азал Крейг и сел.  Это  была  автоматическая  реакция  в
попытке собраться с мыслями, соблюсти хотя бы  видимость  приличий.  -  Не
может быть. Это невозможно.
   - Вы говорите "невозможно". - Пэтти стоял прямо перед ним  и  судорожно
размахивал руками. - Вы же не разговаривали с ней.
   - Откуда она звонила?
   - Я спросил. Она не сказала. Только сказала, что она со мной  порывает,
что я должен забыть про нее - она теперь с другим. С  этим  жирным  старым
пьяницей...
   - Минутку. - Крейг встал и подошел к телефону.
   - Кому вы звоните?
   Крейг попросил телефонистку набрать номер гостиницы Уодли.
   - Успокойся, Бейард, - сказал он, дожидаясь, когда его соединят.
   - Вы говорите "успокойся". Вы ее отец. Вы спокойны? - Пэтти  подошел  и
встал рядом с Крейгом, словно не доверяя ему и  желая  собственными  ушами
услышать все, что скажут по телефону.
   Когда телефонистка в гостинице Уодли ответила, Крейг сказал:
   - Monsieur Wadleigh, s'il  vous  plait  [будьте  любезны,  мосье  Уодли
(франц.)].
   - Monsieur Wadleigh n'est pa la [мосье Уодли нет (франц.)],  -  сказала
телефонистка.
   - Что она говорит? - громко  спросил  Пэтти.  Крейг  жестом  велел  ему
замолчать.
   - Vous etes sure, madame? [вы уверены, мадам? (франц.)]
   - Oui, oui, - нетерпеливо ответила телефонистка, - il  est  parti  [да,
да, он уехал (франц.)].
   - Parti ou sorti, madame? [съехал или уехал, мадам? (франц.)]
   - Parti, parti! - Телефонистка повысила голос.  -  Il  est  parti  hier
matin [Съехал, съехал! Съехал вчера утром (франц.)].
   - A-t-il laisse' une adresse? [Оставил он адрес? (франц.)]
   - Non, monsieur, non! Rien! Rien! [Нет,  мосье,  нет!  Ничего!  Ничего!
(франц.)] - Женщина уже кричала. Фестиваль начинал сказываться  на  нервах
гостиничных телефонисток. Связь прервалась.
   - Ну, что вы узнали? - требовательно спросил Пэтти.
   Крейг тяжело вздохнул.
   - Уодли вчера утром расплатился и съехал. Нового адреса не оставил. Вот
тебе урок французского языка.
   - Что же вы теперь собираетесь делать? - спросил Пэтти. Вид у него  был
такой, точно он сейчас кого-то ударит. "Наверное, меня", - подумал Крейг.
   - Собираюсь уложить вещи, - сказал он. - Уплатить по счету,  поехать  в
аэропорт и улететь в Нью-Йорк.
   - И не собираетесь искать ее? - с изумлением спросил Пэтти.
   - Нет.
   - Да что же вы за отец?!
   - Отец как отец. Видимо, в наши дни таким и надо быть.
   - Будь я ее отцом, я бы разыскал этого мерзавца и задушил  собственными
руками.
   - Значит, у нас с тобой разные понятия о родительском долге, Бейард.
   - Это же ваша вина, мистер Крейг,  -  с  горечью  сказал  Пэтти.  -  Вы
испортили ее. Своим образом жизни.  Бросаетесь  деньгами,  словно  они  на
деревьях растут. За девчонками бегаете, думаете, я не знаю об этой цыпочке
- Гейл Маккиннон...
   - Ну хватит, Бейард. Конечно, сам я не могу тебя отсюда вышвырнуть,  но
это может сделать полиция. А даже маленький французский полицейский  может
причинить большому молодому американцу много неприятностей.
   - Не надо мне угрожать, мистер Крейг, я ухожу. Об этом не беспокойтесь.
