чувствуя у  своей спины  нож, нож  своего дяди,  он
повернулся.  Девочка сидела на незаправленной  кровати  и смотрела  на него.
Лицо ее было некрасивым и внимательным.
     - Какой вопрос?
     - Ты знаешь.
     - Скажи.
     Она покачала головой и ничего не сказала.
     - Ты хочешь знать, куда мы едем?
     Девочка подошла к нему.
     - Сюда, - ткнул он пальцем в карту. - Панама-Сити, штат Флорида.
     - Там мы увидим море?
     - Может быть.
     - И не будем спать в машине?
     - Нет.
     - А это далеко?
     - К вечеру доедем. Мы поедем вот по этой дороге - видишь?
     - Ага, - ее это мало интересовало.
     Она спросила:
     - Как, по-твоему, я красивая?
      Что самое плохое случилось с тобой?  То,  что ты ночью стоял у постели
девятилетней девочки? То, что ты сжимал нож? Что хотел убить ее?
     Нет. Были вещи еще хуже.
     Недалеко  от  границы  штата он увидел стрелку, указывающую на  большое
белое здание. Надпись гласила "Товары в дорогу".
     - Пойдешь со мной, Анджи?
     Она  открыла  дверцу и  так же, по-детски, вылезла, будто спускалась по
лестнице. На прилавке, как Шалтай-болтай, восседал толстяк в белой рубашке.
     - Вы  укрываете  налоги, - заявил он. - И вы сегодня первый покупатель.
Верите? Полпервого, а  никто  еще  не заходил. Нет, - продолжал он, слезая с
прилавка  и подходя к ним.  - Вы  не надуваете Дядю Сэма, вы сделали кое-что
похуже. Вы парень, который на днях прикончил четверых в Таллахаси.
     - Что? Я только зашел купить что-нибудь поесть.., моя дочь...
     - Я  работал в полиции, - сказал толстяк. - Двадцать лет. В Аллентауне,
Пенсильвания. Потом купил  это  место,  потому  что  мне  сказали,  что  оно
приносит сто долларов  в  неделю.  В  этом мире  полно  жулья.  Каждому, кто
заходит, я говорю, что он сделал. Вот  теперь я вижу вас как  следует. Вы не
убийца - вы похититель детей.
     - Я, - он почувствовал, как на лбу выступает пот. - Моя дочь...
     - Полно вам. Я же говорю, я двадцать лет служил в полиции.
     Он панически оглянулся, ища девочку. Она стояла у полки, глядя на банку
с арахисовым маслом.
     - Анджи! Анджи, иди сюда!
     - Ну ладно, - сказал  толстяк. - Шучу. Не берите в голову. Хочешь этого
масла, девочка?
     Анджи посмотрела на него и кивнула.
     - Тогда бери его и неси  сюда. Еще что-нибудь, мистер? Конечно, если вы
Бруно  Гауптман,  придется  мне  вас  задержать.  У  меня  где-то  завалялся
служебный пистолет.
     Дурацкие  шуточки.  Но он не мог сдержать  дрожь.  Неужели  этот бывший
полицейский в самом деле что-то заметил? Он отвернулся к полкам.
     - Эй,  послушайте, - сказал толстяк  ему в спину. - Если не знаете, что
вам нужно, так лучше идите отсюда.
     - Нет-нет, мне нужно кое-что...
     - Эта девочка не очень-то похожа на вас.
     Он  начал брать с полок, что попало.  Банку пикулей, коробку с яблочным
пирогом, еще какие-то банки. Все это он отнес к прилавку.
     Толстяк подозрительно смотрел на него.
     - Вы меня просто удивили. Я устал, почти не спал. Я еду уже двое суток,
- тут в голову пришла спасительная догадка. - Везу ее к бабушке в Тампу.
     Тут Анджи притащила две банки арахисового масла и стала слушать, что он
говорит.
     - Да, в Тампу. Мы  с ее матерью  развелись, и мне нужно искать работу и
все такое. Правда, Анджи?
     Девочка открыла рот.
     - Тебя зовут Анджи? - спросил толстяк.
     Она кивнула.
     - Он твой папа?
     Вандерли едва не упал.
     - Теперь да, - сказала она.
     Толстяк рассмеялся.
     -  Вот  дети! "Теперь да".  Черт побери!  Просто гениально.  Ладно,  не
нервничайте, давайте ваши деньги.
     Когда они вышли, он обратился к ней:
     - Спасибо за то, что ты сказала.
     - Что сказала? - и еще, почти механически, странно качая головой: - Что
сказала? Что сказала? Что сказала?

