ерить, что мое чрево может понести  от  Владимира
Викторовича! Его гадкое семя достойно только печи, но никак  не  моей  муши,
тем более развиться в голубоглазую девочку!
   Знаете, что мне пришло в голову?.. А не поехать ли  мне  в  санаторий,  в
котором мы когда-то с вами познакомились?  Вероятно,  там  мне  будет  легче
носить наше детище, охраняя его от посягательств на незаконное отцовство.  А
может, и вы потянетесь в санаторий следом за мною, и я наконец поцелую  ваши
глаза, осушив на них слезы долгожданной встречи!
   На досуге я очень часто думаю о вашем товарище Бычкове и о  его  неземной
любви к толстой Асе. Почему-то я уверена, что он обязательно ее сыщет и  они
нарожают множество толстых детишек, которые непременно станут друзьями нашей
дочечки.
   Вы  рассказывали,  что  поиски  Бычкова   ведут   в   Санкт-Петербургскую
область?.. Дайте ему мой адрес, чтобы он при оказии навестил меня, уж  очень
хочется посмотреть на него и познакомиться с товарищем отца моего ребенка...
   Почему-то интимные ласки Лучшего Друга более не воодушевляют моего  тела,
как ранее. Вероятно, сказывается беременность,  защищающая  себя  понижением
чувствительности к петтингу.
   Вы   знаете,   Женечка,   меня   безусловно   затягивают   передачи   про
пространственные и временные измерения! Никак из головы нейдут столкнувшиеся
в бесконечности пули! Уж я бы хотела иметь такой талисман и  носить  его  на
шее, как символ другой  жизни  и  другого  измерения,  в  котором  моя  душа
присвоится  каким-нибудь  жучком  наподобие  вашего  Hiprotomus'a.  Тогда  я
влюблюсь в пожилого паука и буду жить с ним в качающейся на ветру паутине!
   Ах, моими бы молитвами заполучить следующую жизнь, пусть  с  шестнадцатью
ножками и длинными усами, но лишь бы перебраться в нее!..
   Женечка, любимый мой! Как я тоскую без вас, кто бы знал! Придите ко мне в
сегодняшнем сне, и мое тело даст пристанище вашему, и мы взлетим  под  самый
купол мироздания и споем песню чистой и светлой любви!

   Ваша навсегда
   Анна Веллер

   P.S. Ах!..

ПИСЬМО ВОСЕМНАДЦАТОЕ
Отправлено 4-го марта
по адресу: Санкт-Петербургская область, поселок Шавыринский, д. 133.
Анне Веллер.

   Я чернею от злости! Не знаю, но мне трудно удерживать себя в руках, когда
я перечитываю строки вашего письма,  в  которых  говорится  о  существовании
возможности того, что не я отец нашей девочки, а какой-то  подонок  Владимир
Викторович!..
   Я  схожу  с  ума  и  готов  поднять   на   ноги   все   спецподразделения
Санкт-Петербурга, чтобы они добрались до этого сапера и засунули  бы  ему  в
штаны секретную мину "Кузьку". Пусть он ее разминирует!..
   Если бы вы в конце своего послания не выразили уверенность в том, что все
это плод ваших галлюцинаций, не знаю, какую  бы  я  мог  учинить  над  собою
гадость!.. Мог бы наподобие вашего Бутиеро прижать к груди Лучшую Подругу  и
выброситься с ней в окно ненужным мусором!.. Смотрите же, Анна  Фридриховна,
берегите нашего ребенка, как свои фантазии  о  пространственных  измерениях!
Пусть наша любовь будет помещена в сосуд Готлиба и  распространится  во  все
параллельные миры, заполняя их просторы своим мускатным запахом!..
   - Какая разница? - спросил Hiprotomus.
   - О чем вы?
   - Не понимаю, какая разница, вы отец ребенка или кто-то там еще!
   - Иногда меня ваша тупость просто поражает! - рассердился я.  -  Какая-то
косность в ваших жучьих мозгах!
   - Это в ваших мозгах слишком много темных мест!  -  заспорил  жук.  -  Ну
посудите сами, если вы воспитываете ребенка, холите и  нежите  его,  любите,
как самый праведный отец, всю  жизнь,  а  потом,  на  его  восемнадцатилетии
узнаете от  своей  верной  жены,  что  не  вы  вовсе  отец,  а  какой-нибудь
инженер-путеец, хорошо  певший  в  молодости  под  гитару,  с  которым  ваша
супружница в романтическом опьянении  согрешила  всего  лишь  раз!..  Я  вас
спрашиваю, будете ли вы любить выращенную вами красавицу  дочь  меньше,  чем
ранее, оттого, что не вы посадили свое семечко во влажную земельку жены?
