и  стал
насаживать на заслонку. Так научил меня Филин. Стрелки  приборов  задрожали,
задергались, стали опадать к нулевой отметке. Потух основной котел.
   Заглохла сразу же компрессорная, остановились прессы и станки.  Примчался
бригадир,  стал  проверять   вентили   подачи   газа...   Подача   газа   не
восстанавливалась, как и было задумано.
   И хорошо оттого стало кому-то, обрадовались мои бесноватые:
   - Завтра не работать, - внезапно выпал им отдых...
   ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
   Сняли зэков с этого участка работы, в Зону они утопали,  а  к  Поморнику,
как специалисту, прислали в помощь еще одного умельца, Лебедушкина, прямо из
изолятора, был знаком он с этой  машинерией.  Да  прапорщик  Шакалов  с  ним
приплелся.
   Любил он  вокруг  ремонта  какого-нибудь  покрутиться,  вдруг  что-нибудь
перепадет из материалов... И к себе в  услужение  тащил  частенько  зэков  -
подремонтировать "Запорожец", по слесарке что сделать. Тащил из зоны Шакалов
все, что видел, - краски, инструменты, все, что плохо лежало.
   Пришел Лебедушкин в робе штрафного изолятора,  на  спине  обесцвечивающей
хлоркой жирно было выведено "ШИЗО", отчего он походил на  клоуна  в  нелепой
одежде.
   - Давай-ка баньку ему устроим, - тихо сказал Володька. - А ты, поп, чайку
нам сваргань... Да пошустрее. Яйцещупа купать будем.
   Шакалов же сидел на корточках да приглядывался к лежащим в углу  дюймовым
трубам. То, что он сегодня утащит их с собой, сомнений у него  не  вызывало.
Но на что приладить их в своей почти выстроенной баньке? - мучительно  решал
рачительный хозяин. Банька была с душем - на городской лад, и под  это  дело
он уже своровал положенный комплект труб. Но новые трубы лежали  перед  ним,
искушая и дразнясь...
   Так и не решив их  предназначения,  Шакалов  бодро  согласился  с  затеей
Лебедушкина - попариться в пристроенной  к  котельной  бане,  скинул  быстро
одежду да залез в парную. Пантелеймон стал подавать туда шайки  с  водой.  И
пошла банька. Вскоре влез к нему и Володька, шепнув Лукичу на ухо:
   - Не зевай, зараза. Сейчас  Филин  явится,  все  нормально  складывается,
уходим мы с ним сегодня...
   ...Уже вылезли парильщики, а Филина  все  не  было.  Уже  пил  Лебедушкин
крепкий чай с разомлевшим Шакаловым. Володька  незаметно  сыпанул  в  кружку
прапорщика щепотку белого порошка - дури. Перекрестился Поморник, вздохнул -
что будет, что будет...
   - Мы тут без электрика не управимся! - доказывал Лебедушкин  Шакалову.  -
Филин вот придет, он по этой части!
   - Да якой он элэ-эктрик? - недоверчиво щурился рыжий прапор.  -  Горлопан
он. Ты лучше откройся, за что в ШИЗО сел?
   - Клянусь, электрик! - бил  себя  в  грудь  раздухарившийся  Володька.  -
Мастак по этой части, сам видел. А  в  изолятор  угодил  за  ксиву.  Сам  же
поймал, а теперь смеешься?
   Шакалов расхохотался, позвонил на вахту, спросил про Филина.
   - Идет твой алэктрик. Гарно тут у вас... - оглядел он помещение. - Брагу,
наверно, гоныте, а, поп? Гоныте, хлопцы, - сказал убежденно. - Знаю  я  вас,
урок. Хорош чаек, - оглядел стакан, - только с  горчинкой  что-то...  Анашу,
наверно, сыплете! - захохотал он, не зная, как прав был в этот момент.
   Лебедушкин даже поперхнулся. Взял себя в руки, рассмеялся.
   - Ну а какой чай зэковский без анаши! - подтвердил. - Могу рецепт дать...
