В  тот  раз  это случилось  из-за того,  что  я  уволил  одну из
горничных. Крестьянку из  Малаги. Не помню,  как ее звали, - он откашлялся и
придвинулся  к огню. -  Она была очень суеверной, как  большинство испанских
крестьян.  Верила в магию, в злых духов, и все у  нее было дурной приметой -
птицы на лужайке, неожиданный дождь,  разбитое стекло. А уволил я ее потому,
что она отказалась убирать в одной из комнат.
     - Что ж, причина уважительная, - заметил Отто.
     - Вот и я так  думал. Но Линда сказала, что я слишком строг с девушкой.
Ведь раньше  она  никогда  не  делала  таких  вещей.  Она  сказала,  что эти
постояльцы нехорошие или что-то в этом роде.
     Льюис отхлебнул бренди, а Отто  подбросил дров в  огонь. Флосси подошла
ближе и улеглась возле костра.
     - А кто они были, Льюис?
     - Американцы.
     Дама из Сан-Франциско,  Флоренс де  Пейсер, и  ее маленькая племянница,
Алиса Монтгомери. Девочка лет десяти. С ними еще ездила служанка, мексиканка
по имени  Росита.  Они заняли большой номер на верхнем этаже отеля. В них не
было  ничего демонического,  Отто, можешь мне поверить. Хотя Росита могла бы
сама  следить  за  чистотой,  но  это  была  работа  нашей  девушки,  а  она
отказалась. Линда просила  позволить  сделать это другой горничной,  но я ее
уволил.
     Льюис глядел на огонь.
     -  Постояльцы  слышали,  как  мы  ссоримся,  и  это  тоже  была большая
редкость.  Мы   были  в   розарии,  и   я,  похоже,  кричал.  Для  меня  это
представлялось делом принципа, и для Линды, по-моему, тоже. Но я заупрямился
- через день-два я  согласился бы  с ней, но  она  столько не прожила.  - Он
откусил кусок колбасы и некоторое время жевал молча. - В тот вечер миссис де
Пейсер пригласила нас на обед.  Обычно мы ели отдельно, но иногда постояльцы
приглашали нас, это было в порядке вещей. Я не  хотел  идти. Я  очень устал,
работал весь день. Утром я помогал загружать в  погреб бутылки с вином, днем
играл в теннис и  еще поругался  с Линдой. Но мы все же  пошли туда, часам к
девяти.  Миссис де  Пейсер предложила нам выпить  и сказала, что  ужин будет
через четверть часа.
     Ну вот, я выпил и сразу захмелел. Я пытался говорить с Алисой. Она была
миленькой  девочкой,  но  очень молчаливой  и такой пассивной, что  казалась
недоразвитой. Я решил, что родители спихнули ее на лето под опеку тети.
     Позже я подумал, что в вино было что-то подмешано, какой-то наркотик. Я
был не пьян, а, скорее,  потерял ориентировку. Линда заметила это, но миссис
де Пейсер успокоила ее, а я, конечно, сказал, что я в порядке. Потом мы сели
есть. Я с трудом смог проглотить несколько кусков. Алиса весь обед молчала и
только глядела на меня, улыбаясь, как будто  я был каким-то редким животным.
Мне становилось все хуже  и хуже - все тело  онемело и даже цвета в  комнате
казались бледнее.
     После  обеда  тетя отослала  Алису  спать, и Росита  подала  коньяк,  к
которому  я  не притронулся.  Конечно,  я мог говорить  и казался нормальным
всем, кроме Линды, но все, чего я хотел - это лечь спать.
     Потом девочка позвала из  комнаты: "Мистер Бенедикт,  мистер Бенедикт",
несколько раз,  очень  тихо. Миссис де  Пейсер сказала: "Вот видите!  Вы  ей
понравились", и я ответил, что с удовольствием  пожелаю девочке доброй ночи,
но Линда меня опередила. Она сказала: "Дорогой, ты слишком  устал. Я схожу".
