м!
   Не колеблясь покупайте телевизор! Он хоть отчасти поможет  вам  разрушить
сельскую тишину!
   До свидания!
   Заканчиваю это письмо, чтобы тотчас начать следующее!

   Ваш Евгений Молокан

ПИСЬМО СЕДЬМОЕ
Отправлено 30-го ноября
по адресу: Москва, Старый Арбат, 4.
Евгению Молокану.

   Дорогой Евгений!
   Если еще недавно я была уверена, что  вы  меня  в  силу  каких-то  причин
мистифицируете, то сейчас всеполностью убеждена в достоверности происходящих
с вами событий!
   Прочтя ваше  письмо,  я  тотчас  натянула  на  руки  резиновые  перчатки,
которыми пользуются во всем мире уборщицы, а также посудомойки, и выкатилась
на своей коляске на улицу. Погода сейчас стоит промозглая, самая что  ни  на
есть осенняя, а перчатки оберегают руки от грязи, от мерзкого  проникновения
ее под самую кожу... Честно сказать, я направилась в шавыринскую библиотеку,
где заказала себе медицинскую энциклопедию. Пролистав ее в нужном  месте,  я
так и не нашла Hiprotomus'a Viktotolamus'a, а потому, собравшись  с  силами,
доехала до местной клиники.
   Откровенно говоря, делать мне это вовсе не хотелось, так  как  мой  врач,
Ангелина  Войцеховна,  женщина  лет  сорока  пяти,   отличается   суровостью
характера, переизбытком мужских гормонов в мыслях, а вследствие этого некими
нетрадиционными пристрастиями к особям женского пола, с  каковыми  частенько
приходится бороться, дабы не стать их жертвой. К этой  характеристике  можно
еще присовокупить, что она на досуге  исполняет  обязанности  медэксперта  в
уголовной полиции нашего поселка.
   - Ах, милочка моя! - Ангелина Войцеховна наполняет свой взгляд  безмерным
состраданием. - Сколь несправедливо бытие! Как зачастую сурово  обходится  с
нами жизнь! Сколь часто я вас вижу, столь мне хочется приласкать вас, обнять
крепенько! Как вам, вероятно, трудно приходится, когда  нет  рядом  сильного
друга, способного облегчить ваши  страдания  и  утолить  жажду  чувственного
наслаждения!
   - Ангелина Войцеховна! - отвечаю я в таких случаях. - Я девушка сильная и
справлюсь с трудностями. Да и тело мое в том месте, которое вас  интересует,
ничего не чувствует вовсе, поэтому я в такие минуты представляю из себя хоть
и красивый, но все же труп! Я же вам об этом говорила!
   - Это правда? - всякий раз спрашивает врачиха.
   - Абсолютная, - подтверждаю.
   - Ах, несчастная! Неужели - труп!  -  вздыхает  она,  и  на  этом  обычно
заканчиваются ее маленькие странности.
   Дорогой Евгений!
   Сейчас я вам  косвенно  призналась,  что  мне,  к  несчастью,  недоступны
некоторые женские радости, но я вовсе не стесняюсь этого перед вами, так как
знаю,  что  и  вы  спинальный  больной,  что  и   ваши   бедра   холодны   и
нечувствительны, как мрамор... Однако мы с вами  люди  сильные  и  на  своем
опыте знаем, что чувствительность нервных окончаний не есть самое главное  в
природе ощущений. Есть еще и душевные  окончания,  способные  ощущать  более
тонкие материи... Однако в сторону отступления!
   Я поинтересовалась у Ангелины Войцеховны Hiprotomus'oм Viktotolamus'oм, и
она подтвердила существование такого насекомого, крайне редко встречающегося
в природе.
   - А что такое? - спросила она вяло. - Откуда вы знаете про него?
   - Да ничего, собственно. В научно-популярной периодике встретился.
   - Ага, - поняла врачиха и потеряла ко мне всяческий интерес.
   Не знаю, Евгений, жалеть мне вас или, наоборот, завидовать.  Если  верить
столь небольшой статистике об этом  насекомом  и  применить  ее  к  вам,  то
следует, что в вашем организме могут происходить  и,  вполне  вероятно,  уже
происходят изменения, способные развеять  скуку.  Пример  тому  -  случай  с
мальчишкой!.. Поэтому советую вам не вешать носа, а наоборот,  настраиваться
на самое интересное будущее, о котором мне важно знать все!
