- Боль - одно из немногих чувств, которое не лжет, - сказал я.
     Белые облака вспыхивали и разрастались в толще ледяной сферы. Я уже почти не мог различить за ее стенами демона тюрьмы Сокорро.
     - Рад, что ты так считаешь, - произнес монстр. - Боли у тебя впереди очень много. Ты еще вернешься сюда.
     Я знал, что он прав.

5

     - Пришлет он мне счет, - процедила Франсуаз, - как же. А кто его просил падать в бассейн?
     Маленькая опрятная пикси с удивлением обернулась, смотря нам вслед, но Франсуаз продолжала бубнить себе под нос, не обращая внимания на окружающих.
     - Следовало врезать ему по седалищу как следует. Пусть бы провалился внутрь портала. Поплескался бы в астрале, глядишь, и голову бы от глупостей выполоскал.
     Наше расставание с сэром Томасом не было дружеским, и не по моей вине.
     Чартуотер чинно пожал мне руку, всем своим видом давая понять - ему приятно общаться с умным и благородным эльфом. А всяких разных демонесс, которым место не среди образованных людей, а на оркской гладиаторской арене, он и в упор не видит.
     Не знаю, почему, но Франсуаз это не понравилось.
     Возможно, общение со мной создает у нее комплекс неполноценности.
     Бедняжка!
     Она пару раз пыталась встрять в разговор, но сэр Томас недаром избран главой Анклава нежити и занимает эту должность вот уже тысяч пятнадцать лет.
     Он не прерывал Франсуаз, не обжигал девушку взглядом - холодным или пламенным, не отказывался смотреть в ее сторону. Он даже не игнорировал демонессу.
     Он просто не допускал ее в свой мир, и это было гораздо обиднее.
     Если вы хотите узнать, в чем разница между первым и вторым, приезжайте в кафедрал Анклава во второй четверг месяца (тогда сэр Томас устраивает встречи с общественностью) и начните задавать ему какие-нибудь глупые вопросы.
     До нашего отправления в Аспонику еще оставалось несколько часов, и Франсуаз твердо решила провести их в бурчании.
     Теперь она вышагивала по улицам церковной столицы и негодовала.
     Девушка чувствовала себя так, словно ее отхлестали по лицу мокрой дохлой рыбиной. А раз уж речь зашла о ее мордашке, надо отметить, что крупный синяк под левым глазом со временем, мягко говоря, не исчез.
     Несколько раз я пытался обратить на это внимание своей спутницы. Однако это оказалось столь же непростым делом, как запихнуть что-то в работающее сопло реактивного двигателя.
     Франсуаз могла только говорить и полностью отключила свою способность слушать. Она кипела так, что своим жаром могла высушить все облака над нашими головами.
     Поэтому я оставил свои попытки. А для того чтобы не ловить на себе недоуменные взгляды прохожих, я сделал вид, будто мы с Франсуаз вообще незнакомы.
     Я как раз задавался вопросом, не вознамерилась ли моя спутница добраться до Аспоники пешком - чтобы выпустить пар, - и если да, то какого черта я тащусь следом за ней, когда она остановилась и обвиняющим тоном спросила:
     - Майкл, почему нигде нет сладких шишек? - Вот, значит, что она искала.
     - В столице Церкви не продают сладких шишек, - ответил я. - Это тебе не базар хобгоблинов и не троллий супермаркет.
     Я мог отчетливо наблюдать, как девушка наливается злобой. Это чувство рождалось где-то возле талии и темными клубами поднималось к голове демонессы.
     - Почему? - спросила она.
     - Кардиналам кажется, что сладкие шишки выглядят неприлично.
     Франсуаз сглотнула.
     - Давно я ангелов не общипывала, - процедила она и, развернувшись на месте, направилась в оказавшуюся поблизости лавку.
     Вывеска над магазинчиком гласила: "Торты. Пирожные. Кремы. Слоновий сюрприз".
     Круглые столики, низкий потолок, простенькая облицовка. Посетителей было немного, но ели они так быстро и жадно, словно святой отец в исповедальне велел им чревоугодничать во имя искупления других, более тяжких грехов.
     Франсуаз промаршировала прямо к витрине и, ткнув пальцем в стекло, спросила:
     - С чем этот торт?
