анием  сердца,  с  волнением  она  вспоминала  жаркий  и
какой-то отчаянный прощальный поцелуй Бориса. Губы у него были сухие и очень
горячие.  Они  чуть  вздрагивали,  и  весь  он  был  напряжен,  словно  туго
скрученный трос... Спешил на дору...
   Он должен вернуться. Если есть на свете справедливость, то она непременно
восторжествует.

   - Как же мы теперь управимся	с неводами-то? - сокрушался Дерябин.
   - Каждому придется работать за двоих, - сказала Фекла. - Там, на  фронте,
не легче.
   Но легко сказать - за двоих, да нелегко сделать. Под берегом в  приливной
полосе стояли три больших ставных  невода.  Время  отлива  непродолжительно,
надо осмотреть каждую снасть, поправить колья, очистить ячеи от  водорослей,
собрать и отнести наверх улов.
   Что происходит там, за пределами этой одинокой, пустынной тони,  в  Унде,
во всей стране? Ни газет, ни радио, ни людей из  села.  Сплошное  неведение,
оторванность   от   всего   белого   света.   Панькпну    сейчас    не    до
рыбаков-семужников, забот и в деревне хватает.
   Исправно, в одно и то же время на тоню приезжал с рыбпункта  Ермолай.  На
второй день после отъезда Бориса и Николая Фекла и Семен  глаза  проглядели,
ожидая его  с  мухортой  норовистой  лошаденкой.  Завидев  наконец  возчика,
заторопились навстречу.
   - Как там? Что про войну слыхать? - нетерпеливо спросил Семен, забыв даже
поздороваться с Ермолаем.
   Тот остановил лошадь, поправил седелку, подтянул подпругу и только  тогда
отозвался:
   - Надо быть, воюют. Ерманец враг сурьезный. Туго, верно,  приходится,  ну
да ничего, выдюжим.
   Семен с досадой махнул рукой:
   - Из села-то нету вестей?
   - Нету, - вздохнул Ермолай виновато. - Никто оттуда не  был.  Кто  знает,
может, ерманец-то уж близко? А мы тут сидим...
   - Мели, Емеля, - рассердился Дерябин и пошел с Феклой за вчерашним уловом
в сарайку. Вскоре они вернулись, неся за спиной семгу в мешках.
   - Ого! - одобрительно сказал Ермолай. - Вдвоем-то вам больше везет...
   И умолк, поймав себя на неуместном слове. Как всегда, старательно взвесил
пружинными весами каждую рыбину, осторожно уложил все в деревянный  кузовок,
запер его висячим замком и  попрощался.  На  этот  раз  он  не  напрашивался
завтракать, не рассыпал обычных своих шуточек и за повозкой  шел  ссутулясь,
будто с тяжелым грузом.

   Едва вода  в  отлив  отступала,  обнажая  песок,  Семен  надевал  бахилы,
притоптывая по дощатому полу,  подпоясывался  ремнем  и,  глянув  на  Феклу,
выходил из избушки. Она тоже не задерживалась и выбегала следом. Большой,  с
крепким кованым клинком рыбацкий нож висел у нее на ремне не у бедра,  а  за
спиной, чтобы не мешал. Когда надо, Фекла привычно, на ощупь  заводила  руку
за спину и выхватывала его из ножен ловким и  быстрым  движением.  И  совала
потом обратно тоже не глядя, на ощупь.
   Они шли вдоль "стенки", натянутой под прямым углом к берегу, в  горловину
невода, затем, почти не сгибаясь, шагали в огромный сетный обвод "котел". На
обсохшем  песке,  чуть  пошевеливая  жабрами,  лежали  красивые   серебряные
семужины. Если их было немного - Фекла собирала их в охапку, словно дрова, и
тащила к избе, если много, клала в  мешок.  Семен  тем  временем  осматривал
колья, на которых держалась сеть. Заметив расшатанный  волной  кол,  кряхтя,
подтаскивал к нему тоньскую скамью -  помост  на  конусообразно  сколоченных
жердях, и,  взяв  тяжелый,  окованный  железом  деревянный  молот  -  киюру,
взбирался по перекладинам наверх. Там, удерживая равновесие, принимался бить
киюрой по макушке кола, всаживая его поглубже в песок.  Фекла  тем  временем
возвращалась, и к следующей опоре скамью они подтаскивали уже вдвоем.
