ала рукой. - Боже, там его обступила какая-то скучная
публика.  Пойду  к  нему  на  выручку.  Спасибо  за  шампанское.   -   Она
соскользнула с табурета и пошла к двери,  где  стоял  Хеннесси,  оживленно
беседуя с двумя женщинами и, кажется, отнюдь не скучая.
   - Мне не хотелось говорить, мистер Крейг, - сказал Пэтти, - к тому же я
познакомился с этой девушкой только вчера, но, по-моему, она оказывает  на
Энн дурное влияние.
   - Да они едва знакомы, - отрезал Крейг. - Вот что: мне надо подняться к
себе, принять душ и переодеться. Через полчаса встретимся в холле.
   - Как вы считаете, мне следует надеть костюм? - спросил Пэтти.
   - Да, - ответил Крейг. Пусть и он сегодня помучается, повяжет  на  свою
бычью шею галстук. Крейг расплатился с барменом  за  всех  троих  и  вышел
через дверь, ведущую на террасу, а не через ту, где стоял Хеннесси, весело
болтая и обняв за плечи Гейл Маккиннон.
   Он спустился в холл только через час. Перед  тем  как  переодеться,  он
взял в руки экземпляр "Трех горизонтов" и полистал его. Сознание того, что
его прочли другие люди, что он  понравился  им  и  теперь  можно  начинать
сложный и изнурительный процесс воплощения его на экране, заставило Крейга
посмотреть на свой труд как бы заново. Читая, он невольно испытал знакомое
волнение. Сценарий уже не казался ему мертвым текстом.  В  голове  роились
мысли:  кого  из  актеров  пригласить,  какие  куски   переделать,   какие
операторские приемы использовать, какое дать музыкальное сопровождение тем
или иным сценам. Он с усилием оторвался от рукописи, побрился, принял  душ
и оделся.  Не  может  же  он  заставить  беднягу  Бейарда  Пэтти  -  всеми
покинутого, жалкого в своем костюме - всю ночь прождать его в холле.
   Поведение Энн вызвало у него чувство досады, но не более.  В  сущности,
он за нее не беспокоился. Она уже взрослая и может о себе позаботиться.  С
Пэтти она обошлась жестоко, и Крейг, сам человек не жестокий, не мог этого
одобрить. Он так ей и скажет, когда увидит ее. Конечно,  это  чудовищно  -
переспать с парнем, а на следующее утро исчезнуть, но ведь и до  нее  были
девушки, которые поддавались влечению, а потом  бежали  от  осложнений.  С
мужчинами это тоже случается. В том числе и с членами  семейства  Крейгов,
если уж на то пошло, она не первая. Он позвонил Клейну и узнал адрес Брюса
Томаса в Нью-Йорке. Довольный собственным решением, он сказал Клейну,  что
вылетает на следующий день.
   - Вот это дело, - сказал Клейн. - Начинайте действовать. Да и фестиваль
все равно уже выдохся.  Так  что  вы  ничего  не  потеряете.  -  В  трубке
раздавался беспорядочный гул  голосов.  У  Клейна  -  очередной  коктейль.
Оправдывает пять тысяч долларов, потраченные на аренду дома.
   Крейг испытывал благожелательное, непривычно дружеское чувство к  этому
человеку. Мир полон полезных людей, и Клейн - один из  них.  Надо  сказать
Мэрфи, чтобы перестал обзывать его пройдохой.
   Он составил телеграмму  Томасу,  в  которой  сообщал,  что  вылетает  в
Нью-Йорк и позвонит ему сразу же по прибытии. Хотел также  телеграфировать
Констанс и отменить назначенный на понедельник обед, но передумал.
   Лучше позвонить ей утром и  все  объяснить.  Он  был  уверен,  что  она
поймет. И одобрит. К тому же от Нью-Йорка до Сан-Франциско ближе.