- "Нет, - возразила миссис де  Пейсер. - Девочка просила  его". Но Линда уже
скрылась за дверью.
     И уже через секунду я узнал, что случилось что-то страшное.
     Потому  что  оттуда  не  доносилось  никаких  звуков.  Это  была  самая
оглушительная,  тишина, какую я  слышал в  жизни.  Миссис де  Пейсер  просто
сидела и смотрела на меня, и тогда я встал и пошел к комнате.
     На полпути я  услышал крики  Линды. Ужасные крики,  совершенно дикие. Я
ворвался в комнату,  и сразу разбилось стекло. Линда впечаталась в окно, вся
в хрустале осколков, и через  миг исчезла. Какое-то время я не мог двинуться
и стоял на пороге,  глядя на девочку. Она сжалась на кровати, и долю секунды
мне казалось, что она улыбается мне.
     Потом я подбежал к окну. Алиса позади начала всхлипывать. Линда  лежала
внизу, мертвая.  Вокруг  нее уже собрались постояльцы, вышедшие из столовой.
Кое-кто из них подняли головы  и увидели меня  в разбитом окне. Одна женщина
закричала.
     - Она подумала, что это ты ее толкнул, - сказал Отто.
     - Да. Она потом сильно напортила мне с полицией. Я мог провести остаток
жизни в испанской тюрьме.
     - А эти, миссис де Пейсер с девочкой, разве не объяснили, в чем дело?
     - Они  уехали.  Они  сняли  номер до  следующей недели,  но  когда меня
вызвали в полицию, они собрали вещи и уехали.
     - А полиция их не искала?
     -  Не  знаю. Я их никогда больше не видел.  И скажу тебе одну  странную
вещь,   Льюис.   Миссис  де  Пейсер  расплачивалась  по  карточке  "Америкэн
экспресс", когда уезжала.  Сказала клерку, что очень  сожалеет, но  не может
оставаться  после  такого  шока.  А  через месяц  мы  узнали,  что  карточка
недействительна.  Настоящая  миссис  де  Пейсер  умерла, и компания вовсе не
собиралась   оплачивать  ее  долги.  -  Льюис  засмеялся.  Бревно  в  костре
затрещало, рассыпавшись искрами по снегу. - Ну и что ты об этом думаешь?
     -  Я думаю,  что это  чисто  американская  история. Нужно было спросить
девочку, что случилось.
     - Я спросил! Я схватил ее за руку и стал трясти, но она только плакала.
А потом я уже не мог с ней говорить. Отто, почему ты говоришь, что это чисто
американская история?
     - Потому что в этой истории все ненастоящее. Даже кредитная карточка. И
это, мой друг, echt Amerikanisch.
     -  Ну, не знаю. Отто, мне  нужно немного  прогуляться.  Всего несколько
минут.
     - Ружье не возьмешь?
     - Нет. Я не собираюсь никого убивать.
     - Тогда возьми Флосси.
     - Ладно. Пошли Флосси.
     Собака вскочила, и Льюис,  обуреваемый чувствами, которые больше не мог
скрывать, направился вниз по склону, в лес.

        "Свидетель"

        "Глава 7"

     Питер  Берне  уронил  вазу; его  чуть  не стошнило  от  отвратительного
запаха. Он  услышал  мерзкое  хихиканье  и  почувствовал, что  его рука  уже
похолодела под невидимыми пальцами. Он  повернулся и  увидел, что его держит
мальчик, сидевший на могильной плите у собора. Он улыбался  той же идиотской
улыбкой, глаза его отливали золотом.
     Питер ударил  его свободной рукой, ожидая, что он рассеется  в воздухе,
как двойник Джима Харди,  но  вместо этого мальчик увернулся  и пнул его под
коленки. Питер рухнул на пол.
     - Подними ему голову, брат, - сказал человек.