        "Глава 5"

     В  Панама-Сити он поехал  в мотель  "Вид  на залив"  - ряд  обшарпанных
кирпичных бунгало вокруг стоянки. Контора располагалась у входа, в отдельном
здании,  отличающемся  от  других  большой стеклянной  панелью,  за  которой
восседал  суровый  старик  в  очках  с золотой оправой,  похожий  на Адольфа
Эйхмана. Его  строгий взгляд  опять привел  Вандерли  в трепет: он  вспомнил
слова бывшего полицейского и подумал, что он с его светлыми волосами и белой
кожей в самом деле не похож на отца девочки.
     Но  старик лишь мельком  взглянул на  них,  когда  он сказал, что  им с
дочерью нужна комната.
     - Десять  пятьдесят в  день. Запишитесь  в  журнал.  Если хотите  есть,
езжайте  в закусочную, тут недалеко.  У  нас нет  кухни.  Вы хотите остаться
здесь дольше, чем на одну ночь, мистер... - он заглянула журнал, - Босуэлл?
     - Может быть, даже на неделю.
     - Тогда оплатите первые две ночи.
     Он отсчитал двадцать один доллар, и менеджер дал ему ключ.
     - Номер одиннадцать, счастливый. Через стоянку налево.
     Комната  с  белыми  стенами  пахла  чистотой.  Он   огляделся:  тот  же
коричневый  ковер,  две узкие  кровати с чистыми, но  не  новыми простынями,
телевизор, две ужасные картины  с цветами.  Девочка сразу бросилась  изучать
кровать у стены.
     - А что такое "Волшебные пальцы"? Я попробую? Можно?
     - Наверное, это не работает.
     - Ну можно попробовать? Пожалуйста.
     -  Ладно. Ложись.  Мне нужно  кое-что  сделать.  Не  уходи,  пока я  не
вернусь. Видишь, я кладу сюда четвертак. Когда приду, пойдем есть.
     Девочка растянулась на кровати и нетерпеливо кивнула, глядя на монету в
его руке.
     -  Я хочу купить кое-что  из  вещей. Не можешь же ты все время ходить в
одном.
     - Положи монетку!
     Он пожал плечами, сунул  монету  в  прорезь  и услышал гудение. Девочка
вытянулась и раскинула руки.
     - Ух ты! Здорово.
     - Я скоро вернусь, - и он вышел на солнце. Там он  впервые почувствовал
присутствие моря.
     Залив был далеко, но уже виден. Сразу за дорогой земля обрывалась вниз,
в заросли  кустарника, где  стояли  железнодорожные вагоны.  За ними тянулся
берег с разбросанными  по нему  складами и лодочными сараями.  За всем  этим
отсвечивал серым Мексиканский залив.
     Он пошел по дороге в направлении города.
     На краю Панама-Сити он  набрел на магазин  "Остров сокровищ", где купил
девочке  джинсы  и пару рубашек, а себе -  белье, носки,  две рубашки, брюки
хаки и туфли "Хаш-Паппи".
     Нагрузив две большие сумки, он пошел дальше. Мимо него проезжали машины
с  надписями  "Юг останется великим" на  бамперах.  По тротуарам фланировали
мужчины в  рубашках  с  короткими  рукавами, стриженные  под  ежик.  Заметив
полисмена, мирно облизывающего мороженое, он нырнул за грузовик и перешел на
другую сторону. Ручеек пота пробежал по лбу и попал в глаз. Опять  ничего не
случилось.
     Автобусную  станцию  он  нашел  случайно  -  большое   новое  здание  с
затемненными стеклами. Он вдруг вспомнил Альму Моубли.
     Войдя внутрь,  он  увидел обычную картину: несколько человек с помятыми
лицами на скамейках, играющие дети, спящие пьяницы, три-четыре  тинэйджера с
волосами до плеч. В окно  заглядывал  еще один  полицейский. Ищет его? В нем
опять поднялась паника, но страж порядка смотрел мимо. Он притворился, будто
изучает расписание, потом зашел в туалет.
     Там он разделся, переоделся в новое и умылся.  С лица  сошло  так много
грязи, что  пришлось умыться еще  раз, втирая в  кожу зеленое  жидкое  мыло.
Вытершись насухо, он  надел голубую  рубашку  с тонкими красными  полосками.
Старые вещи перекочевали в магазинную сумку.
     Небо за окном было странного синевато-серого цвета.  Именно такое небо,
как ему казалось, висит над южными болотами и сетью рек,  отражая и  умножая
солнечный жар, заставляя растения  давать немыслимые  побеги... Именно такое
