стыдно, конечно, стало, е-мое, самого порешат сейчас и рядом  всех...
Вот как, Васька... Жалко тебя,  но  ведь  людей  тоже,  убийство  их  -  это
слишком. А я-то, не сдержался... Сколько  себя  кляну  -  держись,  держись,
ничего не помогло...
   Сажают всех. Лейтенантик кобуру  солдатику  незаметно  отдает  (чтобы  не
отняли оружие) - мне снизу хорошо видно - и в строй, ко  мне.  Браслеты  мне
нацепляет. Приехали...
   Меня поднимают, ведут в последнюю шеренгу,  я  топаю  машинально,  а  там
опять перестаю слышать - вспомнив  о  Ваське.  Трогаемся...  Лай  собачий  я
только слышу, потом вижу позади себя солдата,  едва  удерживающего  овчарку.
Она хрипло лает, оглядывается на картофельное поле.
   ВОЛЯ. ОВЧАРКА КУЧУМ
   Там, в поле, лежит эта мерзкая птица. В мою службу это не входит, но я бы
с удовольствием разодрал все это племя, просто так - чтоб не каркали...  Мне
поручено охранять моих хозяев от плохих людей, и я это выполняю на  совесть.
Дадут приказ - призвать к порядку ворон, я лично с удовольствием разберусь с
ними. Эти сволочи всегда норовят собак подразнить - вы, мол, бегаете,  а  мы
летаем. Превосходство свое показать. Зря я не летаю, у меня бы тихо на  небе
стало, никто бы не каркнул... А эту черную правильно пристрелили, я ее давно
приметил, надменная птица, своенравная. Летала над  плохими  людьми,  как  у
себя дома, а это не  положено  по  Уставу.  Жаль  только,  не  дали  мне  ее
потрепать, вдруг она там еще живая? Я и нервничал, все бежал и  оглядывался,
чуял я ее, и казалось, трепыхается она там.
   Ну и что? - моя правда: скачет эта ворона у дуба. Вот же  живучая  какая,
зараза... А может, другая? Да нет, та, точно, я ее помню. Я прямо  извожусь,
когда ее вижу. Хозяину показываю - вон она,  стреляй.  А  он  как  слепой...
глаза мертвые, лицо белое...
   ВОЛЯ. ВОРОНЦОВ
   Там, в ботве, лежит сейчас, умирая,  дружок  мой  вороной.  И  можно  еще
поднять его, перевязать, дать напиться, выходить... и выживет ворон.  Теперь
нельзя - стреножили, повязали, суки. Я все оборачиваюсь, стараюсь  запомнить
- где он  слег,  где  родной  братишка  отходит.  Найду  потом  и  по-людски
похороню...
   А вот когда - неведомо, опять в наручниках. Плывет  поле  перед  глазами,
черное-пречерное... Тьма наваливается, тьма кромешная.
   И не за что глазу зацепиться... Нет, что это? Какой-то бородатый старец в
белых одеждах у дуба, поднимает ворона на руки...  мерещится...  откуда  ему
тут взяться...
   ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
   У шлагбаума  Квазимоду  выводят  из  строя,  в  сопровождении  прапорщика
отправляют на вахту, где его ждут  -  автоматную  очередь  услышали,  и  она
подняла всех на ноги. Квазимода тяжело садится  и  снова  перестает  слышать
дурацкую болтовню прапорщиков, крутившихся вокруг него.
   - Вот кто вороний хозяин-то... Воронцов... и  фамилия  похожая...  кенты,
значит.
   - Слышь, Шакалов, так он пьяный!
   - Точно! Ты его понюхай!
   Квазимода отворачивает лицо от харь, что-то горячо орущих  ему,  стараясь
не думать ни о чем. Вздрогнул, когда склонилось доброе лицо пожилой женщины.