Вы мне противны. И вы и ваша  дочь.  -  Он  двинулся  было  к  выходу,  но
остановился. - Только один вопрос: вам приятно, что  она  сбежала  с  этой
старой развалиной?
   - Нет, - ответил  Крейг.  -  Неприятно.  Очень  неприятно.  -  Он  счел
излишним напоминать Пэтти, что Иен Уодли значительно моложе Джесса Крейга.
- И мне жаль тебя, Бейард.  Честное  слово.  Я  думаю,  тебе  лучше  всего
последовать совету Энн и забыть ее.
   - Забыть ее! - Пэтти горестно покачал головой. - Легко сказать,  забыть
ее. Нет, мистер Крейг, этого я не смогу. Я же себя знаю. Не смогу - и  все
тут. Не знаю, смогу ли жить  без  нее,  не  то  что  забыть.  -  Лицо  его
исказилось, из груди вырвалось громкое рыдание. - Как вам это нравится,  -
пристыжено проговорил он, - я плачу. - Он резко повернулся  и  выбежал  из
комнаты, хлопнув дверью.
   Крейг устало провел рукой по глазам. Во время бритья он присмотрелся  к
своему лицу и понял, что выглядит сегодня не лучше, чем Пэтти.
   - Сукин сын, - громко сказал он. - Несчастный сукин сын.  -  Слова  эти
относились не к Бейарду Пэтти, Он пошел в спальню и уложил последние вещи.
   При регистрации в  аэропорту  служащий  сказал  ему,  что  его  самолет
вылетает с часовым  опозданием.  Сказал  он  это  любезным  тоном,  словно
подарок  преподносил.  Подарил   лишних   шестьдесят   минут   французской
цивилизации.  Крейг  подошел  к  соседнему  окошечку  и  послал   Констанс
телеграмму с извинениями.  И  только  начал  составлять  телеграмму  своей
секретарше в Нью-Йорке, чтобы она встретила  его  в  аэропорту  Кеннеди  и
забронировала номер в гостинице, как услышал голос Гейл:
   - Доброе утро.
   Он обернулся. Она стояла рядом. На ней были тенниска  и  белые  джинсы.
Лицо скрывали чрезмерно большие темно-зеленые очки - такие были на  ней  в
первое утро, она выбросила их потом в окно машины, когда они  возвращались
из Антиба. Наверно, она закупила их целую партию.
   - Что ты здесь делаешь? - спросил он.
   - Провожаю одного друга. - Она улыбнулась, сняла очки и стала  небрежно
вертеть их в руке. Лицо у нее было свежее, взгляд ясный. Словно только что
выкупалась в море. Отличная реклама достоинств марихуаны. - Портье  сказал
мне, когда вылетает самолет. Времени у тебя осталось немного.
   - Портье ошибся. Самолет опаздывает на час, - сказал Крейг.
   - Драгоценный час.  -  В  ее  тоне  звучала  ирония.  -  Добрая  старая
"Эр-Франс". Всегда оставляет время для прощания. Выпьем?
   - Если хочешь, - сказал он. Отъезд оказался не  таким  легким,  как  он
предполагал.  Он  поборол  в  себе  желание  пойти  к  столу   регистрации
пассажиров, попросить обратно багаж  и  сказать  служащему,  что  раздумал
лететь. Но он сдал телеграмму в Нью-Йорк,  расплатился  и,  держа  кожаную
папку с "Тремя горизонтами" и перекинув  через  руку  плащ,  направился  к
лестнице, ведущей в бар. Появление Гейл его не  радовало.  После  сцены  с
Пэтти встреча с  ней  только  портила  впечатление  от  ночи,  проведенной
вместе. Он шел быстро, но Гейл легко за ним поспевала.
   - Ты странно выглядишь, - сказала Гейл.
   - У меня была необычная ночь.
   - Я не о том. Я еще ни разу не видела тебя в шляпе.
   - Я надеваю ее, только  когда  путешествую,  -  сказал  он.  -  Так  уж
получается, что всюду, где бы я ни выходил из самолета, идет дождь.
