пленки.  Валяются
где-нибудь  в  груде  старых  театральных  программ,  журналов,  сломанных
теннисных ракеток в подвале дома на Семьдесят восьмой  улице,  который  он
купил в связи с предстоящим рождением Энн, дома, где он ни разу не  был  с
тех пор, как объявил  Пенелопе  о  решении  развестись  с  ней;  дома,  по
которому он, наверно, до конца  дней  своих  мог  бы  пройти  с  закрытыми
глазами.
   Он прибавил газ, и вилла исчезла за поворотом  шоссе.  Вот  тебе  урок:
держись подальше от мест, где ты был счастлив.
   Девушка, помолчав немного, сказала:
   - Мэрфи говорит, что жена у вас очень красивая.  Можно  было  подумать,
что она прочла мысли Крейга.
   - Была, - ответил Крейг. - Наверно, и сейчас еще. Да, и сейчас.
   - Вы расстаетесь мирно?
   - Развод есть развод.
   - Мои родители расстались тихо и вежливо, - сказала Гейл  Маккиннон.  -
Мерзость какая-то. Мать взяла и ушла. Мне тогда было шестнадцать. Она и до
этого уходила. Только на этот раз уже не вернулась. Когда мне  исполнилось
восемнадцать, я спросила отца, в чем дело. Он сказал: "Она что-то ищет. Не
меня". - Девушка вздохнула. - Раз в год, на Рождество, она  присылает  мне
открытки. Из разных частей света. Когда-нибудь попробую  разыскать  ее.  -
Она вдруг умолкла и откинулась на спинку сиденья. Потом спросила: -  Мэрфи
не похож на голливудского  посредника,  какими  их  обычно  представляешь,
правда?
   - Вы имеете в виду, что он не низкого роста, не толстый, не еврей и  не
картавит?
   Девушка засмеялась.
   - Я рада, что вы так внимательно прочли меня. А то, что я оставила  вам
сегодня утром, видели?
   - Да.
   - Есть замечания?
   - Нет.
   Она снова немного помолчала.
   - Он очень неглуп, этот мистер Мэрфи, -  сказала  она.  -  Перед  вашим
приходом он сказал мне, что, если бы вы выпустили вашу  последнюю  картину
сегодня, она имела бы большой успех. Она опередила время, так он считает.
   Крейг внимательно следил за дорогой и притормозил, давая перейти  через
шоссе целому семейству в купальных костюмах.
   - Я согласилась с ним, - продолжала девушка. - Боевиком она,  возможно;
и не стала бы, по крайней мере в том смысле,  какой  придает  этому  слову
мистер Мэрфи, но зрители, во всяком случае, оценили бы ее оригинальность.
   - Вы ее видели? - Крейг не мог скрыть удивления.
   - Да. Мистер Мэрфи говорит, что вы допустили большую  ошибку,  не  став
режиссером. Говорит, что режиссер сегодня - главная фигура в кино.
   - Возможно, он прав.
   - Мистер Мэрфи сказал, что до шестьдесят пятого года вам как  режиссеру
было бы очень легко найти работу.
   - Может быть.
   - Было у вас такое желание?
   - Нет.
   - Почему?
   - Вероятно, потому, что ленился.
   - Вы же знаете, что это неправда. - Девушка была явно раздосадована его
нежеланием говорить откровенно.
   - Ну, если вам это так уж интересно, - сказал Крейг, - я думал, что мне
не хватит таланта. Самое большее из меня получился  бы  сносный  режиссер.
Нашлось бы с полсотни режиссеров лучше меня.
   - А среди продюсеров не найдется полсотни лучше вас? - В голосе девушки
послышался вызов.
   - Может, найдется  пятеро.  Но  и  эти,  если  повезет,  перемрут,  или
сопьются, или в струю не попадут.
   - Если бы вам пришлось начинать все сначала, выбрали бы вы себе  другое
занятие?
