аю, что-то ужасное уже случилось, и молодой
Вандерли как раз может помочь нам в этом разобраться.
     - Ты читал его книгу?
     - Вторую? Пролистал.
     Это значило, что он все же читал.
     Ну и что ты думаешь?
     Хороший опыт. Больше мастерства, чем у многих.  Несколько  превосходных
фраз, интересный сюжет...
     - Но то, о чем он пишет...
     - Я думаю, что он, во всяком случае, не примет нас за маразматиков. Это
главное.
     - Хорошо бы, -  сказал Рики. -  Не хочу, чтобы кто-то совал нос  в нашу
жизнь.
     - Но он как  раз будет "совать нос" и выспрашивать, чего мы так боимся.
Тогда, может быть, Джеффри перестанет ругать  себя за  ту вечеринку. Он ведь
устроил ее только из-за той актрисы. Из-за молодой Мур.
     -  Я  много  думал  об  этой  вечеринке.  Пытался  вспомнить,  как  она
выглядела.
     - Я ее видел, - сказал Сирс. - Она говорила со Стеллой.
     - Это все видели. Но куда она делась потом?
     -  Мы все плохо соображаем.  Надо  дождаться молодого  Вандерли.  Пусть
посмотрит свежим взглядом.
     -  Боюсь, что мы пожалеем, -  сделал Рики последнюю попытку. -  Это нас
добьет. Мы будем, как те звери, грызть свой собственный хвост.
     - Решено. Не надо мелодрам.
     Переубедить его было явно безнадежным делом. Рики решил задать еще один
вопрос:
     -  Когда  приходит  твоя  очередь,  ты  заранее знаешь,  о  чем  будешь
говорить?
     - А что?
     - А я не знаю. Просто сижу и жду, и это приходит ко мне, как сегодня. С
тобой так же?
     - Да, но не всегда.
     - А с остальными?
     - Слушай, не знаю. Тебе пора домой. Стелла, должно быть, заждалась.
     Он не мог понять, серьезно  ли говорит Сирс. Он поправил свою бабочку -
еще одну деталь их ритуала, которую Стелла с трудом выносила.
     - Откуда берутся эти истории?
     - Из нашей памяти, - ответил Сирс. - Или, если  угодно, из подсознания.
-Иди. Мне еще мыть бокалы, а я тоже уже хочу спать.
     - Можно мне еще раз попросить...
     - О чем?
     -  Не писать  племяннику  Эдварда,  -  сердце  Рики  внезапно  забилось
сильнее.
     -  Что  это  ты  так забеспокоился?  Попросить  можно,  но когда  мы  в
следующий раз соберемся, он уже получит мое письмо. Думаю, так будет лучше.
     У двери Сирс держал его пальто, пока он влезал в рукава.
     - По-моему, Джон плохо выглядит, - сказал Рики.
     Сирс распахнул дверь в темноту,  освещенную уличным  фонарем. Оранжевый
свет падал на лужайку,  усыпанную опавшими листьями. Силуэты туч проносились
по темному небу; пахло зимой.
     - Джон умирает, - спокойно сказал Сирс,  вторя его мыслям. - Увидимся в
конторе. Передавай привет Стелле.
     Дверь закрылась  за ним - за маленьким человеком, уже начавшим  дрожать
на холодном ветру.

        "Сирс Джеймс"

        "Глава 1"

     Они проводили много времени в офисе,  и Рики за две недели до следующей
встречи у Джеффри начал спрашивать Сирса, отослал ли тот письмо.
     - Конечно, отослал.
     - И что ты написал?
     -  Что  договорились. Упомянул про дом и о том, что мы надеемся, что он
не  будет его продавать, не осмотрев  предварительно. Что  все вещи  Эдварда
там, включая его бумаги.
     И вот  наконец они  вошли в комнату  Джона Джеффри. Джон  и  Льюис  уже
сидели в викторианских креслах, а домоправительница Милли Шиэн  подносила им
бокалы. Как и жена Рики, Милли не участвовала в заседаниях Клуба Чепухи,  но
в отличие от Стеллы, то и дело появлялась с сэндвичами или  с чашками  кофе.
Она  раздражала Сирса, как  летняя муха,  настойчиво бьющаяся в стекло. Но в
некоторых отношениях Милли  была  лучше  Стеллы Готорн  -  она была не такой
властной, не  такой  требовательной. И  она  заботилась  о Джоне; Сирс часто
спрашивал себя, заботится ли Стелла о Рики.
     Теперь Сирс смотрел на своего компаньона, продолжая разговор,  успевший
ему уже поднадоесть.