   Тяжела эта скамья! На вид легкая, ажурная,  она  была  сбита  из  прочных
жердей  с  широко  расставленными  ногами-ходулями.  Семен  быстро  уставал,
все-таки ему за пятьдесят, да и простуженная на путине поясница у него часто
побаливала, и он носил на ней привязанный мехом к телу кусок  овчины.  Видя,
что напарник выдыхается, Фекла отбирала у него киюру и сама влезала  наверх.
Семен, стоя внизу, придерживал шаткую скамью и кричал:
   - Ой, девка, не упади! Не оступись...
   - Не говори под руку,  -  раздраженно  роняла  Фекла  сверху,  и  под  ее
сильными ударами кол, словно гигантский гвоздь, влезал в песок.
   Много возни было,  когда  кол  ставили  заново.  Тогда  гнездо  в  грунте
пробивали для него пробойником - коротким  колом  с  железным  наконечником.
Фекла била по макушке пробойника,  а  Семен,  прикрепленной  к  нему  вагой,
поворачивал его вокруг оси. При вращении пробойник лучше входил в песок.
   Подготовив гнездо, ставили высокий кол, приносили скамью, и Семен на этот
раз держал кол, а не скамью, и Фекла карабкалась  наверх  без  подстраховки.
Семей смотрел снизу на Феклу с напряженным ожиданием  и  опасением  и  видел
широкие  бедра,  обтянутые  ватными  брюками,  и  ноги,  крепко  и   надежно
расставленные на площадке, словно вросшие  в  нее.  Ударяя  по  колу,  Фекла
по-мужски крякала, будто с каждым ударом выбивала воздух из своей груди.
   А за сетным обводом плескались волны,  и,  если  было  солнечно,  вода  в
ячейках блестела стеклышками. Чайки кружились над неводом, высматривая в нем
рыбу на песке и не решаясь спуститься: боялись запутаться в  сетях...  И  от
досады чайки кричали пронзительно и недовольно.
   Семен думал: "Золотая работница! Цены тебе нет,  Фекла.  Иному  мужику  с
тобой еще потягаться надо". И открыто  любовался  ее  ловкостью,  смелостью,
силой.
   Каждый осмотр ловушек стоил им немалых трудов, и от усталости они чуть не
валились с ног.
   Однажды они долго возились с двумя неводами, и когда перешли к  третьему,
начался прилив. Поспешно собрали рыбу,  скидали  со  стенки  морскую  траву.
Увидев, что один из кольев покосился, стали поправлять его. Вода  подступала
к ножкам скамьи. Фекла, глянув вниз, заметила, что и Семен стоит по колено в
воде.
   - Иди на сухое! Одна управлюсь, - крикнула она.
   - Скамья поплывет. Свалишься в воду, - отозвался Семен.
   - Иди, говорю. Я уж кончаю.
   Семен, видя, что вода вот-вот польется ему за голенища, выбрел  на  песок
и, подойдя к карбасу, вытащенному за приливную черту, стал стаскивать его  к
воде. Карбас был тяжелый и плохо поддавался его усилиям.
   - Надорве-е-ешься! - услышал крик Феклы. Она,  закончив  забивать  кол  и
спустившись к воде, секунду колебалась и решительно прыгнула  вниз.  Вода  -
выше пояса, скамья скособочилась, упала рядом и поплыла.
   - Вот отчаянная! Как только голову  уберегла!  -  сказал  Семен,  готовый
кинуться к ней на помощь.