   - Не нравится мне эта шляпа. Добавляет к твоему портрету другие штрихи.
Обескураживающие. Делает тебя похожим на всех остальных.
   Он остановился.
   - Я думал, мы уже попрощались ночью. Сегодняшнее прощание вряд ли будет
приятнее.
   - Согласна, - спокойно сказала она. -  Обычно  я  не  люблю  торчать  с
отъезжающими в залах ожидания и на платформах. Все равно что тянуть и  без
того растянутую старую резину. Но сейчас особый случай.
   Ты не находишь?
   - Нахожу. - Они двинулись дальше. Они поднялись на террасу с  видом  на
летное поле и сели  за  столик.  Он  заказал  бутылку  шампанского.  Всего
несколько дней назад на этой террасе он ждал прибытия дочери. И  дождался.
Вспомнил книгу "Воспитание чувств",  выпавшую  из  ее  брезентовой  сумки.
Вспомнил, как его раздосадовала ее непривлекательная одежда. Он  вздохнул,
Гейл, сидевшая напротив него, не спросила, почему он вздохнул.
   Когда официант принес шампанское, Гейл сказала:
   - Это поможет нам скоротать час.
   - Я думал, ты днем не пьешь, - сказал он.
   - А мне кажется, что сейчас совсем темно.  Они  молча  пили,  глядя  на
голубое море, простиравшееся за бетонированным полем.  Двухмачтовая  яхта,
кренясь от ветра и разрезая носом встречную волну, неслась на всех парусах
в сторону Италии.
   - Страна курортов и развлечений, - сказала Гейл. - Уплывем  куда-нибудь
вместе?
   - Как-нибудь в другой раз, - сказал он.
   Она кивнула.
   - В другой раз...
   - Пока я не улетел... - Он налил себе  еще  шампанского.  -  Ты  должна
ответить мне на один вопрос. Что это за история с твоей матерью?
   - Ах, с моей матерью? Что ж, ты  имеешь  право  спросить.  Моя  мать  -
женщина разносторонних интересов. - Гейл рассеянно вертела в руке бокал  и
смотрела не мигая на белые паруса, видневшиеся за  посадочной  полосой.  -
Немного  училась  в  художественной  школе,  увлекалась  керамикой,   была
режиссером в одной маленькой труппе, целый год занималась русским  языком,
полгода жила с югославским танцовщиком. Кем она совсем не интересовалась -
это моим отцом. Она говорила ему, что у него торгашеская  душа.  Не  знаю,
что она имела в виду. И еще, как потом выяснилось, она  не  интересовалась
мной.
   - Таких женщин я встречал сотни - сказал Крейг. - Но  ко  мне-то  какое
она имела отношение? Я в югославском балете никогда не танцевал.
   - Можно мне еще шампанского? -  Гейл  пододвинула  ему  бокал.  Он  его
наполнил. Мускулы на ее шее почти не дрогнули, когда она  сделала  глоток.
Он вспомнил, как целовал ее шею. - Когда-то она у тебя работала. Давно это
было. Насколько я знаю свою мать, ты с ней спал.
   - Даже если  и  спал,  -  сердито  сказал  он,  -  нечего  намекать  на
кровосмешение.
   - О, ни о чем таком я не думала, - спокойно сказала Гейл.  -  Для  меня
это была всего лишь шутка. Я пошутила сама с собой. Не бойся, милый, я  не
твоя дочь.
   - Я и мысли такой не допускал, -  сказал  он.  Внизу  группа  механиков
зловеще возилась с шасси самолета, на  котором  ему  предстояло  лететь  в
Нью-Йорк. Нет, он, наверно, никогда не покинет землю Франции. Он умрет  на
ней. Гейл сидела напротив него в ленивой, раздражающе непринужденной позе.
- Ну хорошо. Как ее звали и когда она у меня работала?
   - Звали ее Глория. Глория Талбот. Говорит это тебе что-нибудь?
   Он напряг память и покачал головой.
