, пусть с ним  Волков  разбирается...  Ничего,  кроме
безумной усталости, эта история у меня не вызвала...
   Сколько же может быть этих неслучайных  случайностей,  которые  порождают
ответное насилие, кровь, ответные меры пресечения?
   Не будет этому конца, пока есть Зона, пока мы здесь, пока они здесь, пока
есть люди, что преступили закон. Преступили раз, и пошло,  и  покатилось,  и
вьется ниточка бед и напастей.
   Вот и достали беды  эти  случайного  почти  здесь  бедолагу  Дроздова,  и
случайна ли смерть его? И да, и нет.
   НЕБО. ВОРОН
   Про "случайность" происходящего повторяться не буду, скажу  лишь  о  том,
как ловко все это можно превратить в эту самую случайность здесь,  внизу.  А
ведь вся эта цепочка, что выстраивается у Медведева, есть не что  иное,  как
детально проработанная Волковым схема. Посадка крановщика в  карцер,  замена
его сексотом, купленным обещанием воли Скопцом, убившим  теперь  уже  здесь,
рядом со мной пребывающего Дроздова... Дроздов узнал тайну Журавлева, и  это
могло повлиять на решение вопроса  о  виновности  бухгалтера.  Подлая  акция
закрыла вновь это дело, и  чуть  было,  кстати,  не  лишила  жизни  и  моего
хозяина. Тучи сгущаются над ним...
   ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
   Ну что, вошел я в "кабинет" Воронцова. А о чем говорить, не знаю  -  прав
он, лысый черт, убить было мало эту блатоту,  что  на  кран  влезла  и,  как
нарочно, на человека бадью скинула.
   Кто бы меня так же  оттолкнул  в  случае  опасности?  Есть  такие?  Есть,
наверно... не решусь утверждать. А  вот  у  зэка  этого  есть  человек,  что
оттолкнул его от смерти...
   - Нелегко это все дается - руководить... - начинаю я разговор. - По  себе
знаю. Когда пришел воспитателем, так поначалу и не знал, с чего начать. Одни
пакостники не сознаются, иные грязью друг друга обливают, голова  кругом  от
всего идет... Сколько ошибок я тогда совершил...
   Смотрит на меня Иван Воронцов почти равнодушно, будто  тяжкую  свою  думу
перекатывает в голове, и не до меня.
   - ...хотелось все бросить, к едрене фене. Но все же набрался терпения. Со
временем растерянность переросла в злобу на самого себя - неужто  слабак  я?
Немца одолел, а тут...
   - А тут? - неожиданно усмехнулся Воронцов.
   Я растерялся. Но - нашелся:
   - А тут... а тут - свои. Вот эта убежденность и помогла мне.
   Кивнул он, склонил голову, свесив свои ручищи промеж колен.
   - Вера в человека приносит успехи...
   Воронцов так значительно кашлянул, что я понял  -  хочет  сказать  что-то
важное.
   - Значит, так... - начал он твердо. - Не знаю, как вы  меня  накажете  за
драку эту... надо было прибить эту сволочь, не жалею о  содеянном.  -  И  на
меня глаза поднял, смотрел прямо, будто исповедуясь. - Это ваше дело. А  мое
дело - отказаться от бригадирства. Вот что я хотел сказать.
   Вот так поворот... А я его отстаивать хотел, защищать...
   - Погоди, не  горячись  ты,  неизвестно,  как  повернется.  Я  тебя  буду
защищать. Да все понимают,  отчего  драка  эта  произошла,  что  же,  совсем
деревянные, что ли?
   - Не в драке дело, - снова твердо говорит он. - Не было бы ее, все  равно
от бригадирства отказался б я.
   - Ну почему, Иван? - удивляюсь я искренне.
   Долго-долго смотрит на меня.
   - Потому что это не только повязку нашить. И не только ссучиться в глазах
многих, нет.  Это  ведь  путь  к  тому,  чтобы  действительно  сукой  стать,
стукачом, блохой на палочке. Нет! - махнул он рукой. - Не по мне!