   - Никому не приходится начинать все сначала, - сказал Крейг. - А теперь
любуйтесь, пожалуйста, пейзажами.
   - Ну, что ж, - спокойно сказала девушка. - Ленч, во всяком случае,  был
приятный.
   После этого она уже не задавала вопросов и молчала всю дорогу, пока они
ехали по берегу моря, через сонный, залитый солнцем Антиб и возвращались в
Канн по оживленному шоссе.
   Он предложил довезти ее до гостиницы, но она сказала, что  в  этом  нет
надобности, потому что от "Карлтона" всего две минуты ходьбы,  к  тому  же
она любит ходить пешком.
   Перед "Карлтоном", между "ягуаром" и "альфой", было свободное место. Он
поставил свою "симку"  и  выключил  мотор.  Когда  ему  снова  понадобится
машина, на этом месте он ее, конечно, уже не найдет.
   - Благодарю вас за прогулку, - сказала девушка, вылезая  из  машины.  -
Ваши друзья Мэрфи мне нравятся. Уверена, что и вы понравитесь, если у меня
будет возможность узнать вас поближе.
   В ответ на любезность он улыбнулся.
   - Мы же соседи, - уклончиво ответил он.
   Он смотрел, как она идет  по  набережной,  неся  в  руке  магнитофон  с
записью Мэрфи.  Ее  длинные  каштановые  волосы  блестели  на  фоне  синей
спортивной блузы. Он стоял под ярким  солнцем,  чувствуя  себя  покинутым.
Сегодня ему не хотелось оставаться одному и вспоминать о тех  днях,  когда
ему было двадцать семь. Догнать бы  ее  сейчас,  тронуть  за  руку,  пойти
рядом. Но он подавил в себе этот порыв. Он зашел  в  бар,  выпил  анисовой
водки, потом нехотя поплелся  на  Антибскую  улицу  и  посмотрел  половину
порнографического фильма. Фильм был снят в Германии,  действующие  лица  -
грудастые лесбиянки в высоких кожаных  сапогах.  Снимали  их  за  городом,
среди солнечных полян и водопадов. В зале было полно народа.  Он  вышел  и
отправился к себе в отель.
   Две проститутки с грубыми  лицами,  стоявшие  на  углу  близ  теннисных
кортов, вызывающе уставились на него. "Подойти?" - подумал он. Может,  это
как раз ему и нужно?
   Но он лишь вежливо им улыбнулся  и  прошел  мимо.  С  теннисных  кортов
донеслись аплодисменты, и он заглянул туда. Шли соревнования среди юношей.
Ребята  играли  бестолково,  но  бегали  с  фантастической  быстротой.  Он
наблюдал за ними несколько минут, пытаясь вспомнить время, когда бегал так
же.
   Выйдя с кортов, он повернул за угол и вошел прямо  в  гостиницу,  минуя
террасу, где уже начали собираться любители выпить.
   Когда он брал ключ от номера, портье передал ему несколько  оставленных
для  него  записок.  Было  также  заказное  письмо  от  жены,  пересланное
администрацией его парижского отеля.  Он  расписался  в  получении  и,  не
читая, сунул записки и письмо в карман.
   В  лифте  какой-то  пузан  в  оранжевой  рубашке   сказал   хорошенькой
молоденькой девчонке:
   - Худший фестиваль за все годы.
   Девчонка эта могла быть и секретаршей,  и  киноактрисой,  и  шлюхой,  и
дочерью этого мужчины.
   Поднявшись к себе в  номер,  Крейг  вышел  на  балкон,  сел  и  немного
полюбовался морем. Затем достал из кармана записки и стал  читать.  Письмо
жены он оставил напоследок. На десерт.
   Мистер Б.Томас с супругой приглашают мистера Крейга сегодня  поужинать.
Не будет ли мистер Крейг  любезен  позвонить?  Они  остановились  в  отеле
"Мартинес" и будут ждать до семи.