     Мальчик  нагнулся  к Питеру, обхватил его голову ледяными ладонями  и с
силой поднял ее вверх. Зловоние усилилось.
     - Убирайся! - вскрикнул Питер, но руки лишь сильнее сдавили ему голову.
Его череп как будто вдавливался внутрь.
     Глаза его матери были закрыты. Она уже не двигалась.
     - Ты убил ее, подонок, - прохрипел Питер.  - Нет, она еще жива.  Просто
без сознания. Она нужна нам живой, правда, Фенни?
     -  Ты ее задушил,  -  давление рук мальчика несколько ослабло,  но было
по-прежнему крепким.
     - Но не до смерти, - сказал человек, делая упор на последнее слово. - Я
могу  еще  немного  сдавить  ее  бедное  маленькое  горлышко.  Правда, у нее
красивая шейка, Питер?
     Он поднял Кристину  Берне одной  рукой, как будто она весила  не больше
кошки. У нее на шее багровели громадные синяки.
     - Ты сделал ей больно!
     - Боюсь, что  да. -Я  хотел  бы проделать то же  и с  тобой,  мой  юный
любознательный друг. Но наша благодетельница,  в  дом которой вы с приятелем
так нагло вломились, хочет заняться тобой сама. Однако в настоящее время она
занята более важным делом. У нее какие-то планы  насчет тебя и твоих старших
товарищей, но тебе вовсе не обязательное них знать, не так ли, мой дебильный
брат?
     Мальчик хрюкнул и сильнее сдавил шею Питера.
     - Кто ты?
     - Я - это  ты, Питер, - ответил человек. Одной рукой он  все еще держал
его мать.  - Правда, хороший ответ?  Конечно, это не вся  правда. Человек по
имени Гарольд Симе, знакомый твоих старших друзей, сказал бы, что  я Маниту.
Дон Вандерли сказал бы,  что меня  зовут  Грегори  Бентон и что я из  Нового
Орлеана. Я  в  самом деле провел  там  несколько месяцев, но я  не оттуда. Я
родился под именем Грегори  Бэйта и был известен под ним до самой смерти в 3
году. К счастью я заключил соглашение  с очаровательной женщиной, Флоренс де
Пейсер, которая снабдила меня кое-какой защитой от смерти - я ведь вовсе  не
хотел  умирать. А  чего ты  боишься, Питер?  Ты  веришь в оборотней?  Или  в
вампиров?
     Голос его проникал прямо  в  мозг Питера,  усыпляя его,  и он не  сразу
понял, что это вопрос.
     - Нет, - прошептал он.
     ("Врешь", - сказал голос у него в голове).
     Да, он врал,  он  знал,  что  человек, держащий за горло его мать, - не
человек,  это сверхъестественное создание, единственной  целью которого было
убивать, сеять  страх и разрушение; знал,  что он питается болью и  смертью,
что в нем нет ничего человеческого, кроме обличья. Он знал и то, что за этим
существом стоит кто-то еще, чья-то злая и мощная воля,  для  которой оно  не
более  чем сторожевой  пес. Все это он  понял  в  какую-то  долю  секунды. В
следующую секунду он понял и  другое: все это зло несет в себе окончательную
гибель, мрак без просвета.
     - Я не... - пробормотал Питер, дрожа.
     - Веришь, - сказал оборотень, снимая темные очки. - Я же вижу. Так вот,
я мог быть и вампиром. Это очень приятно. И, может быть, ближе к правде.
     - Кто ты? - снова спросил Питер.
     - Можешь звать меня доктор Заячья  лапка,  -  сказало существо.  -  Или
ночным сторожем.
     Питер всхлипнул.
     -   А  сейчас,  боюсь,  мы   должны  расстаться.  Наша  благодетельница
встретиться  с тобой и твоими друзьями,  когда пожелает. Но прежде нам нужно
утолить голод, - оно улыбнулось.  Его зубы сверкнули белизной. -  Подержи-ка
его, - руки отвратительного мальчика сжали голову Питера.
