тана, на живую нитку. А  у
нас будет золотая.
   - Да ну-у?
   - Мы станем вносить... ну, скажем, по шестьдесят рублей с  носа.  У  кого
денег нет, к нам не  сунется.  Но  кто  уж  придет,  тот  внесет  деньги,  и
оборотный  капитал  у  нас  будет  много  больше.  У  Панькина  вступили   в
товарищество сто двадцать рыбаков, а насобирают  они  паев  от  силы  тысячи
полторы-две. Ведь у многих денег еще нет, их надо заработать. Ну а мы, ежели
запишутся в наш кооператив человек шестьдесят, соберем три  тысячи  шестьсот
рубликов. Видишь? Теперь прикинем, какое у них есть  промысловое  имущество.
Окромя рваных рюж, дырявых карбасов да лодок ничего боле. У нас же -  шхуна,
бот, тресковые елы, карбаса,  ставные  невода,  твой  засольный  пункт,  мой
завод. Его я им в аренду не дам, передумал теперь. Вот и прикинь, как  будет
выглядеть наша золотая артель против ихней медной! Понял?
   - Понял. Ну, голова! - похвалил Обросим.
   - Кто побогаче да покрепче, может внести не один пай. И средства промысла
- суда, снасти и все другое, тоже перечтем на паи. У каждого  в  деле  будет
своя доля.
   - Понятно, - Обросим оживился, глаза у него заблестели,  забегали.  -  Но
ведь ты, Вавила Дмитрич, опять всех обойдешь, как рысак без упряжки.
   Ряхин насторожился:
   - Как так?
   - Да так. Ты наверняка внесешь не один пай, да еще  шхуна,  бот,  снасти,
салотопня и все прочее - твое. Сколько же ты паев тогда наберешь? Все доходы
у своего кооперативного товарищества ополовинишь.
   -  Ну  это  ты  преувеличиваешь.  Однако  скажу  начистоту:  есть   закон
коммерции. Он говорит: прибыль получают на вложенный капитал. Больше капитал
- больше и проценты. Это тебе должно быть понятно. И ты получишь  доход  при
распределении прибылей. У тебя ведь тоже кое-что имеется.  Тебя  не  обидим.
Панькин для своей медной артели будет просить ссуду у государства, а мы  без
нее обойдемся. У нас есть чем ловить рыбу и зверя бить. В долги влезать  нам
ни к чему.
   Обросим некоторое время молчал, видимо, прикидывал,  какие  выгоды  может
принести "золотая" артель лично ему. Наконец он согласился.
   - Дело, как видно, стоящее.
   - Конечно, стоящее! И, между нами говоря, - продолжал Вавила, - это будет
объединение крепких, зажиточных хозяев. А у Панькина кто?  Голь  перекатная!
Все бывшие покрученники. Мы за год-два приберем  к  рукам  все  промыслы,  и
тогда они взвоют. К нам же и придут.  А  мы  тогда  посмотрим,  что  с  ними
делать.
   - Задумано не худо, Вавила Дмитрич. А  ты  уверен,  что  крепкие  хозяева
пойдут с нами?
   - А что им  останется  делать?  Половина  села  объединилась,  кооператив
займет  хорошие  ловецкие  угодья.   Ему   все   привилегии,   все   льготы.
Единоличникам теперь придется и вовсе туго - и с ловом рыбы и со  сбытом.  Я
на  себе  испытал,  каково  теперь  промышлять  только  своими   силами.   В
Архангельске, куда ни сунь  нос  -  везде  кооперация,  на  нашего  брата  и
смотреть не хотят. Стало быть, нам надо железным клином вбиваться в нонешние
порядки. И я тебя попрошу: будь моим помощником в этом деле. Сегодня соберем
мужиков, все обмозгуем, да и решим.
   - Ладно. На меня можешь положиться, - охотно согласился Обросим.  -  Надо
бы прикидку сделать, кого звать на собрание.
   - Давай прикинем.