   - Нет.
   - Неудивительно. Она работала у тебя не более двух месяцев.  Когда  шел
твой первый  спектакль.  В  то  время  она  только  что  кончила  колледж,
околачивалась возле театра, вот и поступила в твою  контору  наклеивать  в
альбомы газетные вырезки, подбирать рецензии и рекламные статьи о  тебе  и
об участниках спектакля.
   - Господи, Гейл! С тех пор я принял и уволил не меньше пятисот женщин.
   - Ну разумеется, - спокойно сказала она. - Но ты, очевидно,  производил
на дорогих мамуль особо сильное  впечатление.  Она  продолжала  заниматься
этим благочестивым делом и после ухода от тебя. Не думаю, чтобы среди этих
пятисот женщин была еще хоть одна, которая  и  после  замужества  собирала
каждое слово, написанное о тебе, и каждую твою фотографию, напечатанную  в
период с сорок шестого по шестьдесят четвертый год. "Джесс Крейг выпускает
в этом  сезоне  новую  пьесу  Эдварда  Бреннера...  Джесс  Крейг  подписал
контракт с "Метро Голдуин Майер" на выпуск  картины.  Джесс  Крейг  завтра
женится... На снимке: Джесс Крейг с женой перед отъездом в Европу... Джесс
Крейг..."
   - Довольно, - прервал ее Крейг. - Все ясно. - Он с  удивлением  покачал
головой. - Зачем она это делала?
   - Мне так и не довелось спросить ее. Возможно,  она  и  сама  не  могла
разобраться в своих привязанностях. А вырезки попались мне на глаза  после
того, как она сбежала. Тогда мне  было  шестнадцать  лет.  Сбежала  она  с
каким-то археологом. Я получала  открытки  из  Турции,  Мексики  и  других
стран. Двадцать два альбома в кожаных переплетах. На чердаке.  Отец  уехал
всего на два дня, так что ей надо было действовать быстро. Я разбирала  на
чердаке всякий хлам - отец не захотел  больше  жить  в  этом  доме,  и  мы
переезжали - и наткнулась на эти альбомы. Немало счастливых часов  провела
я, изучая историю Джесса Крейга. - Гейл криво усмехнулась.
   - Вот откуда у тебя столько сведений обо мне.
   - Да. Хочешь знать, как ты провел лето пятьдесят первого  года?  Хочешь
знать,  что  написала  о  тебе  "Нью-Йорк  таймс"  одиннадцатого   декабря
пятьдесят девятого года? Спроси у меня. Я тебе скажу.
   -  Лучше  не  надо.  И  после  всего  этого  ты  считала   само   собой
разумеющимся, что у меня с твоей матерью был роман?
   - Если бы ты знал мою мать, то не  удивился  бы,  что  я  так  считала.
Особенно если учесть,  что  тогда  я  была  шестнадцатилетней  девочкой  с
романтическими наклонностями и сидела на чердаке, а моя  мать  только  что
сбежала с археологом в пустыню. Если хочешь вспомнить, какая она  была,  я
пришлю тебе ее фотографию. Говорят, я очень похожа на нее - она была такой
же в моем возрасте.
   - Не надо мне никаких фотографий, - сказал Крейг. - Не знаю, каким тебе
представляется мой образ жизни в молодые годы...
   - Завидным. На снимках я видела выражение твоего лица.
   - Возможно. Но если чему и следовало тогда  завидовать,  так  это  моей
любви к женщине, на которой я впоследствии женился,  полагая,  что  и  она
меня любит. Ни на кого другого я в то время не смотрел. И какое бы  мнение
у тебя ни сложилось  обо  мне  за  эту  неделю,  я  никогда  не  отличался
неразборчивостью в связях и,  уж  конечно,  помню  имена  всех  женщин,  с
которыми когда-либо...
   - А мое имя ты тоже будешь помнить через  двадцать  лет?  -  с  улыбкой
спросила Гейл.
   - Обещаю.
