чались прочь. Ни намека, ни тайного знака.
   - Ну, вот и все, - сказал Крейг.
   Энн вдруг заплакала, тяжело, отчаянно всхлипывая.
   - Ну, ну, полно, - беспомощно проговорил он. - Постарайся выбросить это
из головы. Да он и сам до утра все забудет.
   - Не забудет, - сказала она сквозь рыдания. - Всю жизнь будет  помнить.
Как могут люди так мерзко относиться друг к другу?
   - Могут, - намеренно сухо сказал Крейг, боясь излишней мягкостью  вновь
вызвать у нее слезы. - Не принимай это так близко к сердцу, дорогая. Бывал
Уодли и в худшем положении, чем сегодня.
   - Подумать только, как ужасно может вести себя человек, - с  удивлением
сказала Энн, перестав всхлипывать. - Человек, который так чудесно пишет и,
казалось бы, если судить по его книгам, так уверен в себе...
   - Книга - это одно, а человек, который ее пишет, - другое.  Чаще  всего
книга - это маска, а не портрет автора.
   - "Когда звонит телефон и вы знаете, что звоню я, то вас нет  дома",  -
сказала Энн. Она уже не плакала, а только вытирала слезы тыльной  стороной
ладони, как потерявшийся ребенок. - Как это ужасно - знать о себе такое. Я
ненавижу мир кино, папа, - сказала она с силой. - Да, да, ненавижу!  Крейг
снял руку с ее плеча.
   - Он ничем не отличается от других видов бизнеса.
   Разве только в нем потеснее.
   - Неужели никто не поможет ему? Мистер Мэрфи? Ты?
   Крейг с удивлением посмотрел на нее и засмеялся.
   - После сегодняшнего... - начал он.
   - Из-за сегодняшнего, - упрямо сказала  она.  -  Сегодня  на  пляже  он
рассказывал,  как  вы  дружили,  как  интересно  проводили  время,   каким
замечательным человеком он тебя считает...
   - Много воды утекло, - сказал Крейг, - с  тех  пор,  как  мы  интересно
проводили время. Люди отвыкли друг  от  друга.  И  если  он  считает  меня
замечательным человеком, то это для меня  новость.  По  правде  говоря,  я
боюсь, что это заявление не совсем точно характеризует твоего отца.
   - Уж хоть ты-то не занимайся самоуничижением, - сказала Энн.  -  Почему
мистер Мэрфи и ему подобные уверены в себе?
   - Ладно.  -  Он  взял  ее  под  локоть,  и  они  медленно  зашагали  по
набережной. - Попробую сделать что-нибудь для него, если смогу.
   - А знаешь, ты ведь тоже много пьешь, папа.
   - Да, пожалуй.
   - Почему люди старше тридцати так старательно губят себя?
   - Потому что они старше тридцати.
   - Брось ты свои шутки, - резко сказала она.
   - Когда не знаешь, что ответить, только и остается, что шутить, Энн.
   - Ну, хоть при мне не надо.
   Некоторое время они шли молча: сделанный ею  выговор  не  располагал  к
беседе.
   - Господи, - сказала она, - а я-то думала, что  чудесно  проведу  здесь
время. Средиземное море, этот замечательный город, все  эти  знаменитости,
таланты... И побуду с тобой. - Она печально  покачала  головой.  -  Видно,
никогда ничего нельзя загадывать заранее.
   - Это же только первый вечер, Энн. Будут и приятные дни.
   - Завтра ты уезжаешь, - сказала она. - А меня даже не предупредил.
   - Как-то неожиданно вышло.
   - Можно мне поехать с тобой?
   - Боюсь, что нет.
   - Я не спрашиваю почему.
   - Да я и уеду-то на день-два, не больше, - смущенно сказал он.
   Они опять замолчали, слушая плеск воды у причала, где стояли лодки.
   - Хорошо бы сейчас сесть в одну из  этих  лодок  и  уплыть  куда  глаза
глядят.