   Спустившись вниз, где его ждал Бейард Пэтти в темно-синем костюме и при
галстуке,  он  отдал  портье  телеграмму  для  Брюса  Томаса  и   попросил
забронировать на следующий день место на самолет Ницца - Нью-Йорк.
   Слушая разговор Крейга с портье, Пэтти совсем помрачнел.
   - Вы уже улетаете? А если Энн вернется?
   - О ней придется позаботиться тебе.
   - А, ну да. - В тоне Пэтти не было уверенности. Они сели  в  машину,  и
Крейг повез его в Гольф-Жюан, где у самого  моря  на  сваях  стоял  рыбный
ресторан. Море было неспокойно, волны с ревом обрушивались на сваи.  Пэтти
выпил больше, чем следовало, и разболтался. К концу ужина Крейг узнал  все
и о его семье, и о политических воззрениях, и о взглядах на  любовь  и  на
студенческие волнения. ("Я хоть и трудяга, мистер Крейг, но  не  типичный.
Можете мне поверить. И я заодно с ребятами: они по большей части правы. Но
я против, когда они захватывают здания, бросают бомбы в банки и  вытворяют
всякие глупости. Хоть тут мы с Энн не расходимся во мнениях. Отец  считает
меня красным экстремистом, только он ошибается. Зато в нем вот  что  есть:
он уважает в тебе человека, всегда тебя  выслушает  и  постарается  понять
твою точку зрения. Когда будете в Калифорнии, обязательно познакомьтесь  с
ним. Знаете, мистер Крейг, мне повезло, что у меня такой  отец".)  О  том,
что Энн тоже повезло с отцом, он ничего не сказал.  Он  видел  два  фильма
Крейга и отозвался о них вежливо. Он вообще был вежливый молодой  человек.
К концу ужина Крейг убедился, что политика политикой, а  женитьба  Бейарда
Пэтти на Энн была бы для парня губительной, но говорить ему этого не стал.
   Они уже выпили кофе, а к Хеннесси ехать было еще рано -  там  соберутся
не раньше полуночи. К тому же Крейгу не очень-то и хотелось туда идти; что
же до Пэтти, то вряд ли он будет чувствовать себя там непринужденно.
   - Сколько тебе лет? - спросил  он,  когда  они  вышли  из  ресторана  и
направились к машине. (Пэтти настоял на на своем и заплатил  по  счету)  -
Больше двадцати одного?
   - Ровно двадцать один, - ответил Пэтти. - А что?
   - Паспорт у тебя с собой?
   - Зачем? - вспыхнул Пэтти. - Хотите проверить?
   Крейг засмеялся.
   - Да нет же. Я подумал, не сходить ли нам в казино. Раз уж ты  приехал,
должен же ты познакомиться с местными достопримечательностями. А  там  при
входе спрашивают паспорт. - По крайней мере за  игорным  столом  он  будет
избавлен часа на два от излияний удрученного парня.
   - Ах, извините, - сказал Пэтти. - Конечно. Он у меня в кармане.
   - Хочешь пойти?
   - А что мне терять?
   - Кроме денег, ничего, - сказал Крейг.
   В казино Крейг коротко объяснил, что такое  рулетка,  и  посадил  Пэтти
рядом с крупье, чтобы тот подсказывал новичку, что делать. Сам же  сел  за
стол, где играли в chemin de fer. До этого он играл в Канне только однажды
-  в  ту  ночь,  когда  одолжил  Уодли  триста  долларов  и  когда   Мэрфи
рекомендовал  ему  отказаться  от  мысли  поставить  "Три  горизонта".  Он
усмехнулся про себя, вспомнив  тогдашний  разговор  с  Мэрфи  по  телефону
Садясь за игорный стол, он с удовольствием подумал:
   "Теперь, имея в запасе тридцать тысяч франков, можно и порезвиться".
   Время от времени, перед новой раздачей, Крейг подходил к Пэтти. У  того
возбужденно блестели глаза - перед ним  лежала  солидная  куча  фишек.  "Я
заразил его новым пороком, - подумал  Крейг.  -  Зато  хоть  об  Энн  ныть
перестанет".
