знала. - Она сказала это  тоном  маленькой  девочки,  которой
папа обещал веселую загородную прогулку и для  которой  не  существует  ни
больниц, ни боли, ни крови. - Иен сейчас внизу. Он очень хотел  бы  прийти
сюда и поздороваться. Он ужасно тревожится за тебя. Можно, я  позову  его?
На минутку.
   - А шел бы он... - выругался Крейг. Энн ахнула от  неожиданности.  Если
ему не изменяет память, он еще ни разу при ней так не бранился.
   - О папа!  Как  можешь  ты  быть  таким  несправедливым?  -  Она  резко
повернулась и выбежала из комнаты.
   "Ничего, она уже большая, - думал Крейг, погружаясь головой в  подушки.
- Знает все бранные слова. Я, пожалуй, переберусь в общую палату. Туда  не
пускают посетителей".
   Вечером того же дня его  оперировали.  Анализы  показали,  что  у  него
возобновилось внутреннее кровотечение, хотя оно и не было столь  обильным,
как в ту  ночь  в  отеле.  Медленное,  опасное,  истощающее  кровотечение,
источник которого невозможно определить.
   Пока ему брили грудь и живот и еще не сделали предоперационную инъекцию
морфия, он ясно сознавал, что  не  боится.  "Пятьдесят  на  пятьдесят",  -
сказал доктор. Более справедливых условий игры человек не может требовать.
   Лица появлялись и исчезали, мимолетные,  молчаливые,  едва  различимые,
точно окутанные туманом, - Мэрфи, Томас,  доктор  Гибсон,  уклончивые,  не
предостерегающие  и  не  подбадривающие;  его  жена,   его   дочь   Марша,
неестественно  полная  и  плачущая;  Гейл  Маккиннон,  свежая,  как  после
морского купания; Констанс, суровая до неузнаваемости;  Эдвард  Бреннер...
Но Эдвард Бреннер умер. Уж не во сне ли он всех  их  видит?  Заговорил  он
только однажды.
   - Марша, - сказал он, - до чего же ты располнела".
   Он чувствовал острую боль, но сдерживал стоны. Африканцу со шрамами  из
салона первого класса это было бы непонятно.  Бремя  Белого  Человека.  Он
держался стоически, ждал очередной - раз в четыре часа - порции  морфия  и
не требовал больше. Кто сказал, что стоицизм бесполезен? Во всяком случае,
не его друг.
   Рабочие  сцены,  все  в  белом,  вносят  реквизит  -   шприцы,   кровь.
Осветительную аппаратуру передвинули на другое место.  В  ушах  раздавался
шум морского прибоя. Он просыпался. Засыпал. Лица появлялись  и  исчезали,
каждое  -  со  своими  претензиями.  Где  Йен  Уодли,  этот   расхлябанный
вероломный человек? Где Белинда Коэн в платье цвета  электрик?  Какие  еще
чеки она принесла ему подписать?
   Еще врачи. Лучший специалист в стране. Тихие голоса медиков,  шепот  за
спиной. А  белокурая  скандинавка  с  опытными  руками  так  больше  и  не
появлялась. Увы.
   Сколько дней прошло с тех пор, как он уехал из Мейрага?  Какой  напиток
заказывал он на terrasse маленького ресторана с видом на  гавань  Кассиса?
Что рассказала та девушка о своей матери?
   Он мог сидеть в постели и даже есть, но температура не спадала. Утром -
около ста одного, вечером поднималась до ста трех с половиной. Над головой
его висел пластиковый пакет, день и ночь питавший организм  антибиотиками.
То ли от жара, то ли от антибиотиков (или от того и другого вместе) у него
мутилось сознание, он начал терять ощущение времени и уже не помнил, давно
ли  находится  в  больнице.  Врачи  молчали,  но  Крейг  видел,  что   они
обеспокоены: что, если это какой-то совсем новый вид больничных  бактерий,
против которых медицина пока еще бессильна?