   Фекла выходила из воды, таща одной рукой на плаву скамью, в другой руке -
молот. Семен перехватил у нее скамью, выволок на берег.
   Вся мокрая, с растрепанными косами Фекла подошла к Семену:
   - Для чего толкал карбас?
   - К тебе хотел в случае чего... Вдруг воды нахватаешься.
   Вместе с приливом разыгралась волна.  Брызги  обдавали  обоих  с  ног  до
головы.
   - Спасибо, - сказала Фекла. - Карбас-то тяжел. Не надорвался?
   - Да нет. Иди скорее в избу, - Семен схватил ее за руку и потащил  наверх
по тропке в сером талом снегу.
   Поднявшись на угор, Фекла села на чурбак, на котором недавно Борис  колол
дрова, и стала стаскивать с ног бахилы.
   - Разжег бы плиту пожарче.
   - Я сейчас, сейчас, - торопливо пробормотал Семен и, набрав из  поленницы
дров, скрылся в избе.
   Едва он успел растопить плиту, как Фекла ввалилась  в  избушку  босая,  в
одной нательной рубахе  с  выкрученной  одеждой  в  охапке.  Села  к  печке,
протянула руки над раскалившейся  плитой,  погрелась.  Развесила  одежду  на
жердочке.
   - На-ка, выпей маленько, -  Семен  подал  ей  стакан  с  водкой,  которую
держали про запас на такой случай.- Согреешься.
   - Спасибо, - Фекла взяла стакан, посмотрела на водку. - А, была не  была!
- выпила ее, зажмурясь, вернула стакан. - Никогда ведь не пила водки...
   - Вот теперь и разговелась.
   Фекла протянула к Семену руку:
   - Дай мой мешок. Там сухое белье.
   Он с готовностью подал мешок, Фекла сказала:
   - Отвернись.
   Семен отвернулся, стал  смотреть  в  оконце,  слыша  за  спиной  возню  и
потрескивание дров в печке.
   - Долго ли будешь в окно глядеть? - спросила Фекла. Семен обернулся.  Она
сидела возле плиты с разрумяненным от жара и водки лицом, отжимая  и  досуха
вытирая полотенцем длинные волосы. На  ней  синяя  юбка,  желтая,  в  темный
горошек кофта, на ногах - белые шерстяные чулки домашней вязки.
   - Заварил бы чаек, хороший мой, - ласково сказала она, и  Семен  встал  и
принялся заваривать чай. Заметил на кофточке возле сосков крупные  и  темные
пятнышки от воды. Фекла поймала его взгляд.
   - Кофта нравится? - прищурилась она, сверкнув влажными глазами  в  темной
опуши ресниц.
   - Баская кофта. Согрелась теперь?
   - Вино греет. Да и сама я горячая. От меня и вода закипит, - сказала  она
со спокойной горделивостью.-  Вино  вот  в  голову  кинулось.  Сейчас  песню
запою... Обниматься начну. Что со мной делать будешь?
   - А то, что мужики делают, - ответил Семен, приняв ее шутку.
   Фекла обернулась, шутливо погрозила пальцем и запела тихонько, с каким-то
надрывом в душе:

   Снежки пали, снежки пали,
   Пали и растаяли.
   Лучше б братика забрали,
   Дролечку оставили...

   Она умолкла. Семен подумал: "О Борисе тоскует, Знать,  завязалась  у  них
любовь. Прямым узелком. Чем больше тянешь, тем крепче затягивается..."
   Фекла вздохнула, подняв  руки,  стала  подсушивать  волосы  утиральником.
Потом, опустив его на колени, запела снова:

   Отвяжись, тоска, на время,
   Дай сердечку отдохнуть.
   Хоть одну бы только ноченьку
   Без горьких слез уснуть.

   Долго сидела молча. Семен подошел, тихонько опустился рядом на  низенькую
скамейку возле плиты.
   - Грустишь?