   Оба  склонились  над  столом,  составляя  список  членов   предполагаемой
"золотой" артели.

   В конторе кооператива "Помор" у Панькина висел отпечатанный в  типографии
красочный плакат:
   ЧЕРЕЗ КООПЕРАЦИЮ - К СОЦИАЛИЗМУ!
   На плакате крестьянин со снопом спелой пшеницы стоял на  крыльце  дома  с
вывеской: "Товарищество  по  совместной  обработке  земли".  Широким  жестом
крестьянин призывал всех желающих  приобщиться  к  ТОЗу.  На  дальнем  плане
трактор "фордзон" перепахивал поле.
   Перед собранием  единомышленников  Вавила  тоже  позаботился  о  плакате.
Венька, расстелив  на  полу  широкую  полосу  из  склеенных  листов  бумаги,
старательно выводил крупными буквами:
   ДА ЗДРАВСТВУЕТ КООПЕРАТИВ!
   Рисовать крестьян Венька не научился, буквы получились неровными, но отец
все же одобрил старания сына. Лозунг вывесили  в  самой  большой  комнате  -
столовой. Сюда собрали со всего дома скамейки и стулья, и к приходу  рыбаков
обеденный зал выглядел, пожалуй, не менее официально, чем клубный.
   Сюда пришли Григорий Патокин, бывший приказчик Вавилы,  разбогатевший  на
зверобойке, Демид Живарев  и  еще  много  других,  -  все  "самостоятельные"
хозяева, люди расчетливые и осторожные. Они  воздержались  от  вступления  в
товарищество "Помор", потому что не очень верили  в  его  основательность  и
жизненность. Большинство их добывало рыбу и зверя  силами  своих  семей,  не
нанимаясь в покрут. Они имели морские  карбаса,  моторные  и  парусные  елы,
снасти, ловецкие угодья и. Добывая себе  хлеб  насущный,  жили  в  достатке.
Кое-кто в страдную пору использовал и наемный труд, брал поморских  батраков
-  "казаков"  и  "казачек".  Вкладывать  в  кооператив  "Помор"   деньги   и
промысловое имущество им  не  было  расчета,  потому  что  туда  вступила  в
основном беднота, не имевшая ничего, кроме рук.
   И вот теперь Вавила предлагал объединиться на паях в свою особую артель.
   Перед началом  собрания,  увидев  плакат,  Григорий  Патокин,  насмешливо
прищурясь, не без ехидства спросил:
   - Ты чего, Вавила, перекрасился?
   - Почему перекрасился? Что за намек? - Вавила побурел от возмущения, если
и не вполне искреннего, так, во всяком случае, откровенного.  -  Мы  -  люди
равноправные, и понимаем, что  для  государства  теперь  кооперация  -  дело
главное. Нас никто уж больше не может упрекнуть: вот, дескать, вы -  кулаки,
мироеды  и  такие-разэдакие  эксплуататоры.  Теперь   мы   станем   красными
советскими кооператорами!
   - Вот, вот!  Я  и  говорю:  перекрасился,  -  перебил  Вавилу  злоязычный
Патокин, и мужики запересмеивались сдержанно, так, чтобы купец не обиделся.
   Вавила поднял руку, призывая к порядку. Выкладывая свои планы и  расчеты,
он, между прочим, сообщил, что, если "золотая" артель будет организована, он
передаст  в  нее  свои  суда,  снасти,  зверобойные  лодки  с  винтовками  и
боеприпасами. Рыбаки восприняли это молча: соображали,  что  к  чему.  Потом
стали спрашивать:
   - Кто будет плавать на судах?
   - Ведь прежде ты, Вавила, нанимал команду!
   - Управимся ли своими силами?
   Обросим не очень уверенно сказал:
   - Может, и придется нанять в путину кое-кого  из  тех,  кто  не  пошел  к
Панькину... Опять все призадумались.