   - Отлично. Теперь ты знаешь, почему  мне  так  хотелось  встретиться  с
тобой, когда я узнала, что ты в Канне. Я ведь выросла вместе  с  тобой.  В
определенном смысле.
   - В определенном смысле.
   - Так что для меня это была волнующая  встреча.  Ты  стал  частью  моей
семьи. Тоже в определенном смысле. -  Она  взяла  бутылку  и  налила  себе
шампанского. - Даже если ты и не прикоснулся ни разу к моей  матери  и  не
знал ее имени, все равно ты оказал на нее какое-то роковое  влияние.  Твоя
жизнь явно восхищала ее. И так же явно не удовлетворяла собственная жизнь.
Причем одно как-то глупо связано с другим. В сущности, ты не можешь винить
меня за то, что я начала думать о тебе с  неприязнью.  И  любопытством.  В
конце концов я поняла, что должна с тобой встретиться. Найти способ. Учти,
что мне тогда было шестнадцать лет.
   - Но сейчас-то уже не шестнадцать.
   -  Сейчас  не  шестнадцать.  Скажу  тебе  правду:  я  чувствовала  себя
оскорбленной. Ты  был  слишком  удачлив.  Все  у  тебя  слишком  счастливо
складывалось. Ты всегда оказывался там, где нужно.  Тебя  всегда  окружали
нужные  люди.  Ты  купался  в  славе.   Никогда   не   допускал   неверных
высказываний. Если судить по твоим фотографиям, с  возрастом  ты  даже  не
полнел...
   - Так это же - газетная  реклама,  черт  побери!  -  Крейг  нетерпеливо
махнул рукой. - Какое это имеет отношение к реальности?
   - Но ведь ничего другого я о тебе не знала, пока  не  вошла  к  тебе  в
номер. Все, что с тобой связано, было таким  разительным  контрастом  моей
глупой матери, ее керамике, ее югославу,  моему  отцу  и  его  пропыленной
филадельфийской конторе, где он с  трудом  зарабатывал  на  жалкую  жизнь.
Во-первых, мне хотелось посмотреть, какой ты  на  самом  деле.  Во-вторых,
причинить тебе как можно больше зла. Кое в чем я преуспела, не правда ли?
   - Да, преуспела. А теперь...
   В эту минуту раздался серебряный перезвон, призывающий  к  вниманию,  и
женский  голос  объявил  по  радио,  что  пассажиров,  вылетающих   рейсом
Ницца-Нью-Йорк, просят немедленно пройти на посадку. Механики, хлопотавшие
у самолета, таинственно исчезли. Гейл прикоснулась пальцами к его руке.
   - А теперь, по-моему, тебе пора идти вниз и садиться в самолет.
   Он расплатился, и они, пройдя  мимо  бара,  спустились  по  лестнице  в
главный зал. Не доходя до паспортного контроля, он остановился и спросил:
   - Увидимся мы еще когда-нибудь?
   - Если приедешь в Лондон. Разумеется, это будет не просто. Он кивнул.
   - Разумеется. - Он попытался улыбнуться. - Когда будешь писать  матери,
передай от меня привет.
   - Хорошо. - Она порылась в сумке и вынула толстый конверт. - Это  тебе.
Портье передал, когда я сказала, что еду тебя провожать. Пришло уже  после
твоего отъезда.
   Он взял конверт и узнал почерк Энн. Проштемпелеван в  Ницце.  Засовывая
письмо в карман, он посмотрел на Гейл.
   - Ты знала про Энн?
   - Да. Мы долго с ней беседовали.
   - Пробовала отговорить ее?
   - Нет.
   - Почему же нет, черт побери?
   - Вряд ли я была бы в состоянии разубедить ее.
   - Вероятно, ты права. - Он взял ее за плечи, притянул к себе  и  быстро
поцеловал. - Прощай.
   - Прощай, моя истинная любовь, - сказала она. Он  посмотрел  ей  вслед.