   Брюса Томаса он знал не очень хорошо, но относился к нему с  симпатией.
Томас - режиссер, у него вышло подряд три боевика. Ему около  сорока  лет.
Это его, в частности, имел в виду Крейг, когда  объяснял  Гейл  Маккиннон,
почему не соблазнился карьерой режиссера. Завтра он скажет Томасу, что  не
смог ему позвонить, так как слишком поздно вернулся в гостиницу. Сегодня у
него нет настроения ужинать с  человеком,  у  которого  вышло  подряд  три
боевика.
   Звонил Сидней Грин и приглашал мистера Крейга  выпить  сегодня  вечером
перед ужином. В восемь часов он будет в баре. Сидней Грин - тоже режиссер,
он снял три  или  четыре  фильма  и  имел  контракт  с  одной  независимой
компанией еще на несколько картин. Месяц назад  эта  независимая  компания
прекратила все съемки, и Грин поехал в Канн искать работу, умоляя  каждого
встречного замолвить за него словечко. Сегодня ему придется пить одному.
   Звонила мисс Натали Сорель  и  просила  мистера  Крейга  позвонить  ей.
Натали Сорель - одна из тех двух великолепно  одетых  дам,  что  привлекли
внимание Гейл Маккиннон накануне вечером  на  приеме.  Довольно  известная
актриса родом из Венгрии, она исполняет роли на трех-четырех  языках.  Лет
пять-шесть назад в течение нескольких месяцев она была его любовницей - он
тогда снимал в Париже фильм, - потом он потерял ее из виду. Хотя теперь ей
уже под сорок, она по-прежнему выглядит роскошной красавицей; когда  Крейг
увидел ее на приеме, он удивился, что порвал с ней. Однажды - это было уже
после курортного сезона - он провел с ней субботу и воскресенье в Болье, и
воспоминание об этих днях было одним из самых приятных  в  его  жизни.  На
приеме она объявила ему, что собирается замуж. "Значит, - решил  он,  -  с
именем мисс  Натали  Сорель  связано  сейчас  слишком  много  сложностей".
Звонить он ей не будет.
   Была еще записка от Йена Уодли. Когда-то они провели  вместе  несколько
пьяных вечеров в Нью-Йорке и Голливуде. Уодли написал роман, получивший  в
начале пятидесятых годов широкое признание. Он  был  шумлив,  остроумен  и
любил спорить с незнакомыми людьми в баре. С тех пор он написал  несколько
неудачных романов и участвовал  в  работе  над  множеством  киносценариев,
трижды женился и разводился и  стал  пьяницей.  Крейг  уже  много  лет  не
встречал имени Уодли ни в газетах, ни на  экране  и  удивился,  увидев  на
записке его подпись.
   "Дорогой Джесс, - гласили каракули, - я узнал, что ты здесь, и подумал,
что неплохо бы в память старой дружбы тяпнуть нам с тобой по стаканчику. Я
снимаю берлогу недалеко  от  старого  порта,  где  влачат  свою  недолгую,
мерзкую, скотскую жизнь бедняки, но они неплохо справляются с поручениями.
Звони, когда будет время. Йен".
   "Зачем Уодли приехал в Канн? Впрочем,  не  так  уж  это  интересно",  -
подумал Крейг и не стал звонить по телефону, указанному в записке.
   Он вскрыл заказное письмо жены, напечатанное на машинке  -  как  видно,
отпечатала сама. Она сообщала, что срок  получения  от  него  ежемесячного
чека истек два дня назад, о чем она  собирается  известить  своего  и  его
адвокатов. Если через день она не получит чека, то даст указание  адвокату
принять соответствующие меры.
   Он скомкал все записки, сунул их в карман и откинулся на спинку кресла.
   Небо заволокло тучами, море посерело, заморосил дождь. Поднялся  ветер,
листья пальм на берегу зашевелились, дробно, металлически зазвенели. Белая
яхта с зажженными ходовыми огнями, качаясь на  волнах,  спешила  в  старую
гавань.