   На этот раз не собираюсь жаловаться на свою скуку, так как и следа от нее
не осталось. Во-первых, мне очень помогают ваши письма, без  которых  я  уже
вряд  ли  представляю  свое  существование.  Нет,  правда!   Особенно   меня
вдохновила описанная вами эротическая  сцена.  Вы  подали  ее  так  тонко  и
неплотоядно, а вместе с тем чувственно, что я удостоверилась в вашей мужской
сущности и в том, что, несмотря на несчастие, происшедшее  с  вами,  мужское
сохранилось в вас, не претерпев роковых изменений.
   Очень болела за вас, когда читала те строки, в которых вы говорите врачу,
что причина вашей неподвижности - стрела!
   Я знаю об этом, вернее, я читала и смотрела различные кинофильмы  о  том,
как японцы стреляют из своих национальных луков в русских. Еще я  знаю,  что
делают они  это  в  исключительных  случаях,  когда  хотят  выказать  особое
уважение к врагу, к его будущей  смерти.  Если  я  правильно  информирована,
самураи практикуют два вида стрел - серебряные и золотые. Золотые  берегутся
для особо  выдающегося  солдата.  Если  это  не  секрет,  то  напишите  мне,
пожалуйста, какой стрелой вам повредили позвоночник...
   Третьего дня мне пришел телевизор. Ах, да!.. Я же вам еще не сказала, что
выписала телевизор по почте. И представьте себе, раздается утром  звонок,  и
рабочие вносят его,  черный  и  большой,  в  мой  дом.  Руководила  рабочими
почтальонша Соня, очень тактичная к моему недугу, а оттого желающая быть мне
другом. Люди маленького роста почему-то всегда хотят дружить, и Соня тоже не
исключение. А я вовсе не против переброситься словечком-другим с  кем-нибудь
на досуге.
   - Я очень рада за вас,  Анна!  -  сказала  Соня,  когда  мы  выбрали  для
телевизора место около зеркала и, включив его, уселись за столом  выпить  по
рюмочке. - Я, честно говоря, боялась, что вы окончательно затоскуете. А  так
хоть будете следить за событиями, происходящими в мире.
   - Вот что, Соня! - сказала я почтальонше, щелкая пультом. - Тут я  как-то
нашла на пороге дома ящик или футляр. Не знаю, что с ним делать.
   - Какой ящик? - удивилась Соня.
   - Да вот он стоит, у дверей! Странный какой-то!..
   Соня приблизилась к футляру и принялась  рассматривать  его,  впрочем  не
приближаясь вплотную.
   - Бархатом обит черным!  -  констатировала  почтальонша.  -  Чего  в  нем
странного?
   - Есть ли у нас в Шавыринском стол находок?
   - Нету, - уверенно ответила Соня. - У нас в Шавыринском никогда  не  было
стола находок. Открывали?
   - Нет, - ответила я, снова щелкнув пультом.
   - Зря.
   - Вещь чужая.
   - Но ведь хозяина нет, - возразила Соня, присев на корточки и  поглаживая
бархат футляра ладонью. - А что, если в ящике взрывное устройство?!.
   - Какие глупости, Соня! - рассмеялась я.
   - Зря смеетесь! - обиделась почтальонша. - Японцы во  время  войны  такие
штучки выделывали! Вот мой брат Владимир Викторович  был  сапером  во  время
войны...
   - Война пять лет назад закончилась! - прервала я. - И потом, если в ящике
бомба, зачем его открывать? Ведь взорвется же! В ваших словах нет логики!
   - Это верно, - согласилась Соня, убирая от ящика руки. -  Логики  мало...
Может быть, брата позвать?.. И потом, что будете делать с футляром?
   - Не знаю, подожду несколько дней, вдруг хозяин объявится. А брата  звать
нет необходимости.
   - Может, и объявится, - согласилась почтальонша, раскланиваясь в  дверях.
- Вы бы хоть газетку какую выписали или журнальчик иллюстрированный!
   - Так у меня же теперь телевизор!
   - Телевизор телевизором, а пресса прессой! Ну да дело ваше!
   Соня ушла, а я четыре часа  кряду  просидела  перед  телевизором,  смотря
наперебой все каналы,  отрывая  по  пять  минут  от  каждого,  словно  боясь
пропустить что-нибудь интересное, чего уже никогда не увижу.