     Продавщица посмотрела на синяк под глазом девушки, потом перевела взгляд на меня и снова вернулась к синяку. И хихикнула.
     Она решила, что это моих рук дело. Это приподняло меня в собственных глазах.
     Вторая продавщица подошла к нам и тоже уставилась на синяк Франсуаз. Она подтолкнула локтем первую пирожницу, предлагая потом посудачить вдоволь на наш счет.
     - Бисквитные пышки, шоколадный крем, внутри джемовая прослойка.
     Раздался звон.
     Продавщица отпрянула, и стеклянная витрина обрушилась прямо на стройные ножки моей спутницы.
     Не стоило ей так энергично тыкать пальцем.
     Пирожница принялась задумчиво слюнить руку.
     - Не знаю, захотите ли вы есть с осколками, - сказала она.
     У нее явно теплилась надежда, что да.
     Франсуаз отступила назад от груды стекла. Будь я пылким влюбленным или хотя бы джентльменом, я должен был бы обнять свою спутницу и заглушить ее огорчение нежными поцелуями.
     Я поспешил занять столик.
     К счастью, я получил хорошее воспитание.
     - Видела, как он ей врезал? - спросила вторая пирожница первую - так громко, что слышно было небось по другую сторону гор Свинфнеблингов.
     Могло создаться впечатление, что сцена избиения Франсуаз развернулась прямо на глазах у любопытных кондитерш. Можно было не сомневаться, что они еще долго будут рассказывать об этом случае, каждый раз добавляя все новые и новые подробности.
     - А и нечего, - ответила ее товарка таким тоном, что сразу становилось ясно ее отношение к таким эффектным красавицам вообще и к Франсуаз в частности.
     - Мог бы и помочь мне, - заметила Франсуаз, плюхаясь рядом со мной.
     Девушка надулась, из-под ее роскошных волос стали проглядывать маленькие острые рожки.
     Упрек показался мне крайне несправедливым, поскольку все, чем Франсуаз занималась в кондитерской, - это заказывала пирожное и громила витрины. Вряд ли здесь ей требовалась моя помощь.
     - Зачем, ежевичка? - сказал я. - Ты и одна успела достаточно натворить.
     Франсуаз посмотрела на меня исподлобья, но в этот момент пирожница принесла заказ, и ей пришлось отложить расправу надо мной.
     - С вас три динара, - сообщила официантка. - Вы что-нибудь будете, сэр?
     - Конечно, - ответил я. - Я буду просто сидеть.
     Каламбур оказался для нее слишком тонким и застрял где-то между ушами и мозгом. Девица застыла на пару мгновений, но потом решила не насиловать свою голову и отбыла.
     Пока я обменивался с ней репликами, Франсуаз озадаченно ковырялась в своей тарелке.
     - Что это? - спросила она.
     Следовало понимать так, что между нами наступило краткое перемирие. Теперь было крайне необходимо следить за выражением своего лица.
     - Пирожное, - ответил я. - "Радость ангела". Ты же сама его заказала.
     Франсуаз зашипела, как умеют только гадюки.
     - Я не дура, - отрезала она.
     Это заявление требовало серьезного обоснования. Однако я не стал заострять внимания на этом.
     - Что это - сверху? - спросила Франсуаз. Я набросил на себя легкую вуаль рассеянности.
     - Слоновий сюрприз, - небрежно пояснил я. - Разве ты не чувствуешь специфический запах?
     Рот девушки широко распахнулся, но не потому, что она спешила отправить туда "Радость ангела".
     - То есть - это навоз? - спросила она. Точнее, она употребила другое слово, но в этих записках я счел за лучшее заменить его.
     - Нет, - возразил я. - Это особая приправа. У ангелов странная диета.
     Франсуаз продолжала ковыряться в своей тарелке, словно не веря ни своим глазам, ни своему обонянию.
     - Многие считают, что ангелы, как языческие боги, питаются амброзией и нектаром, - продолжал я. - Но это ошибка. - Девушка недоуменно взглянула на меня.
     - Но почему она, - последовал выпад ложкой в сторону продавщицы, - не сказала мне? О приправе? Я же спрашивала!
     Я вспомнил, чему меня учили наставники по фехтованию, и ловко отклонился в сторону, благодаря чему огромная порция "Радости ангела", слетевшая с ложки моей партнерши, упала не на меня, а на белоснежную скатерть.