   Он ушел с балкона в гостиную и повернул выключатель.  Лампы  загорелись
бледным, водянистым светом.  При  желтоватом  освещении  комната  казалась
убогой и неуютной. Он достал чековую книжку и выписал чек на имя жены.  Он
уже много недель не подсчитывал остатка, не стал этого  делать  и  сейчас.
Вложил чек в конверт и надписал адрес. Адрес чужого дома, хотя в нем полно
его книг, бумаг и мебели, накопившихся за многие годы жизни.
   Он выдвинул ящик стола и достал рукопись - один из шести  лежавших  там
экземпляров.  Рукопись  была  без  обложки,  на  первой  странице   стояло
название: "Три горизонта". Имени автора не было. Крейг  взял  авторучку  и
склонился над столом. Подумав немного, написал:
   "Малкольм Харт". Имя как имя, не хуже любого другого.  Пусть  оценивают
произведение неизвестного автора по его достоинству. Лучше, когда судят  о
вещи в чистом виде. Друзьям не придется тогда придумывать  снисходительные
отзывы, у врагов же не будет лишнего повода  позлословить.  В  этом  есть,
конечно, элемент малодушия, но есть и здравый смысл,  расчет  на  точность
суждений.
   Он достал остальные пять  экземпляров  и  на  каждом  сделал  такую  же
надпись. Затем вложил один из них в манильский конверт и  написал  на  нем
имя Брайана Мэрфи.
   Он подумал, не позвонить ли Констанс. Сейчас она должна  быть  дома.  И
после утренней вспышки, наверно, успокоилась. Но если окажется, что ее нет
дома, то это огорчит его, и он решил не звонить.
   Он спустился в переполненный холл, рассеянно улыбнулся двоим знакомым и
прошел мимо - ему не хотелось ни с кем  разговаривать.  Подойдя  к  стойке
портье, он велел отправить конверт с чеком для  жены  почтой,  а  рукопись
немедленно доставить с курьером Брайану Мэрфи в  отель  "На  мысу".  Затем
послал Энн телеграмму, в которой предлагал вылететь первым же самолетом  в
Ниццу. Уж если и жертвовать ради  кого-то  своими  удобствами,  пусть  это
будет его собственная плоть и кровь.
   Ужинал он в небольшом ресторане в старом порту. Один. За день он и  так
уж достаточно наговорился с людьми. Ресторан - один из  лучших  в  городе,
дорогой и обычно многолюдный. Но в этот вечер в зале были только он да две
шумные компании англичан -  розовощекие  мужчины  с  модными  стрижками  и
безвкусно  одетые,  увешанные  драгоценностями  женщины.  Они   не   имели
отношения к фестивалю и в Канн приехали только развлекаться.  Крейг  видел
их всех накануне вечером в казино:  женщины,  как  и  мужчины,  играли  по
крупной. Женщины  рассказывали  звонкими,  визгливыми  голосами  о  других
курортах - Сардинии, Монте  (как  они  сокращенно  называли  Монте-Карло),
Капри, Сен-Морисе - непременных обиталищах богачей. Мужчины жаловались  на
лейбористское правительство, валютные ограничения, курс фунта, девальвацию
- их голоса гудели, покрывая трели жен.
   "Англия всегда будет Англией", - подумал  Крейг,  принимаясь  за  салат
по-ниццки.
   Вошел Пабло Пикассо с компанией из пяти человек, и  хозяйка  ресторана,
красивая женщина, засуетилась, усаживая их  за  столик  у  противоположной
стены. Крейг посмотрел на него, с восхищением подумал о том,  какую  бычью
энергию излучает его  невысокая  плотная  фигура,  большая  лысая  голова,
темные глаза, мягкие и  жесткие  одновременно,  и  тут  же  отвел  взгляд.