   Фекла посмотрела на него задумчиво, отрешенно.
   Поели, напились чаю.  Фекла  забралась  в  свой  закуток  за  занавеской,
улеглась.
   - Спокойной ночи, Семен Васильевич!
   - Спи спокойно...
   С того дня Семен стал ее называть уважительно и ласково Феклушей.  Так  и
жили они на тоне в привычном круговороте: избушка, берег, невода, избушка...
И над этой избенкой на юру во все стороны разметнулось серенькое, необъятной
ширины северное небо.
   2 Семен и Фекла совсем потеряли надежду услышать какие-нибудь новости  из
села. Там рыбаков словно забыли. В часы ожидания отлива, до выхода к неводам
сидеть в пустоватой избенке было тоскливо. Мучила неизвестность: как там  на
фронте? На улице - куда ни посмотришь  -  пустыня.  Хорошо,  что  хоть  ночи
светлы. Если надоест валяться на нарах в тягучей бессоннице, можно выйти  на
берег, послушать прибой, поискать среди волн пароходный дымок. Прибой шумел,
он казался вечным, как вселенная, но пароходов  не  видно.  Будто  заброшены
теперь морские пути-дороги мимо Воронова мыса.
   В первой половине дня ненадолго вносил оживление на тоне возчик  Ермолай.
Однако он решительно ничего не знал вразумительного о военных  действиях,  а
лишь высказывал насчет "ерманцев"  разные  легкомысленные  и  необоснованные
предположения, от которых Феклу кидало в страх, а Семена в отборную мужицкую
брань.
   Откуда старому человеку знать новости, когда на рыбпункте  ровным  счетом
ничего не было известно ни о войне, ни о  деревенских  делах.  У  заведующей
пунктом Елены Митрохиной радиоприемника нет, у засольщика да бондаря  -  тем
более. Не чайки же принесут на крыльях вести!
   Наконец около полудня вдали показался знакомый силуэт колхозной мотодоры,
и Семен с Феклой повеселели, выйдя в нетерпеливом ожидании  к  самой  кромке
обрыва. Казалось, торфянистый закраек вот-вот обрушится и они свалятся вниз.
   На доре объезжал тоньских рыбаков бухгалтер  Дмитрий  Митенев,  избранный
недавно  секретарем  партийной  организации.  Митенев  привез   на   Чебурай
подкрепление - Немка да Соньку Хват.
   - Вот вам еще рыбаки, - сказал он, похлопав  по  крутому  налитому  плечу
заневестившуюся Соню и, кивнув  на  скромно  стоявшего  в  стороне  Немка  в
фуфайке, треухе и заношенных, латаных-перелатанных  на  коленках  знаменитых
штанах с отвисшим середышем. - Теперь на Чебурае, Фекла Осиповна, будет  два
мужика. Считайте, что повезло. На других тонях - и по  одному  не  на  всех.
Призыв, как вам известно, взял могутных мужчин в армию. В  селе  почти  всех
подмели, кроме разве что дедка Никифора да Иеронима.  Те  еле  бродят.  Были
рыбаки, да все вышли...
   - За пополнение спасибо, - сказала  Фекла,  поскольку  Митенев  обращался
почему-то к ней, хотя старшим на тоне был Дерябин.
   Звеньевой не обиделся  на  это.  И,  повеселев,  пригласил  всех  в  избу
пообедать. Митенев достал из кармана  кировские,  на  черном  ремешке  часы,
глянул на них, подумал.
   - Ладно. В моем распоряжении есть полчаса. Проведу с вами политбеседу - и
дальше, - сказал он со спокойной обстоятельностью  пожилого  уравновешенного
человека.
   - Соня, давай твой мешок, - сказала Фекла. - Я понесу. Как хорошо, что ты
приехала. Вдвоем нам будет веселей,
   - Я ведь на тонях еще не бывала, - призналась Соня.
   - Ничего, привыкнешь. Что слыхать про войну?