   - Да, - ответил я уверенно.
   - Что - да?
   От этого его повторного вопроса я вдруг задумался  и  лежал  долго  лицом
вниз, чувствуя, как Лучшая Подруга массирует тело своими крепкими пальцами.
   После того, как я полежал таким образом и  подумал,  я  уже  не  был  так
категоричен. Мне вдруг показалось, что при таком теоретическом раскладе  моя
любовь  к  дочери  окажется  более  сильной,  так  как  к   ней   прибавится
мучительности и  одновременно  мужского  отношения  к  женщине,  возможности
любить ее несколько по-другому, как дочь и одновременно падчерицу!
   - Вот-вот! - порадовался Hiprotomus. - Что и требовалось доказать!
   - У вас сколько детей? - поинтересовался я.
   Жук пошевелился в шишке и легонько ткнул своей иголкой кожу изнутри.
   - А Бог его знает. Тысяч двадцать, тридцать, может быть...
   - Ого! - присвистнул я, привставая, но Лучшая Подруга  хлопнула  меня  по
спине, заставляя опуститься на подушки.
   - А вы как думаете, - с некоторой гордостью подтвердил  Hiprotomus.  -  У
нас женщины за раз тысяч по пятьдесят личинок откладывают. Другое дело,  что
из всех родившихся выживают сотни. А что делать?!
   - Поэтому вам все равно, ваши дети или чужие!
   - Абсолютно плевать! Я их никогда не видел!
   - А у нас, у людей,  родятся  единицы,  поэтому  мы  и  любим  своих  чад
безумно, готовые жертвовать ради них даже жизнями!
   - Ой! - вздрогнул жук. - Что там такое на окне?
   - Где?
   - Да вон же, в форточке?
   Я внимательно посмотрел через  плечо,  но  ничего  такого,  привлекающего
внимание, не заметил.
   - Наверное, показалось!  -  облегченно  вздохнул  Hiprotomus.  -  Все  та
мерзкая птица мерещится! Слава Богу, что вы ее тогда прибили!
   Я не стал говорить ему, что цветная птичка выжила, что у нее  лишь  крыло
поломалось и какая-то добрая школьница подобрала ее со  снега  и,  наверное,
выхаживает  в  своей  уютной  квартирке,   кормя   свежими   червячками   из
зоомагазина.
   - А у меня для вас сюрприз!
   - Какой же? - заинтересовался жук.
   Я приподнял подушку и вытащил из-под нее баночку, в которой по наложенной
травке, перебирая множеством лапок, бегало  насекомое  коричневого  цвета  с
длинными, загнутыми на концах усами.
   - Вот, - потряс я баночкой. - Мой вам подарок!
   -  Ах  какая  прелесть!  -  умилился  Hiprotomus.  -   Какое   прекрасное
создание!.. Когда же вы ее приобрели?
   - Когда вы под перекисью находились.
   - Ай, да какая разница!  -  воскликнул  он.  -  Редкостная  красавица!  А
молоденькая какая, прямо не тронутая еще! Ну, удружили!  Ну,  вам  спасибище
огромное! Hiprotornus зашевелился нервно под кожей, словно ему не  терпелось
поскорее забраться в баночку и познакомиться с жучихой.
   - А кстати, - поинтересовался я. - Откуда вам известно, что это она, а не
он?
   - Экий вы все-таки странный! Ну неужели вы думаете, что я не в  состоянии
отличить Ее от Него! Вы же находите разницу между мужчиной и женщиной!
   - Ну, это просто! Слишком много даже внешних различий!
   - Ну и у нас много отличий!
   - Каких? - не унимался я.
   - Господи, вот пристал! - разозлился жук. - Все как у вас! Видите, у  нее
брюшко на конце чуть раздвоено?.. Вот оттуда  она  яйца  кладет.  А  головка
какая у нее милая! А запах!.. Все совершенно женское! Неужели не видно?!
   - Конечно-конечно! - успокоил я Hiprotomus'a.  -  Простите  меня  за  мое
невежество! Уж в следующей жизни я научусь отличать жуков от жучих!
   - Так-то, - сказало насекомое,  и  я  различил  в  его  голосе  некоторое
сомнение. - Э-хе-хе-хе...
   - В чем дело?
   - Да ни в чем.
   - А все-таки?
   - Отнесите ее обратно в магазин!
   - Зачем же?! - удивился я несказанно.
   - Вы ее специально приобрели,  чтобы  меня  выманить  из  руки,  а  затем
раздавить каблуком!