   - Ты помолчи, рецептор... - осадил его прапорщик. -  Пошукаю  тут  у  вас
бражку, смотри, не пожалею!
   - Нет такого, - встрял Лукич.  -  А  чай  с  горчинкой  -  это  травку  я
добавляю. Весьма положительно для здоровья, гражданин прапорщик...
   Шакалов оглядел его.
   - Как дела, поп? Все молишься?
   Поморник покорно кивнул.
   - Помолись, чтоб ничего я у тебя не нашел... - бросил равнодушно  Шакалов
и отвернулся. - Жарко... - От  наркотика  веки  его  затяжелели,  он  моргал
как-то по-детски, незащищенно.
   Тут и Филин тихонько в кочегарку вошел, подмигнул Володьке  и  Поморнику,
кивнул на засыпающего прапора - готов?
   Володька радостно кивнул - действует!
   Шакалов забухтел что-то и свалился на топчан, сразу захрапел так  сильно,
что казалось, на вахте услышат.
   Филин хохотнул мягким красивым басом, показал рукой - к делу.
   В руках Лебедушкина появился крюк с леской, к ней был привязан  канат  со
стальной кошкой. Пантелеймон Лукич  с  удивлением  и  ужасом  следил  за  их
приготовлениями - решительные эти люди все уже продумали.
   - Давай, батюшка... - кивнул Лебедушкин в дверях. - Бог простит  тебя  за
предательство, я зла не помню...
   И затопали вскоре шаги их на крыше.
   ЗОНА. ФИЛИН
   Дело-то нехитрое надо было сделать, и сделали. Лебедь  с  разбегу  бросил
крюк с привязанной к нему леской в сторону близлежащей сосны, что  была  уже
за запреткой. Потянули на себя и быстро стали прокручивать свободный  конец.
За леской завился по воздуху канат. Выбрали на себя всю лесу и  заменили  ее
канатом.
   Вот и тропка к воле готова - только шагай, лети то есть.
   Натянули  канат  покрепче,  морским  узлом  привязали  к  толстой   трубе
котельной.
   Все. Можно идти.
   Тут только страшно стало. Где  там  эти  хмыри,  на  вышках?  Может,  уже
увидели наши приготовления и только ждут, когда  двинемся?  Скворечники  эти
будто ближе стали, видно, как в них покуривают автоматчики, голоса  даже  их
слышу. Кто из них пулю мне всадит, какая сука, думаю...
   Вот она, свобода - кусок сала в мышеловке, потянулся, а тут тебе по  лапе
- щелк, и в бок свинцовым наказанием. Как расстрел.  Идет  человек,  а  куда
идет? Хлоп - и дырка в голове.
   В царское время так и называлось - примерное наказание свинцом. Вот и мне
сейчас так же... Но там еще можно  прошение  о  помиловании  написать,  дают
возможность, а уж потом в "исполниловку" ведут... А тут - чукча какой-нибудь
всадит тебе, покурит потом над телом да сигаретку на твое  благородное  лицо
бросит и плюнет туда... Бррр...
   ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
   Добавлю.
   После  расстрельной  камеры,  "исполниловки",  после  осмотра   врача   и
прокурора, подписания бумаг, что никогда  не  увидят  родственники  убитого,
труп его отвезут на кладбище, а там тихо  зароют  в  землю,  без  могильного
холма, без таблички именной, словно и не было человека. Потом направят в суд
на зеленом бланке официальное подтверждение о факте смерти.
   Все. Как не было человека.
   НЕБО. ВОРОН
   Ну, как же вы любите условности все  эти,  связанные  с  бренными  вашими
телами... Ну, вот какая разница, где ж похоронят вашего страдальца,  душа-то
его уже далеко и смеется над вашими потугами...
   ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
   Как вы сами понимаете, я даже не хочу спорить с вами на эту  тему,  и  вы
сами отлично знаете почему... Я не хочу вас обижать... Человек  должен  быть
захоронен, и память о нем - это не менее важно, чем его жизнь.