   - Тебе-то от чего бежать?
   - От многого, - тихо сказала она.
   - Не хочешь мне сказать?
   - Когда вернешься.
   "Все женщины, - подумал он, - независимо от  возраста  умеют  заставить
человека почувствовать себя так, словно ты их бросил, даже если  ты  вышел
на десять минут купить сигарет".
   - Энн! У  меня  идея.  Пока  я  буду  в  отъезде,  почему  бы  тебе  не
перебраться  на  Антибский  мыс?  Там  и  купаться  приятнее.  Ты  сможешь
пользоваться пляжным домиком Мэрфи и...
   - Я не нуждаюсь в наставниках, - отрезала Энн.
   - Я не думал о наставниках, - возразил он, хотя  и  понял  теперь,  что
подсознательно имел в виду именно это. - Я  просто  думал,  что  там  тебе
будет приятней, есть с кем поговорить...
   - Я и здесь найду, с кем поговорить.  Кроме  того,  я  хочу  посмотреть
побольше фильмов. Странно, но я люблю смотреть кино. А ненавижу  я  только
то, что делает кино с людьми, в нем работающими.
   Автомобиль, проезжавший по набережной, замедлил ход. В нем  сидели  две
женщины. Одна  из  них  -  та,  что  была  ближе  к  тротуару,  -  зазывно
улыбнулась. Крейг отвернулся, и машина пошла дальше.
   - Это проститутки, да? - спросила Энн.
   - Да.
   - В храмах древней Греции женщины отдавались незнакомым мужчинам  прямо
перед алтарем.
   - С тех пор алтари стали другие,  -  сказал  Крейг.  "Не  ходите  ночью
одна", - сказала Гейл, когда познакомилась с Энн у подъезда отеля. Надо бы
ей добавить: не ходите даже с отцом. "Проституткам, - сердито подумал  он,
- следовало бы придерживаться каких-то правил".
   - Ты когда-нибудь бывал с проституткой?
   - Нет, - солгал он.
   - Будь я мужчиной, мне, наверно, захотелось бы попробовать.
   - Зачем?
   - Один только раз. Узнать, что это такое. Крейг вспомнил книгу, которую
читал в молодости, - "Юрген" Джеймса Бранча Кебелла. Читал потому, что она
считалась непристойной. Ее герой говорил: "Меня зовут Юрген,  и  я  вкушаю
каждого вина только раз". Бедный Кебелл, опьяненный славой ("Скажите этому
сброду, что Кебелл я отроду",  -  изрек  он  с  высоты  своего  надменного
величия, которое  ему  казалось  непреходящим),  бедный  Кебелл,  мертвый,
сброшенный со счетов, забытый еще  при  жизни,  он  мог  бы  сейчас  найти
утешение в том, что много лет спустя целое поколение людей руководствуется
губительным девизом его героя, вкушая каждого  вина  только  раз,  каждого
наркотика, каждого  политического  убеждения,  каждого  мужчины  и  каждой
женщины - только раз.
   Энн кивнула на удалявшиеся огоньки машины.
   - Может, это помогло бы кое в чем разобраться.
   - В чем именно?
   - В том, что такое любовь, например.
   - Разве любовь нуждается в анализе?
   - Конечно. Ты так не считаешь?
   - Нет.
   - Счастливый ты, если  действительно  так  думаешь.  По-твоему,  у  них
роман?
   - У кого? - спросил Крейг, хотя и догадывался, кого она имеет в виду.
   - У Гейл и Йена Уодли.
   - Почему ты спрашиваешь?
   - Сама не понимаю. Они так держаться друг с другом... словно между ними
что-то есть.
   - Нет,  -  сказал  он.  -  Не  думаю.  "Сказать  по  правде,  я  просто
отказываюсь так думать", - решил он.
   - Она холодная, эта Гейл, да? - спросила Энн.
   - Я уж теперь не знаю, что люди понимают под холодностью...