   Он очумело оглядывает ее, чужую среди этой мерзкой компании, седенькую, в
смешном белом колпаке, преображавшем ее в сказочную  добрую  волшебницу.  Ее
морщинистые руки, покрытые старческими желтыми пятнами, подносят к его  лицу
небольшую стеклянную трубку.
   - Дунь, сынок...
   Он обреченно дует.  Волшебница  близоруко  оглядывает  трубку,  улыбается
чему-то своему. Мелкие кристаллики на дне трубки синеют, и темнеет в  глазах
Квазимоды...
   ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
   Так кончилась  эпопея  со  взбалмошным  стариком,  и  вчера  я  сдал  его
настороженной  директрисе  дома  престарелых,  которая   сразу   затребовала
письменную гарантию с печатью, что новый поселенец не будет воровать. Старик
обиделся, а  я  вызвал  самоуверенную  злую  начальницу  в  другую  комнату,
пристыдил; взрослая уже женщина, а в голове мякина. Еле успокоилась,  хотела
с меня хоть какую бумагу взять, но я быст-ро пресек все эти попытки.
   Прошел  с  Кукушкой  в  палату,  где  его  поместили  с  двумя   дедками,
попрощался, посоветовал не дурить и обещал заехать.
   Что-то изменилось на Небе и на  Земле...  Небо  стало  очень  синее,  без
полутонов, а темнеющий, уже осыпавшийся  лес  оттенял  его,  придавая  почти
библейскую простоту. Скорбь мировая нависла и тишина... Что там, на небе?  -
думалось мне. Когда же туда призовут? Уже скоро...
   А столько дел на земле, почему срок мой не отодвинут, чтобы их завершить,
ведь это же во благо и на добро... в Библии написано... Так  домой  и  ехал,
небом сопровождаемый. Близким показалось, к чему бы это?
   Решил, не переодеваясь, зайти в Зону. Ну а там...
   Вхожу в дежурку, сам  не  веря,  что  мне  по  дороге  сказали  -  пьяный
Воронцов, драка, попытка побега - чего только не услышал, впору за  пистолет
хвататься и бежать по Зоне, заполошничать...
   Выслушал рапорт лейтенанта, поблагодарил его за проявленную  бдительность
и сдержанность: благо обошлось без жертв. Смотрю на Воронцова, а он на  меня
- нет. Ну, это и понятно. Что там ни  говори,  какие  оправдания  ни  ищи  -
главное, чего не замыть, не стереть - пьян... Уже  ему  воду  приготовили  с
марганцовкой - промывать. Тут он поднял наконец голову, произнес с угрозой:
   - Промывать не дам...
   - А тебя никто и спрашивать не станет.  Не  да-ам...  -  передразнил  его
прапорщик Шакалов. - Я же говорил вам сразу - пьян он. Пьяный зэк -  ходячее
преступление! - авторитетно сказал. - Правда, товарищ майор? - Это он мне.
   Ликует, и его понять можно. Обделался Медведев  со  всей  своей  хваленой
педагогикой, защищал этого человека, а вот оказалось, что Шакалов его  сразу
раскусил и сейчас тоже вычислил. Эх, Воронцов, Воронцов, какой же ты  дурак.
Ты не только себя подвел, подлец...
   - Из-за тебя же все могли погибнуть! Хоть это до тебя доходит?  -  кричал
на него капитан Барсуков. - А если бы они очередью дали по колонне?  Кто  бы
отвечал? Мы опять? Нажрался, и море по колено!
   Воронцов окаменел. Мне стало страшно: что он сейчас может  выкинуть,  эти
козлы еще не знают... Я побежал в  кабинет,  набрал  номер  зама  по  режиму
Овчарова. Объясняю - под мою  ответственность  разреши  не  делать  промывок
этих, осужденный в таком состоянии... в общем, все здесь может произойти.
   - Что произойти? - Овчаров не понимает. - Чего ты, Иваныч? Связать его, и
все. Что значит - произойти? Ничего у нас не может произойти,  если  на  них
наручники вовремя надевать.
