е прекратится, он вызовет врача. Тут он вспомнил,  что
в Нью-Йорке у него нет ни одного знакомого врача.  Расплата  за  здоровье.
Ладно, отложим до утра. Он выключил свет и закрыл глаза, стараясь заснуть.
Если же усну я сном смертным, то прими, господи,  душу  мою...  Заклинания
детских лет.
   Профессор психологии из колледжа Энн что-то увидел в его почерке. Видел
ли он эту ночь в Нью-Йорке?
   Потом он уснул. Он спал без сновидений.
   Проснулся он совершенно обессиленным. Но  кровь  перестала  течь.  Часы
показывали  без  нескольких  минут  девять.  В   окно   светило   бледное,
затуманенное смогом солнце. Город мерцал в мглистом мареве.
   Он разнял ноги и вытащил  полотенце.  Когда  он  спал,  кровь,  видимо,
какое-то  время  еще  шла  -  на  полотенце  остались  высохшие   сгустки.
Застарелый неведомый губительный  недуг.  Он  осторожно  встал,  прошел  в
ванную и долго стоял под теплым душем - холодную воду пустить не  решился.
Одеваясь, чувствовал себя разбитым, словно после падения с большой высоты.
   Он  спустился  вниз  и  позавтракал  в  кафе  в  компании  туристов   и
коммивояжеров. Выпил ледяного апельсинового сока с каким-то  металлическим
привкусом. Не было за окном Средиземного моря, не было дочери,  не  сидела
за столиком напротив него любовница, не  было  косых  взглядов  официанта.
Кофе его родины напоминал  помои.  Чтобы  хоть  немного  подкрепиться,  он
заставил себя съесть два тоста. Ни сдобных рогаликов, ни  булочек,  Может;
он попал не в ту страну?
   Он взял в  руки  "Нью-Йорк  Таймс".  Потери  во  Вьетнаме  уменьшились.
Вице-президент произнес вызывающую, полную  туманных  намеков  речь.  Упал
самолет. Не он один так много путешествует. Критик, о котором  он  никогда
прежде не слышал, разнес романиста, которого он никогда не читал. Победы и
поражения бейсбольных команд. В те годы, когда он ходил смотреть  бейсбол,
этих команд еще не существовало. Подающий, которому почти столько же  лет,
сколько ему, Крейгу, до сих пор зарабатывает себе на жизнь, бросая  мячик.
Извещения о смерти. Никого из этих людей, умерших накануне,  он  не  знал.
Ознакомившись с новостями, он приготовился начать свой день.
   Выйдя из кондиционированного мира, он вдохнул воздух Нью-Йорка.  Окинул
взглядом тротуар. Помня, что говорила Белинда, он остерегался  грабителей.
Он подумал: "А если я объявлю сейчас, что ночью у меня было  кровотечение,
найдется ли бойскаут, который поможет мне поймать такси?" У него  не  было
двадцати пяти центов, поэтому он дал швейцару целый доллар.  А  ведь  было
время, когда швейцары благодарили и за десятицентовую монетку.
   Посадка в такси напоминала карабкание  на  отвесную  скалу.  Он  назвал
адрес  на  70-й  улице.   Шофер   такси   был   старый,   с   зеленоватым,
мертвенно-бледным  лицом.  На  удостоверении,   прикрепленном   к   спинке
переднего сиденья, Крейг прочел русскую фамилию. Жалеет ли  этот  человек,
что он или его отец покинул когда-то Одессу? - Пересекая город,  такси  то
ползло как черепаха, то делало внезапные рывки, то резко  тормозило,  едва
не наехав на идущие впереди машины. Водителю, который и так  скоро  умрет,
терять было нечего. 44-я улица в Восточной части Нью-Йорка  -  его  родная
стихия. На будущий год у него будут  все  шансы  на  "гран-при".  Если  он
выживет, то заработает себе состояние.
   Брюс Томас жил в богатом особняке со свежевыкрашенными оконными рамами.
У входа висела дощечка с надписью, гласящей, что дом  этот  находится  под
охраной частной караульной службы. Крейг  бывал  здесь  несколько  раз  на
больших званых вечерах. Приятные были вечера. Однажды он забрел в  кабинет
Брюса  на  втором  этаже.  Полки  кабинета  были  уставлены   статуэтками,
фарфоровыми тарелками, тут же лежали грамоты, которыми  Томаса  награждали
за его фильмы. Крейга тоже награждали статуэтками,  грамотами,  тарелками,
только он не знал, куда они все подевались.