   - Вести худые. Наши отступают, немец  жмет,  -  Соня  сразу  погрустнела,
лучистый взгляд померк, шадринки на лице проступили  отчетливее.  -  Нам  от
бати ничего нету, никакой весточки... Мама плачет. И от Феди ничего...  Живы
ли?
   - А от Бориса Мальгина есть ли что, не  знаешь?  -  нетерпеливо  спросила
Фекла с затаенной надеждой.
   - Вчера видела его мамашу. Нету вестей.
   Фекла вздохнула и пошла к избушке.
   Усадив всех за стол, она взялась было за миски,  чтобы  накормить  свежей
ухой, но Митенев попросил с обедом  подождать.  Он  достал  из  потрепанного
портфеля  блокнот  и,  заглядывая  в  него,  начал  рассказывать  о  военных
действиях. Сводки Совинформбюро были нерадостны, и Фекла с замиранием сердца
слушала, как Митенев говорит о том, что немцы наступают по  всему  фронту  и
нашим войскам пришлось оставить много городов и сел...
   Все, боясь пошевелиться и пропустить что-либо мимо  ушей,  ловили  каждое
слово Митенева. Даже Немко замер в неподвижности, внимательно глядя на  губы
бухгалтера, стараясь угадать по ним, о чем идет речь.
   - Партия зовет народ сплотиться и приложить все силы  к  разгрому  врага.
Теперь лозунг такой: "Все для фронта, все для победы!"

   Работа у неводов теперь пошла живее: четверо - не двое. Соня Хват молода,
здорова, силы не занимать. Не хватало только ловкости да сноровки. Но  скоро
она присмотрелась ко всему, обжилась, и дела  стали  спориться.  Она  быстро
усвоила нехитрую науку "пассивного" лова. "Пассивным" на  языке  рыбмастеров
тоньской лов назывался потому, что  колхозники  сидели  на  берегу,  ожидая,
когда рыба сама зайдет в невода.
   Немко поначалу озадачил рыбаков. На другой день после приезда исчез. Куда
- неизвестно. Рыбаки хватились его, когда стали собираться к  неводу,  Фекла
вышла из избы, принялась кричать:
   - Немко-о-о!
   Семен, высунувшись в дверь, спросил:
   - Ты что, тронулась?
   - А чего?
   - Да ведь он глухонемой.
   - Я и забыла совсем, - рассмеялась Фекла. - Куда же он запропастился?
   - Ладно, найдется. Обойдемся пока без него.
   Осмотрели невода, вернулись в  избушку  -  Немка  нет.  Ждали-пождали  до
вечера  -  пропал  человек.  Отправились  на  поиски   в   разные   стороны.
Ходили-ходили, высматривая Немка среди тундровых кочек и бочажков  с  водой,
обследовали внизу берег на добрых две версты, и все понапрасну.
   Долго не ложились спать.
   Встав после полуночи, когда пришло время  опять  спуститься  к  ловушкам,
Фекла увидела Немка. Он спал на своем месте не раздетый, в  фуфайке,  шапке.
Только снял запачканные илом сапоги. Рядом с койкой Немка, у  двери,  стояло
ведро, полное глины.
   Семен, видя, что Немко спит как убитый, видимо, порядком убродившийся, не
велел его будить.
   Утром, когда еще все спали, Немко потихоньку принялся за  работу.  Развел
на улице глину с песком, замазал все щели и трещины в  плите  и  дымоходе  и
стал посреди избы, прикидывая, что бы еще обмазать, потому что глина в ведре
осталась и выбрасывать ее было жаль. Он ходил за ней верст за семь в  овраг,
к ручью. В береговом обрыве глины было сколько угодно, но  она,  видимо,  не
подходила мастеру по качеству.
   Так, с ведром в руке и увидели его проснувшиеся рыбаки.  Немко  показывал
на глину, на печь и вопросительно посматривал на  всех.  Видя,  что  его  не
понимают, он взял из ведра влажный ком и показал, какая это  хорошая  глина.