   Доктор Гибсон запретил все  посещения,  и  Крейг  был  ему  благодарен.
Доктор Гибсон сказал, что если  нормальная  температура  продержится  трое
суток, то его выпишут. А пока что Крейг смотрел сонными глазами  на  экран
телевизора, который вкатили ему  в  палату  и  поставили  в  ногах  койки.
Преимущественно он смотрел бейсбольные матчи. Приятно смотреть на  парней,
быстро бегающих по залитой солнцем зеленой  лужайке.  Было  хорошо  видно,
когда они выигрывали, а когда проигрывали. Крейг  читал  как-то  об  одном
убийце, осужденном в штате Массачусетс, - тот тоже смотрел по телевизору в
своей камере бейсбольные матчи и жалел только о том, что так и  не  успеет
узнать, выиграла ли вымпел его любимая команда "Доджерс".
   "Интересно, - подумал он, - узнаю  ли  я,  кто  выиграет  в  этом  году
вымпел".
   Все же Мэрфи сумел убедить доктора Гибсона,  что  ему  непременно  надо
увидеть  Крейга.  У  Крейга  уже  два  дня  было  приличное  самочувствие.
Температура понизилась до девяноста девяти градусов утром и до ста двух  -
вечером. Мисс Балиссано по-прежнему отказывалась сообщать ему температуру,
но доктор Гибсон был не так строг.
   Лицо Мэрфи, когда тот вошел, сказало Крейгу  не  меньше,  чем  зеркало:
выглядит он ужасно. После операции он  ни  разу  не  взглянул  на  себя  в
зеркало.
   - Я должен был с тобой увидеться, Джесс, - сказал Мэрфи. -  Завтра  мне
придется вылететь за Западное побережье. Дела все накапливаются,  так  что
мне надо быть там.
   -  Конечно,  Мэрф.  -  Собственный  голос  показался   Крейгу   слабым,
старческим.
   - Три недели - это максимум. Больше я не мог посвятить Нью-Йорку.
   - Это я столько здесь пролежал? - спросил  Крейг.  Мэрфи  с  удивлением
посмотрел на него.
   - Да.
   - Долго.
   - Да. И врачи не хотят говорить, когда ты отсюда выберешься.
   - Они не знают.
   - Гибсон говорит, что ты не сможешь работать по крайней  мере  полгода.
Даже если завтра тебя выпустят.
   - Знаю, - сказал Крейг. - Он и мне это говорил.
   - Томас не может ждать, - сказал Мэрфи. - Через месяц он должен  начать
съемки - иначе в этом году не закончит. Из-за погоды.
   - Из-за погоды. - Крейг кивнул.
   - Они с Уодли работают по восемнадцать часов в  сутки.  Томас  говорит,
что у Уодли действительно  здорово  получается.  Говорит,  что  ты  просто
ахнешь, когда увидишь окончательный вариант.
   - Я в этом убежден.
   - Хочешь знать, каких они подобрали актеров?
   - Да нет, Мэрф.
   Мэрфи снова взглянул на него с удивлением.
   - О деньгах не беспокойся, - сказал он. -  Большой  кусок  ты  получишь
сразу, а потом - пять процентов с прибыли.
   - Здорово, - сказал Крейг.
   - Томас оказался настоящим джентльменом.
   - Разумеется. -  Крейг  закрыл  глаза.  Мэрфи  стоял  далеко-далеко,  в
дальнем конце длинного зала, и это его беспокоило.
   - Ты устал, - сказал Мэрфи. - Больше не буду тебе надоедать. Звони мне,
если что нужно.
   - Позвоню обязательно. - Крейг продолжал лежать с закрытыми глазами.
   - Соня тебя целует.
   - Спасибо, Мэрф.
   - Будь здоров, детка. - Мэрфи  тихо  вышел.  В  дверях  появилась  мисс
Балиссано.
   - Включите, пожалуйста, телевизор, - попросил он.  Услышав  шум  толпы,
Крейг открыл глаза. В Сент-Луисе светило солнце.