Пикассо, конечно, наслаждается своей славой, но имеет же он  право  съесть
суп без того, чтобы за каждым его  движением  следил  какой-то  немолодой,
американец, чья претензия на внимание художника  обусловлена  только  тем,
что у него в доме, который, в сущности, уже и не его дом, висит литография
с изображением голубя.
   Англичане лишь мельком, без любопытства  взглянули  на  Пикассо  и  его
компанию, когда те входили в ресторан, и опять занялись своими бифштексами
и шампанским.
   Позже хозяйка подошла к столику Крейга и тихо спросила:
   - Вы ведь знаете, кто это, да?
   - Конечно.
   - А вот они... - Она язвительно улыбнулась, слегка  кивнув  головой  на
своих английских клиентов. - Они не знают.
   - Искусство вечно, признание - быстротечно.
   - Comment? [Что? (франц.)] - озадаченно посмотрела на него хозяйка.
   - Американская шутка, - пояснил Крейг. Когда он закончил ужин,  хозяйка
подала ему к кофе коньяку. За счет ресторана.  Если  бы  англичане  узнали
Пикассо, то ему пришлось бы платить за этот коньяк самому.
   Выходя из ресторана, Крейг посмотрел на Пикассо, их глаза  встретились.
Он подумал: "Каким увидел меня этот  старик?  Как  абстракцию,  угловатый,
безобразный  продукт  американской  системы?  Убийцу,  склонившегося   над
умерщвленным азиатским крестьянином и  подсчитывающего  трупы?  Скорбного,
бесприютного клоуна на печальном чужом  карнавале?  Одинокое  человеческое
существо, с трудом  передвигающееся  по  пустому  холсту?"  Он  с  грустью
подумал об условностях, которым подчинено его поведение. Как  хорошо  было
бы сейчас подойти к  этому  старику  и  сказать:  "Вы  сделали  мою  жизнь
богаче".
   Выйдя из ресторана, он пересек улицу  и  пошел  по  набережной,  где  у
причалов стояли яхты, покачиваясь на тихой черной воде. "Почему  вы  не  в
море?" - мысленно спросил он.
   Уже почти дойдя  до  поворота  гавани,  он  увидел  при  свете  фонарей
двигавшуюся ему навстречу знакомую фигуру. Это  был  Йен  Уодли,  он  шел,
опустив голову, развинченной, усталой походкой. В последнюю секунду  Уодли
заметил его, встрепенулся, и на лице его появилась улыбка. Он располнел и,
как видно, с трудом втискивался в свой давно не  глаженный  костюм.  Ворот
рубашки он расстегнул, чтобы не сдавливать толстую дряблую шею; наполовину
развязанный галстук сбился набок и свисал на измятую рубашку. И постричься
ему тоже не мешало бы - густые нечесаные волосы торчали в разные  стороны,
открывая высокий выпуклый лоб. Он был похож на пророка-отшельника.
   - Вот с кем я хотел повидаться, - громко сказал Уодли.  -  Мой  друг  -
вундеркинд.  -  Уодли  познакомился  с  Крейгом,  когда  тому  только  что
исполнилось тридцать лет. В эту фразу он вкладывал обидный смысл, и  Крейг
так именно ее и воспринял.
   - Привет, Йен. - Крейг пожал потную ладонь Уодли.
   - Я же записку тебе оставил, - сказал Уодли тоном упрека.
   - Я собирался звонить тебе завтра.
   - Кто знает, где я буду завтра. - Голос у Уодли немного сел. Он был под
хмельком. Как обычно. Пить он стал с тех пор, как начались неудачи  с  его
книгами. Или, наоборот, неудачи начались с тех  пор,  как  он  стал  пить.
Причина или следствие - все переплелось.
   - Разве ты здесь не на весь период фестиваля? - спросил Крейг.
   - Я нигде ни на какой период. - Уодли был пьянее,  чем  Крейгу  вначале
показалось. - Что ты делаешь?
