ный день  дворцовые  служители  церемонно  поклонились
Олегу и просили следовать за собою. Покой был  тихий,  даже  таинственный.
Никифор Вотаниат принял русского князя, восседая  на  малом  троне  и  без
диадемы, в одном скарамангии из мягкой серебристой ткани с широкой золотой
каймой по подолу. Олег вскинул на него глаза и убедился, что  вблизи,  без
фимиама и роскошных одеяний, осыпанных драгоценными камнями, царь мало чем
отличается от обыкновенных людей. Перед  ним  сидел  немолодой  человек  с
широким одутловатым  лицом,  на  котором  прежде  всего  обращал  на  себя
внимание крупный мясистый  нос.  Редкая  седеющая  борода  неопределенного
цвета росла на этом бледном лице таким образом, что оставляла  целиком  не
покрытыми растительностью  щеки  и  подбородок  с  ямочкой.  У  царя  были
скучающие глаза. Все существо  Никифора,  его  поза  и  улыбка  передавали
привычку терпеливо выполнять свои царские обязанности  и  в  то  же  время
полную уверенность в  важности  этого  священнодействия  для  всего  мира.
Впрочем, такие подробности отметил бы  наблюдательный  глаз  какого-нибудь
историографа вроде Михаила Пселла или вдумчивого стихотворца,  как  Феодор
Продром. Олега же больше всего поразили царские пурпурные  туфли,  вышитые
жемчужными крестиками, как у богородиц на иконах.
   Трон был с прямой  спинкой,  обитый  серебряной  парчой.  Его  украшали
наверху два павлина, искусно отлитые из серебра. По правую руку царя стоял
логофет, по левую - еще один евнух, толстый  и  взиравший  перед  собою  с
широко открытым  ртом,  как  рыба,  выброшенная  на  берег.  Позади  трона
выстроились в ряд шесть или семь царедворцев в красных и белых хламидах, с
присвоенными их званию золотыми украшениями. Все, за исключением логофета,
знавшего себе цену и давно уже привыкшего ко всякого  рода  церемониям,  с
любопытством смотрели на архонта. Несмотря на некоторое свое смущение, так
как Олег увереннее чувствовал себя на коне в половецких степях, чем в этих
душных палатах, он тем не менее принял независимый  вид,  напоминая  всем,
что  он  не  последний  князь  на  Руси  и  родственник  Бориса  и  Глеба,
предстоящих  у  престола  всевышнего,   а   ведь   не   у   каждого   были
свойственниками святые. По своему легкомыслию он по дороге во дворец успел
выпить вина, хотя Халкидоний упрашивал его не делать этого.
   Олег низко поклонился царю, как его учили. Чтобы избежать затруднений в
отношениях с упрямыми скифами,  в  константинопольских  дворцах  во  время
царских приемов не требовали от них коленопреклонений и  земных  поклонов,
ибо это только создавало  вечные  пререкания  и  замешательство  во  время
церемоний. Василевс молчаливым кивком головы ответил на приветствие.  Олег
снова уставился на него и, не зная, куда девать  руки,  уцепился  за  свой
пояс с золотыми звездочками. Он ждал вопросов, как ему было сказано  перед
приемом. Халкидоний не был допущен в тайную  палату  и  остался  вместе  с
другими низшими чинами в переднем покое. Его обязанности исполнял на  этот
раз толстый евнух, стоявший у трона с заранее открытым ртом.
   Впрочем, беседа была краткой и незначительной. Собственно  говоря,  все
уже логофет предрешил заранее, и прием только  освящал  принятое  решение,
чтобы отметить его на пергамене и  получить  подпись  русского  архонта  в
торжественной обстановке. Решение  же  заключалось  в  том,  что  василевс
обещал русскому архонту звание куропалата и помощь в  борьбе  за  киевский
престол, а тот в свою очередь признавал себя в  подчинении  царю  во  всех
важных государственных вопросах.
   Сердце  у  Олега  стучало,  когда  он  подписывал  это   обязательство,
спрашивая себя, не предатель ли он своей земли. Но  все  было  так  смутно
вокруг. Греки улыбались ему. Князю также сообщили, что осуществление этого
благочестивого предприятия откладывается до более благоприятного времени и
что царю хотелось бы, чтобы  он  скрепил  соглашение  браком  с  Феофанией
Музало.  Это  делалось  для  того,  чтобы  еще  ближе  приобщить  князя  к
греческому делу, а более подходящей невесты найти не удалось.  Вот  почему
среди стоящих за  троном  царедворцев  Олег  увидел  и  Феодора  Музалона,
сиявшего  от  счастья,  что  наконец-то  и  он  очутился  среди   немногих
избранных.