   Поздним вечером, лежа в своей кровати, я прислушивалась к звукам осеннего
дождя.  Люблю  осенний  дождь.  Есть  в  нем  какой-то  драматизм,  какое-то
бесконечное уныние, тоска по потерянному цветению. Тихое "ш-ш-ш-ш" за  окном
убаюкивает, и кажется, что все цветные минуты жизни уже позади, что осталось
время лишь для того, чтобы осмыслить  красочные  мгновения  и  признаться  -
принесли  ли  они  тебе  удовлетворение  или  оставили   даже   воспоминания
обездоленными... Ах, далее я заставляю себя не думать, так как  очень  боюсь
неутешительных для себя признаний. В такие минуты хочется безудержно рыдать,
ища мокрым носом руки матери, тыкаться ей в грудь, чтобы она защитила  тебя,
приласкала, отогнав лишь одной улыбкой твои проблемы и посмеявшись над ними,
как  над  несуществующими  мифами,  успокоила  бы,  что  жизнь  твоя  только
начинается,  что  все  еще  впереди,  и  радости  еще  придут,  и  настоящие
невзгоды...
   Моя грусть по матери  постепенно  прошла,  растворилась  в  тихом  шорохе
дождя, оставив лишь сладкое, щемящее чувство жалости к себе. Так жалеет себя
ребенок, которого несправедливо обидели, и он обещает еще всем доказать свою
исключительность.
   Ах, мамочка моя, мамочка!
   Неожиданно странный звук привлек мое внимание. Как будто что-то  треснуло
или надломилось.
   Может быть,  кто-то  ходит  под  окнами?  -  предположила  я  и  замерла,
вслушиваясь  в  улицу.  -   Какая-нибудь   веточка   хрустнула   под   ногой
незнакомца?..
   Но все было тихо в природе, лишь стекала с неба вода, унося в недра земли
следы осеннего тления.
   Вероятно, мне показалось, успокоилась я и почти уже  заснула,  как  вдруг
звук повторился, и на сей раз я поняла, что рожден он вовсе не за  окном,  а
происходит как раз в моей комнате.
   Бывают такие моменты, когда пугаешься совершенно  жутким  образом,  когда
захватывает все твое существо волна ужаса и никакие  вмешательства  рассудка
не способны удержать тебя от  животного  страха.  Ты  находишься  во  власти
химических процессов и цепенеешь до тех пор, пока организм  не  привыкнет  к
адреналину.
   Именно таким образом испугалась я. Сжав простыни, приподнялась на руках в
кровати и с раскрытым ртом ждала то ли повторения звука, то ли  появления  в
своей комнате чего-то ужасного. Шея моя вспотела, живот  окаменел,  а  глаза
вглядывались в темноту, напрягаясь до лопающихся сосудов, стараясь вычислить
в ночи место, где прячется это "что-то" и откуда последует нападение.
   Надо включить свет! - вертелось у меня в мозгу. - Включить свет!
   Но вместе с этим я боялась даже шевельнуться, словно надеялась, что, если
замру, меня не смогут обнаружить, как будто моя неподвижность станет  лучшим
камуфляжем и спасет меня.
   Щелк, щелк! - раздалось в комнате отчетливо.
   Такой  звук  получается,  когда  щелкают  пальцем   о   палец,   подзывая
кого-нибудь. Глаза у меня были на мокром месте, сердце трепыхалось, я хотела
закричать, но горловой спазм помешал это сделать, я лишь зашипела  отчаянно,
зажмурилась и приготовилась к самому ужасному.
   Щелк, щелк!
   - Мамочка, мамочка! - зашептала я.
   Щелк, щелк! - казалось, раздавалось над самым ухом.
   Да что же это в самом деле! - внезапно разозлилась я. -  Какого  черта  я
испугалась! Да и кого, в конце концов!
   Я открыла глаза, нащупала рукой выключатель и с силой нажала  на  кнопку,
впуская в комнату свет. Второй рукой я инстинктивно прикрыла  лицо,  как  бы
защищаясь от предполагаемого удара, но, когда стоваттная  лампочка  осветила
все углы, обнаруживая  в  каждом  привычную  пустоту  безо  всяких  угроз  и
посторонних, я внезапно засмеялась тихонько, чувствуя, как сердце постепенно
замедляет свой ход, а плечи остывают от жаркого пота.
   Какая все-таки глупость - ночные страхи! - подумала я с  удовольствием  и
радостно посмотрела  на  большой  черный  телевизор,  сейчас  молчащий  и  с
нетерпением ожидающий следующего утра.
   Щелк, щелк! - раздалось снова.
   Сердце мое забилось с удвоенной силой, но теперь было светло, и я держала
себя в руках, вершок за вершком оглядывая комнату. Стол  стоит  как  обычно,
шкаф с  одеждой  на  месте,  зеркало,  отцовская  гитара  на  стене,  черный
футляр...
   Щелк, щелк!
