крежетом.
   - Отроки, посмотрите, что в яме, - приказал Фома.
   Белокурый соскочил с коня и, нагибаясь,  осмотрел  выкопанную  довольно
глубоко яму.
   - Похоже, что тут есть что-то...  -  говорил  он.  -  Не  сокровище  ли
закопали тут?
   - Возьми рыльце и копай, - приказал Фома кузнецу.
   - Не буду, - отвечал Коста.
   - Не будешь?
   Опять копье уперлось ему в грудь.
   - Рой, или смерть тебе!
   Коста поднял лопату и в сердцах вонзил  ее  в  землю.  Всадники  стояли
вокруг него и смотрели, как он трудится. Что он мог поделать? Отроки  были
одни с копьями, другие при мечах, как дружинники ездят на охоты.  Впрочем,
в нем самом горело любопытство  к  тому,  что  зарыто  здесь.  Теперь  уже
явственно было видно, что это  нечто  вроде  могилы.  Кузнец  ожидал,  что
вот-вот лопата ударится о глиняный сосуд и со звоном рассыплются златники.
   Но он уже устал и время от времени прекращал работу, вытирая пот со лба
рукавом рубахи. Заметив это, боярин распорядился:
   - Кемелай, возьми рыльце и рой!
   Смуглый торчин слез с коня и стал копать землю мотыгой. Белокурый отрок
тоже взял лопату из рук Косты. Теперь земля шибко полетела комьями во  все
стороны. Двое копали, остальные смотрели на них, ожидая  увидеть  в  земле
что-нибудь необычайное.
   Вдруг лопата отрока выбросила вместе с глиной желтый человеческий череп
с оскаленными зубами...
   Воевода трепетной рукой ухватился за ладанку, висевшую у него на  груди
под красной рубахой. От неожиданности отроки тоже широко  раскрыли  глаза.
Кузнец заглянул в яму. Вместо серебра там лежали кости. Это  была  древняя
могила.
   Когда все  немного  успокоились,  Фома  велел  копать  глубже.  Иногда,
зарывая сокровище, убивали человека,  чтобы  его  дух  охранял  закопанное
злато. Отроки с новым рвением взялись за лопату и мотыгу, позабыв о  лове.
Теперь уже сам боярин слез с коня и, опираясь руками о колена,  следил  за
работой. Так  копали  некоторое  время,  однако  ничего  не  нашли,  кроме
полуистлевших человеческих костей.
   Уже над дубравой всходило солнце. Обсудив с отроками положение,  боярин
сердито сказал Косте:
   - Вводишь людей в искушение, мертвецов выкапываешь из могил!
   Как будто бы  кузнец  был  виноват,  что  Фоме  не  удалось  поживиться
серебром, зарытым неведомо кем и когда.
   - Садитесь на коней! - приказал он отрокам. - Сколько времени  потеряли
тщетно!
   Боярин плюнул на землю.
   Всадники скоро скрылись в роще, переговариваясь между собою.  Оставшись
в одиночестве, Коста еще раз обследовал могилу.  В  яме  не  было  никаких
признаков клада. Он  собрал  разбросанные  повсюду  человеческие  останки,
сбросил в яму и снова кое-как  засыпал  землей.  Потом  положил  на  плечо
рыльце и мотыгу и ушел, досадуя на весь мир.
   О найденной могиле много говорили в городе,  и  поп  Серапион  прибежал
посмотреть на нее, чтобы допытаться, не покоился  ли  в  ней  какой-нибудь
мученик или отшельник, но никаких благочестивых преданий с этим местом  не
было связано, и священник так и изложил все епископу. Все  это  произошло,
когда Мономах еще гостил в Переяславле, и ему тоже доложили о случившемся,
но старый князь тут же забыл об этом, хотя ранее имел обыкновение  входить
во все мелочи и всюду тщился навести порядок.
   Когда Фома Ратиборович, склоняясь  с  коня,  сказал  ему  про  кузнеца,
великий князь спросил:
   - Какое сокровище?
   - Ехал на лов с отроками. И что увидел? Кузнец яму в дубраве копает,  а
в ней - человеческие кости.
   - Слышал, слышал... - закивал головой князь.
   - Он искал серебро, а нашел мертвеца, - ехидничал боярин, забывая,  что
сам принимал участие в раскопках. - Оказалось, что там человек  в  далекие
времена похоронен.
   Князь не обратил особенного внимания на рассказ. Мало ли людей лежит  в
земле? Но полюбопытствовал:
   - Как же поступили с могилой?
   - Поп Серапион над ней положенные молитвы прочел.
   - Добро.