   Он нажал кнопку звонка.  Томас  сам  открыл  ему  дверь.  На  нем  были
вельветовые брюки и тенниска с  открытым  воротом.  Опрятный,  элегантный,
худощавый, приветливо улыбающийся человек.
   - Брюс, - сказал Крейг, войдя в переднюю, - мне, кажется, нужен доктор.
   Не в силах идти дальше, он опустился на стул.



18

   Три дня спустя он был еще жив. Он лежал в светлой палате  первоклассной
больницы, Брюс Томас выбрал ему тихого пожилого  доктора  -  спокойного  и
молчаливого. Часто заглядывал к нему и главный  хирург  больницы,  веселый
полный мужчина. Приходил он будто бы поболтать о кино и театре,  но  Крейг
знал, что он внимательно за ним наблюдает,  ожидая  симптомов,  означающих
необходимость немедленной операции. Когда Крейг спросил, каковы  шансы  на
выздоровление после такой операции, хирург ответил прямо,  без  колебания:
"Пятьдесят на пятьдесят". Если бы у Крейга были родные, с которыми  доктор
мог бы поговорить, то он, доктор, вероятно, сказал бы им, а  не  больному.
Но пока что Крейга навещали только Томас и Белинда.
   Ему давали в небольших дозах наркотики,  и  он  не  чувствовал  сильной
боли.  Болели  только  руки  от  игл  после  пяти  переливаний   крови   и
внутривенных  вливаний  глюкозы  и  физиологического  раствора.  Почему-то
засорялись трубки и выпадали из руки иглы. Вены на руках  становилось  все
труднее нащупать, так что в  конце  концов  пришлось  призвать  на  помощь
больничную специалистку, прелестную молодую  скандинавку.  Та  потребовала
очистить палату и даже выставила за дверь  его  дневную  сиделку,  крепкую
пожилую даму - экс-капитана службы медицинских сестер, ветерана  корейской
войны. "Терпеть не могу зрителей", - сказала специалистка. "Вот что значит
талант, - подумал Крейг. - В больнице ли, где ли, с ним всегда считаются".
Девушка, встряхивая своей маленькой белокурой  головкой,  долго  ощупывала
его руку, потом одним ударом ловко и безболезненно ввела  иглу  в  вену  и
приладила бутыль с раствором. С тех пор он уже ни  разу  ее  не  видел.  К
сожалению. Она напомнила ему молодую датчанку-мать, которую он встретил  у
плавательного бассейна в Антибе. "Пятьдесят на пятьдесят, - поразился  он,
- а вот поди же, какие мысли человеку в голову лезут".
   Больше всего  докучали  головные  боли  после  переливаний  крови.  Ему
сказали, что это нормально. Ну конечно, тем, кто работает в больнице, боль
должна казаться нормой.
   Томас был безупречен. Он навещал Крейга по два раза в день, не слишком,
однако, подчеркивая свою озабоченность. "Вполне вероятно, - сказал  он  на
третий день, - что меньше чем через две недели вас  выпишут,  и  тогда  мы
приступим к работе".  Но  он  не  тратил  времени  зря.  Получил  согласие
кинокомпании "Юнайтед артистс" и вел с ней переговоры о бюджете в  полтора
миллиона долларов. Для натурных съемок  он  уже  подыскал  большой  старый
особняк в Сэндс-Пойнте. Томас считал само собой  разумеющимся,  что  Крейг
будет вторым продюсером. Если он и знал что-нибудь о сомнениях  хирурга  в
возможном исходе операции, то ни намеком этого не показывал.
   Когда он был у Крейга на третий день его болезни, дверь распахнулась  и
в палату шагнул Мэрфи.
   - Какого дьявола ты тут валяешься? - громко спросил он.
   - А ты какого дьявола тут делаешь? - в свою очередь спросил Крейг. -  Я
думал, ты в Риме.
   - Да вот - не в Риме. Привет, Брюс. Вы что, ребята, уже ругаетесь?
   - Да, - с улыбкой сказал Томас. - Искусство вечно, язвы быстротечны.
   Крейг чувствовал себя настолько утомленным, что не стал интересоваться,
откуда Мэрфи узнал, что он в больнице. Но он был  рад,  что  тот  приехал.
Мэрфи все уладит. Стало быть, он может плыть  в  приятный  мир  дурмана  и
грез, в котором день сливается с ночью, а боль и наслаждение  превращаются
в словесные абстракции. Зная, что дела его теперь в надежных руках, он мог
целиком сосредоточиться на усмирении своей взбунтовавшейся крови.
   - Меня пустили сюда только на пять минут, -  сказал  Мэрфи.  -  Я  лишь
хотел убедиться, что ты еще жив. Хочешь, я привезу сюда  своего  врача  из
Беверли-Хиллс?