   Я совсем растерялся:
   - Ну что мы, Иван, огород-то городили сколько, тебя отстаивали, а ты?
   - Спасибо, что верите, - вздохнул.  -  Но  не  могу  так  -  вот  мужики,
работяги, а вот я... Не могу, не уговаривайте. Решайте  вопрос  со  мной  на
ближайшем совете...
   Оглядываю его - такого не уговоришь. Вот  как  все  повернулось...  Вдруг
Воронцов встает и берет со шкафа гитару. Виновато говорит:
   - Вольные шофера забыли... Я  ее  лет  двадцать  в  руках  не  держал,  -
тренькнул по струнам, настроил и поднял на меня глаза. - Этой старой  песней
моего другана отвечаю на все вопросы.
   Я недоверчиво смотрю на его мозолистые руки-лопаты, куда  ему  играть  на
гитаре...
   За свою жизнь я не слышал такой глубокой и печальной музыки, кажется, что
звучал целый оркестр, сам он прикрыл глаза,  слегка  раскачивается  и  вдруг
басистым, сильным голосом запел:

   Я вижу звезды сквозь решетку,
   Отсюда к ним мне не уйти...
   И слышу, слышу рев ментовки
   Из бездны Млечного Пути...

   В стальных браслетах мои руки
   Вздымаю к небу и молю...
   За все страдания и муки
   Пошлите звездочку мою...
   Пошлите счастье и свободу,
   Надежду, веру и любовь...
   В тюрьме минули жизни годы,
   В неволе стынет моя кровь...

   Ну где ж ты, счастие, застряло,
   Одна из тысяч добрых звезд?
   И вот ко мне она упала...
   Уже на зоновский погост...

   Гитара смолкла, он уронил на нее  голову,  тяжело  вздохнул.  Я  не  стал
мешать его раздумьям, тихо ушел из бригадирской.
   ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
   Вышел Батя вслед за майором, замкнул дверь и подался на восьмой  полигон,
пытаясь хоть как-то успокоить колотившую его дрожь.
   На  полигоне  подскочил  к  Крохе,  стропившему   сваю,   отцепил   крюк,
прихватывающий монтажку снаружи, подвел его с внутренней стороны.
   - Сколь можно толковать, чтоб так не  прихватывал?  Мало  вам,  долбакам,
смертей?! - крикнул в голос, замахиваясь на тщедушного Кроху.
   Увидев его  почти  животный  страх,  одернул  себя,  скривился,  постучал
пальцем по лбу:
   - Сорвется же. Думай, дурак...
   Зайдя в слесарку, бросил Дергачу:
   - Вибраторов по одному  осталось  на  полигоне.  Если  завтра  выйдут  из
строя...
   - Шлангов нет! - перебил его Дергач. - Все дырявые. - Голос его сорвался.
   Видать,  достала  бесхозяйственность  и  его,  молчаливого  и  нелюдимого
всегда, со дня прихода в Зону. Над ним смеялись, подтрунивали, но он  словно
набирал воды в рот, старался от всех спрятаться. От стыда.
   Ведь все знали и каждую минутку помнили, за что он, Дергач, сидел, и  при
случае всегда любили ему об этом напомнить.
   - Не могу я, Максимыч... - неожиданно с надрывом взвыл Дергач.
   - Чего это ты? - удивился Воронцов.
   - Убери меня от греха подальше, убери...
   - Да ты толком расскажи!
   - Устал я от всех. От жизни устал. Удушусь...
   - Ладно, хватит нюни распускать... - отрубил Квазимода. - Кто тебя просил
грех такой делать на воле? Это же надо - девочку насиловать? Дитя совсем.
   - Не напоминай, бугор, не надо... - взмолился Дергач. - Опять  ты  не  то
говоришь. Думал, хоть ты поймешь, Батя... Говорят, ты человек, а ты...
