лось, что  я  слышу  его  дыхание.  Так  обычно  дышат  перед  тем,  как
заплакать.
   Неожиданно для себя я понял, что заслушался рассказом жука  и  вполне  им
заинтригован, несмотря на то, что вряд ли верил в переселение душ. Но тем не
менее я сочувствовал рассказчику, его вере в когда-то происходившее и  ловил
себя на том, что когда вспоминаю свое детство,  то  также  чувствую  желание
заплакать. Мое детство было счастливым, а глаза сейчас на мокром месте.
   Вспоминая себя маленькими, мы  шумно  втягиваем  носами  вовсе  не  из-за
невзгод, перенесенных в детстве, а вследствие жалости к себе,  взрослым.  Мы
как будто заболели с тех пор. Взрослые - заболевшие дети! - сделал я вывод.
   - Что было дальше? - спросил я Hiprotomus'a.
   - Дальше? - переспросил жук. - А дальше было вот что.  Старуха  Беба  так
перепугалась обнаруженного пергамента, что затряслась перегретым воздухом  и
решила никому не показывать найденное письмо. Ведь подписано оно было  самим
Эль Калемом!..
   А на следующий день, когда меня крестили по православному обряду и матери
было предложено выбрать имя, она не колеблясь отобрала из всех  возможностей
одну и нарекла меня Порфирием. Священник окунул меня в святую воду, я во всю
мощь легких втянул ее в себя и захлебнулся.
   Каково  было  изумление  всех  присутствующих,  какой  неописуемый   ужас
нарисовался в  их  глазах,  когда  из  серебряной  посудины  вместо  бодрого
младенца выудили за ножки синюшное тельце, отказавшееся дышать совершенно.
   Многие зашлись в немом крике, некоторые охнули в  голос,  лишь  мать  моя
хранила мужественное спокойствие.
   И на этот раз лекарь Кошкин проявил свой высочайший  профессионализм.  Он
сделал искусственное дыхание, заново вдувая  в  меня  жизнь,  помял  ладонью
воробьиное сердечко, и оно в ответ слабенько застукалось в  грудь,  оповещая
всех, что еще не настало время печали.
   В тот  день,  день  крестин,  меня  не  забрал  к  себе  Бог,  но  что-то
испортилось в моем организме, какие-то разлады в нем  произошли,  и  час  за
часом я таял, словно ангелок, вырезанный скульптором изо льда.
   Послали за отцом, Императором Российским, и вскоре  он  прибыл  на  пегом
верблюде в сопровождении многочисленной свиты.
   Отец коротко оглядел меня, не узнавая в синюшном младенце своей плоти,  и
вышел вон. В интимной обстановке он обнял мать,  пожалел  о  случившемся  и,
обремененный государственной войной, отбыл обратно на поля сражений.
   Наступил третий день моей жизни, и я дышал  часто-часто,  как  собака  на
жаре, готовясь с  минуты  на  минуту  устремить  свою  душу  в  божественную
запазуху.
   Все это время старуха Беба отчаянно мучилась. Неприкаянная, она не  могла
отыскать себе в доме места, что не укрылось от глаз моей матери.
   - Ты что-то скрываешь! - сказала она жестко.
   - Что ты, государыня!.. - испугалась царская нянька и забегала глазами по
сторонам, не в силах укрыться от крепкого материнского взгляда.
   Тогда мать размахнулась и влепила старухе сочную оплеуху, после  чего  та
не выдержала, бросилась на колени и, разрыдавшись, рассказала о  неожиданной
находке.
   - Эль Калем, говоришь? - произнесла мать и покрутила дьявольское  имя  на
языке. - Эль Калем... Ну  что  ж,  пусть  мой  сын  будет  называться  Аджип
Сандалом, нежели отдаст Богу душу!
   - Господь с тобой! - еще больше испугалась Беба.
   - Как сказала, так и будет!