   И я поняла!.. Я наконец поняла - звуки исходят из этого ящика,  из  этого
футляра, так скромно стоящего возле двери. Это из него что-то  щелкает,  как
будто призывая к чему-то.
   Что же это может быть? - спрашивала  я  себя.  -  Какое-нибудь  животное?
Птица какая-нибудь щелкает клювом, призывая на помощь? Попугай,  например...
Или часы... Господи! - внезапно осенило меня. - Что, если Соня  права,  и  в
ящике мина, которая по какой-то причине заработала и вот-вот  взорвется!  Не
зря ли я отказалась от помощи Владимира Викторовича?..
   Щелк, щелк!
   Нет, - решила я, отметая версию  с  миной.  -  Так  часовой  механизм  не
работает. Да и кому надо меня взрывать! Обойдемся без Владимира Викторовича!
Нечего сидеть, надо набраться смелости и проверить в  конце  концов,  что  в
этом ящике!
   Я перебралась с кровати на коляску и подкатилась к футляру. Он  стоял  на
том же месте, что и накануне, но сейчас от него  исходило  что-то  зловещее,
пугающее, или мне так только показалось после пережитых страхов.
   Я обернулась на окно, штора была распахнута,  давая  возможность  свежему
воздуху спокойно проникать в комнату, и я подумала, что если  кто-то  сейчас
смотрит в мое освещенное окно, то, вероятно, перед ним открывается  странное
зрелище - абсолютно голая женщина с  нечесаными  волосами  в  кресле-каталке
раскатывает среди ночи по дому... Я похожа сейчас на ведьму...
   Щелк, щелк!
   Я смотрела на бархатный  футляр,  словно  хотела  проникнуть  сквозь  его
стенки, осветить рентгеновскими лучами своих глаз таинственные внутренности,
щелкающие непонятно чем, и тут мне стало ясно, почему он  показался  вначале
странным.
   На нем же нет никаких запоров! - удивилась я. -  Ни  одного  замочка  или
щеколдочки! Как же он тогда открывается?!
   Я провела по верху футляра ладонью, но ни  выпуклостей,  ни  каких-нибудь
скрытых кнопочек или крючочков не обнаружила. Ничего подобного не было ни  с
боков, ни даже на дне. Я попыталась отыскать хотя бы щель  между  крышкой  и
футляром, но и ее не существовало. Только ноготь с треском обломила.
   Щелк, щелк! - донеслось из футляра вновь.
   Да и черт с тобой! - разозлилась я. -  Хочешь  щелкать  -  делай  это  во
дворе! Буду я с тобой церемониться!
   Я вытолкнула ящик в коридор, затем, открыв входную дверь, столкнула его с
крыльца в темноту. Он прокатился по ступеням и скрылся в крыжовенных кустах.
   - Вот так! - сказала я с удовлетворением.
   А засыпая, подумала, что если в  ящике  какой-нибудь  ценный  музыкальный
инструмент, то он непременно погибнет под дождем.
   Должна сказать вам, Евгений, что у меня особое  отношение  к  музыкальным
инструментам. Мой отец, Фридрих Веллер, был гитарных дел мастером, известным
во  всей  Европе,  и  после  него  в  моей  собственности  сохранился   один
инструмент, который я  решила  никогда  не  продавать,  какие  бы  жизненные
невзгоды ни преследовали меня.
   Знаете, Евгений, в чем заключался гений моего отца? Он был самоучкой.  Ни
его отец, ни дед даже не обладали музыкальным слухом,  а  уж  о  том,  чтобы
смастерить какую-нибудь скрипочку или на худой конец  вырезать  из  орешника
дудочку для ребенка, - об этом и речи быть не могло. И дед и прадед мои были
обыкновенными немецкими столярами, проживая жизнь на свое нехитрое рукоделие
в местечке Менцель, что находилось в русской стороне в двадцати  верстах  от
города Морковина. Их руки были  приспособлены  для  примитивного  столярного
дела.  Казалось,  что  красные  толстые  пальцы  могут  только  сжиматься  и
разжиматься на ручках рубанка, выстругивая кондовые столы и табуреты к  ним.
Похожие на ветки деревьев, узловатые и распухшие, эти персты вряд  ли  могли
ласкать или даже щекотать, так они были примитивно устроены.
   Помимо отца в семье жили  еще  четверо  детей,  и  все  они  были  младше
Фридриха, к  тому  же  произошли  девочками,  что  не  предвещало  повышения
материального  благополучия  в  семье.  За  девочками  нужно  будет   давать
приданое, а где его взять в достатке, когда за любую работу в Менцеле платят
сущие гроши.