   - Когда?
   - Сейчас.
   - Гуляю.
   - Один? - Уодли недоверчиво осмотрелся вокруг, словно  подозревая,  что
на темной набережной среди перевернутых  плоскодонок  и  рыбачьих  снастей
Крейг прячет какую-нибудь сомнительную личность.
   - Один, - подтвердил Крейг.
   - Одинокий продюсер. Ну так я погуляю с тобой Пойдем, как два ветерана,
товарища по отступлению с бульвара Заходящего Солнца.
   - Ты всегда изъясняешься титрами. Йен? -  спросил  Крейг,  раздраженный
тем, что этот писатель считает его товарищем по несчастью.
   - Что делать, кино - искусство сегодняшнего  дня,  -  сказал  Уодли.  -
Печатное слово мертво. Почитай любого канадского философа. Отведи  меня  в
ближайший бар, вундеркинд.
   - Я уже достаточно выпил сегодня.
   - Счастливчик. Что ж, пройдусь с тобой и так.  Твоя-то  дорогая  вернее
моей.
   Они пошли рядом. Уодли держался  подчеркнуто  прямо,  шагал  пружинящей
походкой. Его некогда красивое, открытое, худое лицо теперь заплыло жиром.
Это было лицо алкоголика, сокрушающегося от жалости к самому себе.
   - Расскажи мне, вундеркинд, что ты делаешь в этом нужнике, - сказал он.
   - Да вот, решил посмотреть несколько фильмов, - ответил Крейг.
   - А я в Лондоне живу. Ты это знал? -  Он  спросил  резким  тоном,  явно
намекая,  что  Крейг  потерял  всякий  интерес  к  судьбе  своего  бывшего
приятеля.
   - Да, - сказал Крейг. - Ну, что Лондон?
   - Город Шекспира и Марло, королевы Елизаветы и Диккенса, Твигги и  Йена
Уодли. Еще один нужник. Вообще-то я приехал написать  статью  о  фестивале
для журнала английских  гомиков.  Никакой  гарантии,  они  оплачивают  мне
только гостиницу. Если возьмут что-нибудь - подкинут  пару  фунтов.  Хотят
украсить свою обложку волшебным именем Йена Уодли. Когда увидят статью, то
их, наверно, стошнит. Все, что я здесь видел, - дерьмо. Так и напишу.  Вот
уж начнут  возмущаться!  Редактор  отдела  кино  и  театра  у  них  вообще
полуграмотный, поэтому он убежден, что кино -  это  божественное  творение
наших дней.  Думает,  что  Годар  ежегодно  накручивает  по  четыре  новых
Сикстинских капеллы. Господи, да он  и  антониониевский  "Крупным  планом"
считает шедевром! Ты сам-то что думаешь обо всей этой  ерунде,  что  здесь
показывают?
   - Есть фильмы хорошие, есть и плохие, - ответил Крейг. - Думаю, что  до
конца фестиваля штук шесть хороших наберется.
   - Шесть! - фыркнул Уодли. -  Когда  составишь  список,  пришли  мне.  Я
упомяну их в своей статье. Что хочу, то и пишу. "Великий в прошлом деятель
кино назвал шесть лучших фильмов".
   - Шел бы лучше домой, Йен. Ты меня раздражаешь.
   - Извини. - В голосе Уодли прозвучало искреннее раскаяние. -  Разучился
я вести себя, как люди. Да и все у меня скверно. А в гостиницу я не  хочу.
Ничто там меня не ждет, кроме сборища блох и недописанной рукописи  книги,
которую я, наверно, так и не кончу. Я зол, я это знаю, но  зачем  изливать
свою желчь на старых друзей? Прости меня. Простишь, а? -  В  голосе  Уодли
слышалась мольба.
   - Конечно.
   - Мы ведь были друзьями, правда? Были у нас с  тобой  веселые