   За столом напротив Крейга освободилось место, и его заняла полная дама.
Она была в белом шелковом платье, оставлявшем открытыми  плечи  и  большую
часть пышной груди. Замысловатая,  тщательно  уложенная  прическа,  сильно
подведенные  глаза.  Несоразмерно   тонкие   губы   на   круглом,   словно
лакированном  лице,  утолщенные  блестящей  ярко-красной  помадой.   Очень
смуглая кожа на плечах и груди блестела, точно смазанная жиром.  Пальцы  с
длинными загнутыми малиновыми ногтями были отягощены бриллиантами, которые
Крейг - он не был знатоком в этой  области  -  принял  за  настоящие.  Она
перенесла с другого стола кучку крупных фишек и, разложив их перед собой в
геометрическом порядке,  постукивала  по  ним  с  хозяйским  видом  своими
длинными накрашенными ногтями. Она взглянула  на  Крейга  и  улыбнулась  -
лукаво, но без особого радушия.
   Теперь он узнал ее. Это была та толстуха, что лежала на  солнце,  когда
они с Мэрфи шли в бар отеля "На  мысу".  Он  вспомнил  ее  залитое  потом,
размалеванное  лицо,  вспомнил   выражение   неприкрытой   развращенности,
отметины, свидетельствующие о дурном характере, эгоизме, грубости и жадной
похотливости. Оборотная сторона монеты,  название  которой  чувственность.
Неприятно, что она села за его стол.
   Он был уверен, что она выиграет. Так  оно  и  вышло.  После  нескольких
партий он встал из-за стола, взяв с собой выигрыш. Кучка фишек перед Пэтти
немного увеличилась, он  сидел  согнувшись  и  сосредоточенно  смотрел  на
вращающийся круг.
   - С меня хватит, Бейард, - сказал Крейг. - Иду получать наличные. А  ты
как?
   Пэтти с удивлением обернулся на голос Крейга - словно  вдруг  перенесся
откуда-то издалека.
   - Да, да. Пожалуй, мне тоже надо бросить, пока я еще в выигрыше.
   Когда они подошли к кассе, Крейг увидел, что Пэтти выиграл более тысячи
франков.
   - Сколько это в долларах? - спросил Пэтти.
   - Около двухсот пятидесяти.
   - Скажи пожалуйста, - удивился  Пэтти.  -  Вот  легкий  заработок.  Как
говорится, кому не везет в любви...
   - Да брось ты, Бейард.
   - Во всяком случае, это возместит мне часть расходов.  -  Он  аккуратно
сложил деньги и  сунул  их  в  бумажник  из  страусовой  кожи  с  золотыми
уголками. Потом, печально посмотрев на бумажник, сказал:  -  Это  мне  Энн
подарила. В лучшие времена. На нем и мои инициалы есть.
   Они пошли обратно в отель. По дороге к  ним  несколько  раз  приставали
проститутки.
   - Отвратительно, - сказал Пэтти. - И так открыто. Он сказал, что ему не
хочется идти к Хеннесси.
   - Вы, как и я, понимаете, мистер Крейг, что такие вечера не для меня. -
Он зашел вместе с Крейгом в холл, чтобы узнать,  нет  ли  вестей  от  Энн.
Никаких вестей не было.
   - Если я до отъезда узнаю что-нибудь, то сообщу тебе, -  обещал  Крейг.
Ему было совестно перед парнем, точно он собирался от него сбежать.
   - Бы мне друг, мистер Крейг. Я считаю вас истинным другом.
   Крейг смотрел вслед понурой громадной фигуре  любовника  своей  дочери,
пока тот; прихрамывая, не вышел на темную улицу, и, когда парень исчез  из
виду, подумал: "Ну, свой отцовский долг я исполнил. Или часть долга".
   Дверь "люкса" Хеннесси была настежь открыта,  и  шум  голосов  заполнил
весь коридор. Несомненный признак  успеха.  Должно  быть,  фильм  Хеннесси
приняли очень хорошо. Через открытую дверь проникал  тоже  не  оставлявший
сомнений запах марихуаны.