     Существо,  все  еще  улыбаясь,  наклонилось  к  шее  Кристины  Берне  и
прильнуло ртом. Питер дернулся, но холодные руки держали крепко.
     Он закричал,  и мальчик придвинулся к нему  вплотную  и  закрыл ему рот
своими лохмотьями. Запах  сделался невыносимым, и от тошноты, от страха и от
безысходности его сознание наконец померкло.
     Когда  он  очнулся,  в  комнате  никого не  было.  Запах гнили  еще  не
выветрился. Питер  застонал и  приподнялся. Ваза,  выпавшая у него  из  рук,
лежала  рядом. Он  поднес руки к лицу и  увидел на  них слизь, оставшуюся от
мертвого  мальчика. Казалось,  весь он  пропитался этим  зловонием  и заживо
разлагается.
     Питер выбежал  из спальни и  внизу, в холле, отыскал ванную.  Он открыл
горячую  воду и  снова  и снова тер руки мылом, всхлипывая. Его мать умерла;
она  пришла  к  Льюису, и они  убили ее. Они сделали с ней то, что делали  с
животными; они мертвецы, питающиеся кровью вроде вампиров. Но они не вампиры
и не оборотни; они только заставляют вас видеть их такими, как они хотят. Он
вспомнил зеленое  свечение  под  дверью и его едва  не стошнило. Они продали
себя ей. Они ночные твари, ночные сторожа.  Он тер руки и лицо мылом Льюиса,
пытаясь оттереть запах Фенни.
     Питер вспомнил, как сидел с Джимом Харди в таверне и тот спрашивал его,
не хочется  ли ему увидеть Милберн охваченный  пламенем. Он знал, что  с его
родным  городом случилось худшее. Ночные твари высосут  его, сделают городом
мертвых, оставляя за собой только запах гнили.
     "Потому  что они хотят именно этого, - сказал он себе, вспоминая волчью
усмешку Грегори. - Они хотят только разрушать и убивать".
     Он видел перед собой пьяное веселое лицо Джима Харди, лицо Сонни Венути
с выпученными глазами, сердитое лицо матери, выходящей из машины и лицо  той
актрисы, глядящей  на него  без всякого  выражения, с легкой  улыбкой..." Он
уронил полотенце Льюиса на пол.
     Был  только  один  человек,  которому он мог  все это рассказать. Нужно
вернуться в город и найти писателя, который остановился в отеле.
     Тут он  вспомнил,  что у него  больше нет  матери. Слезы горячей волной
навернулись на глаза, но времени плакать не было. Он пошел к двери.
     - Мама, я остановлю их. Обещаю тебе. Я...
     Но слова ничего не значили. "Они хотят, чтобы ты так думал". Он побежал
к дороге, чувствуя, что они смотрят вслед) издеваясь над его похвальбой. Его
свобода была  свободой собаки  на поводке. Каждую минуту его могут притянуть
обратно.
     Он увидел  это, когда добрался  до  дороги.  Там  стоял  автомобиль, из
которого  выглядывал  подвезший  его  сюда  "свидетель  Иеговы".  Его  глаза
сверкали.
     - Садись, сынок, - пригласил он.
     Питер выбежал на  шоссе. Сзади завизжала тормозами машина, другая резко
вильнула в сторону. Загудела сирена. Он слышал, как "свидетель" зовет его:
     - Вернись! Так будет лучше!
     Питер пересек дорогу и скрылся в подлеске. Сквозь хаос гудков позади он
слышал, как "свидетель" завел машину и поехал к городу.

        "Глава 8"

     Через  пять минут  после  того,  как Льюис  ушел  от  костра  Отто,  он
почувствовал  усталость.  Спина  его  ныла от вчерашней  уборки  снега, ноги
подкашивались. Гончая  трусила впереди, побуждая  его идти  вперед, хотя ему
хотелось вернуться к машине. До нее было полчаса пути. Лучше уж походить тут
с собакой и вернуться к огню.