небо и раскаленное солнце всегда стояли над  Альмой Моубли. Он  бросил сумку
со старыми вещами в мусорную кучу.
     В новом его тело  чувствовало  себя молодым и сильным, чего не было всю
эту  ужасную зиму.  Вандерли шел  по  южной улице,  стройный  тридцатилетний
мужчина, больше не терзаемый сомнениями.., хотя бы на время. Он потер щеку и
обнаружил  мягкий пушок, свойственный  блондинам - он не брился уже три дня.
Мимо  промчался пикап, набитый моряками, и они  крикнули ему что-то - что-то
веселое и шутливое.
     - Они  не имели в виду ничего плохого, - сказал проходящий мимо человек
с  громадной бородавкой над бровью, ростом по грудь  Вандерли. - Они славные
ребята.
     Вандерли смутно улыбнулся, что-то пробормотал и  пошел прочь. Он не мог
идти в отель и общаться с  девочкой - это грозило помрачением рассудка. Ноги
в "Хаш-Паппи", казались нереальными,  слишком  далекими. Он вдруг обнаружил,
что  идет  по  улице  к  району неоновых  витрин  и  кинотеатров.  Солнце  в
раскаленном небе висело неподвижно. Все  тени были густо-черными. Он подошел
к отелю и увидел за его стеклянными дверями обширное пятно тени - прохладный
бурый сумрак.
     Он поспешно отошел, испытав знакомый озноб, и  пошел прочь, стараясь не
наступать на черные тени. Два года назад весь мир стал таким - после эпизода
с  Альмой Моубли и смерти его брата.  Она убила его  в прямом или переносном
смысле;  он  знал, что счастливо  спасся оттого,  что толкнуло Дэвида в окно
отеля в Амстердаме. Он мог вернуться в мир, только написав об этом,  об этой
жуткой  путанице между  ним,  Альмой и  Дэвидом.  Написать,  как  историю  с
привидениями, и освободиться.
     Панама-Сити?  Флорида?  Что он  делает  здесь? Зачем он привез сюда эту
странно безучастную девочку? Кто она?
     Он всегда был в семье уродом, призванным оттенять и подчеркивать успехи
Дэвида ("Ты  в самом  деле думаешь стать писателем?  Даже твой дядя  не  был
таким  идиотом"  -  слова  отца),  ум  и  здравый  смысл  Дэвида,  медленное
продвижение Дэвида  сквозь дебри юриспруденции в хорошую  юридическую фирму.
То, что Дэвид свернул с этого медленного, но верного пути, убило его.
     Это  было  самим  плохим,  что  с  ним  случилось.  До прошлой зимы, до
Милберна...
     Улица будто падала в пропасть. Он почувствовал, что еще шаг, и облезлые
кинотеатры увлекут  его за  собой  вниз,  в бесконечное  падение. Перед  ним
что-то показалось, и он прищурился, чтобы это разглядеть.
     Увидев, он отшатнулся. Его локоть врезался в чью-то невидимую  грудь  и
он услышал приглушенное "извините", сказанное им самим даме в  белой  шляпе.
Он  повернулся  и почти побежал  обратно.  Там,  внизу, перед ним  предстала
могила брата: розовый мрамор со словами "Дэвид Уэбстер Вандерли, 9-5".
      а, это была могила  Дэвида, но Дэвида здесь не было. Его кремировали в
Голландии и пепел отослали их матери. Но его погнала назад не сама могила, а
ощущение, что она ждала здесь его. Что он должен нагнуться над ней, вытащить
гроб и найти в нем собственное изъеденное червями тело.
     Он  все же  вошел  в прохладный  вестибюль отеля.  Нужно  было сесть  и
успокоиться;  под равнодушными  взглядами клерка и девушки  за  прилавком он
плюхнулся на диван. Его  лицо горело. Грубая материя дивана неприятно  терла
спину, он наклонился вперед и посмотрел на часы. Нужно выглядеть нормальным,
притвориться,  что  он ждет кого-то,  перестать дрожать.  По вестибюлю  были
расставлены  кадки  с  пальмами. Гудел вентилятор. Тощий старик  в пурпурной
униформе стоял у лифта и глядел на него; он поспешно отвел глаза.
     Когда он услышал звуки, он осознал, что ничего не слышал с тех пор, как
увидел могильную плиту на улице, - его собственный пульс заглушал все звуки.
Теперь в его биение  вторглись обычные шумы  отеля: телефоны, пылесос, мягко
закрывающиеся двери  лифта.  О  чем-то говорили люди.  Он  почувствовал, что
снова способен выйти на улицу.