   Мое умирающее тельце вновь отнесли в церковь и, окунув его в святую воду,
перенарекли из Порфирия  в  Аджип  Сандала.  Лишь  только  было  произнесено
священником новое имя, лишь только захлопнул он челюсть,  как  на  глазах  у
всех к моим щекам притянуло крови ровно столько, сколько отличает  здорового
ребенка от всех остальных. Я открыл глаза и улыбнулся навстречу миру.
   Таким образом и произошел Русский Император Аджип Сандал.
   Жук закончил и вновь замолчал, ожидая моей реакции.
   - Вы  -  замечательный  рассказчик!  -  подытожил  я.  -  И  великолепный
фантазер!
   - Что значит-фантазер?!  -  оскорбился  Hiprotomus,  кольнул  меня  своей
иглой, и я испугался, что моя парализованная рука так  никогда  и  не  будет
действовать.
   - Вполне вероятно, что вам кажется, будто так  происходило,  -  попытался
смягчить я. - Но, к сожалению, обо всех этих перипетиях история  умалчивает!
У нас в России никогда не было царя Аджип Сандала. И потом...  Русский  царь
никогда не ездил на пегом верблюде!..
   - А на каком верблюде он,  по-вашему,  ездил?  -  с  сарказмом  в  голосе
поинтересовался жук.
   - А он вообще ни на каком верблюде не ездил! - в обиде за царя ответил я.
- Цари на Руси традиционно ездили на лошадях!
   - Рассердиться, что ли, на вас?
   - За что?
   - Устроить вам обширное кровоизлияние в мозг и сменить тело?
   - По какой причине?!
   - А по такой, что я никогда не вру! - объяснил Hiprotomus.  -  И  если  я
что-то вам говорю, то принимайте это за истину!
   - Хорошенький диалог!
   - Это не диалог, а монолог!
   - У вашей матери фамилия, похожая на мою, - заметил я. - Молокова. А я  -
Молокан.
   - Слушайте! - неожиданно спросил жук. -  А  чем  вы  рану  мазали,  когда
меня... когда на меня, э-э-э, та мерзкая птица напала?
   - Перекисью водорода, - ответил я. - А что?
   - А нельзя ли помазать шишку еще раз?
   - Зачем? - удивился я.
   - Для профилактики заражения.
   - Так все уже зажило.
   - Не спорьте, мажьте! Я чувствую, что рана еще не затянулась!
   - Как знаете, - совершенно удивился я. - Но  только  вы  сначала  верните
подвижность моей руке.
   - Хорошо, - неожиданно  легко  согласился  Hiprotomus.  -  Только  впредь
думайте  над  своими  словами,  прежде  чем  произнести  их,  и  соизмеряйте
действия, прежде чем отважиться на них.
   - Обещаю.
   В то же самое мгновение моя рука вновь обрела подвижность, и,  подняв  ее
над головой, я засмеялся, как мальчишка, которому только что сняли гипс и он
вновь может раздавать оплеухи своим сотоварищам.
   - Что насчет перекиси водорода? - напомнил жук.
   - Да-да, - спохватился я и, перебравшись на коляску, отправился в ванную.
   Накрутив на спичку кусочек ваты,  я  смочил  ее  в  перекиси  водорода  и
помазал  царапину,  оставшуюся   после   удара,   нанесенного   вилкой.   Не
перемешавшись с кровью, перекись даже  не  шипела,  а  просто  смочила  рану
водичкой.
   - Так хорошо? - спросил я.
   - Хорошо-хорошо, - ответил жук расслабленно.
   - Так что же было дальше? - поинтересовался я.  -  Как  происходила  ваша
жизнь впоследствии?
   - Сейчас не мешайте... - слабеньким голоском  предупредил  Hiprotomus.  -
Все после... Сейчас у меня... у меня... - И, что-то промямлив, замолчал.
   - Эй! - позвал я.