     Флосси присела у подножия дерева, принюхалась и побежала дальше.
     Хуже всего в его истории было то, что он пустил Линду в комнату девочки
одну.  Там, за  столом де Пейсер, он  ведь чувствовал, что во  всей ситуации
есть что-то фальшивое, что его заставили играть роль в чьей-то игре. Об этом
он не сказал Отто: о чувстве странности своего поведения и всего того обеда.
Как за отсутствием у еды вкуса скрывался мерзкий привкус отбросов, так  и за
преувеличенной  любезностью Флоренс де Пейсер крылось что-то, что делало его
марионеткой  в искусных  руках. Почему,  зная  это,  он остался  сидеть там,
почему он не взял Линду за руку и не увел оттуда?
     Дон тоже говорил что-то о том, что им играли.
     "Потому  что  они  знали,  что ты будешь  делать.  Они  знали,  что  ты
останешься".
     Ветер стал холоднее. Гончая повела носом в направлении ветра и побежала
вперед.
     -  Флосси!  -  крикнул  он. Собака,  убежавшая  уже  ярдов на тридцать,
оглянулась на  него, нагнула  голову  и зарычала.  После  этого она умчалась
прочь.
     Вокруг  он видел только  заснеженный лес.  Тропинки не было. Наконец он
услышал лай Флосси и пошел на него.
     Когда он увидел  собаку,  она стояла у  небольшой проталины и  скулила.
Льюис смотрел на нее сверху, со  скал, окаймляющих ложбину. Собака взглянула
на него, заскулила опять и прижалась к одной из скал.
     - Иди сюда, Флосси, - позвал он. Собака легла, виляя хвостом.
     - Что там?
     Он  спустился в ложбину и пошел к проталине - маленькому кружку влажной
земли.
     Собака гавкнула. Льюис посмотрел на нее: она смотрела  на ели, растущие
в дальнем конце ложбины. Потом пошла туда.
     - Флосси, стой!
     Но гончая  дошла до  первого из  деревьев, поскулила еще раз и скрылась
среди ветвей.
     Он звал ее. Собака не возвращалась. Ни звука не доносилось из-за густой
хвои.  В  тревоге Льюис  посмотрел на небо.  Тяжелые облака  неслись  на юг,
двухдневная оттепель кончилась.
     - Флосси!
     Собака   не   появилась,  но   среди   ветвей  он   поразительное.  Там
вырисовывалась  дверь  вершенная  оптическая  иллюзия,  какую он  видны даже
петли. Иглы создавали полное подобие полированной древесине.
     Это была дверь в его спальню.

        "***"

     Льюис медленно пошел  к  двери. Скоро он уже мог  коснуться ее  гладкой
поверхности.
     Она призывала открыть себя. Стоя в мокрых ботинках под холодным ветром,
он  знал, что  к этому  его  вели  все  загадочные обстоятельства его жизни,
начиная с 3  года,  - к  этой двери, за  которой  крылось неведомое. Если он
думал  о истории с Линдой,  как  Дон о  истории  с Альмой  Моубли,  -  как о
истории, не имеющей конца,  то конец  был здесь, за этой дверью. И Льюис уже
знал, что она ведет не в одну комнату, а во многие.
     Льюис  не  мог отказаться  от вызова. Отто, ждущий  его  у костра,  был
чем-то слишком далеким и тривиальным, чтобы помнить  о нем.  Да и все годы в
Милберне  представлялись  Льюису  теперь,  когда он  принял решение,  долгой
чередой бесполезного, унылого существования, из которого теперь ему показали
выход.