        "Глава 6"

     - Я хочу есть, - сказала она.
     - Я купил тебе новые вещи.
     - Не хочу вещи. Хочу есть.
     Он пересек комнату и сел на стол.
     - Я думал, тебе надоело носить одно и то же.
     - Мне все равно, что носить.
     - Ладно, - он поставил сумку ей на кровать. - Я просто думал,  тебе это
понравится.
     Она не ответила.
     - Я тебя покормлю, если ты ответишь на кое-какие вопросы.
     Она отвернулась и принялась комкать простыню.
     - Как твое имя?
     - Я говорила тебе. Анджи.
     - Анджи Моул?
     - Нет. Анджи Митчелл.
     Почему  твои родители не обратились в полицию, чтобы тебя нашли? Почему
тебя не ищут?
     - У меня нет родителей.
     - У всех есть.
     - У всех, кроме сирот.
     - А кто же о тебе заботится?
     - Ты.
     - А до меня?
     - Слушай, хватит, - лицо ее стало сердитым.
     - Ты в самом деле сирота?
      - Хватит хватит хватит!
     Чтобы остановить ее крик, он извлек из сумки с провизией банку ветчины.
     - Ладно. Сейчас будем есть.
     Ага, - гнев ее моментально улегся. - Я еще хочу арахисового масла.
     Когда он открывал ветчину, она спросила:
     - А у тебя хватит денег для нас двоих?
     Она ела весьма  своеобразно: набивала рот  ветчиной,  потом зачерпывала
пальцами масло и отправляла туда же.
     - Вкусно, - сообщила она с полным ртом.
     - Если я посплю, ты не убежишь?
     Она помотала головой.
     - Но мне можно погулять, правда?
     - Правда.
     Он выпил банку пива из упаковки, купленной на обратном пути; от пива  и
еды ему захотелось спать.
     - Хватит меня привязывать, - сказала она.  -  Я вернусь.  Ведь  ты  мне
веришь?
     Он кивнул.
     - Да и куда мне идти? Некуда.
     - Ладно. Иди, только ненадолго, -  он вошел в роль отца и знал, что она
тоже играет роль дочери. Это было смешно.., или страшно.
     Он  смотрел, как она уходит. Потом, сквозь сон, он услышал, как щелкнул
замок, и понял, что она вернулась.
     Ночью он лежал  на  кровати  одетый, глядя на  нее.  Когда  его мускулы
начали болеть от долгого  лежания в  одном положении, он  повернулся на бок.
Потом он менял позы, не сводя с девочки глаз, так что это  казалось каким-то
ритуалом.  Она лежала совершенно спокойно,  словно душа  оставила  ее тело и
улетела куда-то еще. Так они и лежали вдвоем.
     Он  встал,  открыл  чемодан  и достал свернутую  рубашку.  Взяв  ее  за