     Сами виноваты - не стоит подавать такое, если не хотите потом возиться со стиркой.
     - А ты бы купила? - спросил я.
     Франсуаз поняла, что я прав, и это было последней каплей, переполнившей чашу ее терпения. Она медленно встала, намереваясь вернуться к прилавку, однако судьбе, видимо, не было угодно, чтобы сегодня пролилась кровь (а также мозги и внутренности) двух лживых кондитерш.
     Судьба эта приняла облик Марата Чис-Гирея, который появился на пороге кондитерской. Читатель уже знаком с этим героем, поэтому я не стану его снова описывать, хотя сейчас, когда асгардский поэт направлялся к нам, он выглядел совершенно иначе.
     Это была разница между серьезным, одухотворенным портретом, какой выносят на обложку стихотворного сборника, и живым человеком. Даже поэт не может всю жизнь выглядеть строгим, воспарившим на небеса поэзии, пусть он и проводит там больше времени, чем Франсуаз в спортзале.
     Поэтому Чис-Гирей меня немного разочаровал. Я стал обдумывать закон, по которому писатель не должен подходить к своим читателям ближе чем на десять-пятнадцать футов, - чтобы не портить впечатление от своих произведений.
     - А вот и вы, друзья мои! - провозгласил он так громко, что вполне могла лопнуть и еще одна витрина. - Я рад, что смог найти вас.
     Марат вплыл в кондитерскую, словно вовсе и не переставлял ноги, а парил в воздухе. Был он весь такой добрый и благостный, что при одном только взгляде на него все недовольство Франсуаз мгновенно исчезло.
     Не потому, конечно, что ей стало стыдно за охвативший ее приступ гнева. И не оттого, что благостное смирение коснулось ее грязным крылом.
     Чис-Гирей был первопричиной ее плохого настроения. Все началось с упоминания о его эссе. Теперь круг замкнулся и туго сжался на шее асгардского поэта.
     Несколько человек выходили из кондитерской, и Марат на какое-то время застрял в дверях, упорно пытаясь идти против людского потока.
     Это не давало продвинуться с места ни ему, ни встречным, и Чис-Гирей только приветственно махал нам рукой, словно плыл на пароме через широкую реку.
     До тех пор пока вокруг не было знакомых, я миндальничал с Франсуаз. Однако перед рандеву поэта с невольной героиней его эссе следовало кое-что сделать.
     Я наклонился к девушке и накрыл ее ладонь своей. Кончиками пальцев другой руки я нежно дотронулся до лица демонессы.
     Я ощутил прикосновение ее горячей кожи. Сильное тело Франсуаз на долю мгновения напряглось и потом сразу расслабилось. Маленькие быстрые льдинки побежали по моему предплечью, охватили всего целиком. Что-то оборвалось внутри меня и рухнуло - словно я падал в бездну и знал, что буду низвергаться в нее вечность, и боялся, что все же однажды достигну дна и разобьюсь там.
     Огромный, пульсирующий шар золотой энергии вспыхнул в недрах моего существа и начал подниматься. Вздох вырвался из уст девушки, ее полуприкрытые веки чуть заметно подрагивали.
     На ее прекрасном лице не оставалось ни малейшего следа происшествия, случившегося в зале астрального портала.
     Кончик языка демонессы медленно прошелся по ее чувственным губам.
     Меня била мелкая дрожь - но не от напряжения, а скорее от тех чувств, которые охватывали меня.
     - Чувствую себя растерянным и смущенным, - пробормотал я. - Не знаю почему.
     Франсуаз улыбнулась.
     - Многие целители и жрецы проводят такие обряды на улицах, на рыночных площадях - везде, где нужна их помощь, - сказала она. - Люди давно к этому привыкли. Просто ты редко это делаешь.
     - Чувствую себя так, словно только что занимался любовью на глазах у многотысячной толпы, - сказал я.
     По причинам, для меня неясным, Франсуаз решила, что это изысканный комплимент, и улыбнулась еще шире.
     - Не знаю, как к этому относиться, - произнес я. - Гордиться тем, что я очень скромен? Или стыдиться, раз во всем мне мерещится только секс?
