ется, а мы плачем горькими слезами.
   Было решено побывать в  Каффе.  Новый  город,  выросший  на  развалинах
древнего поселения, расцветал с каждым годом и сделался соперником некогда
богатой Корсуни. Сюда доставлялись товары со всего Востока - из Багдада  и
Александрии и даже из далекой страны серов.  Кроме  того,  здесь  открылся
большой рынок невольников. Мономах велел Фоме  узнать,  много  ли  томится
христиан и возможно ли выкупить их.
   В Каффу поплыл только один корабль, на котором пустились  в  путь  Фома
Ратиборович, Илья Дубец, Злат и тридцать  самых  сильных  гребцов.  Погода
стояла  безветренная,  и  море  радостно   сияло.   Мерно   нагибались   и
откидывались мускулистые нагие спины, и длинные весла бурно  пенили  воду.
Злат сидел на корме и любовался мимо плывущими берегами. Кое-где виднелись
каменные башни, столпы языческих  храмов,  стада  белых  овец  на  дальних
холмах. Было приятно и печально смотреть  на  все  это.  Один  из  гребцов
обернулся и сказал:
   - Гусляр, спой песню!
   Злат взял гусли, положил на колени и тронул пальцами поблескивавшие  на
солнце струны. Он запел:

   С синего моря приходила буря,
   мачты ломала, ветрила разрывала,
   червленый корабль топила.
   На бреге стоит каменный город,
   там ни царя нет, ни патриарха,
   а правит греческая царица,
   берет с кораблей пошлину.
   Корабль ветрила опускает - плати пошлину,
   корабль якорь бросит - плати пошлину,
   корабль к пристани пристает - плати пошлину!..

   Никакой  бури  не  было  и  не  предвиделось.  Море  блистало  тихое  и
радостное, а слева тянулись мирные берега. Но  у  Злата  камень  лежал  на
сердце, и ему хотелось воспеть морскую бурю, перемены своей  жизни,  чтобы
удивлять всех такой песней на переяславских пирах,  где  и  князь,  и  его
молодая жена, и княжеский отрок Даниил хвалили его искусство.
   В Каффу прибыли благополучно. Уже  приплывая  к  пристани,  можно  было
рассмотреть, что в этом городе царит не меньшая суета, чем  в  Корсуни.  У
берега  стояли  высокие  латинские   корабли   с   вырезными   кормами   и
позолоченными светильниками. Всюду громоздились тюки и бочки. Когда отроки
сошли на берег, оставив при себе мечи под  плащами,  то  увидели,  что  на
узких вонючих улицах толкается множество народу,  а  в  полутемных  лавках
продаются самые различные товары.  Всюду  пахло  соленой  рыбой,  дубленой
кожей, специями. Глаза у русских людей разбегались, и сам Злат не знал, на
что смотреть - на великолепную  зеленую  юфть  или  на  диковинные  орехи,
величиной с баранью голову, на парчу или на ценное  оружие  с  серебряными
украшениями. Привязчивые купцы с оживлением предлагали  красивые  седла  с
красными и желтыми кистями,  уздечки  с  бирюзой,  сабли.  Но  Фома  искал
золотой потир.
   Церковных сосудов  и  здесь  не  нашлось.  На  помощь  пришел  какой-то
незнакомый человек в восточном длинном одеянии, с  накрученной  на  голове
зеленой тряпицей. Одежда его была грязная и ветхая, кое-где в заплатах, да
и сам он тоже не отличался цветущим видом, и  все  вместе  взятое  служило
доказательством, что дела этого торговца далеко не блестящи. Зато  он  мог
объясниться с русскими на их языке. По его  словам,  Аскандер,  как  звали
нового знакомца, был родом не то из Трапезунда, не то из Амастриды и очень
много потерпел от злых людей.  Названия  упомянутых  в  разговоре  городов
ничего не говорили русским воинам. Им хотелось узнать, какой человек веры,
но и тут они узнали не больше и махнули рукой,  озабоченные  приобретением
потира.
   Аскандер крутил завитки черной бороды и недоуменно спрашивал:
   - Для чего служит подобная вещь?
   Когда Фома соответствующими жестами объяснил, что это чаша, из  которой
причащаются христиане, он радостно закивал головой:
   - Понимаю. У меня нет такого сосуда. Однако я знаю  купца,  у  которого
вы, наверное, найдете то, что вам нужно.