   - Есть на нем наручники. Да водка там, - говорю, - чего там промывать?
   - Ты что, пил с ним... водка? - спрашивает подозрительно.
   - Ты спятил? - опешил я.
   - Ну а чего защищаешь его?
   - Да не защищаю! - взорвался тут я. - Просто  какого  хрена  промывать  -
ясно, водка да водка, если бы дрянь какая была, тогда понятно...
   - Понял, - перебивает, - ты лучше налей ему и похмели, - бросил трубку.
   Вышел я в дежурку. Объяснил, что промывать не надо, если там водка.
   - Дыхни, ты! - толкнул Воронцова Шакалов. Тот дыхнул.
   - Водка вроде, - кивнул прапорщик неуверенно. - Ну, с кем пил, рожа?
   Ничего не дрогнуло в лице Воронцова, и все присутствующие по  достоинству
оценили глупость вопроса прапорщика - никто из зэков на такой вопрос  обычно
не отвечает.
   Я  решил  прекратить  быстрее  эту  дуристику,  неприятный  мне  балаган.
Пользуясь правом старшего по званию, приказал:
   -  Все,  отведите  в  изолятор.   Посадите   там   в   одиночку.   Быстро
протрезвится...
   - Я не пьян... - неожиданно трезвым и бесконечно грустным  голосом  вдруг
сказал Квазимода.
   Я не стал перечить, устало махнул рукой:
   - Уведите!..
   ЗОНА. ВОРОНЦОВ
   Ну, что за жизнь!..  Встал  я,  отстегнули  наконец  браслеты,  пошел  за
прапором, а на Медведева боюсь  глаза  поднять.  Ведь  точно...  получается,
покрывал он меня и сейчас вот отбрехал, а у меня тут ЧП.  И  не  пьяный  же,
так, малость... и тут выстрел этот... и  Ваську  убили...  Боже,  пошли  мне
смерть уже, все... все... все...
   ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
   Мимо нарядной его проводили и там  уже  переодевали  и  обыскивали  Гоги,
Сынку, других, кого поймали с запахом и кого подозревали... Машина наказания
заработала,  закрутилась...  пошли  матюги,  тычки  дубинками...   угрозы...
смертная тоска сажаемых в изолятор...
   Где-то остывал Васькин трупик с  нелепо  вытянутой  блестящей  лапой,  на
которую присел серый ворон,  внимательно  оглядывая  павшего  собрата  и  не
понимая, почему в него вбит железный штырь...
   ИЗОЛЯТОР. ВОРОНЦОВ
   Стукнула по мозгам железная  дверь,  ключ  поскребся,  меня  закрывая,  и
оглушила тишина. Как же давно я не был в изоляторе, месяца два, наверное...
   Сел на всегдашний здесь маленький бетонный стульчик, который отбивает все
желание сидеть на нем уже через пару часов. Голова нашла место - уперлась  в
деревянные нары. Она гудела, не от водки, какая уж  в  ней  теперь  водка...
Дикая усталость сковала тело, и мысль о смерти стала реальной и спокойной...
   Только передохнуть чуть-чуть, собраться с мыслями, с собой попрощаться...
   ИЗОЛЯТОР. ТАРАКАН (блатной)
   Вот еще один хавальщик привалил. И мне от пайки крошки обломятся.
   ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
   Что ж, Воронцова необходимо было наказать, и наказать  строжайше.  Это-то
было понятно Медведеву. Как было и понятно, что именно сейчас Квазимоду надо
было защитить от слишком жестоких, хотя и справедливых нападок.
   Вот и Лебедушкин его подвел, сосунок. Обманут опять ими блаженный  майор.
Но Василий Иванович сдерживал себя,  пытаясь  погасить  мелочную  месть.  Он
знал, в этом его главная сила, что выделяют его среди офицеров  заключенные.
И оттого проникаются чаще к нему уважением,  чем  думают,  как  бы  и  этого
погонника обмануть...