   - Что я, что? - взвился Воронцов. -  Может,  вахту  открыть  и  выпустить
тебя, господин инженер, на все четыре стороны? Гуляй...
   - Не о том я, Иван Максимович... Житья мне здесь нет, совсем нет. Надо  в
другую зону. Или в побег уйду, может, убьют, отмучусь...
   - Ну, чем я тебе могу помочь? - уже спокойнее ответил Воронцов. - Неси уж
свой крест, не хнычь...
   - Опять не то, не то... - Глаза у Дергача забегали, он то вздыхал,  то  с
шумом выдыхал воздух. - Мать болеет, не простит. А в побег  уйду,  повинюсь,
чтобы поверила мне...
   - Ты хочешь сказать, что не виноват?
   - Да не об этом я... - досадливо поморщился Дергач.  -  Даже  если  и  не
виновен, то не смогу уже доказать, - с трудом произнес он.
   И понял Квазимода, отчего мается этот большой и слабый человек.  Брезгуют
им люди, все, и нет ему места среди них.
   Не это ли и есть высшая мера, похуже расстрела?
   - Сил уже нет... поговори за меня с майором, он тебя слушает.  Что,  мол,
такой-сякой я, могу сорваться, может, уберут отсюда. Устал я от насмешек  да
издевок. В больничке санитаром был... еще терпел, а тут  Волков  меня  кинул
сюда... "Бабу-Ягу" мне грозит от воров сделать.
   - А девочку... ты пожалел? - опять сурово и осуждающе проговорил Батя.
   - Ладно! Откроюсь тебе, как перед Поморником  исповедался  и...  Мамочкой
нашим два года назад, перед его болезнью. Он поверил  мне  и  спасал...  Так
вот, пахан, не убивал и не насиловал я никого, родной мамой  клянусь.  -  Он
резко перекрестился. - Машеньку я любил как дочь, а она выросла без  отца  и
тянулась ко мне... дачи  наши  были  рядом,  она  часто  заходила,  помогала
прибраться, работящая девочка была, чистая... Я  к  тому  времени  развелся,
жена забрала квартиру, машину и меня выперла через суд на  улицу...  жил  на
даче, она и к даче  подбиралась,  адвоката  наняла,  стерва  редкая...  Нашу
дружбу с Машей никто из соседей по даче не мог понять,  грязно  подкалывали,
особенно старался один мясник райкомовского  магазина,  ее  матери  доложил;
слава богу, ее мать была женщиной умной и все поняла,  не  перечила.  И  вот
однажды рано утром, в субботу, я уехал электричкой в город  на  сверхурочную
работу в институт, возвращаюсь еще засветло... дверь в  дачу  растворена,  я
спокойно захожу. Маша знала, где лежит ключ, я ей разрешал читать  книги,  у
меня там были остатки хорошей библиотеки, что сумел спасти от бывшей жены. А
она еще теплая на кровати, вся в крови... зарезана. Я  ее  давай  тормошить,
искусственное дыхание делать, измазался в крови ее... чуть умом не тронулся,
бегал по соседям, у мясника только был телефон - не пустил, гад. Я  пока  на
станцию,  то  да  се...  мясник  уже  позвонил,  брали  с  автоматами,  били
зверски... Никаких оправданий никто не принял... Да, я  забыл  сказать,  что
бывшая жена моя - судья... Вот и все... Я уже на этапе все проанализировал и
понял, кто ее  убил...  Мясник,  он  был  любовником  моей  жены,  потом  ее
бросил... Поймали в магазине за растрату, и вдруг дело замяли, выпустили  из
следственного изолятора... Моя сука взяла его на крючок и все это придумала,
чтобы дачу забрать и навсегда от меня избавиться.  Мамочка  делал  два  года
назад запрос, пришел ответ из суда, что мои документы сгорели... Поверь мне,
Кваз, хоть ты поверь, как на духу говорю!
   - Верю... а что же ты раньше мне не сказал, воровским бы  сходняком  тебя
помиловали, и живи спокойно.