   Когда  отцу  исполнилось  девять  лет,  город  Морковин  посетила  труппа
бродячих гитаристов-венгров,  и  вечером  в  балаганном  концерте  маленький
Фридрих впервые услышал музыку. Также он увидел, с помощью чего  эта  музыка
возникает. Мальчика до глубины души поразило, что из обыкновенных деревяшек,
хоть и умело составленных, получаются столь  божественные,  столь  созвучные
его душе песни. После концерта, которым руководил маленький  лысый  человек,
он долго не мог прийти в себя - слабел на обратном пути, бледнел за  ужином,
затем раскалялся весь вечер и чуть было даже не  заболел  нервно,  продрожав
всю следующую ночь под  одеялом  и  бредя  пальцами  музыкантов,  рождающими
музыку. Тряска продолжилась и утром, охватив  все  тело  мальчика,  а  также
челюсти, жутко клацающие зубами и угрожающие перекусить язык.
   Дабы не потерять  единственного  ребенка  мужеского  пола,  мой  дед  еще
засветло  решил  отвести  Фридриха  к   музыкантам,   чтобы   те   объяснили
происхождение нервной трясучки и немедленно предоставили  рецепт  избавления
от нее. На всякий случай дед прихватил с собою ружье, заряженное картечью, -
пригодится, если венгерское отребье не вылечит сына от  трясуна,  -  взвалил
мальчика на плечи и отправился в Морковин.
   Каково  же  было  удивление  главы  семьи,  когда  в  месте  расположения
венгерского оркестра в предрассветном  тумане  он  увидел  вповалку  лежащих
музыкантов. Их синюшные лица были  в  запекшейся  крови,  а  рядом  валялись
изломанные в щепки гитары.
   - Что здесь произошло? - поинтересовался дед у кассирши Гретхен, зевающей
в билетной будке.
   - Перепились и передрались, - ответила  кассирша.  -  Теперь  трое  суток
будут спать. А, может, кто и того!.. - Гретхен ткнула пальцем в небо.  -  На
том свете уже спит!..
   - Мальчика у меня от них трясет, - пожаловался дед.
   - От них всех трясет! Стольких девок ночью перемяли! Если бы не лейтенант
Штеллер со своими солдатами, то не знаю, чем бы все кончилось.
   - Мальчика у меня трясет, - повторил дед. - После их концерта и затрясло.
Не знаю, что и делать... Думал, они помогут.
   Он указал на пьяных и избитых музыкантов и, расстроившись от этой картины
окончательно, просто махнул рукой, поднял сына на плечи и  хотел  было  идти
обратно в свой Менцель.
   - Эй! - позвала Гретхен. - Подожди!.. Есть тут один... Живой и не пьяный.
   Из-за спины кассирши, потупив глаза, выскользнул маленький лысый венгр и,
виновато улыбаясь, спросил деда на русском языке, что тому надо.
   - Ты вот что!.. - начал дед, опять опуская Фридриха  на  землю.  -  После
вашей музыки сын у меня заболел. Не вылечишь - застрелю!
   Лысый венгр побледнел после таких неожиданных  слов,  сам  затрясся  всем
телом и залепетал отчаянно, что вовсе не лекарь он,  что  предназначения  он
другого - руководитель он оркестра, а лечить не умеет,  и  в  доказательство
тому вытащил из-под пиджака малюсенькую гитару и ловко  перебрал  ее  струны
пальцами, отчего получилась музыка.
   - А верхнюю деку сломали! - пояснил он жалобно и показал на трещину возле
грифа.
   - Ты мне зубы не заговаривай! - сказал дед властно и снял с плеча  ружье.
- Будешь лечить мальчика? Последний раз  спрашиваю!  После  вашего  концерта
заболел он!
   - Лечить не умею! - возопил музыкант. - Поговорить попробую!
   - Делай что хочешь, но чтобы мальчишку не трясло! - решил дед  и  поводил
для острастки ружейными стволами. - Полчаса даю!
   Сопроводив венгра и сына в балаган, в котором проходил накануне  концерт,
он оставил их наедине в еще наполненном терпким запахом пота помещении.
   Музыкант усадил трясущегося Фридриха на лавку и некоторое время  смотрел,
как стучатся локти о ее спинку, вторя барабанной дроби клацающих зубов.
   - Что же с тобой такое приключилось? - с  недоумением  спросил  венгр.  -
Музыка на тебя так подействовала?
   - М-м-му-зыка, - подтвердил мальчик.
   - И что, не можешь остановиться?
   - Не м-м-могу.
   - Тебя как з