   Со скучающим видом, но любезно улыбаясь, царь  задал  архонту  еще  ряд
мудрых вопросов. В частности, спросил, что ему больше всего понравилось  в
Константинополе. Олег ответил, что особенно произвела на него  впечатление
церковь Софии. Василевс вежливо кивал головой.  Спросил  также,  видел  ли
архонт в своих пределах ту огромную гору, за  которой  по  ночам  прячется
солнце, а утром снова выходит на небо, чтобы  освещать  вселенную,  и  был
крайне удивлен, что Олег никогда не  видел  такой  горы.  Наконец  логофет
поднялся на кончики пальцев, прикрыл рот рукой и что-то шепнул  царю.  Тот
кивком головы отпустил архонта, не решаясь протянуть ему руку для поцелуя,
ибо  знал,  что  этот  надменный  воин  отказывается  лобызать  руку  даже
епископам. Все это,  конечно,  произвело  неблагоприятное  впечатление  на
присутствующих, но царедворцы утешали себя тем,  что  с  варварами  вообще
трудно соблюдать правила ромейского церемониала. Однако русский князь  был
нужен для выполнения грандиозного государственного плана и поэтому  с  ним
возились, как с избалованным ребенком. Во всяком случае, Олег  вздохнул  с
облегчением, когда прием закончился и препозит, похожий в своем придворном
одеянии на епископа и закрывавший глаза от сознания важности того, что  он
говорил, сообщил князю об особом  расположении  к  нему  царя.  Переводчик
пересказал его слова:
   - Благочестивый приглашает тебя к своей царской трапезе.
   Олега повели в ту палату, где предстоял обед в присутствии царя.  Князь
с удивлением рассматривал обширные залы, где в  течение  многих  лет  были
собраны редкие сокровища. Над головой висели тяжкие серебряные паникадила,
на стенах переливались всеми  цветами  радуги  мозаики,  колонны  были  то
розовые, то зеленые. Повсюду сияло золото. У дверей  стояли  в  прекрасных
кольчугах рослые варяги. От переводчика князь узнал,  что  многие  из  них
родом  с  того  самого  туманного  острова,  откуда   приехала   на   Русь
зеленоглазая супруга Мономаха.
   Стол для царской трапезы был устроен в виде буквы  Покой.  Его  покрыли
парчою, а поверх положили  льняное  белое  покрывало,  чтобы  предохранить
драгоценную ткань от жирных пятен и пролитого вина. В палате уже теснились
приглашенные и какой-то дворцовый чин со списком в  руках,  в  который  он
время от времени озабоченно заглядывал и что-то  отмечал  на  нем  ногтем.
Этот человек указывал всем на отведенные им места с настойчивыми просьбами
не садиться за стол до появления василевса. Олег  посмотрел  вокруг  себя.
Его место оказалось не из последних, за главным столом,  видимо  не  очень
далеко от царя. На столах уже стояли серебряные чаши и  румяные  пшеничные
хлебцы в плетеных корзинах.  Царя  и  царицу  ожидали  седалища  наподобие
тронов, прочих - низкие  сиденья,  без  спинок,  но  с  мягкими  парчовыми
подушками. В ожидании выхода царя гости тихо переговаривались между собой,
обсуждая подробности  приема  или  последние  дворцовые  новости.  Видимо,
многие завидовали Феодору Музалону, а он уже принимал высокомерный  тон  в
разговорах с  собеседниками.  Слуги  суетились  с  другой  стороны  стола,
ставили на него блюда, натыкались один на другого в этой тесноте и спешке,
и ими руководил тот румяный чернобородый человек, который указывал  места.
Это был начальник пира.
   Олег кое-кого знал из присутствовавших. Переводчик, не  отстававший  от
него ни на один шаг, охотно показывал князю прославленных царедворцев.
   - Видишь, стоят два молодых воина? Это братья Алексей и Исаак  из  рода
Комнинов. Первый из них совсем еще юноша, у  него  борода  не  успела  как
следует вырасти на подбородке, а он уже одержал многие победы над  врагами
и ныне назначен великим доместиком.