   - Когда Мамочка болел, я открылся Волкову,  он  меня  в  стукачи  на  чай
таскал... Он заржал и не  поверил...  издевался,  а  теперь  меня  настоящим
скотом сделал... слаб я духом, побоялся отказать. Сюда на "общак" бросил  из
больнички...
   - За что ж он тебя так? Колись...
   - Не могу... Если узнает, голову отвернет...
   - Колись, легче будет, у меня твоя тайна умрет...
   - Филина он мне приказал травануть, а мензурку тот бес так подменил, а  я
не засек... Вот главный врач наш и кинул копыта... грех я  на  душу  взял...
ненавидел я этого Филина, он больше всех  измывался  надо  мной  и  грозился
правилкой.  Бес  попутал...  Волк  так  припер,  хоть  на  колючку  с  током
кидайся... жалею сейчас, невинный человек погиб...
   - От, сука, волчара... - скрипнул Кваз зубами. - И ты не мог отказаться?!
   - Не мог, так взял на испуг... сломался я.
   - Ладно, ответит он за все... Тебе "Бабы-Яги" не будет, твердо  обещаю...
Ты нам нужен как живой свидетель, если это понадобится...
   - Вот поэтому он меня и грохнет, - обреченно прошептал Дергач. - А ты  не
будь чистоплюем, помоги мне. Ты все же начальство.
   - Ты все сказал? - вздохнул тяжко Воронцов.
   - Вот, и ты такой же - "все сказал"... - передразнил он интонацию  Ивана.
- Нет, не все! Значит, не хочешь  человеку  помочь?  Хорошо.  Уйду  тогда  в
побег, помяни вот это мое слово.
   И отошел.
   Постоял Иван, подумал. Ну и беги - решил, кому  от  этого  хуже  и  лучше
кому, кроме тебя? Беги...
   Вдруг Дергач нерешительно вернулся  и  долго,  испытующе  глядел  в  лицо
Кваза. Наконец сказал:
   - Подрываю с зоны я, Батя, тебя-то надо предупредить, не сдашь...
   - Как подрываешь... в каком смысле? Двое уже подорвали, один в деревянный
бушлат, второй на кичу полосатую. Подрывальщики хреновы...
   - В прямом смысле подрываю... метро из больнички под запретку роем. Давай
с нами, а! Все продумано. Хата есть, новые  бланки  документов  с  печатями,
месяц отсидимся и... воля! Я иду твердо рассчитаться с  гадами  за  убийство
Машеньки, потом пусть хоть на дыбу тянут, но им не жить,  обоим...  Идешь  с
нами?
   - Моя рожа в паспортуху не влезет, - невесело усмехнулся Кваз, - мой шрам
за версту мент чует...
   И тут вдруг на него накатил жгучий, шальной соблазн... дернуть с  Зоны...
сорваться к Надежде, Феденьке... Он аж задохнулся, повело, закружило голову.
И...  разом  пресек  эту  вспышку...  Нет!  Нельзя...  не  имеет  он   права
рисковать... заловят - новый срок. Нет!
   - Ну, что, бригадир, идешь с нами? - доплыло, как сквозь вату.
   - Нет, - тяжело поднял глаза Воронцов, -  и  вам  не  советую  дергаться.
Возьмут! Но мешать не стану... таков закон. Кто еще рвет когти?
   - Кочеток, он меня засек с подкопом, когда лежал в больничке,  и  сел  на
хвост.
   - Ясно. Только одно условие: не брать багаж!
   - Какой багаж?
   - Бычка на мясо... Я Кочета знаю, ему терять нечего... Он  может  и  тебя
завалить на харч, ему не впервой.
   - Да ты что? У нас и продукты с продсклада накуплены у прапора, а на хате
еды полно.
   - Смотри... Я не  заложу,  но  мне  жалко  вас...  Тухлое  дело  затеяли.
Остановитесь, я  был  дичью  в  побеге,  знаю,  что  это  такое...  Но  если
сорветесь, запаситесь табаком и перцем, сами оботритесь соляркой, все  новое
наденьте из спецухи.