   Понимал он, что для этого странного нелюдимого Квазимоды птица была  всем
- настоящим, будущим, надеждой и единственным верным другом, заменила сейчас
человеку и семью, и родственников. А вот Лебедушкин... Лебедушкин... Следует
наказать, и если б не больная нога, посадил бы майор в ШИЗО Володьку  в  тот
же день. Ладно, ларьком накажу,  решил  Медведев.  А  вот  со  страшным  его
наставником что ж делать?
   Медведев испытывал сейчас к нему естественное чувство жалости,  если  мог
вызывать жалость этот огромный, сильный человек.  Всколыхнулась  она  помимо
его воли...
   ИЗОЛЯТОР. КВАЗИМОДА
   Что ж за напасть... и зачем я родился на этот свет... Неужели, если  есть
Бог на свете, он все это спокойно видит? Тогда пусть знает, что не по  силам
мне нести этот крест... сердце устало... взорваться бы ему сейчас да  кровью
уставшей  залить  все  нутро...  и  умереть...  Все  опостылело...   Да   не
разрывается оно... гонит по чужому телу кровь... дух не  остывает,  живет...
сознание работает, тупо ворочается... проклятие  этому  миру,  что  меня  не
отпускает...
   НЕБО. ВОРОН
   Казалось моему хозяину,  что  единственное  живое,  маленькое  и  дорогое
существо погибло, и жизнь в этом лучшем из миров его перестала интересовать.
Мне, конечно, льстит, что ради меня готовы на такие жертвы. Но гибель одного
из существ, что живет рядом с вами, не причина для вашей  гибели,  поверьте.
Жизнь гораздо больше смерти любого из нас. И ощущение  пустоты  после  ухода
одного из... это всего лишь обманчивое ощущение - оно пройдет, поверьте, и я
сейчас попробую дать весточку моему хозяину, дабы вернуть  ему  силы...  Это
последнее испытание ему, чтобы глубоко задумался и сделал решительный шаг...
к Свету... или к Тьме...
   Я сделал все, я подготовил Путь ваш... Я бессмертен! Я  Совесть  ваша!  И
когда созреете для очищения и решитесь на прилюдную исповедь  самых  поганых
своих грехов... Услышьте взмах моих крыльев и прощение свыше...
   ИЗОЛЯТОР. ВОРОНЦОВ
   Боже... я явственно почувствовал легкое щекотание его перьев...
   Васькино... да, его... и ласковый, только он так умеет, удар о шею...  Он
здесь, мой друган, он ласкает меня из того мира... Я хочу  к  тебе,  Васька!
Хочу к тебе!
   ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
   Большой человек с горящими глазами приподнялся, дико оглядел свое  убогое
пристанище и стал тихонько  отступать  спиной  к  стене,  опуская  голову  и
прилаживаясь - как бы ударить ею,  своей  огромной  и  уродливой  головой  в
стену. Чтобы разнести в клочья-осколки то, что давно пугает людей  и  немило
им... Он ощутил спиной холодную стену, напрягся...
   Теперь главное не смазать, вложить в страшный, смертельный удар всю  силу
своей шеи, грудных мышц... попасть самым темечком, чтобы брызнуло и брызнули
искры... и все...
   НЕБО. ВОРОН
   Иван  Воронцов!  Иван...  Остановись!  Самоубийство  -  короткий  путь  в
подземные войска к  бесам...  Это  трусость!  Таких  даже  на  кладбищах  не
хоронили на Руси. Уймись  и  подумай  о  душе...  к  ней  уже  тянутся  лапы
звериные. Спасение - в борьбе за нее!  Сломай  гордыню,  твой  путь  иной...
Услышь молитву матери... В крови и муках дала она тебе жизнь... На радость и
горе... Испей чашу до дна...
   ВОЛЯ. ДОСТОЕВСКИЙ
   ...Поплыла лодочка бумажная белая по ручейку чистому, и добрая полнорукая
женщина смотрела на нее да на дитя свое, что смеялось солнышку и лодочке,  и
мамочке, и свету белому... смеялось...