   Он поманил спутников обеими руками, предлагая им последовать за  собой,
и все углубились в лабиринт кривых  и  запутанных  улиц.  На  каждом  шагу
толкались прохожие. Некоторые ехали  на  лошадях  или  на  осликах.  Здесь
говорили на многих языках  и  торговали  самыми  разнообразными  товарами.
Опять запахло  пряностями,  потом  кожей.  Торговец  восточными  ароматами
поставил у порога своей лавчонки медную курильницу, чтобы запахом  фимиама
привлечь покупателей, и спокойно сидел на коврике, очевидно зная по опыту,
что благовония покупают люди с тонкой  душой,  которых  нельзя  тащить  за
полу. Борода у купца  была  ярко-красного  цвета.  Рядом  другой  человек,
продававший перец и еще какие-то приправы, пробовал на зубах, хорошего  ли
качества ему дал покупатель монету. Еще дальше два половца держали в руках
вонючие лисьи шкурки. Увидев русских и  узнав  в  них  своих  врагов,  они
исподлобья посмотрели на них, но ничем другим не  проявили  своих  чувств.
Поблескивая выразительно  глазами,  провожатый  останавливался  иногда  на
мгновение, чтобы обменяться с встречными  двумя-тремя  словами,  показывая
большим пальцем на своих спутников. Его знакомцы с любопытством оглядывали
русских воинов, причмокивали языком, как бы поздравляя Аскандера с хорошим
уловом, или с завистью покачивали головами.
   Наконец провожатый привел Фому и его товарищей в грязную харчевню,  где
в медном котле варился рис  с  кусочками  баранины  и  с  чесноком,  а  на
прилавке лежали куски белого сыра и вареная требуха, над которой кружились
рои черных мух. За единственным столом сидели посетители и, придерживая из
опрятности широкие рукава, брали руками из глиняной миски рис  и  горстями
клали пищу в рот, запрокинув голову. Полногрудая женщина  резала  мясо  на
мраморной доске, на которой еще виднелись два младенца с крылышками как  у
бабочек. Множество других предметов возникало перед глазами  Злата,  и  он
наблюдал все это с удовольствием, будучи наделен любопытством  к  жизни  и
острым зрением.  Ему  казалось,  что  он  очутился  в  каком-то  подводном
царстве, где все такое непривычное, что напоминает странный сон.
   Аскандер  стал  переговариваться  с   хозяином   харчевни,   о   чем-то
расспрашивал его на непонятном языке, а женщина, в полосатом черно-голубом
одеянии и с серебряными запястьями на полных руках, перестала резать мясо,
подошла к воинам и предложила им выпить вина, показывая это красноречивыми
и всем понятными жестами. Но Фома и Дубец,  опытные  люди,  понимали,  что
покупка золотого потира очень важное  дело,  а  человеку,  находящемуся  в
опьянении, легко могут всучить медный, ярко начищенный  сосуд,  и  за  это
потом придется отвечать перед князем, который не прощал таких  проступков.
От вина отказались.
   Впрочем, провожатый уже куда-то звал русских дальше.
   - Скоро ли конец нашим плутаниям? - сердито спросил Фома, чувствовавший
себя в этих закоулках хуже, чем в лесу.
   - Теперь уже скоро, - ответил Аскандер. - Я все узнал, что мне нужно, и
теперь мы направимся к продавцу. Не забудь тогда, господин, твоего слугу!
   Вскоре  все  очутились  на  улице,  где  весело  постукивали  молоточки
медников. В одной из лавок молчаливый человек болезненного вида изготовлял
серебряные водолеи, светильники и всякого рода сосуды. Проводник поговорил
с ним, и тот встал, направился в заднее темное помещение и  наконец  вынес
оттуда сосуд, завернутый в белую тряпицу. Когда медник развернул  плат,  в
нем оказался блистающий металлом золотой потир необыкновенной красоты,  на
высокой ножке и украшенный на кованых стенках драгоценными камнями.  Вынув
сосуд из тряпицы, он высоко поднял его перед покупателями и стал  вращать,
все так же грустно улыбаясь. Лицо у проводника  тоже  засияло,  как  луна.
Аскандер смотрел то на чашу, то на воинов,  с  волнением  наблюдая,  какое
впечатление производит на них эта великолепная вещь.
   - Чудная работа! - сказал он и сложил указательные и большие пальцы  на
обеих руках.
   Продавец продолжал поворачивать потир и вдруг сказал на понятном языке:
   - Такой чаши вы не найдете и в Константинополе!