Она шла к выходу смелым, широким шагом, сумка ее раскачивалась  на  плече,
блестящие длинные волосы струились по плечам - все мужчины,  мимо  которых
она проходила, оборачивались и провожали ее взглядом.
   Она  достала  из  сумки  очки  и,  подойдя  к  дверям,  надела  их.  Он
почувствовал  себя  разбитым  и  постаревшим.  Когда  он  проходил   через
паспортный контроль, по радио объявили, что самолет  готов  к  вылету.  Он
нащупал в кармане пиджака толстый конверт с письмом Энн. Будет что  читать
над Атлантикой.
   В первом классе, кроме него  летели  только  изысканно  одетый  высокий
африканец с обрядовыми шрамами на лице и его миловидная полногрудая жена в
пестрых, ярких шелках, Крейгу всегда было совестно платить такие деньги за
первый класс, но он всегда их платил. Африканец и  его  жена  говорили  на
непонятном языке. Он надеялся,  что  они  не  владеют  ни  английским,  ни
французским. До приезда в Нью-Йорк ему не хотелось ни с кем разговаривать.
Африканец вежливо  ему  улыбнулся.  Крейг  тоже  скривил  губы,  изобразив
подобие улыбки, и отвернулся к окну. Не так уж маловероятно,  подумал  он,
что лет через двадцать они снова встретятся - возможно, в момент  решающей
конфронтации рас, - и этот человек (или его сын или дочь) скажет:
   "А я тебя помню. Ты  -  тот  белый  пассажир,  который  не  ответил  на
дружескую улыбку в самолете, вылетавшем из Ниццы. Ты расист;  колонизатор,
и я приговариваю тебя к смерти".
   Ты - беспомощная песчинка в случайных, непредвиденных поворотах истории
своей жизни. Сам того не замечая, ты оказался в  прошлом  на  пути  многих
людей. Необдуманно подшутил над человеком, с которым не был  даже  знаком:
не считаясь с  тем,  что  он  существует,  ты  пригласил  в  ресторан  его
возлюбленную, и теперь этот человек делает все, что  в  его  силах,  чтобы
навредить тебе. Глупая помешавшаяся на театре  девица  забрела  однажды  к
тебе в контору, твоя секретарша дала ей работу - в то  время  ты  был  еще
молодым человеком, - и она месяца два скромно трудилась, никому не ведомая
и никем не замечаемая. А спустя двадцать с лишним лет ты был наказан  (или
вознагражден?) за поступки, совершенные (или не совершенные) в  молодости.
Ничто не проходит даром, ничто не забывается.  Человек,  создавший  первый
компьютер  с  его  неумолимой  памятью,  оперировал  всего  лишь  системой
проводов и электрических импульсов. Люди, не замеченные  тобой,  наблюдают
за твоей деятельностью и фиксируют ее на  своих  собственных  перфокартах.
Хорошо ли, плохо ли, но информация о  тебе  уже  собрана  и  хранится  для
последующего использования. И никуда от этого не денешься. Это  происходит
каждый день, каждый час. Что скажет о нем Сидней Грин в своей  квартире  с
неоплаченной boiserie в Шестнадцатом  округе  Парижа?  Что  Дэвид  Тейчмен
попросит перед смертью передать Джессу Крейгу? Как будет вспоминать о  нем
в техасских особняках Натали Сорель? Как отреагирует на его имя дочь  Гейл
Маккиннон, когда ей будет двадцать лет?
   Он с надеждой взглянул на высокого африканца, сидевшего  через  проход,
но тот смотрел в другую сторону. Заработали двигатели, их дьявольский  рев
надежно приглушала звуконепроницаемая обшивка. Еще до  того,  как  самолет
начал  выруливать  на  взлетную  полосу,   Крейг   принял   две   таблетки
снотворного. Если он разобьется, то разобьется без волнений.
   Он дождался обеда и лишь после этого принялся за письмо Энн.  Он  знал,
что письмо это не прибавит ему аппетита