   - Зачем?
   - Я слышал, что в бане нам в воду тайно добавляют специальную эмульсию...
человек ее запах не чует, а собака через трое суток идет верховым чутьем  по
тому следу. Динка вас через  пару  часов  вычислит.  Она  однажды  в  городе
кинулась на бывшего зэка, который вышел на волю три года назад. Эмульсия  не
отмылась... Понапридумывали вы, инженеры, на нашу голову черт-те че... и  на
свою тоже.
   - Не слышал о таком изобретении, спасибо.
   - Прищемите хвост, мой вам совет.
   - Нет! - решительно покачал головой Дергач. - Лучше смерть в побеге,  чем
летать на метле. А настоящие убийцы там хохочут, шампань  пьют  и  глумятся,
как дурака уделали. Не-ет! Вот они у меня на метлах и  полетят,  на  пару...
Машенька мне снится тут... извелся, она мне как родная дочь была... И молчал
я потому, чтобы их не спугнуть, затаился... все равно достану сволочей!
   - Я попрошу Мамочку,  чтобы  тебя  вернули  назад,  в  больничку,  там  и
дотянешь срок. Не суйся в побег, инженер. Кранты!
   - Ладно, подумаю, - вяло пообещал Дергач.
   ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
   Ознакомился я с бумагами, что Квазимода мне подсунул, и  разобрался,  где
нас обманывают. Производительность труда возрастает, и  оттого  снижают  нам
расценки,  это  верно.  Но  вот  наше-то  управление  само  проявило  дурную
инициативу  и  рассчитало  оплату  по  механизированным,  автоматизированным
расценкам. А вот самое главное! Ведь у нас труд-то ручной! Мы не бульдозеры,
не полуавтоматы, мы люди с вибраторами и лопатами в руках!
   У нас нет, скажем, вибрационных столов, которые  могут  протрясти  панель
или перекрытие, нет этого. Имея же графу  "ежегодная  автоматизация  труда",
наше "умное" управление решило нас туда и загнать, в эту графу. И что?
   - Объясняй что... - проговорил Воронцов.
   - А вот что! У нас выработка растет лишь за счет старания, а не  за  счет
помощи  нашему  труду  механизмами.  Они   же,   валеты,   выполняют   некое
министерское указание по повышению  автоматизации  за  счет  наших  мозолей.
Понял, бугор?
   - Чего ж не понять?
   -  Они  же  экономят  фонд  зарплаты  таким  образом,  создают  из   него
премиальный фонд и награждают себя и вольных. Итээровцы таким образом  имеют
от этой операции себе дополнительные денежки за счет премий.
   - Как ты до всего этого допер? Во голова...
   - Бать, я, между прочим, Бауманский институт окончил, это ох какой, Батя,
институт. С его дипломом даже за границей на работу берут...
   - Так ты за напраслину сидишь, говорят?
   - Да как сказать... Было что-то... Смотря как повернуть. Но одно скажу  -
никого я не убивал, ничего не организовывал, следы не заметал...
   - А чего ж срок такой?
   Плечами пожимаю:
   -  Это  КГБ,  Бать,  они  меня  подставили.  За  Булгакова,  Цветаеву   и
Мандельштама!  Чтоб  не  продавал   запрещенную   литературу   у   МХАТа   в
Художественном проезде. И не читал "Раковый корпус"  Солженицына...  Брежнев
кричит: у нас политических нет - все уголовники.
   - Хитро.
   - Да уж как хитро... Объясняю дальше. Есть же у них автоматизация  малая,
есть эта техника, я говорил здесь с одним инженером, он рассказал, и вот  на
складах они ее гноят.
   - Зачем?
   - А затем, что если займутся они автоматизацией, то не  выполнят  текущий
план. Для внедрения же надо цеха останавливать, цепочку прерывать рабочую.
   - Надо же все это рассказать нашим!
   - Кому?