   Злат уже привык ничему не удивляться в этом путешествии,  принимая  как
должное даже разговор с  чужестранцами  на  своем  языке,  и  все-таки  не
выдержал:
   - Такой чаши не видано на Руси!
   Фома, более знакомый с торговыми обычаями и приготовившийся торговаться
за этот сосуд, бросил на него недовольный взгляд.  Зачем  хвалить  еще  не
приобретенную вещь?
   Охватив подбородок рукой, он спросил:
   - Сколько же весу в этой чаше?
   - Восемьдесят два золотника с половиной. Но разве дело в весе? Посмотри
на эти изображения!
   Он опять стал вращать чашу. На ней были  прикреплены  среди  красных  и
голубых камней  четыре  медальона  с  фигурами  евангелистов,  выполненных
эмалью, и их четыре символа, вырезанные с большим  искусством  на  розовой
раковине, - тонкая работа какого-то художника. Телец, овен, лев и  орел  -
знаки евангелистов - были сделаны со всем правдоподобием,  с  замечательно
вырезанной шерстью или оперением.
   Фома взял чашу у продавца и, взвешивая ее в руках, старался  определить
вес  и  цену,  но  продающий  с  грустной  улыбкой  нарушил  его   расчеты
необыкновенным рассказом:
   - Эта золотая чаша стояла на престоле знаменитого  константинопольского
храма. Из  нее  некогда  причащались  царь  и  патриарх.  Нечестивые  воры
похитили сосуд и были пойманы на  месте  преступления.  Им  лили  в  горло
расплавленное олово за святотатство,  а  потом  отрубили  головы.  Однако,
вместо того чтобы возвратить чашу по принадлежности, судья утаил ее. Когда
однажды он вез эту вещь в свой загородный дом, на него напали  разбойники,
изранили его, а чашу отняли и продали ее за гроши в  Амастриду,  какому-то
скупщику краденого.  Там  ее  приобрел  богатый  человек,  истративший  на
покупку значительную часть своего состояния, чтобы  пожертвовать  сосуд  в
монастырь святого  Саввы  в  Иерусалиме,  с  условием,  что  монахи  будут
молиться о спасении его души. Но это еще не все. Преданный раб,  посланный
туда с сокровищем, соблазнился красотою вещи и бежал  с  нею  в  армянские
пределы. Там он закопал чашу в укромном месте в землю, опасаясь, что  люди
будут допытываться у него, откуда он взял такую  драгоценность.  Но  конец
своей жизни он провел как праведник. Когда и для него  наступил  последний
час, он послал за мною,  так  как  мы  часто  проводили  вместе  время  за
душеспасительными беседами, и открыл мне свою тайну со словами:  "Пойди  в
город Каффу и займись там своим ремеслом. Вскоре к тебе явятся благородные
воины из полуночной страны. Продай им сосуд, который ты откопаешь по  моим
указаниям, за тысячу сребреников". Сказав так, он умер. Я  пошел  в  дикое
место, где водятся львы, нашел в земле чашу и переселился  в  этот  город.
Видите, несмотря на продолжительное  лежание  в  земле,  она  не  утратила
своего первоначального блеска, что говорит о чистоте металла,  без  всякой
примеси...
   Воины слушали развесив уши. Наконец Фома, почесав затылок, с  некоторым
сомнением спросил:
   - Но не слишком ли  высокую  цену  назначил  за  сосуд  этот  праведный
человек?
   - Он точно знал, сколько стоит священная чаша. И разве не  удивительно,
что старец провидел все перед  своей  смертью?  Такие  вещи  случаются  не
каждый день на земле.
   - Все это достойно удивления, - согласился Фома, - но не  перепутал  ли
ты чего-нибудь? Наверное, он назначил цену в пятьсот сребреников.
   Начался торг. Воевода обратился к своим спутникам  за  помощью,  однако
они оказались плохими советниками в таком  деле.  Злат  не  знал  цены  ни
золоту, ни серебру. Когда его награждали князья или бояре за песни, он тут
же  щедро  раздавал  пенязи  всем,   кто   протягивал   руку,   расходовал
вознаграждение на вино, покупал оружие или рубаху с  серебряным  оплечьем.
Однако повесть о том, как чаша чудесным образом переходила из рук в  руки,
чтобы в конце концов очутиться в Каффе и попасть им  в  руки,  взволновала
его. Это сокровище действительно было связано с великой  тайной.  Подобная
вещь не имеет цены.