   - Она очень самостоятельна. Ни от кого не зависит, Красивая, но  не  на
это делает ставку. Конечно, я познакомилась с ней только  сегодня  и  могу
ошибаться, но мне кажется, она умеет заставить других поступать  так,  как
хочет она.
   - По-твоему, она хотела, чтобы Уодли вел себя как дурак и  кончил  тем,
что его вывернуло наизнанку?
   - Возможно. Косвенным образом. Она за него беспокоится и потому хотела,
чтобы он сам видел, в каком оказался тупике.
   - По-моему, ты ее ценишь выше, чем она стоит.
   - Возможно, - согласилась Энн. - И все же хотела бы я быть  такой,  как
она, -  холодной,  гордой,  знать,  чего  я  хочу.  И  добиваться  своего.
Добиваться, не идя ни на какие сделки.  -  Энн  помолчала  немного,  потом
спросила: - У тебя с ней роман?
   - Нет, - ответил он. - Почему ты спрашиваешь?
   - Просто так, - небрежно бросила она  и  поежилась.  -  Холодно  стало.
Хорошо бы поскорее прийти в отель и лечь спать. День был такой долгий.
   Но когда они вернулись в отель, она  решила,  что  спать  еще  рано,  и
поднялась к нему в номер выпить немного на сон грядущий. Кроме  того,  она
вспомнила, что должна взять у него рукопись.
   "Если Гейл постучится сейчас в дверь при  Энн,  -  с  усмешкой  подумал
Крейг, наливая в стаканы виски с содовой, -  получится  неплохая  семейная
вечеринка". Он открыл бы ее такими словами; "Гейл, Энн  хочет  задать  вам
несколько интересных вопросов". И Гейл, наверно, ответила бы  на  них.  Со
всеми подробностями.
   Когда он подал Энн виски,  она  все  еще  разглядывала  титульный  лист
рукописи.
   - Кто этот Малколм Харт? - спросила она.
   - Мой знакомый по армии. Он погиб.
   - А мне казалось, ты говорил, что сам написал сценарий.
   - Верно. - Он пожалел, что по пути из  аэропорта  проговорился.  Теперь
придется объяснить.
   - Тогда почему же здесь стоит фамилия другого человека?
   - Считай, что это nom de plume [псевдоним (франц.)].
   - Зачем тебе nom de plume?
   - Деловые соображения, - сказал он. Она скорчила гримасу.
   - Ты стыдишься своей работы?
   - Не знаю. Пока еще не знаю.
   - Не нравится мне это. Тут что-то не то.
   - По-моему, ты слишком строга.  -  Ему  было  неприятно,  что  разговор
принял такой оборот. -  Это  же  давняя,  почтенная  традиция.  Был  такой
писатель - и довольно хороший - Самюел Клеменс,  который  подписывал  свои
книги "Марк Твен". - Крейг видел по лицу Энн, что не убедил  ее.  -  Скажу
тебе откровенно: все это - от неуверенности. Или еще проще  -  от  страха.
Никогда раньше я не писал и не имею ни малейшего понятия, хорошо или плохо
у меня получилось. Пока я не выясню  мнение  других,  я  чувствую  себя  в
большей безопасности, скрываясь под чужим именем. Это ты можешь понять?
   - Могу. И все же считаю  это  неправильным.  -  Предоставь  мне  самому
судить о том, что правильно,  -  а  что  неправильно,  Энн,  -  сказал  он
нарочито решительным тоном. Не тот у него возраст, чтобы жить  по  законам
незапятнанной совести собственной двадцатилетней дочери.
   - Ладно, - с обидой сказала Энн. - Если не хочешь, чтобы я  высказывала
свое мнение, я буду молчать. - Она положила рукопись на стол.
   - Милая Энн, - ласково сказал он. -  Ну;  конечно,  я  хочу,  чтобы  ты
высказывала свое мнение. Но я хочу высказывать и  свое.  Справедливо?  Она
улыбнулась.