     Франсуаз крайне удивилась. Девушка не видит в последнем ничего дурного. Однако появление Чис-Гирея не дало демонессе углубиться в ее любимую тему.
     Надо пояснить, что асгардский поэт не застрял в дверях на несколько часов, как могло бы показаться читателю. Ритуал исцеления длился считанные доли мгновения, а репликами мы обменялись вполголоса, когда Марат уже подходил к нам.
     - Сэр Томас подсказал мне, что вы пошли погулять в эту часть города, - пояснил Чис-Гирей, присаживаясь к нашему столику. - Я знаю столицу, как свой жилетный карман, и решил испытать удачу - попробовать вас поискать.
     Мне пришло в голову, что я сам никогда не взял бы на себя неблагодарный труд обшаривать город улочку за улочкой даже в поисках человека, который должен мне деньги, а уж чтобы выразить ему благодарность, и подавно.
     Наверное, подумал я, мы с Маратом очень разные.
     - Не знал, что вам это нравится, - заметил поэт, указывая на "Радость ангела".
     Специфический запах последней становился все отчетливее.
     - Мне - нет, - поспешно пояснил я. На всякий случай, чтобы отмести возможные подозрения, я еще и показал рукой - место передо мной пустует.
     - Ну и отлично. Я рад, что наконец-то смогу отблагодарить вас за свое спасение.
     Чис-Гирей развел руками так широко, что непременно задел бы других посетителей, сиди кто-нибудь за соседними столиками.
     - Я - поэт, таково мое призвание.
     Слово "поэт" он произнес так, как его всегда произносят адепты этого высокого занятия, и никогда - нормальные люди. Он просмаковал звуки "о" и "э", широко раскрывая уста и раздувая щеки, словно были то не звуки, а огромный леденец, который он с превеликим трудом засовывал себе в рот.
     - Но сейчас я не могу подобрать слов, чтобы выразить свою благодарность. Наверное, и никто бы не смог.
     С этими словами он немного наклонился и панибратски осклабился.
     Франсуаз бывает бойка на язык, но Марат выбил ее из колеи, и она машинально взялась за ложку.
     - Я не представился вам, но не сочтите это за невежливость. - Поэт рассыпался в любезностях, как свежее ореховое тесто. Девушка отдернула руку, словно обжегшись, и на всякий случай подальше отодвинула от себя тарелку. - Мне показалось, первым делом я должен выразить свою признательность, - пояснил Марат.
     Между строк прозвучало: для такого знаменитого человека нет никакой необходимости представляться. Возможно, поэт сам это понял, поэтому поспешил добавить:
     - К тому же можно считать, что сэр Чартуотер уже заочно нас познакомил.
     Он назвал наши имена и даже умудрился нас не перепутать.
     - Не нужно особых благодарностей, - сказал я. - Я совершил то, что сделал бы на моем месте любой другой эльф.
     Улыбка Чис-Гирея стала намного шире. Мне стало ясно, что он неправильно понял мои слова, приняв их за простое проявление скромности.
     - Мы, эльфы, верим в гармонию мироздания. Все наше общество основано на этом убеждении. Среди прочего, это означает, что всякий добрый поступок должен быть вознагражден.
     - Это совершенно справедливо! - Голос поэта прогремел как гром среди ясного неба, если вам еще не надоели убитые напыщенные сравнения. - Нет награды ценнее, чем доброе имя и счастье, которое ты видишь в глазах людей!
     Не знаю, была ли это строчка из его прежних стихотворений или же Чис-Гирей сочинил ее прямо на ходу.
     - Возможно, - согласился я. - Но мы поступаем иначе. Когда эльф совершает добрый поступок, Высокий совет выплачивает ему денежную премию. Ее сумма зависит от риска, физических затрат и других условий.
     Нижняя челюсть Чис-Гирея опустилась. Я не хочу сказать, что он в изумлении раззявил рот - поэтам такое не пристало, однако я мог отчетливо рассмотреть его зубы.
     Не то зрелище, о котором я мечтал.
     - И это все? - спросил поэт.
     - Нет, конечно, - ответил я. - Тот, кто совершил двенадцать благородных поступков, получает эльфийский орден. Это снижает налоговый разряд, а также дает другие льготы. Пятьдесят добрых дел награждаются большим эльфийским орденом - и так далее.