   Жук не отзывался, лишь хрюкнул.
   - Господин Hiprotomus!
   Молчание.
   Тогда  я  осторожно  потрогал  шишку,  в  которой,  смоченный   перекисью
водорода, затаился  мой  собеседник.  Но  и  на  это,  совершенно  нелюбимое
действие, жук не отреагировал. Я вспомнил, что и в прошлый раз, намазав рану
перекисью водорода, так и не смог достучаться до насекомого. А что,  если...
От такой догадки  у  меня  дух  перехватило!  Что,  если  перекись  водорода
является для моего соседа неким  препаратом,  отключающим  его  сознание  от
реальности? Что-то типа алкоголя или наркотика?
   От предвкушения я потер руки.
   Ах, как бы это было замечательно! - представил я. -  Тогда  бы  насекомое
лишилось надо мною власти. Чуть что не по мне, я  бы  его  перекисью!  Слава
Богу, перекиси в аптеках хватает, залейся с головой!.. Ах ты, какая  радость
нежданная!..
   В дверь позвонили.
   - Ну, теперь мы поборемся! - воскликнул я.
   В дверь позвонили еще раз.
   Распираемый торжеством,  я  покатился  в  прихожую  и,  щелкнув  дверными
замками, обнаружил на лестничной клетке моего товарища Бычкова.
   - Привет, - произнес он.
   - Голубчик ты мой! - заверещал я. - Милый мой! Как я рад! Да  проходи  же
ты в комнату! Да где же ты пропадал? Почему не сообщил!
   - Привет, - повторил Бычков, и  тут  я  разглядел  его  глаза.  Они  были
грустны и казались мне сегодня особенно большими, такими большими, что в них
словно поместилась вся печаль.
   - Что-нибудь случилось?
   В ответ Бычков обнял меня и сказал:
   - Я рад тебя видеть. Кстати, ты с кем разговаривал до моего прихода?
   - А-а! - махнул я рукой. - Сам с собой. Ты же знаешь, как нелегко  целыми
днями с самим собой молча!.. Да что я, расскажи о себе!  Я,  грешным  делом,
извелся - куда ты пропал? Иной раз мысли чудовищные посещали, что  умертвили
тебя где-нибудь в подворотне!
   - Живой я, как видишь, - улыбнулся Бычков и замолчал, глядя в окно.
   На карнизе подоконника  расселись  голуби,  и  сквозь  закрытую  форточку
доносилось их воркование. Вдруг я увидел между  их  крупными  серыми  телами
маленькую зеленую птичку с  бравым  хохолком,  давеча  напавшую  на  меня  и
напугавшую до полусмерти Hiprotomus'a. Ax, как хорошо, что  я  ее  не  убил,
подумал  я.  Как  хорошо,  что  она  жива!..  Голуби  курлыкали  и  отчаянно
толкались, выпихивая экзотическую птичку с карниза.
   - Попугай, - заметил Бычков. - Он замерзнет на улице. Давай его впустим?
   - Ни в коем случае! - испугался я. - Это вовсе не попугай!  Пусть  там  и
остается!
   Бычков с удивлением посмотрел на меня и пожал плечами.
   - Чего ты испугался?
   - Я не испугался, но не надо его впускать!
   - Как хочешь. Главное, не нервничай!
   - Я и не нервничаю.
   - Ну вот и славно.
   Бычков вновь замолчал, продолжая смотреть за окно. Теперь голуби устроили
на карнизе настоящую свалку, как будто по нему, жестяному,  рассыпали  мешок
зерна. Маленькая птичка отчаянно  сопротивлялась,  стараясь  удержаться.  Ее
пристальный взгляд иногда встречался с моим.  Тогда  она  открывала  клюв  и
высовывала наружу свой загнутый язычок.
   - Я влюбился, - объявил Бычков. - Очень сильно. Как когда-то ты в Зою.