   После продолжительного торга потир  был  приобретен  вместе  с  другими
серебряными сосудами, найденными в лавке медника. Правда,  они  во  многом
уступали чаше с евангелистами, тем не менее  все  это  представляло  собою
полновесное серебро. Фома бережно завернул  потир  в  тряпицу,  а  Злат  и
отроки положили другие сосуды в мешок, довольные, что под  плащами  у  них
висели мечи, на тот случай, если бы Злые люди попытались в одной  из  этих
подозрительных  улиц  завладеть  таким  богатством.  Все  обошлось  вполне
благополучно, проводник доставил их на пристань,  получил  изрядную  мзду,
которую он потребовал за услугу, так как, по его словам,  русские  никогда
бы не купили такую чашу без его помощи, и обещал на  другой  день  сводить
Фому на невольничий рынок. Но там была тишина и безлюдие. Торговцы  рабами
жаловались, что нет войны и им нечем торговать, и этот  застой  вызывал  у
них уныние.
   Теперь уже ничто не мешало возвращению на  Русь.  Однако,  когда  стали
считать гребцов, двух из них не оказалось. Фома остался еще на один  день.
Воины как сквозь землю провалились. Озабоченный воевода смотрел  на  Илью.
Старый дружинник отвечал:
   - Кто знает? Может, бежали воины в поисках лучшей участи или их убили в
ссоре за какую-нибудь блудницу?
   На третий день Фома велел поставить в гнездо,  мачту,  закрепить  ее  и
готовиться  к  отплытию.  В  тот  вечер  на  пристань   явилась   какая-то
сгорбленная старуха в черном дырявом покрывале, босая, с  седыми  космами.
Она стояла  в  отдалении  и  жалостливо  смотрела  на  горделивый  русский
корабль, приплывший из полуночной страны.
   В это время мимо проходил Злат вместе с другим отроком, возвращаясь  из
города, где приобрели на остатки денег по куску серского шелка и по амфоре
вина, а кроме того,  набили  карманы  штанов  греческими  орехами.  Отроки
переговаривались между собою, и,  услышав  русскую  речь,  старая  женщина
уцепилась за рукав Злата и спросила, шамкая беззубым ртом:
   - Не воины ли вы с русской ладьи?
   - И ты говоришь по-нашему! - удивился гусляр. - Да, мы с Руси.
   - С Руси...
   Второй отрок равнодушно оглядел убогую и пошел дальше - мало ли  старух
на свете, - а Злат остановился.  Ему  стало  жаль  нищенку.  Он  вынул  из
кармана горсть орехов, потому  что  у  него  уже  не  осталось  ни  одного
сребреника.
   Старуха покачала головой:
   - Не надо мне.
   - Что же тебе нужно от меня? - спросил Злат.
   Почувствовав в его голосе жалость, она опять уцепилась за его руку.
   - Откуда ты, отрок?
   - Из Переяславля Русского, что стоит на Трубеже.
   - И я в той стороне родилась.
   - Значит, ты полонянка?
   - Не по своей воле пришла сюда.
   - Половцы увели?
   - Одних убили, других увели.
   Злат горестно вспомнил:
   - Много горя было тогда на Руси.
   - Земля кровью и слезами поливалась.
   - И муж у тебя был, и детей родила?
   Старуха поникла головой, судорожно перебирая костлявыми  пальцами  край
покрывала.
   - Мужа моего уже давно на земле нет. И дитя мое не долго жило на свете.
Лежат его косточки в чертополохе Дикого поля. Их дожди моют, ветер  сушит.
Некому поплакать над ними.
   - Послушай, убогая! - обратился к ней Злат. - Не хочешь ли  с  нами  на
Русь пойти?
   - Как сделаю это?
   - Мы тебя на ладье спрячем.
   - Куда я понесу свой позор?
   - Будешь в монастыре грехи замаливать.
   - В монастыре вклад нужен. Нет, видно, такая мне судьба  -  умереть  на
чужбине.
   - Чей тут хлеб ешь? - полюбопытствовал Злат.
   - У правителя Каффы раньше детей выхаживала, а теперь на поварне горшки
мою.
   Отрок вздохнул:
   - Плохо тебе, старая!
   Она промолвила, вытирая краем черного плата слезы:
   - Услышала, господин говорил, что русская ладья приплыла, и  захотелось
в последний раз посмотреть. Завтра мне умирать.
   - Смерть за всеми приходит.
   Рабыня еще посмотрела немного на отрока, на ладью и сказала:
   - Будь здоров, сын.