   Мономах, уже в некотором  удалении  от  суетного  мира,  не  потребовал
дальнейших объяснений и молча смотрел на угрюмого Косту,  которому  немало
досталось от супруги за его ночное похождение. Однако епископ Лазарь, тоже
слышавший об этом случае, протягивая к  кузнецу  указующий  перст,  поучал
его:
   - Христианину подобает не в  земле  искать  сокровище,  а  на  небесах.
Подобное богатство ни тати не похитят, ни  огонь  не  спалит,  ни  тля  не
пожрет...
   Мономах одобрительно закивал головой. Но его взгляд упал на Любаву,  на
ее озаренное волнением лицо. Было в девушке нечто такое, что  напомнило  о
Гите. Большие зеленоватые глаза? Или длинная  золотистая  коса?  Или  юные
перси под полотном сельской рубашки?  Князь  вдруг  почувствовал  в  своем
сердце слезливую теплоту, смешанную с великой  печалью,  какую  рождает  у
старых людей созерцание девической красоты. Он вздохнул и спросил кузнеца:
   - Дочь твоя?
   Кузнец улыбнулся в бороду.
   - Зовут ее Любава. Выросла, а замуж никто не берет.
   Заметив всеобщее внимание, Любава в крайнем смущении отвернула  лицо  и
закрыла его рукавом  рубахи.  Даже  ее  маленькие  босые  ноги  передавали
внутреннее волнение и как бы топтали одна другую.
   Князь Ярополк, расположенный к молодому дружиннику и  любивший  слушать
его песни о синем море, сказал отцу с добродушной усмешкой:
   - Наш гусляр хочет вести дочь кузнеца, а он не дает свое позволение.
   Мономах снова обратил взор на Косту:
   - Почему не хочешь?
   Кузнец потупился и не давал ответа.
   - Почему не хочешь? - повторил князь.
   Но кузнец молчал.
   - Почему не отвечаешь великому князю? - набросился  на  кузнеца  боярин
Фома.
   Отвернувшись, Коста стал объяснять:
   - Мы бедные люди, а отрок красное корзно носит...
   - Что из того? - спросил Мономах.
   - Нашей бедностью потом попрекать будет.
   Мономах нахмурил брови.
   - Дело не в богатстве. Юноша  и  девица  должны  любить  друг  друга  и
плодиться. Так повелел нам апостол.
   Кузнец проговорил:
   - Если так велишь, то твоя воля...
   - Добро.
   Злат сидел на коне, опустив глаза.  Он  никогда  ничего  не  говорил  о
Любаве князю Ярополку. Значит, Даниил рассказал обо всем. Но  какой  нашел
повод для этого?
   Любава уже не могла выдержать более. Она стояла, закрывая лицо  руками,
и казалось, что через пальцы  брызжет  ее  счастье.  Потом  повернулась  и
убежала, чтобы спрятаться на огороде от мужских дерзких  взглядов.  Старый
князь проводил ее отеческим взором.
   - Прощай, кузнец, - сказал он Косте. И добавил  почему-то:  -  Вот  еду
помолиться в монастырь, где пролилась невинная кровь мученика...



41

   Проводив старого отца до Борисоглебского  монастыря  и  устроив  его  в
одной из избушек, Ярополк тотчас стал  собираться,  чтобы  возвратиться  в
Переяславль. Вместе с ним должны были сесть на коней княжеские  отроки,  в
том числе и Злат. Но все поехали восвояси, как  и  положено  благоразумным
людям, по прямой дороге, ибо для этого и проложены земные пути и построены
мосты через реки, - а гусляр по своей привычке  ходить  окольными  тропами
пробирался через дубравы, слушая пение птиц. Он с  любопытством  спрашивал
себя, глядя на скачущих с ветки на ветку белок: чем же питаются эти лесные
звери, пока еще не поспели орешки и ягоды?  Так  он  ехал,  посвистывая  и
радуясь земным запахам, смешанным с крепким конским потом, и, как  всегда,
его мысли о житейских делах, - ведь следовало бы новые сапоги  приобрести,
и  хотелось  носить  красивое  голубое  корзно,   что   продавал   Даниил,
проигравшийся в пух и прах, когда метал кости в корчме с проезжим варягом,
- постепенно обращались к другим предметам.  Вот  он  проявит  мужество  в
сражении, и князь наденет ему на шею золотое  ожерелье,  повелев  храброму
отроку быть вельможей в княжеской палате. Или Злат  споет  на  пиру  такую
песню, что прославится навеки по всей Руси. Потом он женится на Любаве,  и
они будут  жить  в  боярских  хоромах  с  веселыми  петушками  на  оконных
наличниках и разноцветными стекляшками. Случалось же  подобное  с  другими
отроками.  Ведь  переяславский  житель   Кожемяка   победил   печенега   в
единоборстве и стал великим человеком. Или Илья Дубец,  спасший  князя  от
смерти и получивший золотую гривну из княжеских рук. Еще Злат думал о том,
что прошла зима и цветы распустились на зеленых  лужайках,  а  в  дубравах
снова защелкали по ночам соловьи. Остановив коня, он прислушался. Недалеко
стонала любовно лесная горлинка. Потом  кукушка  прокуковала  три  раза  и
умолкла. Вся лужайка перед ним  была,  как  жемчугом,  усыпана  ландышами.