     Чис-Гирей захлопнул рот так резко, что чуть не откусил себе язык. Для такой поспешности была веская причина. Он должен был запереть во рту фразу примерно такого содержания: "Но добрый поступок должен быть бескорыстным..."
     Однако поэту пришла в голову и другая мудрость - что спасенный должен быть благодарным, и он, по-видимому, все же счел, что она обладает большим весом, чем первая.
     Франсуаз пришла мне на помощь, сменив тему:
     - Так кто же покушался на вашу жизнь, господин Чис-Гирей?
     - Не знаю, - ответил он. - Когда мой народ стенал под гнетом тирана, а я, в меру моих скромных сил, призывал людей бороться за свободу, - в те дни я знал, с какой стороны ждать удара. А теперь... - Он хлопнул себя руками по ляжкам. - Меня ненавидят многие, мисс Дюпон. Аристократы, которые лишились привилегий. Военные, чьим имперским амбициям пришел конец. Даже мои прежние товарищи по борьбе - многие из них осуждают меня за то, что я принял и поддержал реформы нового правительства. Некоторые радикалы считают эти перемены половинчатыми. Но я-то знаю, что во всем нужна мера. - Чис-Гирей тоненько процитировал: - "В меру радуйся удаче, в меру в бедствиях горюй, познавай тот ритм, что в жизни человеческой сокрыт".
     - Вот, значит, как! - раздался голос прямо позади него.
     Марат обернулся.
     Новоприбывшего звали Тадеуш Владек; мы несколько раз встречались в Городе эльфов. Он не занимался ничем особенным. На вопрос о роде занятий обычно отвечал, что принадлежит к богеме, хотя сам довольно смутно представлял, что это означает.
     Его лицо с тонкими чертами наверняка казалось красивым многим девушкам. Было в нем, правда, что-то порочное, но Тадеуш явно гордился этим и старался даже усилить подобное впечатление.
     Слева на груди у Владека ярко сверкал гордый серебряный символ - полная луна и распахнутые крылья. Это означало, что перед нами вампир. Как правило, они стыдятся своей сущности и скрывают ее - но не Тадеуш.
     - Ни на что более не способен, бывший поэт? - продолжал Владек. - Растерял все свои перья? Только на то и годен, чтобы цитировать поэтов прошлого?
     Марат Чис-Гирей повернулся на стуле, изогнув свое тело под таким невероятным углом, что трудно было поверить собственным глазам.
     Перед моим мысленным взором встала яркая картина.
     Я увидел маленькое помещение с низким потолком, люди собрались сюда, чтобы послушать знаменитого поэта своей родины, Марата Чис-Гирея. Вот и он, сидит в середине комнаты; слушатели окружили его, кто на стуле, кто на диванчике, а кто и прямо на полу.
     Он читает стихи, немного сгорбившись, глядя на исписанные листы бумаги, и все внимают ему в полном молчании, и кажется, что люди здесь не только думают, но даже и дышат вместе, в унисон.
     Но вот чтение закончилось; на несколько мгновений над людьми раскрывает крылья тишина - почтительная и величественная. Отзвуки слов поэта по-прежнему звучат в сердцах его слушателей.
     А потом, словно по мановению волшебной палочки, все оживает; люди начинают двигаться, что-то произносить, слышен скрип стульев. Они переговариваются между собой, обращаются к Чис-Гирею, и тот оборачивается, чтобы ответить, все еще держа в руках тексты своих стихотворений.
     Это движение было так характерно для Чис-Гирея, и вся сцена ярко встала перед моими глазами. Наверное, поэтому я не успел отреагировать на то, что произошло дальше.
     Асгардский поэт уже поднялся на ноги, встав во весь рост перед своим противником. Благодаря широким плечам и пышной романтической шевелюре он выглядел едва ли не вдвое больше Тадеуша.
     Однако ярость последнего оказалась так велика, что разница в весовых категориях нимало его не смущала. Да и сам Чис-Гирей, что было достаточно очевидно, не мог назвать себя человеком действия, Поэтому расклад сил оказался явно не в его пользу.
     - Вы - жалкий пустозвон, - проговорил молодой человек.
     Он успел наградить Марата и другими эпитетами, которые я прослушал.
     - Вы давно