   - Будь здорова и ты.
   Злат видел, как старуха побрела в сторону города  и  потом  исчезла  на
многолюдной пристани, где было много  суеты.  Его  занимали  свои  дела  и
заботы, и вскоре он забыл об этой печальной встрече. Каффой правил  консул
латинской веры. В его доме, очевидно, и трудилась  эта  старая  рабыня,  у
которой уже ничего не осталось в душе, кроме равнодушного ожидания смерти.
В ней она, может быть, видела освобождение от своих мучений.
   Поднявшись на ладью, отрок рассказал о  том,  что  он  встретил  старую
женщину родом из их земли.
   Дубец хмуро заметил:
   - Немало их было в Судаке, и в Царьграде, и в других местах,  а  тысячи
умерли. Князья ссорились из-за маленькой выгоды, а половцы угоняли людей.



28

   Фома вернулся на Русь уже под осень, когда молотили жито на  гумнах,  и
благополучно привез князю драгоценный потир  и  другие  церковные  сосуды.
Вместе с ним вернулся и Злат. Перед его мысленным взором за  дубами,  мимо
которых ехали всадники, плескалось синее  море  и  вставал  тот  солнечный
день,  когда  он  смотрел  с  городской  стены  на  морские  пространства.
Красивая, как голубая церковь в позолоте, по каменной лестнице  из  города
спускалась белолицая супруга катепана. Печально было тогда, что  по  ночам
греческие дома на запоре и у дворца стоит стража, а теперь  все  растаяло,
как дым или как наваждение. Дорога опять извивалась змеей  среди  дубов  в
серебристом инее. Огромные деревья выплывали из тумана  и  снова  таяли  в
голубоватой мгле по мере того, как продвигался обоз. Уже недалеко было  до
Переяславля.
   Очутившись вскоре после поездки в Корсунь на Трубеже,  Злат  по  своему
обыкновению побывал у кузнеца Косты и еще раз уплатил за подкову.
   - Где же ты ее потерял? - спрашивал кузнец.
   - На черниговской дороге, - ответил отрок, чтобы сказать что-нибудь.
   Тревожно поводя глазом, серый конь в яблоках терпеливо стоял у  навеса,
чуя привычный кузнечный дымок.
   Любавы не было дома. Она ушла с подружками в дальние  дубравы  собирать
грибы. Но в первое же воскресенье Злат стоял в церкви Богородицы, так  как
ему стало известно, что дочка кузнеца ходит с матерью в эту  церковь,  где
служит поп Серапион. Однако в  тот  день  кузнечиха  занемогла,  и  Любава
отправилась к утрене с Настасей, обе в пышных  сарафанах,  одна  в  синем,
другая в красном, с серебряными подвесками на голове.  Должно  быть,  Злат
уродился удачником. Строгая мать охала дома у очага, а  девушки,  вольные,
как птицы, стояли впереди гусляра, перешептывались и с лукавыми  взглядами
оборачивались на отрока, что красовался в церкви в новой розовой рубашке с
серебряным  оплечьем,  подпоясанный  тонким  ремешком,  на  котором  висел
костяной гребень затейливой работы.
   На хорах, где молились знатные люда,  Злат  рассмотрел  также  знакомую
боярыню, супругу посадника Гордея. Стоявший рядом с ним Даниил толкнул его
локтем:
   - Смотри! Горделивая, как башня, увешанная золотыми щитами,  о  которой
сказано в священном писании!
   На Анастасии было два платья,  нижнее  -  желтое,  верхнее  -  красное,
покороче, и много золота на шее и на голове.  Она  вскоре  покинула  хоры,
спустилась вниз по каменной лесенке и покинула храм,  пройдя  близко  мимо
Злата и даже не заметив его. На лице ее была печаль. Но разве узнаешь, что
творится в женском сердце? Да и  страшно,  казалось,  заговорить  с  такой
после того, что случилось. Не колдунья ли она?
   Серапион поднял перед народом ту самую чашу,  которую  они  привезли  с
Фомой из Каффы. Сосуд еще не  отправили  на  реку  Альту.  Осеннее  солнце
прорезывало косыми лучами из узких окон купола дымок фимиама.
   Когда обедня отошла и женщины пестрой толпой вышли из церкви на зеленую
лужайку, гусляр увидел, что смешливые подруги, все так же  оглядываясь  на
него, повернули на Княжескую улицу, направляясь к  каменным  воротам,  над
которыми стояла белая  це