   Олег кивал головой. Алексей показался ему  представительным  человеком,
не очень высокого роста, но соразмерной полноты. Глаза у  Алексея  огибали
черные брови. Он смотрел  из-под  них  одновременно  и  строго  и  кротко.
Горделиво, не поворачивая головы, великий доместик кидал взоры то направо,
то налево, улыбался сдержанно и таил в себе какие-то мысли.
   Евнух шептал Олегу:
   - На коне он еще более величествен, чем пеший.
   - А другой брат?
   - Он старше его, но уступает Алексею в разуме и воинской доблести.
   Исаак действительно не  обладал  таким  выразительным  лицом,  как  его
младший брат, был менее уверен в себе и молча ждал со склоненной на  плечо
головой, когда начнется обед.
   Рядом с Олегом находились еще два  знатных  мужа.  Оказалось,  что  они
родом из  славянских  земель  и  говорят  на  понятном  языке,  что  очень
обрадовало русского князя. Он узнал, что одного  зовут  Борил,  другого  -
Герман и что оба всемогущие любимцы царя. Как и все остальные, они были  в
длинных греческих одеяниях, без плащей,  и  Олег  заметил,  что  многие  с
любопытством рассматривали его красную рубаху с золотым оплечьем.
   Наконец огромные двери растворились словно  сами  собою,  хотя  створки
толкали невидимые руки приставленных к этому людей, и в  палате  появились
силенциарии,  на  обязанности   которых   восстанавливать   тишину   перед
появлением священных особ. Они постучали серебряными жезлами  о  мраморный
пол, и тотчас все разговоры смолкли.
   - Преклоните главы ваши! Се грядет благочестивый!  -  крикнул  один  из
силенциариев.
   Склоняясь, присутствующие обратили  взоры  в  сторону  царя  и  царицы.
Незримый хор возгласил многолетие. За царственной четой двигались  попарно
приближенные женщины царицы и евнухи.
   Равнодушно окинув взглядом собравшихся,  Никифор  направился  к  своему
месту. На нем был все  тот  же  серебряный  скарамангий,  из-под  которого
виднелись пурпуровые башмаки. Царица носила одеяние  из  голубой  ткани  с
золотом. Эта высокая  и  стройная  женщина  отличалась  большой  и  редкой
красотою, с очень белым и как бы посыпанным  мукою  лицом.  Она  милостиво
улыбалась. Те, на кого она обращала свои взоры, тоже невольно расплывались
в улыбках. Но Олегу показалось, что царица особенно внимательно и  даже  с
какой-то нежностью посмотрела на Алексея,  юного  доместика,  и  тот  едва
заметно склонил голову. Вслед за царем  и  все  остальные  стали  поспешно
занимать свои  места,  и  тотчас  после  положенных  молитв  слуги  начали
предлагать яства, а виночерпий следил за тем,  чтобы  чаши  не  оставались
пустыми. Вино здесь разбавляли теплой водою из серебряных сосудов, и  Олег
мысленно обругал греков за этот обычай.
   По правую руку от царя сидели вельможи, по левую, со стороны царицы,  -
приближенные женщины. За спинами у приглашенных стояли служители и евнухи,
а на пустом пространстве, образованном  тремя  столами,  суетились  слуги,
передавая из рук в руки яства. Олег с любопытством наблюдал, как  двое  из
них принесли на огромном блюде розоватую рыбину, украшенную всяким овощем,
и тот, что шел впереди и двигался спиной  вперед,  все  время  со  страхом
оборачивался, чтобы не наткнуться на что-нибудь. Но больше всего, конечно,
привлекала внимание князя царская чета, хотя он ничего не мог  обнаружить,
кроме того, что у царя по-прежнему был вид скучающего человека,  а  царице
тоже, по-видимому, надоели подобные трапезы, и она почти не прикасалась  к
пище. Но Олег опять заметил, что она  бросила  быстрый  взгляд  в  сторону
Алексея и улыбнулась, склонившись  над  серебряной  чашей,  а  он  опустил
глаза, и румянец вспыхнул у него на щеках.
   Сидевший рядом с Олегом царедворец по  имени  Борил  тихо  задавал  ему
вопросы о том, что творится на Руси. Потом князь в свою очередь спросил:
   - Алексей, знатный воин, что сидит рядом с царем...
   Но Борил даже не дал Олегу договорить и перебил его:
   - Картавый?
   Услышав речь молодого красавца, князь убедился, что сосед не лжет.