воротник, он почувствовал тяжесть ножа. Когда нож выпал, он взял его.
     Снова держа нож за спиной, он потряс  девочку за плечо. Ему показалось,
что черты ее расплылись, потом она спрятала лицо в подушку.
     Он снова потряс ее, чувствуя тонкую плечевую кость.
     - Уйди, - пробормотала она.
     - Нет. Нам надо поговорить.
     - Уже поздно.
     Он потряс ее еще, потом попытался перевернуть. Она оказалась неожиданно
сильной, и он не мог заставить ее показать лицо.
     Потом она повернулась сама. На лице ее  не было никаких признаков  сна.
Глаза смотрели серьезно, по-взрослому.
     - Как твое имя?
     - Анджи, - она беззаботно улыбнулась. - Анджи Моул.
     - Откуда ты?
     - Ты знаешь.
     Он кивнул.
     - Как звали твоих родителей?
     - Не помню.
     - Кто заботился о тебе до меня?
     - Неважно.
     - Почему?
     - Они не имеют значения. Просто люди.
     - Их фамилия была Моул?
     Она опять улыбнулась.
     - Какая разница? Ты же и так все знаешь.
     - Что значит "просто люди"?
     - Просто люди по фамилии Митчелл. Вот и все.
     - Ты сама сменила фамилию?
     - А что?
     - Не знаю, - и это была правда.
     Так они смотрели друг  на друга;  он сидел на краю кровати, спрятав  за
спиной  нож, и  знал - что бы ни случилось, он не в силах это предотвратить.
Он подумал, что Дэвид тоже  не мог отнять у кого-то  свою жизнь - у кого-то,
кроме себя. Девочка, может быть,  знала, что он держит  нож,  но  не боялась
его. Она никогда его не боялась.
     - Ладно, попробуем еще раз. Кто ты?
     В  первый раз она  улыбнулась по-настоящему, но ему не  стало от  этого
легче. Теперь она казалась совсем взрослой.
     - Ты знаешь.
      - Что ты такое?
     - Я - это ты.
     - Нет. Я - это я. Ты - это ты.
     - Я - это ты.
     - Что ты? - повторил он в отчаянии.
     И  тут  он  снова очутился на улице Нью-Йорка,  и к  нему  шла  уже  не
незнакомая загорелая женщина - к нему шел его брат Дэвид с разбитым лицом, в
сгнившем костюме, в котором его хоронили.
     О самом ужасном...

        "ЧАСТЬ ПЕРВАЯ"

        "ВЕЧЕР У ДЖЕФФРИ"

     Разве не одинока луна сквозь ветви деревьев?
     Разве не одинока луна сквозь ветви деревьев?

     Блюз

        "I"

        "КЛУБ ЧЕПУХИ: ОКТЯБРЬСКАЯ ИСТОРИЯ"

     Первыми героями американской беллетристики были старики.