   Его считают лучшим в стране.
   Все, к чему имеет отношение Мэрфи, - лучшее в стране.
   - Не надо, - сказал Крейг. - Здесь прекрасные специалисты.
   - Ну, тогда поправляйся и ни о чем другом не думай. К тому времени, как
ты отсюда выберешься, я приготовлю тебе на подпись такой контракт,  что  в
"Юнайтед артистс" завопят от ужаса. Пошли, Брикс. Разговор наш  -  не  для
ушей больного. - Мэрфи  грубовато  похлопал  Крейга  по  плечу  и  ласково
добавил: - Не надо так пугать старых  друзей,  Джесс.  Соня  целует  тебя.
Ухожу, ухожу, сестра. - Экс-капитан службы медицинских сестер  делала  ему
страшные глаза и выразительно поглядывала на часы.
   Томас и Мэрфи вышли. Сиделка поправила подушку и проворчала:
   - Все дела. От них мрут больше, чем от пуль.
   "Человеку, начавшему трудовую жизнь в театре, лучше всего закончить  ее
в больничной палате", - подумал Крейг. Здесь  как  на  сцене.  Герой  -  в
центре, на него направлены все прожектора. Врач - режиссер,  но  при  этом
исполняет также одну из ролей. Большую часть  представления  он  наблюдает
из-за кулис, готовый вмешаться, когда необходимо, шепчет актерам,  что  им
пора на выход,  что  выходить  надо  с  улыбкой  и  не  следует  чрезмерно
затягивать монологи и диалоги. Сестры, точно рабочие  сцены,  переносят  с
места на место реквизит: градусники, тазы, судна, шприцы, инструменты  для
взятия и вливания крови.
   У героя роль длинная - все вертится вокруг него, он не покидает  сцены,
он единственный исполнитель. Это обусловлено контрактом. Неблагодарный, он
иногда ропщет на  свое  главенствующее  положение,  готов  разругать  игру
других актеров и не прочь бы их заменить или сократить их роли.
   Прежде всего он убрал бы, если б мог, Белинду Коэн.
   На четвертый  лень  его  пребывания  в  больнице  она  решила,  что  он
непременно поправится и что процесс его выздоровления ускорится,  если  он
перестанет хандрить, как она выразилась, и займется повседневными  делами.
Она доложила ему, что расплатилась  за  него  с  отелем  и  собрала  вещи.
Экономии ради чемоданы его хранятся теперь  в  конторе.  Почту  она  будет
приносить,  Все  оповещены.  В  "Таймс"  она  позвонила.   Он   попробовал
протестовать,  но  она,  как  убежденная  сторонница  порядка  и  светских
приличий, сказала, что друзья, родные и общественность имеют право  знать.
Он не стал спрашивать, каких друзей и родных она нашла нужным  оповестить.
Телефон в конторе звонит весь  день.  Он  удивится,  когда  узнает,  какое
множество людей проявляют к нему  внимание.  Надо  полагать,  что  при  ее
деловитости скоро в его палату ринутся  сотни  доброжелателей.  Он  умолял
врачей отпустить его и замышлял побег.
   И  все  же  к  этому  времени  он  достаточно  окреп,  чтобы  принимать
посетителей. Иглы из его израненных вен вытащили, переливаний крови больше
не делали, он мог садиться и принимать жидкую пищу. Он даже побрился.  То,
что он увидел в зеркале, потрясло его. На лице была такая  же  зеленоватая
мертвенность, как у того русского таксиста. Он принял решение: пока  он  в
больнице, пусть мисс Балиссано, его военная дневная сиделка, бреет его Она
сама это предлагала.
   В почте, которую принесла Белинда, лежал счет от адвоката его  жены  на
пять тысяч долларов. В свое время, когда Крейг наконец решил  разводиться,
он с облегчением вздохнул и, радуясь  освобождению,  в  припадке  щедрости
согласился оплачивать ее адвокатов, понимая, что с помощью денег ему легче
будет все уладить.
   Пришло также письмо от бухгалтера,  который  напоминал  ему,  что  надо
как-то  решать  вопрос  о  семидесяти  тысячах   долларов,   затребованных
управлением налогов и сборов. Дело принимает опасный оборот,  предупреждал
бухгалтер.
   Белинда обнаружила у него в номере экземпляр "Трех горизонтов" и прочла
его. Сценарий произвел на нее благоприятное впечатление.  Она  принесла  с
собой большие альбомы фотографий голливудских  и  нью-йоркских  актеров  и
рекомендовала ему посмотреть их и подумать о  распределении  ролей.  Чтобы
доставить Белинде удовольствие, он лениво полистал альбомы.
