?
   - Нормально.
   Гейл Маккиннон предупредительно встала и вышла на  балкон,  но  он  был
уверен, что она слышит все и оттуда.
   - Да, вот что, - сказала Констанс. - Вчера вечером я замолвила за  тебя
словечко одному твоему старому знакомому.
   - Спасибо. Это кому же?
   - Я ужинала с Давидом  Тейчменом.  Он  мне  звонит  всякий  раз,  когда
заезжает в Париж.
   - Как и тысячи других людей, которые  звонят  тебе  всякий  раз,  когда
заезжают в Париж.
   - Не хочешь же ты, чтобы женщина ужинала одна, правда?
   - Ни в коем случае.
   - К тому же ему, наверно,  лет  сто  уже.  Едет  в  Канн  Говорит,  что
собирается основать новую компанию. Я сказала ему, что у  тебя,  возможно,
что-нибудь для него найдется. Он будет  тебе  звонить.  Не  возражаешь?  В
худшем случае он безвреден.
   - Если бы ты сказала это при нем, он умер бы от оскорбления.
   Дэвид Тейчмен более двадцати лет терроризировал Голливуд.
   - Да я и при нем не молчала. - Она вздохнула в трубку. - Скверное  утро
было у меня сегодня. Проснулась, протянула руку и сказала:  "Черт  бы  его
побрал".
   - Почему?
   - Потому что тебя не было рядом. Скучаешь по мне?
   - Да.
   - Ты говоришь таким тоном, словно сидишь в полицейском участке.
   - Что-то в этом роде.
   - Не клади трубку. Мне скучно. Вчера ты ел на ужин рыбу в белом вине?
   - Нет.
   - Ты по мне скучаешь?
   - На это я уже ответил.
   - Любая женщина скажет, что это очень сухой ответ.
   - Я не хотел, чтобы это было воспринято именно так.
   - Ты жалеешь, что я не с тобой?
   - Да.
   - Назови меня по имени.
   - Сейчас я предпочел бы этого не делать.
   - Как только положу трубку, меня начнут мучить подозрения.
   - Пусть они тебя не мучают.
   - Напрасно я трачу деньги на этот разговор. Со страхом  жду  следующего
утра. - Почему? - Потому что, когда я проснусь и протяну руку, тебя  опять
не будет рядом.
   - Не будь такой жадной.
   - Да, я жадная женщина. Ну, ладно. Не знаю, кто там с  тобой  сейчас  в
номере, но ты мне позвони, когда освободишься.
   - Идет.
   - Назови меня по имени.
   - Несносная.
   В трубке раздался смех, потом  щелчок.  Телефон  умолк,  Крейг  положил
трубку. Девушка вернулась с балкона.
   - Надеюсь, мое присутствие не скомкало ваш разговор?
   - Нисколько.
   - Вы заметно повеселели после этого звонка, - сказала девушка.
   - Да? Я этого не чувствую.
   - Вы всегда так отвечаете по телефону?
   - То есть?
   - "Крейг слушает".
   Он задумался.
   - Кажется, да. А что?
   - Это звучит так... казенно. Вашим друзьям это нравится?
   - Возможно, и нет, - сказал он, - только они ничего мне не говорили.
   - Терпеть не могу официального тона, -  сказала  она.  -  Если  бы  мне
пришлось работать в  какой-нибудь  конторе,  я  бы...  -  Она  передернула
плечами и села в кресло у столика. - Как вам понравилось то, что вы успели
прочесть?
   - С самого начала своей работы в кино  я  взял  за  правило  не  делать
выводов о работе, которая еще не закончена, - сказал он.
   - Вы хотите читать дальше?
   - Да.