     - Конечно, я написал ему, что мы не удовлетворены тем, что нам известно
о смерти его дяди. Про мисс Галли я ничего не написал.
     - И  на том  спасибо,  -  проворчал Рики и  пошел  к  остальным.  Милли
поднялась,  но   Рики,  улыбнувшись,  жестом  попросил  ее  сесть.  Он   был
прирожденным джентльменом в обращении с женщинами.
     Кресло стояло рядом, но он не сел, пока Милли ему не предложила.
     Сирс отвел взгляд от Рики и посмотрел на хорошо знакомую  ему  комнату.
Джон Джеффри превратил всю площадь своего дома в офис - приемные, смотровые,
аптека.  Две маленькие комнаты  внизу  были жилищем  Милли. Сам  доктор  жил
наверху, где  раньше располагались только  спальни.  Сирс знал  этот дом уже
шестьдесят лет,  в детстве  он жил в двух домах отсюда, через улицу.  Именно
туда, в семейный дом, он вернулся после Кембриджа. В доме Джеффри тогда жило
семейство  Фредериксонов,  у  которых было двое детей  младше  Сирса. Мистер
Фредериксон был торговцем  зерном - гороподобный человек с рыжими волосами и
багровым лицом. Его  супруга покорила  маленького Сирса. Она была высокая, с
длинными  вьющимися  волосами  каштанового оттенка,  с экзотическим кошачьим
лицом  и пышной грудью. Всем этим Сирс был просто  очарован. Говоря с Виолой
Фредериксон, он всякий раз боролся с желанием смотреть на нее.
     Летом он присматривал за  их детьми. Фредериксоны  не нанимали  няньку,
хотя у  них  жила девчушка  из  Холлоу, исполнявшая  обязанности  кухарки  и
служанки.  Быть  может, их забавляло, что  сын профессора Джеймса сидит с их
детьми. Сирс находил в этом свое удовольствие. Ему нравились мальчишки и то,
как восторженно они отнеслись к нему, а когда они засыпали, он путешествовал
по  дому.  Он  знал,  что  нехорошо  входить в  спальню,  но не мог побороть
искушения.  Однажды он  нашел в ящике столика  Виолы  ее  фотографию  -  она
выглядела невозможно, невероятно  зовущей и желанной. Он смотрел на ее груди
за  вырезом  блузки и представлял  их тяжесть  и  упругость. Вдруг его  член
напружинился и стал твердым, как сучок дерева, - это случилось в первый раз.
Он со стоном выронил  фото и увидел одну  из ее блузок, повешенную на спинку
кровати.  Не  в силах сдержаться, он схватил ее там, где  она, казалось, еще
хранила тепло  ее плоти, извлек из штанов напрягшийся  член  и ткнул  его  в
материю,  воображая, что  это ее грудь.  Пара судорожных  движений  -  и  он
кончил. Вслед за облегчением его охватил невыносимый стыд. Он спрятал блузку
в  сумку  и, возвращаясь домой,  обернул ею камень и утопил в реке. Никто не
поставил ему это в вину, но сидеть с детьми его больше не звали.
     За  окнами  напротив  головы  Рики  Сирс  мог видеть, как  свет  фонаря
отражается  в  окне  второго  этажа  дома, который купила Ева  Галли,  когда
приехала в Милберн. Он редко вспоминал ее, но теперь вспомнил при виде этого
окна и при воспоминании о той дурацкой сцене.
     Спальня,  где  умер  Эдвард  Вандерли,  была у  них  над  головами.  По
молчаливому соглашению  никто из них не упоминал, что они собираются здесь в
годовщину смерти их друга. Но частица опасений Рики Готорна перекочевала и в
сознание  Сирса,  и  он подумал: "Старый  дурак,  тебе все еще стыдно за  ту
блузку. Ха-ха!"

        "Глава 2"

     - Сегодня  моя  очередь,  -  сказал Сирс, устроившись в  самом  большом
кресле Джеффри и  убедившись,  что ему не виден старый дом Галли.  - Я  хочу
рассказать  вам о том,  что  случилось со мной,  когда  я  пробовал  силы  в
качестве  школьного  учителя  в районе  Эльмиры. Я  сказал  "пробовал  силы"
потому, что уже в первый год я  сомневался, подхожу ли я для этой профессии.
Я заключил  контракт  на два года, но  не думал, что  они станут  удерживать
меня, если я захочу уехать. И вот там со мной случилась одна из самых жутких
историй  в моей  жизни  - или я все это вообразил,  -  но в  любом случае  я
перепугался так,  что не мог уже там оставаться. Это самая страшная история,
какую я знаю, и я никому не говорил о ней целых пятьдесят лет.