   - Нанимать нельзя. Скажут тогда, что кооперативные мироеды  эксплуатируют
неимущих  рыбаков,  -   неторопливо   и   рассудительно   заметил   Живарев.
Широкоплечий, плотный, с выпуклой грудью, он имел сильный, басовитый голос.
   - Никого не будем нанимать. Сами управимся, -  поспешил  Вавила  рассеять
сомнения.
   Долго рассуждали о распределении предполагаемых доходов. Вавила настаивал
на том, чтобы делить их соответственно средствам, вложенным в  дело  в  виде
денег и промыслового оборудования. Ему это было выгодно.  Другие  предлагали
делить доходы по "едокам", а третьи - по трудовому участию. В разгар  споров
Патокин,  на  вид  тихий  и  благообразный,  а  на  самом  деле  ехидный   и
непокладистый, неожиданно смешал все расчеты Ряхина:
   - Вавила Дмитрич! В кооперативах-то средства-то  промысла  обобществляют!
Так в газетах пишут, да и в панькинской артели так делают. Суденышки, невода
и все прочее рыбаки жертвуют  на  общее  дело  и  никакой  платы  взамен  не
требуют. Такой у них устав. А ты хошь, чтобы  при  дележе  доходов  получить
плату за эту, как ее... мортизацию? Тогда ты приберешь к рукам  общественный
капитал. Выходит, тебе - мясо, а нам кость?
   - Я уже говорил ему, что он ополовинит доходы,  -  не  выдержал  Обросим,
хотя и обещал вчера Вавиле полную поддержку. Ряхин зыркнул  на  него,  и  он
испуганно умолк.
   - Патокин говорит дело, - опять как  из  бочки  загудел  Живарев.  -  Ты,
Вавила Дмитрич, предлагаешь создать что-то вроде акционерного  общества  или
старопрежнего купеческого товарищества. Нам с тобой не тягаться, потому  как
мы в купечество рылом не вышли. Тут мы подуем не в  ту  дудку,  и  Советская
власть нас прихлопнет. Получится, если у тебя доля  вложена  будет  большая,
так тебе и доход больше, а у меня она маленькая, так я и получу шиш? Эдак ты
верхом на своем кооперативе в социализм-от въедешь? Нет, доходы делить  надо
по паям и по работе. Сколько заробил - столько и получи. Суда и снасти не  в
счет.
   Вавила озадаченно умолк. Такой  неожиданный  оборот  дела  привел  его  в
замешательство. Но, подумав, он все-таки согласился.
   - Ну ладно. Раз кооперативный устав требует безвозмездной передачи судов,
я что же... я не против. Отдам все, кроме шхуны.
   - Вот те и на! - воскликнул Патокин. - А шхуну что, жалко? Тогда и у меня
берите ставные невода, а парусную елу я зажму. Пускай она сохнет на  берегу,
так?
   - Нет, брат, отдавать - так уж все. Или вовсе ничего, - возразил Живарев.
   Если в начале собрания Вавила, призвав на помощь  все  свое  красноречие,
все доводы, старался убедить рыбаков в необходимости создать кооператив  для
того, чтобы бороться с беднотой, то теперь мужики уговаривали его, чтобы  он
передал в артель безвозмездно все промысловое имущество. Купец  оказался  на
поводке у всех присутствующих и был растерян и даже жалок. Он видел, что  от
него ускользает возможность занимать в кооперативе главенствующее  положение
и извлекать из этого для себя выгоды. Но наконец он все-таки сдался:
   - Ладно. Отдам вам суда и снасти. Только не лавки.
   - Пускай лавки остаются при тебе, - добродушно махнул  рукой  Живарев.  -
Они промысла не касаются...
   - Как так не касаются? - встрепенулся Патокин,  будто  кто-то  его  ткнул
шилом в неподобающее место. -  Лавки  имеют  к  промыслу  прямое  отношение.