   - Чушь какая! У вас нездоровое воображение! Да и  будь  у  меня  каблуки,
ноги все равно не двигаются!
   - Ну гадостью какой-нибудь обольете! Дихлофосом или чем еще!
   - Перестаньте молоть ерунду! - прикрикнул я. - Зачем мне вас  давить  или
травить? Я просто могу вас выкинуть в окно и скормить голубям!..
   - Это правда.
   Я вздохнул и признался:
   - Привык я к вам, честно говоря... Да и потом, вы мне вернули то, на  что
я уже никогда не надеялся!..
   - Не врете?
   - Совершенно нет.
   - Значит, я могу выбраться из-под вашей кожи, а потом вернуться обратно?
   - Когда хотите.
   - Спасибо. Могу я сделать это сейчас?
   - Она вас ждет.
   - Я иду! Положите руку горизонтально!
   Я вытянул руку, уложив ее рядом с баночкой, в которой копошилась  жучиха,
ожидая появления Hiprotomus'a. Он не заставил  себя  долго  ждать.  В  шишке
произошло сильное волнение, мощный укол иглы прорвал кожу, и  под  мой  крик
сквозь образовавшееся отверстие жук появился на свет.
   Он оказался совсем не таким, как я его представлял. Я  вообще  не  думал,
что так может выглядеть насекомое! Hiprotomus был цвета молочной  сыворотки.
Его тело было совершенно прозрачным, и сквозь отвисшее  брюшко  просвечивали
свернувшиеся внутренности. Рогами оказались два  розовых  отростка,  панцирь
отсутствовал вовсе, а спину  венчали  два  недоразвитых  слюдянистых  крыла,
смятых  от  долгого  пребывания  под  кожей.  Он  зашевелил   всеми   своими
многочисленными ножками, как будто разминал ослабевшие суставы, и  посмотрел
на меня огромными, выпуклыми, розовыми глазами. А говорил, что без глаз и  с
панцирем...
   Честно говоря, меня чуть не стошнило от созерцания своего соседа, я чудом
подавил мощный спазм и поднес руку к банке.
   - Вперед! - сказал я  громко,  сглатывая  соленую  слюну.  Hiprotomus  на
удивление ловко  спрыгнул  на  проложенное  травой  дно  банки  и  зашевелил
розовыми глазами, рассматривая подергивающую усами самку. Затем он подполз к
ней ближе,  расправил  склизкое  крылышко  и  дотронулся  им  до  жучихиного
панциря. Самочка от этого движения опустила свое  брюшко  и  затыкала  им  в
стеклянную стенку, оставляя на ней мокрые следы.
   Действительно, все как у людей, - подумал я и вдруг поймал себя на мысли:
а не раздавить ли мне Hiprotomus'a в самом  деле,  избавиться  от  надоевшей
твари в одно мгновение?
   Пока я искал ответ на этот непростой вопрос, жук взобрался на самочку,  и
из его нутра появилась иголочка-сабелька, которой он  обычно  тыкал  меня  в
кожу,  когда  чем-нибудь  был  недоволен.  Сабелька  изогнулась  и  пронзила
жучихино раздвоенное брюшко.
   Если я его раздавлю, то не смогу более  любить!  -  подумал  я.  -  Пусть
живет...
   Тело  Hiprotomus'a  сокращалось  подобно  человеческому,  розовые   глаза
застыли льдышками, а передние лапки дрожали в экстазе.
   Самочка внешне никак  не  реагировала  на  дерганье  жука,  лишь  усы  ее
шевелились, определяя влажность воздуха.
   Их  любовное  соитие  продолжалось  около  десяти   минут.   Затем   тело
Hiprotomus'a задергалось в конвульсиях, огромные глаза завертелись по кругу,
он разрядился в два мгновения и убрал свою укоротившуюся сабельку обратно  в
прозрачное тельце.
   - Домой? - спросил я, и мне показалось, что жук в ответ кивнул  головкой.
- Тогда вот вам моя рука.
   Я протянул ее к банке, он выбрался на кожу и побрел к  отверстию,  слегка
сочащемуся кровью.
   Спружинив всеми лапками, заработав крылышками, Hiprotomus взметнулся  под
самый потолок, завис под  ним  на  мгновение,  а  затем,  рухнув  пикирующим
бомбардировщиком на мою руку,  забрался  под  кожу,  проделав  в  ней  новое
отверстие.
   - А-а-а! - закричал я.
   Жук заворочался, устраиваясь поудобнее в шишке, а определившись, сказал:
   - Вы баночку под кровать поставьте. Там ей будет приятно и не жарко.