   - Ты считаешь меня ребенком, да?
   - Иногда.
   - Да я, наверно, и есть ребенок. - Она поцеловала его в щеку. - Иногда.
- Она подняла стакан. - Будем здоровы.
   - Будем здоровы, - сказал и он. Она сделала большой глоток виски.
   - Мм! - промычала она от удовольствия. Он вспомнил, как она  в  детстве
пила перед сном молоко. Энн оглядела просторную гостиную. -  Должно  быть,
ужасно дорогой номер, да?
   - Ужасно, - согласился он.
   - Мамуля говорит, что ты кончишь нищим.
   - Думаю, мамуля права.
   - Говорит, что ты дико расточителен.
   - Кому же знать, как не ей, - сказал он.
   - Она все спрашивает, употребляю ли я наркотики. - Энн явно ждала,  что
он тоже задаст ей этот вопрос.
   - После всего, что я видел и слышал, - сказал он, - я считаю само собой
разумеющимся, что  в  Америке  нет  студента,  который  не  попробовал  бы
марихуаны. Полагаю, что на тебя это тоже распространяется.
   - Да, распространяется, - сказала Энн.
   - И еще  я  полагаю,  что  ты  достаточно  умна,  чтобы  не  баловаться
чем-нибудь похуже. Вот так-то. А теперь  наложим  запрет  на  разговоры  о
мамуле, хорошо?
   - Знаешь, о чем я думала, глядя на тебя во время ужина? - спросила Энн.
- Я думала: какой ты интересный  мужчина.  Эта  твоя  шевелюра,  и  ты  не
толстый;  и  морщины  на  усталом  лице.  Как  гладиатор,  ставший   более
осторожным, потому что старые раны дают себя знать.
   Он засмеялся.
   - Но у тебя благородные морщины, -  поспешила  добавить  она.  -  Такие
бывают,  когда  человек  слишком  много   познал   в   жизни.   Ты   самый
привлекательный из всех мужчин, которых я здесь видела...
   - Ты еще мало кого видела за эти несколько часов, - сказал Крейг. Но он
не мог скрыть удовольствия. "Глупое удовольствие", -  сказал  он  себе.  -
Подожди дня два.
   - Не одна я так думаю, - сказала она. - Все женщины в  ресторане  очень
красноречиво на тебя поглядывали  -  и  эта  штучка  мисс  Сорель,  и  эта
сказочная красавица - французская актриса, и даже Соня Мэрфи, и даже  Гейл
Маккиннон.
   - А я и не заметил, - признался он. Это была правда. И во время  ужина,
и после он был поглощен своими мыслями.
   - Вот в этом-то твоя  прелесть,  -  убежденно  сказала  Энн.  -  Ты  не
замечаешь. Обожаю входить с тобой  куда-нибудь  -  все  на  тебя  вот  так
смотрят, а ты не замечаешь. Хочу сделать тебе одно  признание,  -  сказала
она, с наслаждением погружаясь в мягкое кресло.  -  Я  и  не  представляла
себе, что когда-нибудь стану взрослой и смогу разговаривать с  тобой  так,
как сегодня днем и вечером. Ты рад, что я приехала?
   Вместо ответа он подошел к ней и, нагнувшись, поцеловал в макушку.
   Она ухмыльнулась и стала вдруг похожа на мальчишку.
   - Знаешь, со временем из тебя выйдет неплохой отец - на  радость  одной
девушке.
   Зазвонил  телефон.  Он  взглянул  на  часы.  Почти   полночь.   Он   не
пошевелился. Телефон зазвонил опять.
   - Ты не хочешь отвечать? - спросила Энн.
   - Едва ли я стану счастливее, если отвечу. - Тем не менее  он  встал  и
взял трубку. У телефона был портье. Он спросил, не у него ли  мисс  Крейг:
ей звонят из Соединенных Штатов.
   - Это тебя, Энн. Из  Соединенных  Штатов.  -  Крейг  заметил,  что  Энн
нахмурилась. - Хочешь говорить отсюда или из спальни?