Снабжать нас кто будет? Панькинский кооператив? Да ни в жисть!  О  снабжении
мы должны думать сами. Тут лавки Вавилы и пригодятся. Их тоже надо  в  общий
кошель.
   - Ты што, хошь меня ободрать, как липку? - запальчиво крикнул  Вавила.  -
Работник я в семье один. Да мне и жену-то тогда не прокормить!
   - Прокормишь. А приказчикам да Фекле дай  вольную,  -  опять  съехидничал
Патокин.
   Он не мог Вавиле простить того, что во время  зверобойки  тот  отбивал  у
него лучших промысловиков.
   - А это ты видал? -  Вавила,  уже  совсем  потеряв  душевное  равновесие,
показал Патокину кукиш.
   - Да вида-а-ал, - спокойно отозвался Патокин. - Значит, с кооперативом  у
нас дело не выйдет.
   Стало тихо, как при покойнике. Мужики сидели, потупясь.
   - Да, брат, сплоховали, - нарушил молчание Живарев. - Засмеют теперь нас,
если узнают...
   - Кому какое дело? - со злостью  бросил  Вавила,  пряча  свои  бумаги.  -
Меньше болтайте. И подумайте, мужики. Может, еще соберемся... Иного  пути  у
нас нету.
   Все заторопились к выходу, избегая глядеть в глаза друг другу.  "Золотая"
артель не состоялась.
   Панькин, узнав о собрании в доме Вавилы, сказал Дорофею:
   - Собрались волки делить оленя. Хорошо еще, что друг друга не слопали...
   3
   То злополучное собрание в доме Вавилы надолго  оставило  у  него  в  душе
неприятный осадок, тяжелый, словно свинчатка.  После  этого  ему  ничего  не
оставалось, как жить по-старому. Выбора больше не было. Вавила разозлился на
всех - на мужиков, которые не подчинились его воле, на Обросима,  мелкого  и
недалекого скрягу, на Патокина,  ехидничавшего  и  ставившего  ему  палки  в
колеса весь вечер, и на себя - за то, что так опрометчиво собрал  мужиков  и
опозорился.
   Махнув на все рукой, Вавила решил уйти подальше  от  всего  в  море.  Оно
вылечит от тоски зеленой, встряхнет  душу  свежим  штормом,  развеет  дурное
настроение.
   Он уходил на Мурман,  изменив  свое  прежнее  решение  ловить  селедку  в
Кандалакшской губе.
   Кормщиком на шхуне теперь стал Анисим Родионов. Он во многом  зависел  от
Вавилы. Ряхин был сватом на его свадьбе. Сын Анисима в прошлом году  женился
на племяннице купца, и тонкая, но довольно прочная родственная нить  надолго
связала его с судовладельцем.
   Но не только это удерживало Анисима возле Вавилы. При расчетах тайком  от
всех Ряхин всегда давал артельному старосте дополнительный  куш  "за  верную
службу". И потому в доме Анисима не выводился достаток.
   "Поветерь" стояла на рейде. Внизу, под обрывом, Вавилу  ожидала  лодка  с
двумя гребцами.
   Ряхин шел по земле, поросшей  чахлой  приполярной  травкой,  неторопливо,
ступал твердо, уверенно, будто и не было у него никаких неудач.  Отправляясь
в море, он словно пробовал прочность и упругость  родной  земли,  с  которой
расставался на длительный срок.
   А не навсегда ли? В голове у него уже вынашивалось  новое  решение  своей
судьбы. Только надо было все хорошенько обдумать...
   Следом семенил Венька. Он зябко кутался в брезентовый  плащишко  и  часто
шмыгал носом. Не удался сын в отца. Другой бы шел рядом, в ногу  с  батькой,
как подобает наследнику. Но Венька, забегая вперед для того,  чтобы  глянуть
батьке в лицо, после опять отставал.
   Жене провожать его Ряхин не разрешил, ссылаясь на  дурную  примету,  хотя
приметы такой не было: рыбацкие жены обычно провожали мужиков  на  промысел.