     Роберт Фергюсон

        "Милберн через дымку ностальгии"

     В  один  из  дней  начала  октября  Фредерик  Готорн,  семидесятилетний
адвокат, выглядящий значительно моложе своих  лет, вышел из  своего дома  на
Мелроз-авеню в городе  Милберне, штат Нью-Йорк, и направился  в свой офис на
Уит-роу через площадь. Было немного холоднее, чем обычно в это время года, и
Рики надел  зимний костюм -  твидовое полупальто,  кашемировый  шарф и серую
шляпу. Он спустился по улице чуть быстрее, чтобы разогреть кровь, прошел под
развесистыми дубами и  кленами, уже окрасившимися в  красно-оранжевые тона -
тоже  раньше  времени.  Он   был  чувствителен  к  холоду  и  при  понижении
температуры еще на пять градусов взял бы машину.
     Но  сейчас  прогулка  ему нравилась, по  крайней  мере,  пока  ветер не
забрался под шарф. Дойдя до низа Мелроз-авеню, он перешел на более медленный
шаг. В офис  спешить было незачем - клиенты редко появлялись раньше полудня.
Его компаньон  и  друг, Сирс Джеймс, не покажется  там еще минут сорок пять,
поэтому  Рики мог спокойно пройтись по городу, поздороваться со  знакомыми и
полюбоваться вехами, которыми он привык любоваться.
     Больше всего он любил сам Милберн - город, где прошла вся его жизнь, за
исключением учебы и службы в армии. Он никогда не хотел жить где-нибудь еще,
хотя в первые  годы брака его неугомонная жена часто  жаловалась, что  город
нагоняет  на  нее сон.  Стелла стремилась  в Нью-Йорк, но  он  выиграл и эту
битву. Рики был не согласен с тем, что Милберн нагоняет сон: глядя на него в
течение семидесяти лет, можно увидеть  время за работой. В Нью-Йорке  за тот
же период можно было увидеть лишь как работает сам Нью-Йорк. По мнению Рики,
там слишком быстро поднимались и  разрушались дома, и вообще все  двигайтесь
слишком  быстро, окутанное волнами  энергии и стресса. К тому же в Нью-Йорке
было больше двухсот тысяч юристов, а в Милберне - только пять-шесть, и они с
Сирсом вот уже сорок лет были лучшими из них (этот довод в конце концов .
     Повлиял и на Стеллу).
     Он  вошел в деловой район, пройдя два  квартала к западу от  площади  и
миновав кинотеатр  "Риальто" Кларка  Маллигена,  где  он  задержался,  чтобы
взглянуть  на афиши. То,  что он увидел, заставило  его невольно скривиться.
Плакат  изображал залитое  кровью лицо  девушки. Фильмы, которые Рики любил,
теперь показывали только  по телевизору, а это было  не то  (Кларк Маллиген,
наверное,  согласился бы с  ним).  Многие  новые  фильмы  слишком напоминали
страшные сны, преследовавшие его весь последний год.
     Рики  отвернулся  от  кинотеатра  и  устремил  взор  на  более приятное
зрелище. В  Милберне еще  сохранились старинные  дома (хотя в большинстве из
них теперь размещались  офисы), они были  даже старше деревьев. Он проходил,
топча начищенными  черными туфлями  опавшие  листья,  мимо  зданий,  которые
помнил с детства.  Он улыбался, и  если бы люди, попадавшиеся ему навстречу,
спросили, о чем он думает, он ответил бы (если бы не боялся прослыть слишком
патетичным):  "О тротуарах.  Знаете, их  ведь укладывали при  мне. Привозили
сюда плиты на лошадях. Тротуары - величайшее достижение цивилизации. Пока их
не было, весной и осенью приходилось шлепать по грязи и тащить ее за собой в
гостиную. А  летом кругом была пыль!" Конечно, вспомнил он, гостиные исчезли
чуть позже, чем появились тротуары.
     Дойдя до площади, он обна