Что бы еще ею залепить?
   - Господи! Как малый ребенок! - добродушно сказала Фекла.
   У неводов Немко работал весело, красиво, расторопно. Когда Фекла  взялась
было за киюру, он, подбежав к ней на коротких, быстрых ногах, отобрал у  нее
молот и полез сам вбивать кол.
   С той поры  он  никому  не  позволял  выполнять  эту  операцию  и  всегда
карабкался наверх с видимым удовольствием.
   3
   Мобилизационные заботы вскоре сменились другими. Каждый день из района  и
области   раздавались   требовательные   телефонные    звонки.    Начальство
беспокоилось о плане.  Из  рыбакколхозсоюза  пришла  срочная  телеграмма,  в
которой Панькину предписывалось: "...использовать  все  тони,  организовать,
если нужно, дополнительные звенья, пополнить  бригады  рыбаков  женщинами  и
стариками". И начал Панькин со своими немногочисленными помощниками собирать
старые рыбачьи „лы, доры и карбаса, приводить их в порядок, срочно чинить  и
смолить днища,  латать  паруса.  А  в  команды  на  эти  суденышки  пришлось
назначать тех, кто еще мог держать в руках шкот и румпель. Довольно рыбачкам
проливать слезы в избах по ушедшим воевать мужьям.  Пора  старикам  покидать
теплые углы на печках и браться за снасти и весла.
   Колхозники и сами понимали, что теперь надо работать в полную меру сил, и
даже сверх сил, потому что трудоспособных в  Унде  осталось  очень  мало,  а
карбаса и „лы в положенное время  должны  уходить  от  причалов.  Рыбаки  не
ждали, когда председатель пошлет за ними курьера - уборщицу Манефу,  а  сами
являлись в контору, готовые немедленно выйти на путину.  Приходили  девчата,
женщины,  старики,  пожилые  поморы,  не  подлежащие  пока  мобилизации   по
возрасту.  Явился  и  дед  Игроним  Пастухов.  Когда  его  глуховатый  голос
послышался  в  бухгалтерии  и  сам  он,  приоткрыв  дверь  председательского
кабинета, вошел и снял шапку с седой головы, Панькин опять  держал  в  руках
телефонограмму, не ту, где говорилось  о  создании  бригад,  а  другую  -  о
необходимости  сократить  административно-управленческий  персонал  с  целью
экономии средств.
   - Здравствуй, Тихон Сафоныч, - сказал Иероним.
   - Здравствуй, дедушко! С чем пришел? - спросил Панькин, положив  на  стол
бумагу. - Проходи, садись.
   Дед озабоченно вздохнул и сел на стул, порядком расшатанный каждодневными
посетителями.
   - Поскольку ныне война, - начал Пастухов, - то, надо понимать, в  колхозе
людей нехватка. А тебе требуется  бригады  отправлять  на  сельдяной  лов...
Можешь и меня снарядить. Я хоть и в  возрасте,  и  не  в  прежних  силенках,
однако места знаю и „лой править не забыл.
   Панькин остановился, положил руку ему на плечо,  обтянутое  ватником.  От
Иеронима пахло свежей рыбой - видимо, недавно ездил на лодке трясти сеть.
   -  А  как  у  вас  со  здоровьем,  Иероним  Маркович?  -  поинтересовался
председатель.
   - Поскольку ныне  война  -  считай  здоровым.  Быку  голову  на  сторону,
конечно, не заверну, а с румпелем  управлюсь.  Здоровье  мое  соответственно
возрасту и чуть получше...
   Панькин, кажется, впервые за эти дни улыбнулся тепло, облегченно.
   - Значит, хочешь селедку ловить? Ладно. Дадим тебе  двух  женщин.  Будешь
вроде кормщика при них. Они пусть работают, а ты управляй.
   Пастухов подумал, поднял на председателя внимательные глубок