Но Вавилу всегда тянуло вырваться из-под надзора Меланьи. В последнее  время
неприязнь меж ним и женой еще больше углубилась.
   Перед тем как спуститься к лодке, Вавила остановился, посмотрел вдаль  на
холодное небо с  низкими  неприветливыми  облаками  и  подумал:  "Быть  ноне
шторму! Пусть... Теперь жизнь пошла так, что каждый день штормит.  Привыкать
надо".
   По берегу шел Родька. Увидев Ряхина с Венькой, он невольно замедлил  шаг,
но решил все-таки идти прямо, не сворачивая, не опасаясь  встречи  с  бывшим
хозяином.
   Вавила приметил  его  краешком  глаза,  неторопливо  повернул  обнаженную
голову. Ветер лохматил на ней волосы, сметал на сторону бороду.
   - Ну что, парень, как живем? В кооперативе-то?
   - Живем как живем, - ответил Родька, замедлив шаг.
   - Что делать ноне будете? Песни петь? В гляделки играть?
   - Сети вяжем к осени, - сказал Родька. - С песнями веселей идет работа.
   - То-то и  есть!  Однако  на  голодное  брюхо  недолго  попоете.  Ящик-то
железный в конторе пуст! Ни копейки. Панькин  вроде  с  лица  сдал.  Видать,
жрать нечего, в кулак свистит!
   - Они снова к тебе придут, батя, - угодливо сказал Венька,  посмотрев  на
Родьку с неприязнью.
   Но отец оставил его слова без внимания.
   - Ну живи! Прощевай, - сдержанно кивнул он Родьке.
   И спустился к лодке. Венька - за ним. Ткнулся лицом в бороду,  обслюнявил
отцову щеку, пустил слезу.
   Вавила, обняв сына за худенькие плечи, прижал его  к  себе,  погладил  по
голове и с небывалой теплинкой в голосе сказал:
   - Оставайся с богом! Матку слушайся. Не  озорничай.  Пойдешь  в  школу  -
старайся, учись хорошенько. Ученому легче жить.
   Помолчал, вздохнул и перешагнул через борт лодки. Гребцы оттолкнулись  от
берега и взялись за весла. Сидя на банке, Вавила, не отрываясь,  смотрел  на
берег, на одинокую фигурку сына. В груди шевельнулась грусть...
   Венька стоял неподвижно у самой воды. А наверху Родька не сводил глаз  со
шхуны. За время плавания в Архангельск он как бы породнился с ней, и  теперь
сердце заныло от тоски: "Поветерь" уходит, уходит без меня..."
   Родька не думал о Ряхине. Думал о судне. Ему хотелось посмотреть, как  на
шхуне поднимут паруса.
   Лодка с Вавилон маленькой точкой подобралась к  борту  шхуны,  слилась  с
ней. А немного погодя отделилась от судна и пошла к берегу. Родьке казалось,
что в назойливом посвисте ветра он  уловил  знакомую  команду,  радостную  и
властную:
   - Поднять паруса!
   Не отрываясь, смотрел он на фок-мачту,  где  недавно  доказал  насмешнице
Густе, на что способен настоящий зуек. И вот над  палубой  словно  захлопали
серовато-белыми  крыльями  огромные  лебеди.  Потом  крылья  расправились  и
превратились в паруса, которые наполнились ветром до дрожи. Родьке казалось,
что он слышит, как паруса поют  под  ветром.  Поют  о  поморской  силушке  и
отваге.
   - Прощай, "Поветерь"! - шепнул Родька.
   - Прощай, батя! - горестно вздохнул Венька. Когда шхуна, чуть  накренясь,
полетела вперед по зеленоватым со стальным отливом волнам, Родька  и  Венька
разошлись в разные стороны.
   На другой, день Меланья уехала из Унды с сыном и своими  вещами,  забрав,
какие удалось, ценности и поручив приглядывать за домом Фекле.