   В тот день, когда у него впервые установилась  нормальная  температура,
доктор Гибсон разрешил прийти его жене. Насколько  Крейгу  было  известно,
доктору Гибсону не сказали, что он оформляет развод, поэтому  приход  жены
казался ему вполне естественным. Доктор Гибсон не предупредил его,  что  к
нему идет жена.  Видимо,  он  полагал,  что  делает  больному  целительный
сюрприз.
   Войдя в палату, Пенелопа нервно улыбнулась. Она  постриглась  -  волосы
по-девичьи свисают на плечи. В синем платье.  Как-то  он  сказал  ей,  что
больше всего любит, когда она в синем. Давно сказал.
   - Здравствуй, Джесс. - Она говорила тихо, голос ее дрожал, лицо застыло
от напряжения. Последний раз они встречались  в  адвокатской  конторе.  Он
забыл, сколько месяцев прошло с тех пор. Она наклонилась и поцеловала  его
в щеку. Десятитысячный поцелуй.
   - Здравствуй, Пенни, - ответил он. - Ну как твое тканье? - Это была  их
старая шутка [ассоциация с гомеровской Пенелопой].
   - Что? - Пенелопа нахмурилась. - Какое тканье?
   - Это я так, - сказал он. Значит, забыла.
   - Как ты себя чувствуешь?
   - Отлично. Разве не видишь? - Чтобы не думать о ней, он старался думать
об ее адвокатах. Он видел, как она сжала губы, потом смягчилась,  стараясь
побороть раздражение.
   - Доктор  Гибсон  говорит,  что  есть  обнадеживающие  симптомы.  Очень
обнадеживающие.
   - Это меня весьма обнадеживает.
   - А ты все такой же. - На мгновение гнев одержал в ней верх.
   - Да, я верен себе. - Он боролся с ее жалостью, которую она,  вероятно,
считала своей любовью. Возможно, это и есть ее любовь.
   - Доктор Гибсон говорит, что тебе придется долго отдыхать  после  того,
как ты выйдешь  отсюда.  Кто-то  должен  присматривать  за  тобой.  Хочешь
вернуться домой?
   Он представил себе просторный кирпичный  дом  на  тихой  зеленой  улице
Нью-Йорка, маленький садик, запыленную листву деревьев, письменный стол  в
своем кабинете, свои книги на полках. Они договорились поделить мебель, но
еще не сделали этого. Некуда ему было взять свою часть.  Не  может  же  он
таскать с собой письменный стол из одной гостиницы в другую. Она ждала его
ответа, но он молчал.
   - Хочешь отменить дело о разводе? Я хочу.
   - Я подумаю. - У него не было сил спорить с ней сейчас.
   - Что тебя заставило пойти на этот шаг? -  спросила  она.  -  Как  гром
среди ясного неба. Написал мне это ужасное письмо с требованием развода. В
конце концов, уживались же мы друг с другом. Ты мог  уходить  и  приходить
когда угодно. Целыми месяцами я даже не знала, здесь ты или  за  границей.
Никогда не спрашивала тебя о твоих... кто бы они ни были. Возможно, это не
та пылкая любовь, о которой мечтают в юности, но мы все-таки уживались.
   - Уживались, - усмехнулся он. - Да мы пять лет с тобой не спали.
   - А по чьей вине? - Голос ее становился все резче.
   - По твоей, - сказал он. У нее удобная память. Он ждал, что  она  будет
доказывать обратное, причем  с  сознанием  собственной  правоты,  и  очень
удивился, когда она заявила:
   - А как ты думаешь? Сколько  лет  ты  давал  мне  понять,  что  я  тебе
надоела. Готов был пригласить в дом кого угодно, лишь  бы  не  обедать  со
мной одной.
   - В том числе Берти Фолсома.
   Она покраснела.
   - В том числе Берти Фолсома. Надо полагать, что  эта  потаскушка,  твоя
дочь, доложила тебе о Женеве.