Хотелось как можно глубже вдыхать этот запах, что казался слаще  греческих
ароматов и фимиамного дыма. Потом Злату пришло на ум, что скоро  он  будет
проезжать мимо кузниц и, может быть, увидит Любаву. Теперь он уже  получил
княжеское позволение, чтобы не бояться ни отца ее, ни  матери.  Но  только
что он подумал о Любаве, как понял, что очутился на той самой поляне,  где
стояла под дубами избушка горбатой колдуньи.
   После кузнецовых слов, что  ворожея  творит  добро,  излечивая  людские
недуги, ему не было так жутко, как в первый раз. И все же здесь текла иная
жизнь, чем в гридне, наполненной смехом и песнями  отроков,  или  в  любом
христианском доме. По-прежнему на высоких шестах белели лошадиные  черепа,
из дымницы валил голубой дымок, отворенная дверка все  так  же  висела  на
одной петле. Ничего странного  в  своем  приключении  он  не  увидел:  что
удивительного было в том, что он ехал дубравой близ дороги, направляясь  в
Переяславль с полуночной стороны, и вновь очутился около избушки ворожеи?
   Злат постоял немного и уже собирался поворотить  коня,  чтобы  поскорее
выехать на проезжую дорогу,  как  вдруг  на  пороге  показалась  горбунья.
Прикрывая глаза от солнца рукой, она смотрела на  всадника.  Но  чего  ему
было страшиться? Разве не излечила ворожея жену попа Серапиона от  живота?
Старуха поманила его рукой, чтобы он приблизился  к  хижине.  Не  понимая,
зачем он понадобился ей, Злат тронул коня  и  спустя  несколько  мгновений
очутился около избушки.
   - Ты гусляр? - спросила горбунья.
   - Гусляр.
   - Все по дубравам бродишь? Мало тебе дорог?  То  монахи  ходят,  псалмы
поют, то гусляры. Покоя мне нет.
   - Какие монахи? - спросил Злат.
   - Три монаха проходили здесь, угрожали мне вечным огнем.  Так  грешники
будут гореть.
   Отрок понял, что это были те  самые  иноки,  с  которыми  он  беседовал
немного дней тому назад в корчме, когда Лаврентий шептал ему о престарелом
воине, скончавшемся в Тмутаракани.
   - Они сокровище ищут, - засмеялся Злат.
   - Ищут, а не находят...  -  пробормотала  старуха.  -  И  кузнец  землю
копает.
   - Знаю.
   Коста сам рассказывал ему про неудачную попытку найти серебро.
   - А ты что  ищешь,  отрок?  Или  тебе  только  бы  на  золотых  струнах
бренчать?
   - Я тоже искал бы сокровище, да заклятья не знаю.
   - Заклятье... - ворчала горбунья. - А если открою тебе тайные слова?
   Злат открыл рот от удивления. Он спрыгнул с коня на землю и  еще  ближе
подошел к старухе.
   - Что тебе сделал, что заклятье хочешь мне открыть? - опять  рассмеялся
отрок.
   Горбунья вцепилась  когтистыми  пальцами  в  старенький  посох.  Сквозь
лохмотья ее рубахи виднелось черное тело, напоминавшее  общипанную  птицу.
Она пристально посмотрела на юношу, на его залитые румянцем щеки, поросшие
золотистым пушком. Но больше всего ее внимание привлекло  красное  корзно.
Такое,  какие  обычно  носят  дружинники;  застегнутое  на  правом   плече
серебряной запонкой, оно  почему-то  напоминало  старухе  эпизод  далекого
прошлого.
   Тогда ворожея еще была  девочкой,  помогала  матери  собирать  целебные
травы. Однажды она бродила в одиночестве на заре  в  этой  самой  дубраве.