   Принесла она и чековую книжку. Поступили счета, требующие оплаты. Он не
был членом общества Голубого креста и не страховал себя на  случай  потери
трудоспособности, поэтому больница в тактичной форме попросила его  внести
аванс. Она выписала чек на тысячу долларов.  Он  покорно  подписал.  Потом
подписал чеки в уплату за  аренду  конторского  помещения,  за  телефон  и
телеграф,  уплатил  членские  взносы  в  Клуб   гастрономов   и   в   Клуб
авиапутешественников.  Живой  или  мертвый,  он  должен  доказывать   свою
платежеспособность. Он надеялся, что профессор психологии из колледжа  Энн
не увидит его подписи.
   Поскольку теперь он снова занялся делами, сказала.
   Белинда, она принесла рукописи двух пьес известных авторов, приходивших
в  контору  на  прошлой  неделе.  Она  прочла  пьесы,  они  ей  не   очень
понравились, но известные авторы хотели бы иметь его личный отзыв.  Завтра
она принесет с собой блокнот, чтобы записать то, что он продиктует.  Крейг
обещал прочитать пьесы этих известных авторов.  Она  была  в  восторге  от
цветов, которые прислали ему супруги Мэрфи, супруги Томас и Уолт Клейн,  -
великолепных букетов из самого дорогого цветочного магазина Пятой авеню  -
и пришла в ужас, когда он сказал:
   - Из-за них мне кажется, что я присутствую  на  собственных  похоронах.
Отправьте их в детское отделение.
   О мисс Балиссано она  сочла  нужным  высказаться  подробно.  Сиделка  -
бессердечная женщина и в то же время маниакально сверхбдительная,  сказала
Белинда. Ей каждый раз приходится применять чуть ли  не  физическую  силу,
чтобы прорваться к нему в палату. Фанатическая  сверхбдительность  опасна.
Это  -  от  негативного  образа  мыслей.  Крейг  обещал   не   поддаваться
негативному образу мыслей и подумать о замене мисс Балиссано.
   В эту минуту вошла мисс Балиссано, и Белинда встала.
   - Как видно, мое время кончилось. - Она сказала это таким тоном, словно
ее ударили по лицу. Белинда удалилась, и Крейг - впервые за  все  время  -
обрадовался приходу мисс Балиссано.
   Увидев на  столике  рукописи  и  кипу  альбомов  с  фотографиями,  мисс
Балиссано взяла их и положила на  пол,  подальше  от  глаз.  В  Корее  она
кое-чему научилась.
   Когда Энн вошла, он лежал с градусником во  рту.  День  был  пасмурный,
время довольно позднее, почти вечер, и в палате было темно. Энн приоткрыла
дверь, она как будто готова была убежать при первом его слове. Он поднял в
знак приветствия руку и молча показал на градусник. Она робко  улыбнулась,
подошла к кровати, наклонилась и боязливо коснулась  губами  его  лба.  Он
взял ее руку.
   - О папа, -  сказала  она  и  тихо  заплакала.  Вошла  мисс  Балиссано,
включила свет, взяла градусник, сделала запись  на  температурном  листке.
Она никогда не говорила, какая у него температура.
   - Это моя дочь, мисс Балиссано, - сказал Крейг.
   - Мы уже знакомы, - угрюмо сказала мисс Балиссано. Впрочем, она  всегда
была  угрюма.  Слезы  Энн  не  произвели  на  нее  никакого   впечатления.
Повозившись немного с подушками, она добавила:  -  Спокойной  ночи.  Спите
крепко. Не слишком задерживайтесь здесь, мисс. - С тем  же  суровым  видом
она повернулась и вышла. Скоро придет ночная сиделка. Ночной сиделкой  был
молодой пуэрториканец,  студент  городского  колледжа.  Он  целыми  ночами
просиживал в углу палаты, читая учебники при  свете  тщательно  затененной
лампы. У него была только одна обязанность: вызвать из коридора  дежурного
врача, если ему покажется, что Крейг умирает. Пока что дежурного врача ему
не приходилось вызывать.
   - О папа, - опять проговорила Энн дрожащим голосом. - Я не могу  видеть
тебя в таком положении.
   Эгоизм юности, прозвучавший в ее словах, вызвал у него легкую  усмешку.
Я, я, я.
   - Это не по моей вине, нет, папа?
   - Конечно, не по твоей.
   - Если тебе трудно говорить - не говори.