   ГЛАВА ШЕСТАЯ
   1

   Вавила ошибался: в железном ящике в конторе "Помора" еще до отхода  купца
на Мурман появились деньги. Кооперация предоставила рыбакам товарно-денежный
кредит в половинном размере  стоимости  будущего  улова.  Панькин  воспрянул
духом, еще более энергично занялся подготовкой к путине.
   Теперь ожидали специальный пароход с продовольствием и  промтоварами  для
того, чтобы открыть в селе кооперативную торговлю.  Помещение  для  магазина
рыбкоопа было уже готово.
   К Панькину потянулись рыбаки, которые  на  собрании  из  осторожности  не
вступили в артель, а теперь, видя, что кооператив - дело надежное,  принесли
свои заявления.
   Семья Мальгиных собиралась на покос на своем карбасе. Елисей содержал его
в порядке, и он был еще довольно крепок, хоть и невелик. За десять  дней  до
отъезда на луга Родька проконопатил его и осмолил.
   Пошел он поглядеть, хорошо ли застыла смола и можно ли спускать карбас на
воду.
   Дом Мальгиных стоял у берега, в северном конце деревни:  крылечком  -  на
улицу села, а четырехоконным фасадом - к  реке.  Перед  окнами  -  грядки  с
картошкой. За ними - отлогий спуск к воде, затравеневший до приливной черты,
вымытый и глинистый дальше.
   На  травяном  откосе  карбас  был  опрокинут  на  плахах.   Родька   стал
осматривать его и прикидывать, как ловчее спустить посудину на воду.
   Вечерело. На западе,  под  тучами,  у  самого  горизонта  небо  светилось
тускловато, словно киноварь на  старых  иконах.  Родька  вспомнил  о  Густе.
Внезапно вспыхнуло неодолимое желание видеть ее, слышать, как  она  смеется,
шутит. Шутить она мастерица!
   "Бывает, говорят, человек влюбляется. Неужели и я влюбился? И возможно ли
это?.. А ведь и она тогда вечером  после  собрания  сказала:  "Я  буду  тебя
любить".
   Родька увидел Иеронима Пастухова, который шел по тропинке  вдоль  берега,
опираясь на посошок. На плечах - длинный, чуть ли не до  колен,  ватник,  на
голове - цигейковая шапка, на ногах - шерстяные чулки с галошами.
   - Чегой-то призадумался, добрый молодец? - спросил Иероним,  поравнявшись
с Родькой. - А-а-а, вижу, карбас высмолил. Проверить приш„л? -  он  тихонько
поколупал ногтем заливку в пазах. - Добро осмолил. Да и вправду сказать, ты,
Родя, теперь мужик самостоятельный и член кооператива. Когда на покос-то?
   - Дня через три, - ответил Родион. - А вы куда путь держите?
   - Да  вот  пошел  навестить  Никифора  Рындина.  Чего-то  он  часто  стал
прихварывать. - Иероним стал рядом с пареньком, посмотрел на устье Унды,  на
низкие облака. - Годы, брат, свое берут. В  молодости  нам,  Родионушко,  не
сладко доставалось. Теперь, может, жизнь другая будет, полегче да получше. А
мы жили трудно...
   Родион с вниманием слушал.
   - А все же интересно было. Опасная наша морская жизнь, а красивая, И  чем
красива? Морем! И холодное-то оно, и неприютное,  и  сердитое  иной  раз  до
страху, а доброе! Около него - имей только голову да  руки  -  с  голода  не
пропадешь. Не как в иных местах: земля не  уродит  -  иди  по  миру.  Поморы
отродясь по миру не хаживали и не пойдут!  Только  не  ленись  -  пропитание
добудешь.
   Оба стояли на косогоре плечом к плечу - старый и молодой, один уже  почти
прожил жизнь, другой ее только начинал.
   - Мно-о-го, Родионушко, надобно знать, чтобы в море-то ходить без опаски.
Возьми, к примеру, приливы... Течение во