Нужно было взобраться на дуб, чтобы сорвать на его вершине дикое  растение
с белыми ягодами, от которых у людей бывают счастливые  сны.  Калека,  как
белка, поднималась с ветки на ветку, а когда очутилась наверху, то увидела
невдалеке от этого места странное зрелище.  Два  человека  усердно  копали
яму, на траве лежало рядом такое же красное корзно, как у гусляра. Девочка
притаилась и смотрела, радуясь, что ее не заметили, когда она  влезала  на
дуб. Очевидно, звон лопат заглушил ее легкие шаги. Пришельцы копали  землю
на другом берегу ручья, струившегося по белым камушкам под  деревьями.  Из
страха, что эти люди могут причинить ей зло,  она  замерла,  обнимая  сук.
Дерево казалось живым  существом,  его  ветви  были  наполнены  жизненными
соками...
   Внизу  люди  закапывали  что-то,  но  маленькая   горбунья   не   могла
рассмотреть, что они клали в яму. Потом тот, кого можно  было  принять  по
одежде за раба, стал собирать сухие ветки и засыпал ими  холмик,  где  они
только что рыли землю.  Теперь  уже  никто  не  догадался  бы,  что  здесь
свежевскопанная почва. Воин препоясался мечом, накинул на плечи  корзно  и
смотрел, как его слуга трудился. Девочка  даже  услышала,  как  он  громко
сказал рабу:
   - Скоро будет тебе великая награда!
   Обрадованный раб закончил трудную работу, взглянул еще раз на дело  рук
своих и, положив на плечо лопаты, пошел прочь.  Вслед  за  ним  воин  тоже
перешел ручей, направляясь в глубь дубравы. Повернув голову за  ними,  она
рассмотрела, что невдалеке к одному из деревьев привязаны два коня.
   Уже начало светать. Горбунье хорошо было видно с высокого дуба, как все
произошло.  Шедший  позади  воин  вдруг  выхватил  меч.  Очевидно,  клинок
заскрежетал в ножнах, потому что раб  с  любопытством  оглянулся  на  этот
звук. Видимо, несчастный понял  по  лицу  господина,  что  пришла  к  нему
смерть, и, уронив лопату, простер руки с ужасным криком и умолял о пощаде.
Но воин тотчас ударил его мечом. И еще раз,  и  еще...  Обливаясь  кровью,
человек упал. Маленькой свидетельнице показалось на мгновение, что  у  нее
сердечко выпрыгнет из груди. Зубы у  нее  стучали,  как  в  огневице.  Она
боялась пошевелиться и ждала, прижавшись к дереву, что будет дальше.  Воин
снова сбросил с  себя  корзно  и  стал  копать  яму.  Он  долго  трудился,
оглядываясь порой по  сторонам,  хотя  в  этой  глуши  никто  не  мог  ему
помешать. Когда могила была готова, воин втащил в нее за ноги убитого раба
и закопал его. Потом сел на коня и, держа другого на поводу,  оставив  без
внимания лопаты, ускакал в чащу. Почему этот боярин не бросил просто  труп
в лесу, где его пожрали бы волки и всякие другие звери? Но в ту  пору  она
не задавала себе никаких  вопросов,  а  поскорее  спустилась  с  дерева  и
поспешила к матери в город.
   Тогда она была совсем еще ребенком и только путано  могла  объяснить  и
рассказать, что с нею случилось. Мать или не поняла ничего из прерываемого
плачем рассказа, или не пожелала  завладеть  сокровищем,  может  быть,  из
страха, что ворожею легко обвинят  в  похищении  драгоценных  сосудов  или
сребреников, когда увидят богатство в ее руках. С  тех  пор  прошло  много
лет, и она сама  забыла  о  виденном,  и  только  красное  корзно  гусляра
внезапно напомнило ей о страшном событии и все воскресило в памяти. Теперь
ворожея понимала, что  воин  убил  раба,  чтобы  избавиться  от  человека,
который знал слишком много. Этот  жестокий  боярин  думал,  что  никто  не
проникнет в его тайну. Но он ошибался. Если бы мать захотела, они могли бы
взять это сокровище и уйти в Ладогу, откуда происходили родом, и там  жить
в большом и теплом доме, как живут те боярыни, к которым ее  звали  порой,
чтобы помочь им в любовных страданиях. Теперь  ей  уже  ничего  не  нужно.
Однако разве нельзя открыть местоположение  клада  хотя  бы  этому  юноше,
который любит Любаву, часто приносившую ей пироги. Сколько  дней  и  ночей
одинокая ворожея провела среди полей и  лесов,  слушая,  как  произрастают
злаки. С возрастом горб ее стал огромным. Уродство придавило ее  к  земле,
закрыло своей тяжестью все радости женской  жизни.  Но  горбунья  находила
утешение в священных рощах. Великолепные дубы наполняли душу волнением,  и
ей казалось, что в их шуме во время бурь она слышит глагол божества.