   - Я буду тиха, как звездная ночь. -  Она  села,  откинулась  на  спинку
стула и положила  ногу  на  ногу.  Ступни  у  нее  оказались  чистыми.  Он
вспомнил, сколько раз ему приходилось говорить своим  дочерям,  чтобы  они
сидели прямо, но они все равно не сидели прямо. Такое поколение.  Он  взял
желтые листки, которые отложил,  перед  тем  как  подойти  к  телефону,  и
возобновил чтение:
   "Это интервью Крейг дал Г.М. в своем "люксе" (сто долларов в  сутки)  в
отеле  "Карлтон"  -  розоватом,   помпезном   здании,   где   разместились
знаменитости, приехавшие  на  Каннский  кинофестиваль.  Крейг  -  высокий,
стройный, сухопарый, медлительный  в  движениях.  Густые  седеющие  волосы
небрежно зачесаны назад, на лбу - глубокие  морщины.  Глаза  светло-серые,
холодные, глубоко посаженные. Ему сорок  восемь  лет,  и  выглядит  он  не
моложе. Бесстрастный взгляд, обычно полуопущенные веки. Похож на часового,
смотрящего вниз на поле битвы сквозь отверстие в крепостной  стене.  Голос
хрипловатый, речь замедленная, следы его  родного  нью-йоркского  выговора
еще не окончательно стерлись. В  обращении  старомоден,  сдержан,  вежлив.
Манера одеваться в сравнении с крикливо разодетой публикой этого городка -
сдержанная. Его  можно  принять  за  гарвардского  профессора  литературы,
проводящего летний отпуск в штате Мэн. Красивым  его  не  назовешь  -  для
этого у него слишком плоское и жесткое  лицо,  слишком  тонкие  и  строгие
губы.  Среди  знаменитостей,  собравшихся  в  Канне,  есть  люди,  которые
когда-то работали либо у него, либо с ним; его тепло встречают всюду,  где
он появляется, и у него, по-видимому, много  знакомых,  но  не  друзей.  В
первые  два  вечера  из  трех,  проведенных  на  фестивале,  он  ужинал  в
одиночестве. В каждом случае он выпивал  три  "мартини"  до  еды  и  целую
бутылку вина во время еды без каких-либо видимых признаков опьянения".
   Крейг покачал  головой  и  положил  желтые  листки  на  полку  у  окна.
Три-четыре страницы текста остались непрочитанными.
   - В чем дело? - спросила девушка. Она внимательно за ним наблюдала.  Он
чувствовал на себе ее пристальный взгляд  сквозь  темные  очки  и,  читая,
старался сохранить равнодушный вид. - Нашли какой-нибудь ляп?
   - Нет, - ответил он. - Нашел,  что  очень  не  симпатичный  портрет  вы
нарисовали.
   - Прочтите до конца. Дальше будет лучше. - Она встала и ссутулилась.  -
Я оставляю вам текст. Знаю, как трудно читать в присутствии автора.
   - Лучше возьмите это с собой. - Крейг показал  рукой  на  листки.  -  Я
славлюсь тем, что теряю рукописи.
   - Это не страшно, - сказала девушка. - У меня есть копия.
   Снова зазвонил телефон. Он взял трубку.
   - Крейг слушает. - Он взглянул на девушку и пожалел, что опять произнес
эту фразу.
   - Дружище, - сказал голос в трубке.
   - Привет, Мэрф. Откуда звонишь?
   - Из Лондона.
   - Ну, как там?
   - Выдыхаются, - сказал Мэрфи. - Не пройдет и полгода,  как  они  начнут
превращать местные студии в откормочные пункты для черных ангусских быков.
А у вас там как?
   - Холодно и ветрено.
   - Но все же лучше, наверно, чем здесь. - Мэрфи  по  обыкновению  громко
кричал, его было слышно во всех концах комнаты. - Мы  передумали  и  летим
завтра, а не на следующей неделе. Остановимся в отеле "На  мысу".  Приходи
завтра к нам на ленч, ладно?
   - С удовольствием.
   - Прекрасно, - сказал Мэрфи. - Соня тебе кланяется.
   - А я ей, - сказал Крейг.
   - О моем приезде никому не говори, - сказал  Мэрфи.  -  Хочу  несколько
дней отдохнуть. Не для того я тороплюсь в Канн, чтобы  с  утра  до  вечера
болтать с этими слюнявыми итальяшками.
   - На меня ты можешь положиться, - сказал Крейг.
   - Я позвоню в гостиницу, - сказал Мэрфи, - и  велю  поставить  вино  на
лед.
   - А я сегодня дал зарок не пить, - сказал Крейг.
   - Ну, это ты зря, старик. Значит, до завтра.
   - До завтра, - сказал Крейг, кладя трубку.