   - Что ты хотел спросить?
   - Говорят, он царского рода?
   - Царского рода? Все они придумывают такое. Но верно, что он  близок  к
царскому дому и к нему благоволит царица. Что ты хочешь? Наш  царь  уже  в
летах, а она цветет. Впрочем, порой и старцев утешает на склоне лет нежная
любовь...
   Борил что-то недоговаривал, он хмуро косился на Алексея.
   Стоявший за спиной Олега евнух,  тот  самый,  что  выполнял  на  приеме
обязанности переводчика, может быть,  услышал  слова  Борила,  и  они  ему
сказали более, чем князю, потому что поспешил перевести беседу  на  другую
тему и шепнул архонту:
   - А не приходилось ли тебе видеть сына царицы Константина?
   Олег сказал, что не приходилось.
   - Жаль! Если бы ты видел его! Красавчик! На днях ему  исполнилось  семь
лет. Весь в мать: по цвету волос - белокур и так  же  румян,  белолиц.  Он
точно распустившийся розан. Голубые  глазки  Константина  сияют  точно  из
золотой оправы. Так изображали древние Эрота...
   Олег не знал, кем был Эрот, и постеснялся спрашивать объяснений.
   Борил вздохнул:
   - Но что ждет этого младенца?
   Вдруг Олег встретился глазами с одной из приближенных женщин,  сидевших
по  другую  сторону,  за  третьим  столом.  Она   отличалась   от   других
благородством   осанки,   милой   улыбкой,   никому   в    частности    не
предназначенной, маленькими белыми руками, которыми она  пыталась  закрыть
свое лицо, якобы поправляя непокорную прядь  рыжеватых  волос.  Перед  нею
лежал хлебец и на серебряной тарелке кусок рыбы.  Но  молодая  женщина  не
притрагивалась к еде. Ее что-то так взволновало, что ей было не до  этого,
и самое удивительное для Олега заключалось в том,  что  это  была  не  кто
иная, как его пламенная любовница, которую он еще вчера посетил в  царских
садах, ушел от нее на утренней заре, едва вырвавшись  из  жарких  объятий.
Вероятно, рыжеволосая красавица уже давно увидела за столом Олега и  никак
не ожидала встретить его здесь, потому что взор ее блуждал  растерянно,  а
щеки то пылали внутренним жаром, то бледнели как снег. Она кусала губы,  и
один раз василевс даже подозрительно посмотрел на нее, не понимая,  почему
эта женщина, всегда такая сдержанная, так волнуется. Даже кусает губы.  Но
в  конце  концов  она  справилась  со  своим  волнением   и   стала   тихо
разговаривать с соседкой.
   Василевс окинул хмурым взглядом столы. Хотя он сделал это неизвестно по
какой причине, но гости подумали, что ему докучают разговоры,  и  умолкли.
Наступила тишина, и тогда еще слышнее затарахтели ложки.  Царская  трапеза
была  скорее  символической,  чем  насыщающей  человека,   который   любит
покушать. Посреди стола лежала та самая рыба, которую  с  трудом  принесли
два служителя. Сам начальник пира отрезал от нее куски, и слуги  разносили
их указанному ножом гостю. Ее заменили корзины с  яблоками.  В  заключение
подали сладкое: в сосудах, которые обносили по  столам,  благоухало  медом
хитроумное варево из орехов, сушеного винограда, смокв и вина, сдобренного
имбирем и гвоздикой. Олег  видел,  как  его  возлюбленная,  уже  несколько
успокоившаяся, положила себе на тарелку  немного  этой  смеси  и,  склонив
трогательно  голову,  ела  ее  без  большой  охоты  золотой  ложечкой.  На
красавице было пышное одеяние,  почти  такое  же,  как  у  царицы,  -  так
называемое одеяние препоясанной патрикии,  с  лором,  или  узкой  парчовой
полосой, сложно обвивавшей ее стан, грудь и плечи. Она теперь не  смотрела
больше в сторону Олега.
   Прикрывая рот рукою и невольно косясь на царя,  князь  спросил  шепотом
склонившегося к нему евнуха:
   - Кто эта женщина?
   - Какая?
   - Та, что в зеленом одеянии. Рыжая.
   - Евдокия.
   Олег поопасался расспрашивать здесь о дальнейшем.