   - Как это здорово! - обрадовался я. - Я так и знал, что ты  пропал  из-за
этого!.. Ну расскажи же наконец, кто она?
   - Я ее потерял, - сказал Бычков с грустью. - Как когда-то ты Зою.
   - Как потерял? - не понял я.
   - Очень просто... Хотя не просто! -  спохватился  Бычков,  потер  ладонью
лоб, и я понял, что мой товарищ очень страдает. - Совсем не просто!..
   - Если у тебя есть потребность, - предложил я, - расскажи  мне.  Если  не
хочешь рассказывать, я не обижусь.
   - Не знаю даже, с чего начать!  -  мучился  Бычков.  -  Странно  все  это
как-то! Какая-то странная история...
   - В мире много странного, - ответил я претенциозной фразой, хотя  за  ней
стояло много чего. Я посмотрел на окно в тот самый момент,  когда  маленькая
птичка устала сопротивляться и, измученная голубиными щипками,  оттолкнулась
от карниза и взлетела в зимнее небо. - Вот и птичка странная, - подумал я.
   - Помнишь, мы с тобой по Коломенскому парку гуляли? - спросил Бычков.
   - Конечно.
   - В тот день все и началось...
   Бычков отправился на кухню, и я услышал, как он наполнил водой  чайник  и
поставил его на плиту.
   - Помнишь, я тебе говорил, что у меня неотложные дела? - продолжил он  из
кухни.
   - Да-да, - подтвердил я с энтузиазмом.
   - Я ездил на стрельбище опробовать новый автомат.
   - Да что ты!..
   - Японцы разработали конструкцию для сверхблизкой стрельбы. Это  новейшая
секретная конструкция для частей специального назначения.
   - А откуда взялся автомат у нас?
   Бычков появился с большой чашкой чая в  руках  и  с  удивлением  на  меня
посмотрел.
   - У нас тоже есть спецчасти,  -  ответил  он,  уселся  за  стол  и  вновь
продолжил:
   - В свою очередь, наши тоже разработали новую систему,  и  в  мою  задачу
входило определить, чье оружие лучше. Так вот, наш автомат на порядок  выше.
Это было сразу понятно: по отдаче, по скорострельности, в  общем,  почти  по
всем параметрам. Соответственно мы эту радость решили отпраздновать и вместе
с конструктором, а также еще с одним экспертом крепко посидели  в  маленьком
ресторанчике возле Воробьевых  гор.  Поскольку  на  следующий  день  выпадал
выходной, то никто из нас не мучил себя определенной  нормой,  и  вследствие
этого конструктор к часу ночи был похож на алкоголика от рождения.  Недалеко
от него ушли и мы. Слава Богу, что возле ресторанчика дежурили такси,  и  мы
спокойно разъехались по домам,  не  тревожась  за  судьбы  друг  друга.  Уже
подъезжая к своему дому, я вдруг заметил странную штуку. Винный магазин, что
напротив меня, был открыт, и сквозь  светящуюся  витрину  я  рассмотрел  его
хозяйку Зину.
   Очень странное дело, - подумал я. - Ведь времени уже за  полночь,  а  все
винные закрываются в десять. Не произошло ли чего?
   Я расплатился с таксистом, отсчитав ему приличные чаевые, и,  прежде  чем
подняться к себе, решил заглянуть в магазин к Зине.
   Она стояла, опершись о прилавок, а ее левая грудь,  обтянутая  нейлоновой
кофтой, улеглась на весы, отсчитавшие семь с половиной фунтов семьдесят пять
золотников и цену в семьдесят две копейки.
   Зина дремала и, когда за мною закрылась дверь, со сна немного испугалась,
встрепенулась, нарушая стройный порядок цифр на весах.
   - Ой, что случилось? - всполошилась она.
   - Ничего не случилось, Зина, - ответил я.