   - Я невольно подслушала, - сказала девушка. - Это был ваш агент? Брайан
Мэрфи?
   - Откуда вы все знаете? - спросил Крейг. Голос его прозвучал резче, чем
ему хотелось.
   - Да все знают, кто такой Брайан Мэрфи, - сказала  девушка.  -  Как  вы
думаете, он согласится поговорить со мной?
   - Об этом вы его сами спросите, мисс, - сказал Крейг. - Не я его агент,
а он - мой.
   - Я думаю, согласится, - сказала она. - Разговаривал  же  он  со  всеми
другими. Впрочем, не будем забегать вперед. Посмотрим, как  все  сложится.
Хорошо бы мне часок-другой послушать  ваш  разговор  с  ним.  В  сущности,
лучший способ сделать это интервью, -  продолжала  она,  -  это  дать  мне
возможность потереться возле вас несколько дней. Побыть в роли  молчаливой
поклонницы. Вы можете представить меня как племянницу, секретаршу или  как
свою любовницу. Я надену платье. У меня прекрасная  память,  и,  чтобы  не
смущать вас, я ничего не буду записывать. Буду только наблюдать и слушать.
   - Прошу вас, мисс Маккиннон, не будьте так настойчивы, - сказал  Крейг.
- Я плохо спал ночью.
   - Хорошо, - сказала она. - Больше я не  буду  вас  сегодня  беспокоить.
Ухожу. Прочтите все, что я о вас написала  и  подумайте.  -  Она  повесила
сумку на плечо. Движения ее были  резкими,  не  девическими.  Она  уже  не
горбилась. - Я буду рядом. Везде. Куда бы вы ни пришли,  вы  увидите  Гейл
Маккиннон. Благодарю за кофе. Можете меня не провожать.
   Прежде чем он успел воспротивиться, она уже ушла.



2

   Он медленно прошелся по комнате. Нет, это не  для  него.  Такие  номера
предназначены для людей праздных, у которых по утрам только  и  забот  что
решать, пойти выкупаться или нет и в каком ресторане сегодня пообедать. Он
закупорил бутылку и  поставил  в  шкафчик.  Собрал  в  охапку  свои  вещи,
прихватил недопитый запотевший стакан с виски, пошел в  спальню  и  бросил
одежду на кровать. Простыни и одеяла сбились - он беспокойно  спит  ночью.
Вторая постель осталась нетронутой. Кто бы ни была та  дама,  для  которой
готовила ее горничная, дама эта провела ночь в другом месте.  От  этого  в
спальне было тоскливо и не уютно.  Он  прошел  в  ванную,  вылил  виски  в
раковину и смыл водой. Имитация порядка.
   Потом он возвратился в гостиную, вынес столик с  остатками  завтрака  в
коридор и, войдя обратно в номер, запер за собой дверь.
   На письменном столе лежала в беспорядке груда буклетов и кинореклам. Он
сгреб их и отправил в корзину для бумаг. Чьи-то  надежды,  ложь,  таланты,
алчность.
   Письма, брошенные на столе, лежали рядом с рукописью мисс Маккиннон. Он
решил заняться сначала письмами. Что поделаешь, прочесть-то их  все  равно
надо и ответить - тоже. Он вскрыл конверт с письмом от бухгалтера.  Начнем
с самого неотложного. Главное - подоходный налог.
   "Дорогой Джесс, - писал бухгалтер, - боюсь, что ревизия за этот год  не
пройдет гладко. Ваш налоговый  инспектор,  сволочь,  пять  раз  заходил  в
контору. Это письмо пишу дома и печатаю на собственной машинке, дабы никто
не снял с него копии, а Вам советую по прочтении сжечь.
   Как Вы знаете, нам пришлось уклониться от  проверки  Ваших  доходов  за
этот год в установленный срок; в этом году Вы в последний  раз  заработали
крупную сумму, и Брайан Мэрфи провел ее по  книгам  европейской  компании,
поскольку большая часть картины снималась во Франции.  Все  считали  такую
операцию правомерной, потому что деньги, которые  Ваша  компания  занимала
под будущие прибыли, я провел как основной капитал.  Так  вот,  Управление
нал