   НЕБО. ВОРОН
   Иван?
   ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
   Матерым волком взвыл Квазимода, тоскливо и жутко, ничего уже не боясь.  И
содрогнулась Зона, боль охватила спящие сердца...
   Долгий звериный вопль  его  успокоил,  и  человек  обессиленно  сполз  на
бетонный пол. И  подумал:  может,  в  этом  и  есть  последнее  испытание  -
превозмочь страх потери смысла жизни? А потом  дальше  быть  -  это  и  есть
очищение души? Нет... Но  как?  Когда  же  свалится  с  плеч  поганая  глыба
судьбы... Когда будет хоть глоток свободы?
   За ночным  окном  взрыдывала  стерегущая  Зону  квакушка,  а  он  обнимал
холодные нары. Так и просидел всю ночь, пустой и легкий, кажется, понявший и
смирившийся, и когда забылся, прислонив горящую  голову  к  нарам,  снов  не
снилось - душа стала странно покойна...
   А утром, когда горячее солнце отбросило на стену огромный  крест  оконной
решетки и он заискрился весь, ожил... Иван твердо стал перед ним  и  впервые
неумело перекрестился... И промолвил Небу:
   - Боже... спасибо за тяжкие  испытания,  за  жизнь,  Тобою  дарованную...
спаси и помилуй душу солдата, замочившего Ваську, прости грехи  мои  тяжкие,
жестокость и зло, что чинил людям... Господи-и... Я верю  Тебе...  Я  вынесу
все страдания и муки... Помилуй меня, дурака...
   И этим начал искупать свои грехи, оплакав жизнь свою непутевую  и  открыв
душу.
   Сквозь чистые слезы он вдруг увидел, как крест  на  стене  стал  золотым,
осиял тесную камеру и словно огнем чистым ласково омыл его больное сердце...
   ЗЕМЛЯ
   Небо, и долго еще наше дитя будет мучиться? Мне жалко его. Возьми  его  у
меня!
   НЕБО
   Рано! Душа его стала очищаться, остальное воздастся!

   Часть вторая
   ЛЕТОПИСЬ

   Истинно говорю вам: что вы свяжете на земле,
   то будет связано на небе; и что разрешите на
   земле, то будет разрешено на небе.
   Евангелие от Матфея, 18:18
   ЗЕМЛЯ
   Небо, откройся мне, какой день сегодня грядет?
   НЕБО
   Все рождается в крови и муках, ты это  знаешь...  Спи  спокойно.  Снег  и
метель укроют твои раны до весны...
   ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
   Итак, личное дело Ивана Воронцова. Вес около восьми  килограммов.  Что  в
них? Побеги, бунты, восемнадцатилетний Ваня,  новые  суды,  рецидивист  Иван
Максимович... Санкции, этапирование, приговоры, жалобы, постановления,  акты
за нарушение режима... Большая жизнь... Фильм такой был, любимый мой...  Так
вот и у рецидивиста Квазимоды  -  жизнь  большая...  на  восемьсот  страниц,
бурная, целая летопись.
   Итак, шесть нарушений за последний год,  признание  рецидивистом...  Круг
замкнулся, что дальше?
   Я  своим   каллиграфическим   почерком,   выработанным   на   бесконечных
документах, справках, докладах, выписал все нарушения Воронцова за  двадцать
шесть лет, проведенных в Зонах и тюрьмах. Получилось сто  пятьдесят  четыре.
Вчерашний случай - сто пятьдесят пятый.  Юбилей  небольшой,  так  сказать...
Юбилей чего? Разве повернется язык у самого Бати назвать свое  существование
жизнью?
   Люди сходились и  расходились,  женились,  рожали  детей,  заводили  дом,
машину или мопед, женили детей, получали  квартиру  от  работы,  праздновали
юбилеи в кругу друзей, ухаживали за внуками...