   - Доложила.
   - Но он по крайней мере уделял мне внимание.
   - Ну и молодец. Да и ты не хуже.
   - Можешь внести в свой реестр еще одну жертву, - сказала она. -  Теперь
ее уже не сдерживали ни больничная обстановка, ни вид пластикового пакета,
источавшего в его вены бесполезную жидкость. Все было забыто. -  Это  ведь
ты толкнул ее в объятия пьяницы.
   - Он перестал пить. - Крейг тут же понял, что сказал глупость, но  было
уже поздно.
   - Зато остальное не перестал. Был три раза женат, и  все  ему  мало.  С
этой девчонкой я теперь и разговаривать  не  буду.  А  твоя  вторая  дочь?
Бедная Марша. Прилетела из самой Аризоны порадовать  отца,  а  что  ты  ей
сказал? Первое, что пришло в голову: "Марша, до чего ты  располнела".  Она
потом несколько дней плакала. Знаешь; что она говорит?  Она  говорит:  "Он
смеется надо мной, даже когда  истекает  кровью.  Он  меня  ненавидит".  Я
уговаривала ее пойти сюда со мной, но она не захотела.
   - Я помирюсь с ней, - сказал он усталым голосом. -  Потом,  не  сейчас.
Неправда, что я ее ненавижу.
   - Но меня ненавидишь.
   - Никого я не ненавижу.
   - Даже  сейчас  тебе  понадобилось  унижать  меня.  -  Он  хладнокровно
отметил, что, когда она принялась перечислять  свои  обиды,  в  ее  голосе
зазвучали хорошо знакомые ему фальшивые  мелодраматические  нотки.  -  Там
внизу бесстыдно разгуливает эта женщина, собирается  подняться  сюда,  как
только ты вышвырнешь меня вон.
   - Я не знаю, о какой "этой женщине" ты говоришь.
   - О парижской шлюхе. Ты знаешь, о ком я говорю. Так  же,  как  и  я.  -
Пенелопа  зашагала  взад  и  вперед  по  палате,  нарочно  показывая,  что
старается успокоиться. Крейг лежал с  закрытыми  глазами,  откинувшись  на
подушку. - Я пришла сюда не ссориться, Джесс, - продолжала она, перейдя на
спокойный, рассудительный тон. - Я пришла сказать  тебе,  что  буду  рада,
если ты вернешься домой. Более чем рада.
   - Я же сказал, что подумаю.
   - Сделай одолжение, объясни мне раз и навсегда, почему ты решил со мной
развестись?
   "Ну, что ж, - подумал он, - она сама на это напрашивается".  Он  открыл
глаза, чтобы проследить за ее реакцией.
   - Однажды в Нью-Йорке я встретил Элис Пейн, - сказал он.
   - Причем тут Элис Пейн?
   - Она рассказала мне любопытную историю. Каждый  год,  пятого  октября,
она получает дюжину роз. Без визитной карточки. Анонимно. - По  тому,  как
застыло вдруг ее лицо, как напряглись плечи, он понял, что  она  знает,  о
чем идет речь. - Ни одна  женщина,  -  продолжал  он,  -  если  она  имеет
какое-то отношение к дюжине роз, которые присылают из года  в  год  пятого
октября, не вернет меня к себе - ни живым, ни мертвым. - Он  снова  закрыл
глаза. Вот и все. Она  на  это  напрашивалась,  и  она  это  получила.  Он
почувствовал громадное облегчение от того, что разговор наконец состоялся.
   - Прощай, Джесс, - прошептала она.
   - Прощай.
   Он слышал, как она тихо закрыла за собой дверь. И тут, впервые  за  все
время, заплакал. Не от гнева или сознания утраты, а от того, что прожил  с
женщиной больше двадцати лет, завел с ней двух  детей  и  не  испытал  при
расставании никакого чувства, даже ярости.
   Потом он вспомнил: Пенелопа говорила, что внизу ждет Констанс.