   Она помолчала в  нерешительности,  потом  встала,  осторожно  поставила
стакан на столик рядом с креслом.
   - Из спальни, если можно.
   - Переключите, пожалуйста, на второй телефон, - попросил Крейг.
   Энн ушла в спальню  и  закрыла  за  собой  дверь.  Немного  погодя  там
зазвонил телефон, и Крейг услышал ее приглушенный голос.
   Он подошел со стаканом в руке к балконной двери, открыл ее и  вышел  на
балкон, чтобы не слышать, о чем говорит дочь. На Круазетт было  еще  много
людей и машин, но на террасе никто не сидел - слишком было  холодно.  Море
катило длинные валы  и  с  силой  обрушивалось  на  берег,  белая  пена  в
отраженных огнях города казалась призрачной. "Давным-давно  Софокл  слышал
про это на Эгейском море, - продекламировал он про себя, - и  размышлял  о
мутных приливах и отливах страданий человеческих". О каких мутных приливах
и отливах вспомнил бы Софокл сейчас, слушая море у Канна?.. Софокл  -  это
настоящее его имя? Или и он пользовался nom  de  plume?  "Эдип  в  Колоне"
Малколма Харта, ныне покойного.
   Интересно, прочла ли Пенелопа сегодняшнюю  "Трибюн"  и  какое  испытала
чувство, если вообще что-нибудь испытала, когда наткнулась на имя  Эдварда
Бреннера - другого мертвого писателя?
   Он услышал, как дверь из спальни открылась, и вернулся в гостиную.  Энн
вошла хмурая. Она молча взяла свой стакан и залпом его осушила. "Видимо, -
подумал он, - в нашей семье не один я пью так много".
   - Что-нибудь серьезное? - спросил он.
   - Да нет, ничего особенного. - Но выражение ее  лица  не  сочеталось  с
ответом. - Так, один парень из моего университета. - Энн налила  себе  еще
виски. Крейг заметил,  что  содовой  она  добавила  совсем  немного.  -  О
господи, никак от них не избавишься.
   - Может, поделишься со мной?
   - Он думает, что влюблен в меня. Хочет на мне жениться. - Она с угрюмым
видом плюхнулась в кресло и вытянула вперед свои длинные загорелые ноги. -
Жди гостей. Сказал, что летит сюда. Авиабилеты стали до  абсурда  дешевые,
вот в чем беда. Кто угодно может гоняться  за  кем  угодно.  Это  одна  из
причин, почему я и попросила твоего разрешения приехать  сюда:  хотела  от
него удрать. Ты не обиделся?
   - Что ж, причина как причина, - уклончиво ответил он.
   - Я тоже думала, что люблю его, - сказала она. -  В  первый  месяц  мне
нравилось с ним спать и, наверно, и сейчас  понравилось  бы.  Но  замуж  -
избави бог!
   - Я, конечно, старомоден, - сказал Крейг, - но что страшного в том, что
парень хочет жениться на девушке, которую любит?
   - Все. Скажи мне, разве Гейл Маккиннон поторопилась бы выйти  замуж  за
первого встречного трудягу? Ты можешь себе представить,  чтоб  она  сидела
дома и подогревала в духовке ужин, дожидаясь, когда милый муженек  приедет
из конторы пятичасовым пригородным поездом?
   - Нет.
   - Сперва я хочу стать хозяйкой своей судьбы, - сказала Энн. - Как  она.
А потом, если захочу, муж должен будет принять мои условия.
   - Ты что ж, не сможешь быть хозяйкой своей судьбы, когда выйдешь замуж?