   А он? Тридцать шесть пьянок, шестьдесят восемь драк, неподчинение, брань,
игра в карты, сорок четыре раза - распитие чифиря. Вот и все, что оставил за
эти годы зэк Квазимода людям.
   Зверь, не человек.  И  все  же...  Зверь  этот  подобрал  подранка-птицу,
пригрел юнца Лебедушкина без каких-либо прибылей для себя. А как работал  он
все эти годы - за двоих, за троих... Человек-мираж, появляется он и исчезает
в ворохе характеристик - неуловимый, весь на виду, как зэк,  и  неизвестный,
как человек, здесь - потемки...
   Хотя вот в ежегодных  характеристиках,  сухих  и  протокольных,  мелькают
странные для этого закоренелого рецидивиста слова - чуток, добр,  внимателен
к товарищам, смел, решителен...
   Поставить их в один ряд  -  так  получается  портрет  человека  будущего,
строителя коммунизма...
   Вот жизнь чертова,  как  муторит-крутит  она,  даже  и  не  поймешь,  где
настоящая сторона человека, а где - изнанка, все смешалось...
   Пожалуйста, в характеристиках  -  "не  умеет  лгать",  "предан  друзьям",
"аккуратен", "опрятен", "любит читать", "непримирим к неправде",  "наркотики
не употребляет"...
   ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
   ...впору возопить тебе, старый служака, - кто ж предо  мной?  Как  же  из
этих клочков сложить образ Воронцова - врага режима Зоны, рецидивиста, почти
пахана, профессионального вора? Не выходит, что-то мешает...
   В чем же противоречие? Везде его хвалят как работника отличного, и  везде
же ругают за нарушение режима...
   Вот ключик. Подспудно рвется на свободу  этот  человек,  и  подтачивающая
годами обида на судьбу, не сулящую просвета и в будущем,  взлелеяла  в  душе
зэка не "осознание своей вины" - бросьте, пустое, нелепое,  -  нет,  упорное
противодействие своей рабской жизни.
   ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
   Вот фотографии. Восемнадцать лет. Открытое,  доверчивое  лицо,  пока  без
шрама. Во взгляде - мальчишечья беспечность, удаль - как же,  как  взрослый,
Зону топтать пошел... Кажется, хочет понять - за что ж посадили  его,  когда
так все было весело и  интересно?  Смеется  не  он,  молодость  смеется,  не
ведающая, что готовит судьба... Вот фото в двадцать два:  лицо  перечеркнуто
глубоким шрамом, и взгляд уже не наивен, а просто туп.
   ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
   Четвертое фото - обреченный человек, пятое - пустое, ленивое удивление на
свою жизнь, шестое,  последнее  -  угрюмое  страдание...  А  еще...  если  в
предыдущих фотографиях не угадывалось оно, страдание  это,  то  в  последней
каждая морщинка-складка на лице его выражала боль...
   На планерке Медведев чуть  ли  не  кожей  ощутил  накаленную  до  предела
атмосферу. Офицеры расселись за покрытым зеленым сукном  столом,  и  повисла
тишина, которую он отнес на свой счет... Казалось, чуть ли не каждый  задает
взглядом немой вопрос: ну,  как  же  вы  так,  товарищ  майор,  орденоносец,
понимаешь, не только военные ордена у вас, но и за работу в нашей системе...
и тут так обделались? Что, ворона эта для вас новость, при вашем-то опыте?
   ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
   Во-первых, не ворона, а ворон...
   Но что я мог еще сказать им в ответ?
   Что не смог убить этого умного ворона, когда все же поймал  его  и  вывез
три дня назад за город... и когда кормил его колбасой,  птица  вдруг  совсем
человечьим взглядом посмотрела на меня, отчего  пошел  холодок  в  груди,  и
отвел я глаза, и не знал, что делать, и хотел бросить ее здесь, как есть,  и
еле набрался сил снова взять ее в руки, а она все будто задавала  мне  немой
вопрос: ну, и