   И закроем эту тему, пока я не наговорил  вам  чего-нибудь  резкого...  Вы
живете рядом  с  людьми,  а  нас  почти  не  знаете...  Только  не  говорите
банальности - "а за  что  вас  любить?".  Попробуйте  сделать  что-нибудь...
доброе, а рассуждать мы и на земле умеем...
   ЗОНА. ФИЛИН
   Ну что, решился я наконец... Монтажным ремнем себя опоясал, пристегнул  к
канату. Смотрю - руки дрожат. Может, не надо? Лебедь торопит, не дрейфь... я
его послал. Ладно, думаю, Аркаша... за Неаполь, за Москву твою, за  свободу,
будь она неладна, куда ж от нее, суки, деваться?!
   Ну, и прыгнул я...
   ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
   ...И ничего с Аркашей Филиным не  случилось.  Прогрохотал  на  весь  свет
ролик,  на  котором  он  катился,  и  слушал  этот  гром,  затаив   дыхание,
Лебедушкин, поочередно поглядывая то вправо, то влево - на вышки.
   Канат выдержал дородного Аркашу, но крюк был зацеплен за высокую сосну, и
парить Филину предстояло долго - далеко стояла та сосна...
   Смотрел в улетающую его спину Лебедушкин и гадал: выдержит? не  выдержит?
сорвется?
   Сам гнул эти крюки кувалдами и не раз примеривался ими к сосне этой.  Вот
и свершилось. Хватит. Впереди воля...
   ЗОНА. ЛЕБЕДУШКИН
   Хватит. Не знаю, одобрил бы Батя или нет затею нашу с Филиным, но у  него
своя жизнь, нет никого в ней. А  у  меня  мать...  была,  и  должен  я  хоть
проститься с ней, а то так и загнешься в Зоне... Ах, сучара засосанная!..
   Нехорошо. А я-то - кто?.. Такие сны вижу, что  никакая...  Тьфу,  аж  дух
замирает.
   Когда рядом хоть немного побуду, уже дело. Пойду до нее,  может,  простит
за все... Я-то ее, считай, простил. Знаю, не своя была у нее воля...  Придет
время - и с шакалом Волковым рассчитаюсь, и с волком Шакаловым.
   Поймают - нет, не знаю, даже не думаю об этом.  Об  одном  душа  болит  -
убежать отсюда, а там - будь что будет.
   Хватит. Жизнь одна.
   А злоба осталась - на весь мир. Будь моя сила и власть - прежде  бы  себя
порешил. Башкой в стену - черепушка на пять долей. И кровищи ведро...
   Жизнь одна...
   ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
   Хруст веток был столь силен, что обернулись на него на всех вышках.
   Аркаша бежал - но уже стреляли.
   Филин бежал - но уже звонили.
   Падая, откатывался он от пуль - но уже была близка  погоня,  уже  кричали
рядом...
   А Пантелеймон Лукич все стоял у окна и молил Бога,  чтобы  все  кончилось
удачно у беглецов. Только б не заблудились, не замерзли в тайге...
   РЯДОВОЙ КРОТОВ (через 15 лет)
   Мы с женой приехали тогда в столицу на праздник, как раз 850-летие Москвы
справляли, а у нее брат тоже в ментовке работает,  охраняет  новых  русских.
Народу в Москве... Не протолкнешься, хорошо хоть детей  не  взяли  с  собой.
Гуляли по городу и  пришли  на  Манежную  площадь,  там  комплекс  подземный
открывают, тренажер преисподней для новых русских, я так  думаю.  Притиснули
нас к Манежу, а  там  выставка  отечественных  продуктов.  Мы  посмотрели  и
поразились,  какие  у  нас  люди-то  молодцы!  Сколько  добротных  продуктов
выпускают, а нас заморской дрянью завалили. Мы сами все умеем! А рядом фирма
для рекламы  водочку  разливает  бесплатно,  подманивают  красивые  дивчины,
презентация называется... Я  от  жены  отстал  и  туда.  Налила  мне  деваха
рюмочку... пью. И  тут  меня  отпихивает  в  сторону  какой-то  жирный  тип,
разодетый как попугай, духами несет - закуски не надо,  золотые  печатки  на
пальцах с брюликами в горошину и цепь на шее толще,  чем  у  нашего  Шарика.