   - Внизу ждет одна дама, она хочет  повидать  меня,  -  сказал  он  мисс
Балиссано.  -  Не  попросите  ли  вы  ее  подняться  сюда?  И  дайте  мне,
пожалуйста, расческу, щетку и зеркало.
   Он зачесал волосы назад. За три недели  они  сильно  отросли.  Жесткие,
густые, они отвергали болезнь. Седины в них ничуть не  прибавилось.  Глаза
на худом лице казались огромными  и  слишком  блестящими.  В  больнице  он
сбавил вес и теперь выглядел помолодевшим. Только вряд ли Констанс  оценит
эту имитацию молодости.
   Но когда дверь открылась,  он  увидел  Белинду.  Он  постарался  скрыть
разочарование.
   - Белинда, - сердечно сказал он. - Как я рад вас видеть.
   Она поцеловала его в щеку. Ему показалось, что до прихода  к  нему  она
плакала, горе придало ее маленькому острому личику  больше  женственности.
На ней было все то же платье цвета электрик - видимо, в таком  наряде  она
считала самым уместным появляться у смертного одра.
   - В этой больнице не люди, а чудовища, - сказала она.  У  нее  и  голос
стал мягче. "Моя болезнь повлияла на нее благотворно", - подумал он. - Всю
эту неделю я прихожу сюда ежедневно, и все время они меня не пускают.
   - Очень сожалею, - солгал он.
   - Однако я не отставала от событий. И с мистером  Мэрфи  разговаривала.
Вы не будете участвовать в работе над картиной.
   - Боюсь, что так.
   Она положила руки на колени. Маленькие, жесткие. Двадцать три  года  на
пишущей  машинкой.  Ногти  покрыты  лаком  кроваво-красного   цвета.   Она
безошибочно выбирает неудачные цвета. Она подошла к окну, немного спустила
штору.
   - Джесс, - сказала она. - Я хочу уйти от вас.
   - Не верю, - скачал он.
   - Поверьте.
   - Вы подыскали себе другое место?
   - Конечно, нет. - Она повернулась  спиной  к  окну,  лицо  ее  казалось
обиженным.
   - Тогда зачем уходить?
   - Когда вы отсюда выйдете, вы все равно не сможете работать.
   - Какое-то время - да.
   - Долгое время. Не будем обманывать себя, Джесс. Вам не нужны ни я,  ни
ваша контора. Вам еще пять лет назад надо было закрыть ее. Вы только из-за
меня ее и держали.
   - Какая чушь, - сказал он нарочито резким  тоном.  Она  знала,  что  он
говорит неправду, но ложь в данном случае была необходима.
   - К тому же я и неприятностей натерпелась, - тихо сказала она. - С меня
хватит. Уеду из Нью-Йорка. Больше здесь не могу. Сумасшедший дом какой-то.
На днях ограбили двух моих знакомых. Средь бела дня. Племянника  за  пачку
сигарет ударили в грудь ножом. Едва не умер.  Вечером  из  квартиры  боюсь
выйти. Целый год не была ни в кино, ни  даже  в  театре.  В  дверь  четыре
разных замка врезала. Всякий раз, когда на моем этаже открывается лифт,  я
вся дрожу. Джесс, если им так уж нужен этот город, пусть они возьмут его.
   - Куда вы поедете? - мягко спросил он.
   - У моей мамы в Ныотауне есть дом. Она нездорова, и я буду ей помогать.
Это прелестный тихий городок, по его улицам можно спокойно ходить.
   - Может, и я туда перееду, - сказал он полушутя-полусерьезно.
   - Это было бы совсем неплохо.
   - А чем вы будете зарабатывать себе на жизнь? - Вечная проблема, от нее
никуда не уйдешь.
   - Мне много не надо, - сказала она. - Да и скопить  удалось  порядочно.
Благодаря вам, Джесс. Вы замечательно щедрый человек, и я хочу,  чтобы  вы
знали мое мнение о вас.