   - Как скажете, - согласился я, засовывая  банку  с  жучихой  в  угол  под
пружины, кривясь от боли и  жалея,  что  все-таки  не  раздавил  надоедливое
насекомое.
   - Ах какая все же красавица! Изумительная!..
   - Рассказывайте! - скомандовал я, испытывая потепление во  всем  теле  от
массажа Лучшей Подруги.
   - Что? - не понял Hiprotomus.
   - Рассказывайте свою историю, пока я добрый!
   - Что, в самом деле?
   - Валяйте про ваши беды!
   - Притомился я, - пожаловался жук. -  Да  и  о  грустном  после  веселого
как-то несподручно.
   - Как знаете. Другого шанса может и не быть.
   - Ах, что с вами поделаешь! - с притворством вздохнул сосед. -  Слушайте,
но предупреждаю - финал сей истории столь печален и ошеломителен, что  может
серьезно ранить ваше сердце!
   - Смелее! - подбодрил я. - Будем надеяться, что сердце выдержит!
   - Итак, Полин умерла... -  продолжил  рассказ  Hiprotomus.  -  Я  страдал
несказанно!.. Так высока была вершина моей трагедии, что  моя  милая  нянька
Настузя была готова отдать свою жизнь тотчас, дабы мои  мучения  сократились
хотя бы на толику... Я был  вынужден  признаться,  что  пророчества  старого
следователя сбылись и женщины, черпающие нежность и любовь из моего  сердца,
любимые мои женщины погибли, убив себя в силу причин, вам уже  известных.  И
тогда, находясь на пике своего  трагизма,  сам  качающийся  между  жизнью  и
смертью, я поклялся всем богам и самому себе, что более никогда не  сближусь
с женщиной душевно и полюбовно, что в трезвом  рассудке  своем  не  возжелаю
любви слабого  существа  под  страхом  собственной  гибели!..  Коли  суждено
любимым созданиям гибнуть в моей ядовитой тени,  то  я  вовсе  оттолкну  их,
оставшись до смерти чистым духовно и телесно!
   Целыми днями я проводил время,  стреляя  из  лука.  Лишь  это  спортивное
занятие помогало мне унять свою плоть и желание души  любить.  Насыщенные  и
наполненные желанием страсти, стрелы летели точно в цель, поражая  мишени  в
самые сердцевины...  Со  временем  я  стал  принимать  участие  в  небольших
соревнованиях, в которых обычно занимал  самые  высокие  призовые  места.  А
однажды, когда я вступил на пьедестал почета первым номером, мне  в  подарок
вручили  колчан  со  стрелами,  среди  которых   была   стрела   с   золотым
наконечником.
   Меня  даже  приглашали  на  международные  соревнования,  но   я   всегда
отказывался от такой чести, так  как  нимало  не  был  тщеславен,  занимаясь
спортом лишь для успокоения непокорной плоти.
   А через десять лет после смерти Полин началась шестидесятимесячная  война
с Германией, причиной которой послужило убийство Эммануила, сына германского
короля, французским террористом, метнувшим в подростка двухфунтовую бомбу.
   Несмотря на извинения нашего короля перед осиротевшим Францем  IV,  войну
все же не удалось предотвратить, и все мужское население Франции в  возрасте
от восемнадцати до шестидесяти лет было мобилизовано.
   Мне довелось пережить все страдания, являющиеся атрибутами любой войны. Я
голодал и замерзал от холода, я был тяжело ранен в грудь осколком снаряда, и
если бы не Настузя, добровольцем вступившая в армию санитаркой и  вытащившая
меня с поля боя, заваленного пудами человечьего мяса, то, вероятно, я бы еще
тогда отдал Богу душу.
   Настузя обнаружила меня  за  холмиком.  Я  лежал  бессознанный,  пробитый
куском раскаленного металла почти под самым  сердцем,  и  изо  рта  вытекала
струйкой кровь, паря в зимнее небо и пузырясь от моего неровного дыхания.
   Нянька промокнула рану ватой и, перемотав накрепко бинтами, ухватилась за
воротник моей шинели и потянула тяжелое тело по снегу к родным позициям.  От
рывков я пришел в себя и увидел ее черную головку с  трясущимися  от  усилий
кудряшками.
   - Ничего, мой дорогой! - улыбнулась она. - Я спасу тебя непременно!
   - Лук мой возьми! - взмолился я. - И колчан со стрелами!..
   - Возьму, милый! Успокойся, родной!
   И тут я увидел протянутые к нам из-за соседней  насыпи  руки.  Руки  были
черными,   с   длинными   сильными   пальцами   и   принадлежали   огромному
солдату-негру, лицо которого затекло кровью, лишь глаза  просили  о  помощи,
особенно выделяясь выпуклыми белками на багровом фоне.