   - Ах, это ты!.. - улыбнулась хозяйка. - Давно тебя  не  видела...  -  Она
поглядела на меня ласково. - Ты немного изменился. В височках серебро...
   - А ты все такая же красивая!
   - Брось! - махнула она рукою. - Я в таком возрасте,  когда  уже  забывают
про свою красоту!..
   Когда-то Зина жила с моим отцом. Это было давно, задолго до войны,  когда
я еще был мальчишкой и когда детство казалось  совершенно  бесконечным.  Моя
мать, жена отца, сбежала в какой-то далекий город с неизвестным, оставив нас
с отцом сиротами. Отец целый год очень сильно переживал, а потом  сошелся  с
Зиной, и они вместе купили винный магазинчик. Через него отец  и  погиб.  Он
был дегустатором всех вин  и  алкогольных  напитков,  которые  поступали  на
реализацию. Его печень лопнула, переполненная  градусами,  и  Зина  осталась
одна... Я стараюсь как можно чаще навещать мою мачеху, но  жизнь  так  порой
складывается, что нет времени на то, что близко тебе и дорого.
   - Почему ты сегодня так поздно не закрываешься? - спросил я. - Что-нибудь
случилось?
   - Нет, ничего, - ответила Зина. - Что-то загрустилось просто... А ты чего
навеселе?
   - Да так, одну удачу с товарищами праздновали.
   - Это хорошо, когда удачу, - одобрила хозяйка. -  Хуже,  когда  празднуют
пустоту!
   Я еще раз оглядел Зину. Увидел ее не  очень  хорошо  выкрашенные  волосы,
косметику, сбившуюся возле висков в комочки, и глаза, в которых было слишком
много одиночества.
   - А давай-ка мы с тобой, Зина, как-нибудь соберемся в воскресенье у  меня
и посидим хорошенько. Повспоминаем всякое прошлое, отца!..
   - Что ж, - согласилась мачеха. - Дело хорошее!
   Она сняла с полки бутылку сухого вина и протянула ее мне.
   - Выпьешь немного перед сном и с утра будешь  свежим,  с  ясной  головой.
Французское, тридцатилетнее.
   - Спасибо, - поблагодарил я.
   - Ну иди, буду закрываться.
   Я сидел в своей квартире с выключенным светом и  слушал  ночь.  Темная  и
осенняя,  она  была  тиха,  лишь  потрескивали  опавшие  листья  под  ногами
случайных прохожих. Я сидел и думал обо всем  понемножку.  И  о  Зине  с  ее
нескладной жизнью, и об  отце,  и  о  самом  себе.  Алкоголь  придавал  моим
размышлениям  оттенок  сентиментальности,  а  оттого   становилось   грустно
окончательно, что вовсе не позволительно кадровому офицеру.
   Господи! - хлопнул я себя ладонью по лбу. - Ведь  сегодня  день  рождения
моего отца! Вот почему Зина так долго не закрывала магазин,  вот  почему  ей
так грустно было сегодня. Ей было грустно,  потому  что  я  забыл  про  день
рождения своего родителя.
   - Знаешь, - Бычков посмотрел мне в глаза, -  знаешь,  иногда  бывает  так
мерзопакостно на душе, как никогда не было еще!
   Я кивнул.
   - Я тогда заплакал, так горько и так громко, как рыдал только в  детстве,
когда понял, что больше никогда не увижу мать. Я размазывал слезы по щекам и
шептал в ночь: отец! отец!.. Раскаиваясь, я мучил себя вопросом, почему  при
жизни не подарил отцу цветного  телевизора  и  не  купил  ему  туристическую
путевку на Сейшелы, и он так и умер, ни разу не выехав за границу!
   Растравив себя окончательно, мокрый от пьяных слез, я потащился на  кухню
за штопором, решив выпить за  отцовский  день  рождения  французского  вина,
подаренного мне Зиной.