Куча охранников вокруг с бандитскими рожами... Этот тип в малиновом  пиджаке
хватает одну рюмку у девахи, вторую, третью... да так жадно на халяву-то!  А
я глядь - у него наколка знакомая на руке. Глянул в лицо  -  ну  точно!  Тот
самый зэк, кого я на Севере заловил и отпуск на десять суток отхватил  перед
дембелем. Он меня не узнал, о  чем-то  со  своими  балакает,  телохранителей
матом кроет, такого важного корчит...  барина  играет,  на  сраной  козе  не
подъедешь. Вот встреча так  встреча!  Я  испугался  и  отошел,  если  узнает
меня... что у него на уме... неведомо. Пошли мы с женой к метро и видим, как
охрана его в дорогую иномарку  запихивает,  сами  озираются,  чтобы  кто  не
стрельнул кормильца. Мама родная, сколько показной суеты. А тогда...  Полные
штаны наложил от страха... Вонял и на коленях ползал,  златые  горы  обещал,
если стрелять не буду... Я и не стал стрелять, бить, просто побрезговал.
   И тут меня  как  черт  за  язык  дернул,  или  водочка,  что  выпил,  его
развязала. Проходим с женой мимо, я громко говорю ему в спину:
   - Филин! Должок за тобой...
   Вздрогнул он, лицо поворачивает - белый. И пялится на меня бельмами.
   - Ты кто?
   - Зона... побег... Я тот солдат, что тебя пощадил  и  не  стал  бить.  Ты
обещал мне за это магарыч. - И смеюсь.
   - Вы обознались, молодой человек...
   Нырнул в машину со спецпропуском на стекле и  синей  мигалкой  на  крыше.
Охранники меня шуганули. И тут мне стало страшно еще раз  за  будущее  своих
детей. Уж очень высоко взлетели филины...
   ЗОНА. ЛЕБЕДУШКИН
   Стреляют, стреляют, все... все пропало, стреляют... жив  ли...  бежать...
куда бежать? Вниз. Почему вниз? Там  прапор.  Куда?  Трос.  Не  надо  троса.
Стреляют, жив ли? Все, все сорвалось. Бежать. Куда? Что -  теперь  уже  все?
Атас!
   Бежать...
   ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
   А бежать Лебедушкину полагалось теперь только вниз, в кочегарку. Какой уж
побег теперь...
   Отпрянул от стекла испуганный Поморник, услышав выстрелы,  перекрестился.
А Володька, влетевший в кочегарку, заорал приглушенно:
   - Придут, я из котла не вылазил! Ясно?! Божий одуванчик!
   Кивнул Лукич.
   - Обязательно придут, Володя, как же не придут...  Господи,  пропали  вы,
ребята... - быстро открутил фланец и вынул заглушку из газовой трубы.
   - Не каркай, гнида, без тебя тошно! - рявкнул Лебедушкин.
   Разделся за секунды, вымазался в солярке и исчез в черном зеве резервного
котла, как дух нечистый, и снова перекрестился набожный человек.
   Телефон зазвонил, и растормошил он прапорщика. Тот  развернулся  к  нему,
захрапел еще сильнее. Пантелеймона забила трясучка. Он подошел  к  телефону,
робко снял трубку.
   Да,  выстрелы  слышал,  ответил.  Прапорщик?  Спит   прапорщик,   заснул.
Володька? Сидит в котле, ремонтирует Володька. Филин? Не видел. Не появлялся
он...
   Положил трубку и бессмысленно оглядел трясущиеся свои руки.
   Тут и ворвались в котельную, в клубах пара, заиндевевшие, как  архангелы,
белые, страшные, матом ругающиеся солдаты.
   Начальник  промзоны  майор  Баранов  следом  вплыл.  Глянул  мельком   на
Поморника, отвернулся к спящему прапорщику.