   - С этим тупым трудягой - нет. Да он и  трудяга-то  не  настоящий.  Ему
дали стипендию, чтоб он играл в футбол:  в  школе  он  числился  то  ли  в
сборной штата, то ли еще в  какой-то  кретинской  сборной.  А  когда  стал
играть в студенческой команде, то в первую же неделю во  время  тренировки
разбил себе вдребезги колено и теперь даже в футбол не играет. Вот что  он
за человек. Может, я и пошла бы за него, будь  он  умный  и  честолюбивый:
тогда я хоть знала бы, что из него выйдет толк. Его отец в  Сан-Бернардино
торгует зерном и фуражом, вот он и хочет заниматься тем же. И это все.  Не
хватало мне еще Сан-Бернардино, черт побери! Нет уж, я не стану закапывать
себя где-то в прерии. Он говорит, что не против, если женщина работает. До
тех пор, конечно, пока не заведутся дети. Это в  наше-то  время!  Когда  в
мире происходит бог знает что -  войны,  революции,  какие-то  сумасшедшие
создают водородные бомбы, расстреливают черных, и женщины  наконец  решили
поднять свой голос и потребовать, чтобы к ним относились как  к  людям.  Я
понимаю,  что  рассуждаю  точно  наивный  подросток,  и   не   знаю,   что
предпринять, но мне ясно одно: я не хочу ехать в Сан-Бернардино и  обучать
там  детей  таблице  умножения  только  потому,  что  какой-то  болван  из
Калифорнии остановил свой выбор на мне. Папа, секс - это самая коварная из
всех ловушек, но я в нее не попадусь. Знаешь, что самое ужасное?  Когда  я
услышала по телефону его слова: "Энн, я этого не вынесу", мне  показалось,
что все мои внутренности сплавились  в  большой,  вязкий,  сладкий  комок.
Пусть бы он был без гроша и ходил босиком, лишь бы стремился к  чему-то  -
решил бы вступить в  коммуну  и  выпекать  там  хлеб  или  выдвинуть  свою
кандидатуру  в  конгресс,   стать   ядерным   физиком   или   каким-нибудь
исследователем. Я сама-то не настолько чокнутая, но я не  мещанка.  -  Она
замолчала, пристально посмотрела на Крейга. - Или, может, мещанка?  Ты  не
находишь?
   - Нет, не нахожу, - сказал он.
   - Просто я не хочу жить в девятнадцатом веке. Ну и денек! -  с  горечью
воскликнула она. - И надо же было ему подсесть ко мне тогда в  библиотеке?
Он прихрамывает из-за  этого  проклятого  колена.  Длинные  волосы,  русая
борода. В наше время уже нельзя судить о  человеке  по  внешности.  И  вот
теперь он приедет сюда  -  будет  пялить  на  меня  свои  голубые,  как  у
младенца, глазищи, играть своими чертовыми бицепсами и слоняться по  пляжу
- этакий Аполлон, место которому на  мраморном  пьедестале  где-нибудь  во
Фракии. "Что, по-твоему, я должна делать? Бежать?
   - Это от тебя зависит, - сказал Крейг, Так вот, оказывается, что с  ней
случилось за эти полгода.
   Она резким движением поставила стакан, расплескав виски, и вскочила.
   - Не удивляйся, если меня не будет здесь, когда  ты  вернешься  оттуда,
куда едешь, - сказала она.
   - Только оставь записку, где тебя искать.
   - У тебя какие-нибудь таблетки есть? А то я очень взбудоражена.  Ни  за
что не засну сегодня.
   Вполне современный отец, весь вечер поивший дочь крепкими напитками,  а
потом молча и безропотно выслушавший ее рассказ о том,  что  она  живет  с
молодым человеком, за которого считает  унизительным  выйти  замуж,  Крейг
сходил в ванную и принес две таблетки секонала, чтобы она могла уснуть. Он
вспомнил, что в двадцать лет мог спать и без снотворного - даже  во  время
бомбежки и артиллерийской пальбы. К тому же он был девственник. Бессонница
пришла с вольной жизнью.
   - Вот, - сказал он, протягивая ей таблетки. - Спи крепко.
   - Спасибо, папа. - Энн бросила таблетки в сумочку и взяла  рукопись.  -
Утро