   А ведь она специально подарила мне бутылку! - дошло до меня  внезапно.  -
Ведь из-за меня она не закрывала магазин так поздно, дожидаясь пасынка...
   Я поставил бутылку на стол  и  вкрутил  в  ее  длинное  горлышко  спираль
штопора. Пробка сидела так плотно, что с первой попытки мне  не  удалось  ее
вытащить. Икая и всхлипывая, я потащил с удвоенной силой, и через  несколько
секунд бутылка ойкнула, расставаясь с деревяшкой.
   Вот тут все и произошло. С этого мгновения все и началось!..
   Я взялся за бутылку, чтобы налить из нее в бокал, но в  то  же  мгновение
отдернул руку. Стекло было столь горячо, столь  раскалено  было  содержимое,
что, несмотря на свою нетрезвость, я крайне удивился этому. Проделав  вторую
попытку ухватиться за бутылочный бок и обжегшись уже основательно,  я  решил
было, что имею дело с бутылкой, наполненной  зажигательной  смесью,  которые
когда-то использовали для поджога танков; к  тому  же  в  емкости  появилось
какое-то свечение, наполняя комнату тусклым потусторонним светом.
   Сейчас взорвется! - решил я и бросился на пол, закрывая голову руками.
   В комнате отчаянно вспыхнуло, разрывая темноту огненными брызгами, что-то
завыло грустным волком, наполняя  все  мое  тренированное  тело  первобытным
страхом, запахло серой, и я подумал, что настал мой последний миг.
   Но тем не менее конец все не наступал,  бутылка  не  взрывалась,  а  лишь
испускала волны нестерпимого  света,  слепящего  глаза,  которые  я  все  же
приоткрыл, решив встретить смерть бесстрашно, как подобает бойцу спецназа...
   В  комнате  было  так  ярко,  как  будто   в   ней,   пятнадцатиаршинной,
одновременно работали пятнадцать сварщиков, каждый на своем  аршине.  Всякий
предмет был засвечен не  правильной  световой  выдержкой  и  был  неразличим
человеческим глазом.
   Какой  великолепный  пиротехнический  заряд!  -  восхитился   я.   Ничего
подобного мне не доводилось видеть  на  вооружении  наших  спецотрядов.  Две
такие штуковины способны осветить поле боя радиусом в двести  десять  аршин.
Экая световая мощь!
   Неожиданно в моих глазах резануло, будто в них сыпанули  соли,  я  уткнул
лицо в ладони, пытаясь  жмуриться  и  слезами  выплакать  песчинки,  но  уже
понимал, что  настигла  меня  неприятная  штука,  которая  случается,  когда
смотришь на сварочные работы без специальных очков.
   Теперь несколько дней будет ощущение, что песок в глазах,  -  расстроился
я.
   Даже  сквозь  зажмуренные  глаза,  сквозь   ладони,   закрывающие   лицо,
пробивался этот потусторонний свет.  Но  уже  чувствовалось,  что  мощь  его
угасает, что находится он  на  изломе  своей  силы  и  вот-вот  окончательно
завянет.
   Надо сдать бутылку на экспертизу, -  решил  я.  -  Интересно,  как  такая
штуковина могла попасть в магазин  Зины?  Поскольку  путного  ответа  в  мою
голову не пришло, я отважился вновь приоткрыть глаза и хотя бы добраться  до
раковины, чтобы промыть их, но то, что я увидел, заставило на какое-то время
забыть о недомогании.
   В умирающем свете бутылочного огня, возле окна,  спиной  ко  мне,  стояла
женщина. Она была абсолютно голой и, чуть согнувшись, опершись о  подоконник
длинными руками, смотрела в осеннюю ночь.
   От изумления я не мог пошевелиться и, думая о том, что  вся  эта  картина
сплошной  оптический  обман,  что  все  это  наваждение   нетрезвого   мозга
холостяка, все же не отрывал своих слезящихся глаз от изуми