   Обед пришел к концу. Царь и царица  встали  и,  поклонившись,  покинули
трапезную палату. Отодвигая сиденья, гости тоже вставали из-за стола. Олег
торопился это сделать, чтобы успеть поближе подойти  к  своей  рыжеволосой
возлюбленной. Он уже знал несколько греческих слов  и  хотел  с  нежностью
приветствовать ее. Такая любовь облагораживает даже злых  и  жестоких.  Но
женщина  вместе  с  другими  ушла  за  царицей  во  внутренние  покои,  не
обернувшись на него.
   Возвращаясь  домой  вместе  с  поджидавшим  князя  у  дворцовых   ворот
Халкидонием, Олег спросил:
   - Скажи мне, кто такая Евдокия?
   - Евдокия? Вероятно, ты говоришь о патрикии, что могла  сегодня  сидеть
за царским столом?
   - О ней.
   Спафарий стал задумчиво ковырять в носу.
   - Разве ты не знаешь? Возлюбленная царя.
   От изумления Олег остановился.
   - Что с тобой? - в свою очередь спросил Халкидоний князя.
   - Но ведь царица прекрасна лицом!
   - Кто знает, может быть, у другой есть  такие  качества,  каких  нет  у
царицы.
   Они направились в сторону церкви св.Фомы.
   - Да, - продолжал спафарий, -  дочь  простого  садовника,  а  вот  куда
вознесла Евдокию женская судьба. Благочестивый оковал ее, как  драгоценную
жемчужину, в золото и серебро, оградил от простых смертных. Только изредка
видим мы ее на Ипподроме. Но расскажи,  что  происходило  на  приеме  и  в
трапезной палате...



14

   В конце концов, встреча Олега с Евдокией на  царском  обеде  ничего  не
изменила бы в их тайных свиданиях, даже могла бы еще больше разжечь  пламя
страсти,  но  произошли  некоторые  события.  Во   дворце   считали,   что
случившееся в дальнейшем было явным упущением  Халкидония,  за  что  он  и
понес заслуженное наказание. Однако можно сказать, что и городской  эпарх,
как в Константинополе называют градоначальников, на  обязанности  которого
лежит наблюдение за порядком и особенно за поведением временно проживающих
в столице чужестранцев, оказался в данном случае не на должной высоте.  Он
отлично знал о любовных похождениях Олега, так  как  Халкидоний  ежедневно
докладывал ему о каждом шаге русского архонта; тем  более  что  сам  князь
любил за чашей вина похвастаться своими победами и без большого  стеснения
описывал достоинства любовниц, иногда принадлежащих  к  высшему  обществу.
Однако с государственной точки  зрения  эти  ночные  приключения  знатного
пленника  казались  малопредосудительными  проказами,  и  когда   спафарий
докладывал о них эпарху, тот равнодушно зевал. Видя безучастное  отношение
со стороны высших властей к своим донесениям и почему-то считая, что новое
знакомство Олега тоже не  имеет  большого  значения,  спафарий  не  спешил
сообщить об этом градоначальнику и даже  не  сопровождал  князя  в  ночных
прогулках, а  сам  Олег  теперь  стал  помалкивать  о  своих  подвигах,  и
казалось,  что  тут  его  успехи  невелики.  Одним  словом,  все  это  уже
достаточно надоело Халкидонию. Но кто же мог предполагать,  что  священное
ложе василевса осквернит та, которую он осыпал не только  жемчугом,  но  и
всеми знаками царственного внимания, какие только могут излиться  на  дочь
простого  садовника.  Евдокия  получила  высокое  придворное  звание,   ей
предоставили право присутствовать на приемах императрицы.  Кроме  того,  к
ней определили учителем образованного евнуха, и он приохотил  красавицу  к
чтению поэтов. Наконец, эту красавицу,  оказавшуюся  столь  неблагодарной,
поселили в самом дворце, отвели для нее мраморный дом в тех самых  царских
садах, где она в ранней юности полола цветники и  где  однажды  увидел  ее
василевс, совершая утреннюю прогулку. Впрочем, во  время  личных  докладов
императору эпарх намекал, склоняя мощную шею и поводя выпуклыми глазами  в
розовых жилках, что как будто не все обстоит благополучно в  самой  ограде
Священного дворца. Большего он не смел сказать. Соглядатаи  доносили,  что
какие-то тени проскальзывают порой во мрак  и  тишину  царских  садов,  но
никого до сих пор не удалось схватить, и у эпарха не было в руках  никаких
доказательств. Поэтому он выражался довольно туманно