   - Я могу говорить, - раздраженно сказал он. Раздражала его  болезнь,  а
не Энн, но он увидел по ее глазам, что она приняла его тон на свой счет.
   - Мы приехали, как только Йен получил от мистера Томаса  телеграмму,  -
сказала Энн. - Мы были в Лондоне.
   "Интересно, - подумал Крейг, - у кого Уодли занял деньги на дорогу". Но
он не спросил.
   - Хорошо, что приехала, - только и сказал он.
   - Ты ведь поправишься, да? - с волнением спросила Энн Лицо у  нее  было
бледное. Плохая путешественница.  Крейг  вспомнил,  что,  когда  она  была
девочкой, ему всегда  приходилось  останавливать  машину,  потому  что  ее
укачивало.
   - Конечно, поправлюсь, - сказал он.
   - Я вчера разговаривала с доктором Гибсоном - я пошла в больницу  сразу
же, как мы приехали, только мне сказали, что к тебе еще нельзя,  -  доктор
Гибсон не сказал мне ни "да" ни "нет", когда я спросила  его  о  тебе.  Он
говорит: "Только время покажет". Ненавижу врачей.
   - Он очень хороший врач, - возразил Крейг. Он питал глубокую симпатию к
доктору Гибсону - спокойному, деловитому, скромному, надежному человеку Он
просто не любит разыгрывать из себя пророка.
   - Но мог же он хотя бы" чуточку  обнадежить!  -  по-детски  воскликнула
она.
   - Видимо, он считает, что это не входит в его обязанности.
   - Ты не должен стараться быть стоиком, - сказала Энн.  -  Йен  говорит,
что ты стоик. - "Ну вот, уже цитирует своего любовника", подумал  Крейг  -
Он говорит, что с наше время такое отношение к жизни не приносит пользы.
   - Налей мне, родная, стакан воды, - попросил Крейг. С  него  достаточно
было цитат из коллекции мудрых изречений Йена Уодли. Пить ему, в сущности,
не хотелось, но Энн была смущена и  растерянна,  и  Крейг  надеялся,  что,
попросив ее об этой маленькой услуге, он, быть может, сумеет пробить брешь
в стене  отчуждения,  разделявшей  их.  Он  заметил,  что  слово  "родная"
обрадовало ее. Он отпил немного из стакана.
   - А у тебя будут еще посетители, - сказала она. - Завтра приезжает мама
и...
   - О господи. Как она ушла?
   - Я позвонила  ей,  ответила  Энн  с  виноватым  видом.  -  Она  ужасно
расстроилась. Ты не сердишься, что я ей сказала?
   - Нет, - солгал он.
   - Обычная человечность.
   -  Согласен,  -  нетерпеливо   сказал   Крейг   -   Согласен.   Обычная
человечность.
   - И Гейл тоже едет, - сказала Энн. - Ей тоже ты звонила?
   - Да. Я делала лишь то, что считала правильным, папа.  Ты  на  меня  не
сердишься?
   - Нет. - Крейг поставил  стакан  на  столик,  обессилено  откинулся  на
подушки, показывая Энн, что устал и хочет быть один.
   - Я должна перед тобой извиниться. Когда я писала тебе письмо,  то  так
спешила, что ничего не сказала о твоем сценарии. Не знаю, имеет ли это для
тебя какое-нибудь значение, но я от него в восторге  и  должна  была  тебе
сказать.
   - У тебя другое было на уме.
   - Конечно, ты вправе иронизировать, - смиренно сказала она. - Во всяком
случае, я в восторге. И Йен тоже. Он хотел, чтобы я тебе это сказала.
   - Вот и славно.
   - Он уже разговаривал с мистером  Томасом.  Их  мнения  о  сценарии  во
многом схожи. Они оба уверены в успехе.
   - Вот и славно, - повторил Крейг.
   - Конечно, мистер Томас обо мне еще ничего не тает. - Она  замялась.  -
Йен боится, что из-за меня ты будешь против него. Я имею  в  виду,  против
того, чтобы он работал над сценарием. - Она хотела услышать, что Крейг  на
это ответит, но тот молчал. - Я сказала Йену, что ты  слишком  благороден,
чтобы становиться ему поперек дороги только из-за того, что...  -  Она  не
договорила.
   - Я уже не тот благородный человек, что был на прошлой неделе, - сказал
Крейг.
   - Йену страшно нужна работа, - сказала Энн. - Он говорит, что  без  нее
он не чувствует почвы под ногами. Он был в ужасном положении... Ты ему  не
откажешь, папа, правда? - Она уже умоляла.
   - Нет, не откажу, - сказал он.
   - Я так и