   Из греческой земли явился новый бог, которому кадят в церквах фимиамом.
От этого запаха стесняется дыхание  и  хочется  чихать,  уйти  поскорее  в
просторную  дубраву.  Мать  рассказывала  ей  со  слезами,   как   Перуна,
деревянного идола с серебряной головой и золотыми усами, княжеские  отроки
ввергли в Днепр  и  отталкивали  его  шестами  от  берега.  Вскоре  пришли
дровосеки в рощу, которую прежде люди считали божницей, и срубили  секирой
священное дерево, под которым совершалось  веселие  свадеб,  и  всполошили
черных воронов, предвещавших своим карканьем судьбу девам и  воинам.  Ныне
Перун царит на земле только во время страшных бурь, когда он мечет  молнии
и  поражает  огненными  стрелами  не  угодных  себе.  В  такие  часы  даже
почитающие Христа страшатся древнего бога и темноты овинов. Люди как дети.
Они боятся крика ночной птицы или вида несчастной горбуньи, а не опасаются
злодеев, живущих среди них.



42

   Ворожея окинула отрока пронзительным взглядом. Он тихо стоял перед нею,
обнимая за шею  жеребца.  Видно  было,  что  нет  жадности  в  душе  этого
человека. Любава говорила ей, что поп Серапион бранил гусляра  за  грешные
песни. Вознаградить его счастьем? Пусть будет он вспоминать до конца своих
дней страшную горбунью...
   Старуха прошептала,  ухватившись  цепкими  пальцами  за  рукав  красной
рубахи:
   - Хочешь, помогу тебе найти сокровище? Будешь богатым, как Ратибор.
   Злат по своей привычке легко  относиться  ко  всему,  что  встречал  на
жизненном пути, весело рассмеялся. Какая польза  в  богатстве!  Стоит  ему
пропеть красивую песню - и княжеское серебро  сыплется  на  него,  как  из
колчана. Он и без пенязей чувствовал себя богачом. Певцу принадлежит  весь
мир, который он видит перед собой, и он способен летать как на крыльях  до
самого синего моря, в жребий Симов и даже в пределы Рима.  Золотые  струны
обладают властью делать людей счастливыми или печальными, в чем не властен
и греческий царь. И все-таки отрок сказал:
   - Что же! Сделай меня богатым, старуха!
   - Пойдем за мной, - поманила его ворожея сухой ручкой и заковыляла в ту
сторону, где за дубами бисером рассыпался и звенел ручей.
   Ведя коня на поводу, Злат покорно шел за горбуньей,  невольно  отвращая
взор от ее уродства. Так они довольно далеко брели по берегу ручья.  Потом
старуха остановилась и стала что-то высматривать. В этом месте было больше
пней, чем зеленых деревьев, однако горбунья  хорошо  помнила,  что  именно
здесь рос тот дуб, с вершины которого она смотрела, как убили раба.  Потом
это древо опалила молния. Вот его огромный пень.
   Злат, бродивший поблизости,  наткнулся  на  свежевскопанную  землю.  Он
догадался, что здесь кузнец клад искал, и крикнул ворожее:
   - Тут кузнец кости мертвеца нашел?
   - Какого мертвеца? - не поняла старуха.
   Гусляр рассказал ей о том, над чем потешался весь Переяславль.
   Значит, ее не обманывает память. Если здесь был зарыт  убитый  раб,  то
сокровище закопали недалеко отсюда. Горбунья уже узнавала  местность.  Вот
здесь она сидела на  дереве,  умирая  от  страха.  Воин,  снявший  красное
корзно, и раб копали по ту сторону от ручья.  Она  постучала  костылем  по
гнилушке, что осталось от дуба:
   - Придешь сюда ночью. А копать будешь за ручьем. Около орешины.
   На другом берегу  потока  берег  вздымался  немного,  и  на  нем  росли
ореховые кусты. Глядя на них, Злат ужасался. Все было как во сне.  Неужели
в этой земле лежит сокровище? Но надо было проверить расстояние.
   Он прошептал:
   - От дуба на полночь тридцать три шага...
   - Что ты говоришь? - не расслышала старуха.
   - Один монах открыл мне... Тридцать три шага...
   - Сколько шагов, не знаю.
   Злат прикинул мысленно, где полночь, и  когда  сделал  тридцать  третий
шаг, то оказался уже за  ручьем,  на  том  мест