   - Ну Мамочке, Львову объяснить. Деньги же это наши!
   Я только плечами пожал.
   ЗОНА. ВОРОНЦОВ
   На выходе из полигона подошел Гоги, вкрадчиво прошептал на ухо:
   - Облава прошла. Тэперь спокойно. Жахнем пузырь, Бать?
   - Хватит, налакались уже раз! - отрубил я. - Не  предлагай.  И  сам  пить
будешь - мне не говори. Так оно спокойней для всех.
   - Ты че, Кацо? - вытаращил глаза Гагарадзе.
   - Чего, чего? - взорвался я. - Ничего! Доверяет он мне, а обманывать  его
я не могу. Ты мне доверял, я же тебя не обманывал!
   - Но он же - мент, - недоуменно пожал плечами Гоги. - Ме-ент!
   Вот и крутись волчком, бригадир! Ни вашим, ни нашим,  -  не  слушая  его,
продолжаю:
   - Он доверяет, вы доверяете, а кого обманываю?
   - Ясно, - обнял он меня. - Доконали тебя. Да я не в обиде, -  говорит.  -
Хорошо, что правду сказал. Успокойся.
   - Допекли! - подтверждаю.
   ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
   Когда на обед пришел Иван, бригады уже есть заканчивали. Мелькнула мысль,
что ничего не достанется, но было как-то все равно...
   Вошел в отдельную каморку для бугров, чистенько, даже  вилки  и  салфетки
есть.
   Раздатчик Чирков навалил ему полную миску картохи и мяса.
   - Откуда это? - отшатнулся недоуменно Воронцов.
   - Я всем буграм так кладу, - пояснил тот, улыбаясь  подленько.  -  Заходи
отдельно, Вань, всегда подкормлю. Вот Кукшин, бригадир, по три раза  на  дню
обедает.
   Иван остолбенел.
   - Поди поближе, поди, - мягко попросил он раздатчика.
   Тот доверчиво приблизил голову, и тогда Квазимода схватил его  за  шею  и
ткнул лицом в миску:
   - Ешь, сволочь! Жри, скотина!
   И еще несколько раз тыкал его в месиво, пока тот не взвыл.
   - Кукшина корми, а в бачок моей бригады еще раз нос сунешь,  всю  рожу  в
рогожу перемелю! - крикнул на всю столовую, отбросив миску.
   Шел теперь по полигону, руки тряслись, матерился. На весь белый свет,  на
паскудство людское, на себя.
   - Все, все, все... - повторял.
   И легче стало.
   ЗЕМЛЯ. ЗОНА. ВОРОНЦОВ
   Лебедушкин собрался в больничку навестить Поморника, и вдруг  Батя  робко
навялился:
   - Можно, я с тобой промнусь... у меня пяток конфет заначено, пачка чая...
с пустыми руками неловко идти... проведаем старика.
   - А че, пошли... Я ему тоже несу гостинцев. Дед уж  в  отдельной  палате,
плохой... А че это ты, - не сдержал  любопытства  Володька,  когда  они  уже
вышли из барака, - к старому намылился?
   - Плохо мне, Сынка, боюсь опять  сорваться...  никак  злость  в  себе  не
укрощу... а он все-таки какой-никакой поп... может, что подскажет...  Нельзя
мне срываться, ни в коем разе, а дурь прет.
   - Во даешь, Батя! Бога нет, с ракет бы увидали...
   - Не вякай, молод ишо учить! - сердито оборвал Батя. - Никто не  знает...
Тогда что же выходит, наши все  деды,  бабки  были  круглыми  дураками?  Они
верили и жили справно. Ты вот что,  поговорим...  то  да  се  и  оставь  нас
вдвоем. При тебе я не смогу...
   - Ладно. Не задержусь долго...
   Поморник уже не вставал, смирно лежал под казенным  одеялом,  и  радостно
зажглись его ввалившиеся глаза  при  виде  гостей.  Вялой  рукой  указал  на
табурет и виноват