   "В мое время, - подумал Крейг, - мы просто напивались. А вот  это,  как
видно, и есть то; что профессора социологии и называют  новыми  моральными
критериями?"
   Гостиная была полна народа. У большого стола,  уставленного  бутылками;
стоял Мэррей Слоун, критик из киногазеты. Он не  курил  марихуану.  Верный
старой традиции; он накачивал себя даровым виски, У противоположной  стены
на большом диване рядом с героем вечера сидела Гейл  Хеннесси  -  сияющий;
раскрасневшийся; потный - был без пиджака, в подтяжках. Он делил  сигарету
с Гейл, далекой, холодной, безразличной к шуму и веселью.
   - Как приняли фильм, Мэррей? - спросил Крейг.
   - Как видите, - Слоун повел стаканом в  сторону  шумящих  гостей.  -  В
телячьем восторге.
   - В таком духе вы и собираетесь о нем писать?
   - Нет. Напишу, что он полон веселого, соленого  американского  юмора  и
что реакция публики вполне оправдала надежды  продюсера.  Идет  на  высшую
премию. - Слоун старался держаться прямо, однако  слегка  покачивался,  из
чего Крейг мог заключить, что пил он прилежно. - Умолчу я и о том, что  на
деньги, потраченные сегодня на  травку,  можно  было  бы  снять  недорогой
порнографический фильм. И вот еще о чем я не напишу: если  бы  не  даровая
выпивка, я бы ни на один фестиваль в жизни не поехал. А как  у  вас  дела,
мой друг? Могу я передать что-нибудь про вас по телексу?
   - Нет, - сказал Крейг - Вы Йена Уодли здесь не видели?
   - Нет. Старый собутыльник. Когда его нет, вроде бы что-то не то. Слыхал
я  про  его  стычку  с  Мэрфи  в  ресторане.  Теперь  уполз,  наверно,   в
какую-нибудь нору и лаз за собой закрыл.
   - Кто вам наболтал? - резко спросил Крейг.
   - Ветром занесло, - покачиваясь и ухмыляясь, ответил Слоун. -  Мистраль
нашептал.
   - Вы ничего об этом не писали? - спросил Крейг.
   - Я для светской хроники не пишу, - с достоинством сказал Слоун. - Хотя
есть и такие, что пишут.
   - А в светской хронике ничего не появлялось?
   - Насколько я знаю, нет Только я ее не читаю.
   - Спасибо, Мэррей.
   Крейг отошел от критика. Не за тем же он пришел, чтобы тратить время на
Мэррея Слоуна. Он стал пробираться туда, где сидели  Гейл  и  Хеннесси,  и
наткнулся на Корелли, итальянского актера, который сидел, сверкая улыбкой,
на полу, будто мальчишка, вместе со своими непременными двумя  спутницами.
Крейг не мог вспомнить, те ли это девицы, которых он уже встречал, или  не
те.  Корелли  тоже  курил  сигарету  и  давал  покурить  поочередно  своим
подружкам. Одна из них затянулась и сказала:
   - Дивный марокканский рай!
   Крейг споткнулся о вытянутую ногу Корелли,  и  тот,  мило  улыбнувшись,
сказал:
   - Присаживайтесь к нам,  мистер  Крейг.  Ну,  пожалуйста.  У  вас  лицо
simpatico [симпатичное (итал.)]. Правда, у мистера Крейга лицо  simpatico,
девушки?
   - Molto simpatico [очень симпатичное (итал.)], -  подтвердила  одна  из
девиц.
   - Извините, - сказал  Крейг,  стараясь  ни  на  кого  не  наступить.  -
Поздравляю, Хеннесси. Говорят, вы всех сегодня сразили.
   Хеннесси приветливо улыбнулся, попробовал встать, но упал на диван.
   - На сегодня я себя обессмертил. Становлюсь новым Сесилем Б. де Миллем.