   - Настузя! - прошамкал негр раненым ртом. - Настузя!..
   И я узнал его. Сквозь ускользающее сознание я ухватился за  вспомнившийся
образ и признал в нем знакомого негра  Бимбо,  который  любил  когда-то  мою
няньку самым страстным образом и которого я  сделал  навсегда  несчастным  в
порыве юношеского эгоизма.
   Сейчас Бимбо с раскроенной головой,  через  шевелюру  которой  проступали
розовые мозги, тянул к нам свои руки и шептал умирающим горлом:
   - Настузя! Любовь моя!
   Она узнала его с первого взгляда. Она вспомнила его по голосу... Несмотря
на то что с момента  их  разлуки  прошло  более  двадцати  лет,  не  обращая
внимания  на  искореженную  голову  своего  давнего  возлюбленного,  Настузя
признала  в  умирающем  эфиопе  своего  Бимбо,  единственного  мужчину,   ее
любившего, а теперь протягивающего к  ней  свои  руки,  дабы  ухватиться  за
обрывающуюся жизнь и скончаться под благословения любви.
   - Ах, мой Бимбо! - вскричала нянька  и  было  рванулась  навстречу  своей
молодости, как споткнулась о мои глаза, закатывающиеся под  надбровные  дуги
предвестниками конца, и осеклась на полушаге.
   - Иди к нему... - прошептал я. - Иди!..
   Но она уже сделала выбор между двумя родными душами, точно такой же,  как
и двадцать лет  назад,  честно  исполняя  свой  долг  няньки  сына  Русского
Императора. Она вновь ухватилась за воротник  моей  шинели  и  потянула  мое
бессознанное тело к нашим позициям, заливаясь от чудовищного горя слезами.
   - Прощай, мой дорогой Бимбо! - скулила она. - Прости меня, любимый!  -  И
тащила меня, тащила. - Кроме тебя в  моей  жизни  был  и  есть  только  один
мужчина, мой Аджип Сандал! - Она в последний раз обернулась в поле и втащила
мое тело в отечественный окоп.
   Меня вовремя успели доставить в лазарет. Еще несколько  минут,  признался
хирург, и уже никакие чудеса медицины не были бы способны удержать мою  душу
в раненой груди.
   Осколок извлекли из-под ребра, подлатали сердечную мышцу и уложили меня в
палату выздоравливать.
   А уже совсем вечером, когда на позиции сходила  ночь,  давая  возможность
воинам отдохнуть перед следующим сражением, моя Настузя  сидела  под  зимним
небом и ждала возвращения специальной команды, вытаскивающей с поля боя  под
покровом темноты тела погибших.
   Она смотрела своими ночными глазами в мертвое  пространство  и  почти  не
оглядывалась на солдат, проносящих носилки с мертвецами.  Она  точно  знала,
что почувствует, когда вынесут Бимбо... И верно: что-то  повернулось  у  нее
под сердцем, что-то защемило в душе в нужное время,  и  она  незамедлительно
бросилась к  санитарам,  умоляя  поставить  носилки  на  землю,  и,  откинув
брезентовое покрывало, нашла под ним своего черного Геркулеса, почившего  от
ран с открытыми глазами, в которых застыла последней фотографией любовь.
   Настузя сама обмыла его. Со всей нежностью,  накопившейся  за  годы,  она
ласкала его тело на прощание, смывая влажной губкой военную пыль  с  опавшей
на выдохе груди,  с  расслабившихся  навеки  плечей,  плоского  живота,  уже
остывшего, словно пустыня на ночь, и бедер, даривших ей когда-то всю радость
мира... Она прикоснулась ладонью к лицу Бимбо и закрыла ему глаза навсегда.
   Когда Бимбо опускали  в  общую  могилу,  Настузя  что-то  шептала  одними
губами. Или молитву, или просто обращалась к небесам, обещая встречу  своему
мужчине, как только сможет решиться.
   А когда над могилой насыпали  холм  земли,  она  поклонилась  кладбищу  и
пришла в  палату  лазарета,  где  принялась  с  любовью  выхаживать  меня  -
последнего мужчину, оставшегося в ее жизни...
   Я выздоравливал  почти  полгода,  а  когда  меня  выписали  и  предложили
демобилизоваться, я наотрез отказался от мирной жизни, ссылаясь на  то,  что
мне необходимо полностью рассчитаться со своим врагом.
   На самом деле война - то единственное, что отвлекало меня от мучительного
желания любить, и я без страха и упрека бросался во все самые опасные бои  и
операции, в ко