   - Будите! - приказал солдатам.
   Не смогли, тормошили, тормошили, да так на вахту и поволокли,  обернув  в
полушубок.
   Лебедушкин изнутри бил в стенку котла кувалдой, и майор, взбежав вверх по
ажурной лестнице, нагнулся над открытой крышкой люка.
   Там голый зэк, чумазый от гари, как черт, копался в саже. Баранов  носком
сапога постучал по железу, и страшная рожа с  белыми  глазищами  глянула  на
него снизу.
   - Где Филин, знаешь? - радостно крикнул майор.
   - На подстанции, прибор проверяет! - нашелся Лебедушкин, очумело глядя на
Баранова.
   - Ага... проверил уже... - плюнул в него майор, отошел от люка.
   - Где этот был? - спросил, приблизившись к стоящему в отупении кочегару.
   - В резервном котле, где... - твердо сказал тот.
   - Следы  проверьте!  -  крикнул  Баранов,  пошел  из  кочегарки.  За  ним
двинулись все.
   Когда за ними захлопнулась дверь, Володька на всякий случай крикнул:
   - Эй, кто там, ключ дай разводной! Слышь!
   Голос его прокатился  по  пустому  высокому  помещению  котельной,  и  он
намеренно громко рассмеялся. Стукнул в последний раз кувалдой  по  стенке  и
показался из люка.
   ЗОНА. ЛЕБЕДУШКИН
   Высунулся я, и тут мимо солдатик хиляет,  что  на  крыше  следы  смотрел.
Косанул глазом, а я смеюсь. Следы-то он разглядел,  конечно.  И  смотрит  на
меня, не уходит, будто решает, как поступить.
   - Что? - говорю, а у самого голос дрожит.
   Все. Замели. Заложит он, конечно. Убили Филина там или поймали, какая мне
разница...
   Вот и мне соучастие припишут. Он-то не  заложит,  Филин,  а  этот  ссыкун
красноперый сдаст...
   Вон как выскочил. А тут поп этот с ключом суется.
   - Лезь, - говорю, - сюда! Лезь, сука  старая!  -  Полез.  Стукнул  я  его
ладонью по стриженой голове: сиди тут. К утру котлы чтоб сделал,  понял?!  -
кричу. Что на меня нашло, как глухой стал, сам себе кричу и не слышу. - Так,
- говорю, - Поморник! Будешь теперь Смертниковым! За подлость твою наказываю
тебя!
   Хочет он вроде что-то возразить, а я его снова кулаком -  вниз.  Упал  на
дно.
   - Я тебе устрою преисподнюю при жизни! Все здесь у  меня  смешалось  -  и
побег этот неудачный, и жизнь моя переломанная...
   Поднял тяжелую крышку люка, закрыл отверстие, накрутил гайки на болты.
   ЗОНА. ПОМОРНИК
   И смеется, как полоумный. Будто бес в него вселился.
   - Не шуткуй, - говорю, - не шуткуй... Я же задохнусь.
   А он хохочет.
   - Сейчас я, - говорит, - тебе еще газ включу! Расскажешь, может, гад, как
анашу мою Львову сдал!
   - Володя, не так это все было! - кричу.
   Не слышит.
   - Мне, - говорит, - рассказали, как ты  сам  на  стол  ему  выложил.  Все
исподтишка, иуда! И сейчас  на  вахту  звонил,  пока  мы  собирались!  Опять
заложил, сознавайся, сука! Горящей паклей  крыс  сжигал  и  тебя  сожгу,  не
задумаюсь даже! Хана тебе, батюшка!
   Тут уж я ужаснулся.
   - Святой крест! Не предавал я! Куда там...
   - Чуешь, - кричит, - газ пошел? Душегубка тебе будет! Мне терять  нечего!
Мамка умерла! Побег пришьют все одно! Ты и  заложишь  первый!  Обрыдла  ваша
сучья порода! Горите!
   Запах газа усилился, чую, не шутит.