Неплохой вечер, а? Выпивка, травка, слава и поздравления дирекции.
   - Привет, Гейл, - сказал Крейг.
   - А, Малколм Харт собственной персоной, - сказала Гейл.
   Крейг не мог сказать, пьяна она или одурманена.
   - Что, что ты говоришь? - недовольно  пробурчал  Хеннесси.  -  Разве  я
приглашал еще кого-нибудь?
   - Это наша с Гейл шутка.
   - Молодчина девка, - сказал Хеннесси, похлопав Гейл по  руке.  -  Поила
меня весь  вечер,  пока  на  Лазурном  берегу  решалась  моя  судьба.  Все
спрашивала  про  мою   прежнюю   жизнь.   Начиная   со   времен   рабства.
Боксер-любитель, шофер грузовика, дублер-акробат, вышибала  в  бильярдной,
бармен, рекламный агент... Кем я еще был, дорогая?
   - Автомехаником, рабочим на ферме...
   - Вот, вот. - Хеннесси одарил ее улыбкой. - Всю мою подноготную  знает.
Законченная американская посредственность. Но я знаменит, и она собирается
сделать меня еще знаменитее, верно, дорогая? - Он передал Гейл сигарету, и
она, закрыв глаза, сделала большую затяжку.
   "Нет, эта вечеринка не для меня", - подумал Крейг.
   - Доброй ночи, - сказал он. Гейл открыла  глаза  и  медленно  выпустила
сладковатый дым. - Я  только  хотел  сказать  вам,  что  завтра  улетаю  в
Нью-Йорк.
   Его разбудил телефонный звонок. У него было такое ощущение, будто он  и
не спал вовсе, а видел один из тех снов, когда человеку  кажется,  что  он
бодрствует, но ему очень хочется спать. Он пошарил рукой и взял трубку.
   - Я стучала, стучала. - Это была Гейл. - И никакого результата. - Голос
ее звучал так, словно он слышал его во сне.
   - Который час?
   - Три часа утра. Все в порядке. Я поднимаюсь к тебе.
   - Ни в коем случае.
   - Я плыву, плыву. И хочу тебя.  Мне  не  терпится  коснуться  губ  моей
истинной любви.
   - Ну и накурилась же ты, - сказал он. Она хихикнула.
   - Ага, так накурилась! И так хочу тебя! Отопри дверь.
   - Иди к себе и ложись спать.
   - У меня сигаретка есть. Чудесное  марокканское  курено.  Оставь  дверь
открытой. Поплывем вместе в прекраснейший марокканский рай.
   Он не знал, что делать. Сон окончательно исчез.  Манящий  нежный  голос
волновал, вкрадчиво пробирался по электрической цепи его нервов.
   Гейл снова хихикнула.
   - Ты поддаешься. Моя истинная любовь поддается. Еду наверх. - В  трубке
щелкнуло.
   Он немного подумал, вспоминая их ласки. Молодая, девичья  кожа.  Мягкие
беззастенчивые руки. В первый и в  последний  раз  он  узнает,  что  такое
наркотики, хоть это и знают почти  все.  Что  бы  там  с  Гейл  сейчас  ни
происходило, счастлива  она,  безусловно,  была.  Что  он  потеряет,  если
познает эту тайну  и  на  час-два  впадет  в  блаженное  состояние?  Через
двадцать часов он будет уже на другом континенте. Он никогда больше ее  не
увидит. Завтра у него начнется новая, упорядоченная жизнь.  Осталась  одна
только ночь, чтобы вкусить наслаждений хаоса. Он знал, что, если  даже  не
откроет дверь, ночь для него все равно потеряна.  Он  встал  с  постели  и
отпер дверь. Потом лег поверх простынь и стал ждать. Он слышал, как  дверь
открылась и снова закрылась, слышал, как она вошла в спальню.