     Он повернул  медную ручку и  шагнул в неизвестность. Перед ним была его
спальня,  но  не нынешняя, а та,  которую они  с Линдой  занимали  в  отеле,
согретая  солнцем  и заполненная  пышными исполинскими  цветами.  Под ногами
шуршал шелковый испанский ковер.  Льюис обернулся, увидел  закрытую дверь  и
улыбнулся. Солнце ярко светило через двойные окна.  Поглядев туда, он увидел
зеленые  газоны  и  ступени, ведущие  к морю,  которое сверкало  вдалеке. Он
подошел к большой кровати, застланной синим бархатным покрывалом.
     Тут дверь  отворилась, и Льюис, все  еще улыбаясь,  повернулся  к своей
жене. Он пошел к ней,  протягивая  руки, и остановился, лишь увидев, что она
плачет.
     - Дорогая, в чем дело? Что случилось?
     Она подняла руки, на них лежало тело маленькой короткошерстной собаки.
     - Один из постояльцев нашел ее в патио. Они все шли с ленча, и, когда я
подошла, все стояли и смотрели на нее. Это ужасно, Льюис.
     Льюис нагнулся над телом собаки и поцеловал Линду в щеку.
     - Ничего, Линда. Но как она там оказалась?
     - Они сказали, что кто-то выкинул  ее в  окно... О,  Льюис, кто мог это
сделать?
     - Я  в этом разберусь. Бедная моя! Подожди минутку, - Он взял собаку из
рук жены. - Не волнуйся.
     - Но что ты хочешь с ней делать?
     - Закопать в розарии.
     - Правильно, дорогой.
     Он с собакой пошел к двери, потом остановился.
     - Как прошел ленч?
     - Нормально. Флоренс де Пейсер пригласила  нас сегодня  на обед. Как ты
себя чувствуешь после своего тенниса? Тебе ведь уже шестьдесят пять.
     - Нет, нет,  - Льюис с изумлением посмотрел на нее.  - Я женат на тебе,
а, значит, мне пятьдесят. Ты меня раньше времени состарила.
     - Извини, дорогой. Я что-то заговорилась.
     - Скоро вернусь, - и Льюис вышел.
     Вдруг  мертвая собака выскользнула  у него  из  рук, и все  изменилось.
Навстречу ему по холму шел его отец.
     - Льюис, я должен  с  тобой  поговорить. Твоя  мать тебя избаловала. Ты
ведешь  себя в этом доме  так,  будто  это  отель. Шумишь  по  ночам, - отец
опустился  в  кресло  напротив  Льюиса,  потом  встал и  подошел  к  камину,
продолжая  говорить. -  Выпиваешь. Я  не  ханжа,  но  не  собираюсь  с  этим
мириться. Я знаю, что тебе шестьдесят пять...
     - Семнадцать.
     - Ну семнадцать. Не перебивай. Ты считаешь себя достаточно взрослым. Но
распивать спиртное в этом доме ты не  будешь. Лучше проявляй свою молодость,
помогая  матери в уборке. Отныне эта  комната на тебе. Ты должен  чистить  и
мыть ее раз в неделю. Тебе понятно?
     - Да, сэр.
     - Хорошо.  Теперь второе. О  твоих друзьях.  Конечно, мистер  Джеймс  и
мистер Готорн славные люди, но возраст и обстоятельства разделяют нас.  Я не
могу  назвать  их  друзьями.  Кроме  того, они  принадлежат к  епископальной
церкви, а от этого один шаг до  поповщины. И они богаты.  Мистер Джеймс один
из богатейших людей штата. Ты понимаешь, что это значит в 8 году?
     - Да, сэр.
     - Это значит, что ты не можешь на равных общаться с  его сыном. Как и с
сыном мистера Готорна. Мы  прожили  жизнь достойно и честно, но мы небогаты.
Если  ты будешь продолжать  общаться с Сирсом  и Рики,  ты научишься  у  них
привычкам богачей. Осенью я собираюсь отправить тебя в  Корнелл, и ты будешь
там одним из  беднейших студен