   Я трусы снял, приложил  их  к  носу,  чтобы  через  них  дышать,  все  же
послабка.  Потом  помочился  на  них  и   повязал   на   нос.   Запах   стал
сладковато-удушающий, уж и шипение я услышал того, что меня убивает...
   - Володенька!
   Орет где-то уже далеко.
   Полез я в дальний угол котла, к дымовой трубе,  вырваться  через  которую
было почти невозможно, я понимал, но что делать-то?!
   Втиснулся через дымоводы я в трубу,  ощупал  ее  изнутри  и  уцепился  за
приваренные железные скобы, лесенкой уходящие вверх. И все же газ этот гонит
и гонит меня ввысь, карабкаюсь,  плачу,  разрываю  пальцы.  Коленями  голыми
стукаюсь о металл, ползу, как улитка...
   Знаю - только искры одной хватит, чтобы я в головешку здесь  превратился.
Ползу... А что он там удумал?
   ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
   Человек уползал от смерти,  пытаясь  отдалить  ее,  и  голос  его  убийцы
становился каждое мгновение все страшнее: труба, как  камертон,  настраивала
его на более высокую ноту, и вот уже напоминал он колокол. И звук его  будто
был знаком Лукичу.
   Вдруг ему почудилось, что мальчишкой  поднимается  на  колокольню  родной
церкви... Спешит, слышатся уже пасхальные звоны...
   Да, вот... стопудовый... а вот поменьше, и еще  меньше,  будто  переходит
звонарь от одного к другому, и вскоре  должен  зазвучать  самый  желанный  -
маленький, с волшебным малиновым перезвоном...
   И вот уже тянется к маленькому колокольчику, а рядом отец, и говорит он:
   - Ничего, сынок. Отобрали землю - вернут. Придет время,  Пантюша,  церквы
восстановят и паспорта дадут. Наши корни крепкие...
   И это придало неведомые силы... Снизу гонит теплый  воздух  из  основного
котла... И вылез Поморник из высоченной трубы прямо к  Небу.  Жадно  хватает
ртом холодный ветер, приходя в себя. Руки  и  ноги  противно  дрожат.  Лукич
грудью лег  на  верхний  край  трубы.  Далеко  внизу  распахнулась  в  огнях
промзона.  Маленькими  тараканами  бегают  солдатики,  отчетливо  слышны  их
голоса. У Поморника от слабости и высоты закружилась  голова,  и  он  поднял
глаза вверх. Над ним близко горят звезды. Он перекрестился  дрожащей  рукой,
силясь разглядеть в мириадах вечных  светил  Престол  Творца...  и  хриплым,
плачным голосом воззвал:
   - Гос-споди-и! Помилуй мя... тяжек грех мой отступничества...  Сыми  меня
отсель, все осознал я, все! Заступница, Богородица, помилуй мя...  заступись
за душу мою заблудшую...
   Мерцают в мокрых глазах лучистые звезды, слезы текут по  щекам...  И  вся
пропасть его грехов открылась старику: целительство, пьянки,  блуд,  деньги,
измывательства над  женой,  и  еще  много  чего  вспомнилось...  И  Поморник
испугался... Сейчас упасть с трубы и погибнуть он не мог  без  покаяния,  не
отмолив все грехи. Надо было спасать душу... И как же надо  молиться,  чтобы
Господь простил ему?! И отмаливать надо тут, на Земле... живым.  Этот  испуг
влил в него такие силы, что  Лукич  шустро  вылез  из  тепла  трубы  и  стал
спускаться по наружной железной лестнице. Морозный ветер жжет тело, коченеют
руки и ноги, но он упорно хватается за жизнь скрюченными пальцами, спускаясь
все ближе к родимой земле...
   ЗОНА. ЛЕБЕДУШКИН
   Все. Теперь уже никуда нет возврата - ни вперед, ни назад, никуда,  везде
пути я себе отрезал... Как вот только умереть, чтобы не здесь. А, вот...
   ЗОНА. ДОСТОЕВСКИ