     Вы знаете, каковы тогда были обязанности учителя. То  была не городская
школа, и Бог знает, что я мог бы там сделать, но тогда у меня в  голове была
масса  всяких идей. Я воображал себя этаким деревенским Сократом,  несущим в
глушь  свет разума. Эльмира тогда и  была  глушью, хотя сейчас это  даже  не
пригород. Там соединялись четыре дороги,  как раз  за школой, но в остальном
это была типичная  деревня -  домов  десять  - двенадцать,  почта,  магазин,
школа.   Все  эти   здания  выглядели  одинаково,   то  есть  деревянные,  с
облупившейся  краской,  довольно  жалкие.  Школа  была однокомнатной  - одна
комната на  все  восемь классов. Когда я приехал, мне сказали, что мне лучше
поселиться у  Мэзеров (они брали дешевле других, а почему - я скоро узнал) и
что мой рабочий  день будет начинаться в шесть. В  мои  обязанности  входило
наколоть дров, затопить печку в школе, подмести класс, накачать воды, а если
нужно, и вымыть окна.
     В половине  восьмого начинались занятия. Я должен был учить  все восемь
классов чтению, письму, арифметике, музыке, географии, истории.., еще труду.
Сейчас я не вспомню ни одного из этих предметов, но тогда голова у меня была
забита  Абрахамом Линкольном и  Марком Хочкинсом, и я горел желанием начать.
Все  это захватило меня. Я видел во всем одну только свободу и благородство,
хотя мне тогда уже показалось, что город умирает.
     Видите ли, я не знал. Не знал того, что собой представляют мои ученики.
Не знал, что большинство учителей в таких местах -  парни лет  девятнадцати,
знающие немногим  больше своих учеников. Я не знал, как в этой  деревне (она
называлась Четыре  Развилки) грязно и  уныло,  не знал, что такое ходить все
время полуголодным. Мне  поставили условие, чтобы каждое воскресенье я ходил
в церковь в соседнюю деревню за восемь миль.
     В  первый  вечер  я  явился с чемоданом к Мэзерам.  Чарли  Мэзер  был в
деревне почтальоном, но когда  пришли  республиканцы,  они назначили на  эту
должность Говарда  Хэммела,  и Чарли с тех пор ни разу не зашел на почту. Он
вечно  ходил хмурый. Когда он привел  меня в мою комнату, я увидел, что  она
недостроена -  потолок  состоял  из  кое-как пригнанных  досок.  "Делал  для
дочери,  -  объяснил  Мэзер.  -  Она  умерла. Одним  ртом  меньше".  Постель
представляла собой драный матрас на полу, накрытый старым армейским одеялом.
Зимой  в  этой комнате  замерз бы  даже эскимос. Но  я  увидел  там  стол  и
керосиновую лампу, а сквозь дыры в потолке светили  звезды, и я  сказал, что
мне очень понравилось. Мэзер даже хмыкнул.
     На ужин  в тот день была картошка. "Мяса тебе не будет, - заявил Мэзер,
- пока  не  купишь сам.  Я обязан кормить тебя,  а не делать  так, чтобы  ты
толстел". Не думаю, что я ел мясо у Мэзера больше пяти раз - это было тогда,
когда кто-то  принес  ему гуся,  и  мы  ели этого гуся,  пока  не  обглодали
последнюю косточку. В конце концов  ученики  начали  таскать мне сэндвичи  с
ветчиной: их родители хорошо знали Мэзера. Сам он плотно обедал днем, но я в
это время был в школе, "оказывая необходимую помощь и налагая наказания".
     Наказания  там  считались основой  педагогики.  Я узнал об этом  уже  в
первый учебный день, когда меня  хватило только на то,  чтобы поддерживать в
классе тишину и переписать учеников. Я был весьма удивлен  тем,  что  читать
умели только две  старшие девочки. Никто не  умел  толком считать и никто не
слышал  о других странах.  Один  лохматый десятилетний  мальчишка не поверил
даже, что они существуют. "Чушь это все, - сказал он мне. - Что, есть место,
где люди не  американцы? И даже не говорят по-американски?" Не  окончив,  он
расхохотался над абсурдностью  этого,  и  я увидел  гнилые черные зубы. "Эй,
болван, а как же  война? - сказал  другой мальчик. -  Ты что,  не слышал про
немцев?" Прежде  чем я успел вмешаться,  первый вскочил  и вцепился в своего
обидчика.
     Мне казалось, он готов убить его. Девчонки визжали, а я с трудом разнял
дерущихся.
     "Он прав, - сказал я. - Ему не следовало так тебя называть, но он прав.