   - Вы же работали.
   - Я работала у вас с удовольствием. Мне повезло. Это было лучше всякого
брака. А я на них достаточно насмотрелась.
   Крейг засмеялся.
   - Это ни о чем не говорит.
   - Для меня говорит, - сказала она. - Договор на аренду конторы истекает
в этом месяце.  Сказать  им,  что  мы  не  будем  его  продлевать?  -  Она
разглядывала свои кроваво-красные ногти и ждала ответа.
   - Долгий и славный путь мы с вами прошли, а, Белинда? - ласково заметил
Крейг.
   - Да. Долгий и славный путь.
   - Скажите им, что продлевать не будем.
   - Они не удивятся.
   - Белинда. Подойдите ближе и поцелуйте меня.
   Она чинно поцеловала его в щеку. Обнять ее  он  не  мог  из-за  трубки,
подведенной к руке. Когда она выпрямилась снова, он спросил:
   - Белинда, а кто же будет готовить мне на подпись чеки?
   - Сами готовьте. Вы же большой, взрослый мужчина. Только не выписывайте
слишком много.
   - Постараюсь.
   - Если я останусь здесь еще хотя бы на минуту, то разревусь, -  сказала
она и выбежала из комнаты.
   Он откинулся на подушки и устремил взгляд в  потолок.  "Итак,  двадцать
три года долой, - подумал он. - Прибавь к ним двадцать один год,  прожитый
с женой. Отбыл сразу два срока. Поработал я сегодня на славу".
   Когда Констанс вошла в палату,  он  спал.  Ему  приснилось,  будто  его
целует женщина, которую он никак не может узнать. Открыв глаза, он увидел,
что рядом стоит Кинстанс и без улыбки смотрит на него сверху.
   - Здравствуй, - сказал он.
   - Если ты хочешь спать, то спи. Я просто посижу  здесь  и  посмотрю  на
тебя.
   - Я не хочу спать. - Она стояла с той  стороны  кровати,  где  не  было
трубки для вливания, так что он мог взять ее руку в  свою.  Ладонь  у  нее
была холодная и твердая. Она улыбнулась ему.
   - Ты не стригись. Длинные волосы очень тебе идут.
   - Еще неделя, - сказал  он,  -  и  я  смогу  выступать  на  Вудстокском
фестивале. - Он решил выдержать разговор в шутливом тоне.  Констанс  -  не
жена и не Белинда Коэн.  Им  не  стоит  обижать  друг  друга  и  не  стоит
напоминать друг другу о лучших временах, когда они были вместе.
   Она пододвинула стул к самой койке и села. На ней было  черное  платье,
не  придававшее,  впрочем,  ей   траурного   вида.   Красивое,   кажущееся
безмятежным лицо. Волосы, зачесанные назад, открывали  широкий  прекрасный
лоб.
   - Скажи по буквам "Мейраг". - Эти слова вырвались у  него  как-то  сами
собой, и он тут же пожалел о них. Но она засмеялась, все хорошо.
   - А ты явно поправляешься.
   - Быстро, - сказал он.
   - Быстро. Я уж боялась, что так и не смогу тебя  повидать.  Завтра  мне
возвращаться в Париж.
   - Вот как.
   Наступило молчание. Потом она спросила:
   - Что ты собираешься делать, когда тебя выпишут?
   - Придется какое-то время побыть без дела.
   - Я знаю. Жаль, что с картиной так получилось.
   - Не так уж плохо. Она свою роль сыграла. Или почти сыграла.
   - Обратно в Париж не поедешь?
   - А ты оттуда уезжаешь?
   - Думаю, недели через две.
   - Сомневаюсь, что я поеду в Париж. Она немного помолчала.
   - Для меня арендовали дом в Сан-Франциско. Говорят, с видом  на  залив.
Там наверху есть большая комната, где человек может спокойно  работать.  И
не слышно, как шумят дети. Или почти не слышно.
   Он улыбнулся