   - Шш... моя истинная любовь, - прошептала она. Он  лежал  не  шевелясь,
слушая, как она раздевается в темноте, увидел на секунду ее лицо, когда  в
руке ее вспыхнула спичка.  Она  подошла  к  кровати  и,  не  касаясь  его,
подложила пол спину подушку и села рядом с ним по-турецки.  По  мере  того
как она раздувала "чудесное марокканское курево", светящаяся  точка  в  ее
руке становилась все больше. Она протянула ему сигарету.
   - Задержи в  себе  дым  подольше,  -  сказала  она  дремотным,  далеким
голосом.
   Он  уже  более  десяти  лет  назад  в  один  день  бросил  курить,   но
затягиваться еще не разучился.
   - Чудесно, - прошептала она. - Чудный мой мальчик.
   - Как зовут твою мать? - спросил  он.  Надо  было  задать  этот  вопрос
сразу,  пока  курево  не  подействовало.  Но  уже  первая  затяжка  начала
сказываться.
   Она хихикнула.
   - На пяти саженях глубины моя мать [перефразированные слова  Ариэля  из
"Бури" Шекспира]. - Она потянулась за сигаретой, тронула его за руку.  Ему
показалось, будто тело его  ненароком  подхватил  мягкий  теплый  ветерок.
Слишком поздно задавать вопросы.
   Так,  передавая  друг  другу  сигарету,  они   выкурили   ее.   Комната
наполнилась дымом. За окнами шумело море, ритмично,  успокаивающе,  словно
кафедральный орган. Она легла  рядом  с  ним,  коснулась  его  рукой.  Они
предались любви, забыв о времени, обо всем вокруг. В ней  воплотились  все
девушки,  все  женщины  этого  южного  берега  -  похотливая  толстуха   с
раскинутыми ногами, ничком лежавшая под солнцем, и молодая белокурая  мать
у плавательного бассейна, и все девушки Корелли, золотистые и теплые,  как
свежевыпеченные  булочки,  и  белогрудая  Натали  Сорель  с  ее  танцующей
походкой, и Констанс, произносящая по буквам "Мейраг".
   Потом они не  спали.  И  ни  о  чем  не  говорили.  Лежали  в  каком-то
бесконечном, упоительном трансе. Но  как  только  сквозь  ставни  проникли
первые лучи рассвета, Гейл встрепенулась.
   - Мне надо идти. - Голос ее звучал почти нормально. Если бы ему  сейчас
пришлось заговорить, то его голос донесся бы откуда-то издалека. Ему  было
все равно, уходит она или остается. Сквозь туман он видел  ее  платье.  Ее
вечернее платье.
   Она наклонилась к нему и поцеловала.
   - Спи. Спи, моя истинная любовь.
   И она ушла. Он знал, что должен задать ей вопрос, но забыл какой.
   Он почти уже кончил укладываться. Он  путешествовал  налегке,  поэтому,
куда бы он ни ехал, мог собраться за четверть часа. Он заказал разговор  с
Парижем, но телефонистка сказала, что все линии заняты. Он попросил ее все
же попробовать пробиться.
   Когда телефон зазвонил, он с неохотой взял трубку.
   Не очень-то приятно объяснять Констанс, что он не будет обедать с ней в
понедельник. Но на проводе оказалась не Констанс. Это был Бейард Пэтти, он
говорил таким голосом, словно кто-то сдавил ему горло:
   - Я в холле, мистер Крейг. Мне надо вас увидеть.
   - Я укладываюсь, и к тому же...
   - Говорю вам, мне надо вас увидеть, - задыхался Пэтти. - У  меня  вести
от Энн.
   - Поднимайся ко мне, - сказал Крейг и назвал ему номер своего "люкса".
   Когда Пэтти вошел в комнату, вид у него был дикий  -  волосы  и  борода
всклокочены, глаза воспалены, точно он не спал несколько суток.
   - Ваша дочь, - сказал он тоном обвинителя, - знаете, что  она  сделала?
Удрала с этим жирным старым пьяницей - писателем Йеном Уодли.
   - Подожди, - ск