Немцы - это народ, который живет в Германии, и война..." Я прервался, потому
что мальчик зарычал  на меня, как дикий зверь. Он готов был меня  укусить, и
тут я понял, что с ним не все в порядке.
     "А ну извинись перед своим другом", - сказал я.
     "Он мне не друг".
     "Он чокнутый, сэр,  - сказал другой мальчик, бледный и испуганный. - Не
надо было мне с ним говорить".
     Я спросил первого, как его зовут.
     ".Фенни Бэйт", - пробурчал он.
     "Фенни, - сказал  я как можно мягче. - Ты  не прав.  Америка -  не весь
мир, как  Нью-Йорк - не вся  Америка, - тут я подвел его к столу и развернул
карту, - Вот Соединенные Штаты, вот Мексика, а вот Атлантический..."
     Фенни мрачно покачал головой.
     "Вранье.  Все вранье. Этого  ничего  нет. Нет!" - с этим криком он пнул
свой стул, и тот упал.
     Я велел ему поднять стул,  но он так же покачал головой. Тогда я поднял
его сам. Среди учеников пронесся вздох удивления.
     - Так ты слышал раньше про другие страны?
     - Да. Только это вранье.
     - Кто тебе это сказал?
     Он опять покачал головой. Я  подумал, что он услышал  это от родителей,
но он не сказал.
     В  полдень  все дети достали  пакеты  с сэндвичами. Я поглядел на Фенни
Бэйта. Он сидел один. Если он пытался подойти к кому-нибудь из товарищей, те
просто отходили прочь, и он общался  только с бледной светловолосой девочкой
- она была похожа на него, и я предположил, что это его сестра. Я заглянул в
список: Констанция Бэйт, пятый класс.
     Тут  я увидел за окном школы мужчину, стоящего на дороге.  По, какой-то
причине он напугал меня - не только своей странной внешностью (густые черные
волосы),  но и  тем,  как  он смотрел на  Фенни. Мне  он показался опасным и
каким-то диким. Я отвернулся в замешательстве, а когда  повернулся опять, он
исчез.
     Вечером  я,  однако,  забыл  обо  всем  этом,  когда  поднялся  в  свою
комнатенку, чтобы подготовиться ко второму учебному дню. Тут в комнату вошла
Софрония Мэзер.  Первым делом она потушила лампу, которую я было зажег. "Это
для  ночи,  а  не  для  вечера.  Нечего  без  толку  жечь  керосин.  Учитесь
пользоваться светом, данным нам Богом".
     Я удивился, увидев ее у себя. За ужином она  молчала, и при  взгляде на
ее  лицо,  натянутое,  как  барабан,  могло показаться, что  молчание  -  ее
природное   состояние.   Но   в   отсутствие  мужа  она   оказалась   весьма
разговорчивой.
     - Я хочу вас предупредить, учитель. Идут слухи.
     - Как, уже?
     - Очень много зависит от  того, как вы начнете. Мариана Бердвуд сказала
мне, что вы поощряете хулиганство в школе.
     - Не может быть.
     - Ее Этель ей это сказала.
     Я не помнил лица Этель Бердвуд, но по списку она была одной из  старших
девочек, пятнадцати лет.
     - И что же она сказала?
     - Это Фенни Бэйт. Правда, что  он подрался с  другим мальчишкой прямо у
вас перед носом?
     - Я с ним поговорил.
     - "Поговорил"? Говорить тут без толку. Почему вы не применили розгу?
     - У меня ее нет, - признался я.
     Вот теперь она действительно удивилась.
     -  Но так нельзя! Их обязательно нужно пороть. Одного-двух каждый день.
А Фенни Бэйта особенно.
     - Почему его?
     - Он испорченный.
     -  Я вижу, что  он несчастный, неграмотный,  быть может, больной, но не
вижу, что он испорченный.
     -  Испорченный. Другие дети боятся его. Если  вы будете  применять  тут
свои идеи, вам придется оставить школу. Не только дети  ждут, что  вы будете
пользоваться розгой. Послушайте моего совета, я желаю вам  добра. Без  розги
нет учения.
     - Но почему Фенни  стал таким? - спросил я, игнорируя ее заключительный
афоризм. - Может, ему нужна помощь, а не наказание?
     - Розга,  вот  что ему  нужно.  Он не  просто  испорченный  -  он  сама
испорченность. Вам  нужно  утихомирить  его  обязательно.  Послушайте  моего
совета,  -  с  этими  словами она  вышла,  и я  даже не успел спросить ее  о
человеке, которого я видел на дороге.
     (Тут  Милли  Шиэн  отложила  поднос,  который  якобы  чистила,  бросила
тревожный взгляд  на окно, чтобы  убедиться, что шторы задернуты,  и  встала
прикрыть  дверь.  Сирс,  прервав  историю,  увидел,  что  дверь  со  скрипом
приоткрылась).

        "      3"

      ирс Джеймс, думая о  том, что Милли слушает  их  с  каждым разом более
открыто, ничего не знал о том, что случилось  в городе в  тот день и роковым
образом повлияло на их жизнь. Само по себе событие было малопримечательным -
в  город приехала молодая  женщина,  которая  сошла  с  автобуса  на углу  у
библиотеки  и  оглянулась вокруг,  словно  любуясь давно знакомыми  местами.
Глядя на нее, на ее улыбку, на ее темные  волосы и  длинное дорогое  пальто,
можно было подумать, что она вернулась на родину, но родину, которая была не
очень  ласкова к  ней.  В улыбке  присутствовала некая мстительность.  Милли
Шиэн, увидев ее по пути в магазин, подумала, что где-то уже видела ее. То же
показалось и Стелле Готорн,  сидящей за столиком кафе. Она  посмотрела вслед
незнакомке, и ее спутник, профессор антропологии Гарольд Симе, заметил:
     - Одна  красивая  женщина всегда смотрит на  другую с  завистью. Но  за
тобой я этого не замечал.
     - А ты думаешь, она красивая?
     - Сказав "нет", я бы солгал.
     -  Ну ладно, если я тоже красивая, то все в порядке,  - ока  улыбнулась
Симсу, который был на двадцать лет моложе ее, и посмотрела вслед незнакомке,
исчезнувшей за дверью отеля Арчера.
     - Если все в порядке, то что ты на нее так смотришь?
     - О, просто.., просто так. С такими женщинами нужно сидеть в кафе, а не
с подкрашенными развалюхами вроде меня.
     - Ну ладно, - Симе пытался взять под столом ее руку, но Стелла  вырвала
ее быстрым движением.  Она  терпеть не могла, когда ее лапали в общественных
местах, и ей вдруг захотелось закатить Симсу хорошую пощечину.
     - Стелла, ты что?
     - Ничего. Почему бы тебе не вернуться к своим милым студенточкам?
     В  это  время молодая женщина вошла в отель. Миссис Харди, владевшая им
вместе с сыном после смерти мужа, вышла к ней из своего офиса.
     - Что вам угодно? - спросила она, тут  же подумав: "Вот  от кого  Джима
нужно держать подальше".
     - Мне нужна  комната  с ванной,  - ответила женщина. - Я поживу у  вас,
пока не подыщу квартиру в городе.
     - Как замечательно!  Вы  приехали в Милберн? Это просто чудесно.  Милые
молодые люди, как мой Джим, только и  мечтают сбежать отсюда в Нью-Йорк.  Вы
оттуда приехали?
     - Я там жила. Но кое-кто из моей семьи жил у вас в городе.
     - Вот наши правила, а вот журнал - сказала миссис  Харди. - У нас очень
хороший тихий отель, никакого  шума по ночам,  совсем как пансион,  только с
гостиничным  обслуживанием,  -  женщина  кивнула,  заполняя журнал.  -  Хочу
предупредить: никакого  диско и,  извините, никаких мужчин у вас  в  комнате
после одиннадцати.
     -  Хорошо,  - женщина вернула журнал миссис Харди,  которая  прочитала:
"Анна Мостин" и нью-йоркский адрес.
     - Чудесно, а то, вы знаете,  эти современные девушки... - начала миссис
Харди и осеклась, взглянув в спокойные голубые глаза посетительницы.
     Первой ее мыслью, почти рефлективной, было: "она же совсем холодная", и
сразу потом: "за Джима можно не бояться".
     - Анна! Какое красивое старомодное имя.
     - Да. Миссис Харди,  слегка обескураженная, позвонила в звонок, вызывая
сына.
     - Я действительно старомодна, - сказала женщина.
     - Вы говорите, у вас были родные здесь?
     - Да, только очень давно.
     - Все равно я должна их знать.
     - Не думаю. Здесь жила моя тетя. Ее звали Ева Галли.
     Нет, вы не должны ее знать.
     (Жена Рики, оставшись в кафе,  внезапно всплеснула руками и воскликнула
"Старею!". Она вспомнила, на кого похожа эта женщина.  Официант, терзающийся
сомнениями,  стоит  ли  подавать  ей  счет после ухода джентльмена,  вежливо
переспросил: "Что?"  "Ничего, болван! - отрезала  она.  -