импия, вот еще одна церковь, каменные  палаты  и
построенное по замыслу Ефрема банное здание, каких никогда еще  не  видели
на Руси. Весь город вставал в сонном видении! Церковь Андрея вздымалась на
городских воротах,  другие  храмы  выплывали  среди  деревянных  строений.
Печально улыбаясь, потому что много претерпел в своей жизни и был изувечен
по козням врагов,  навстречу  князю  шел  епископ.  На  нем  шумела  синяя
шелковая мантия, в руках он держал серебряный посох...
   С прибытием в Переяславль этого деятельного  иерарха  город  наполнился
стуком секир и веселыми  голосами  каменщиков,  запахами  свежесрубленного
дерева,  стружек,  извести.  Тогда  и  возникла  на  черниговской   дороге
гончарная слобода, где делатели кирпичей сушили их  на  солнце  и  по  ним
бегали псы и козы, оставляя отпечатки своих лап и копытцев на  мягкой  еще
глине. Гита покачала головой. Но епископ Ефрем улыбнулся:
   - Это не вредит кирпичной прочности.
   Мономах отлично помнил, как строили из  этих  кирпичей  банное  здание.
Ефрем показывал рукой на него и говорил:
   - Такие бани существуют в  греческих  городах.  Люди  совершают  в  них
омовение ради телесного и душевного здоровья.
   Гита стояла рядом и смотрела то на  этого  странного  человека,  то  на
новое здание. Из высокой трубы поднимался белый дымок.
   Потом они вошли в строение. Еще слышался издалека мягкий и тихий  голос
епископа:
   - Здесь моющиеся снимают свои одежды...
   Мономах увидел, что вдоль стен  устроены  широкие  скамьи,  чтобы  люди
могли раздеваться.
   - За этой дверью устроена мыльня и купели для омовения...
   Это вызывало удивление! Велика человеческая хитрость!
   - Там топка. Оттуда в мыльню доставляется по  глиняным  трубам  горячая
вода и теплый воздух для обогревания...
   Трубы проходили под полом, а дым выходил в  каменную  дымницу.  Епископ
Ефрем построил также много других зданий. Это  он  устроил  в  Переяславле
больницу и дом для врачевания,  куда  каждый  мог  приходить  безвозмездно
лечиться и получать лекарства...



45

   Жизнь приближалась к концу. Старый князь лежал на неудобном  деревянном
одре и предавался горестным размышлениям. Он представлял  себе,  как  люди
будут говорить с печалью, когда волы повезут его прах на  санях  в  святую
Софию:
   "Вот последний путь Владимира Мономаха!"
   В такие минуты князь находил утешение  в  книжном  чтении.  Он  раскрыл
лежавшую на столе книгу и прочел в ней наугад:
   "Кратковременность жизни, малая  продолжительность  земных  радостей  и
благоденствия нашли у пророка удачные  уподобления.  Ныне  человек  цветет
телесно, утучненный от удовольствий, и сообразно со своим  юным  возрастом
имеет на щеках свежий румянец; он бодр, ловок в  движениях  и  неутомим  в
достижении богатства, а  наутро  вдруг  становится  жалким  и  увядает  от
какой-нибудь болезни или  беспощадного  времени.  Иной  обращает  на  себя
внимание изобилием своих сокровищ, и вокруг него  теснятся  льстецы;  если
прибавить к этому еще гражданскую власть, или почести от царя, или участие
в управлении, или начальствование над войсками, что  дает  человеку  право
иметь вестника, громогласно взывающего перед своим господином, чтобы  люди
уступали ему дорогу, или  жезлоносцев,  вселяющих  у  встречных  трепет  и
напоминающих о том, что у этого вельможи власть  схватить  любого  жителя,
взять его под стражу или заточить в темницу,  то  одна  мысль  о  подобном
могуществе вызывает у нас ужас. Но разве не  может  приключиться  с  таким
человеком что-нибудь неожиданное? Одна ночь в горячке, или  боль  в  боку,
или воспаление легких могут в один час  похитить  его  из  среды  живущих,
низвести с высокого позорища,  и  тогда  место  действия  этого  правителя
становится опустевшим, а слава - не чем иным, как кратким сновидением..."
   Сегодня Мономаху  захотелось  -  точно  он  предчувствовал  приближение
смерти - еще раз окинуть умственным взором тот мир,  который  создали  ему
книги и беседы с мудрыми епископами.
   Митрополит Никифор говорил ему неоднократно:
   - Помни, что в этом мире  ты  только  путник  на  временном  и  кратком
ночлеге в далеком путешествии...
   Неуверенной рукой он снова  раскрыл  "Шестоднев",  с  таким  изяществом
написанный болгарским экзархом Иоанном.  На  глаза  попались  случайно  те
строки, которые всегда с особенной силой волновали его. Здесь говорилось о
тщетности геометрии и всей легкомысленной суете человеческого ума... Но  в
голову приходили соблазнительные мысли. Разве ум этот не постигает великие
тайны и не поднимает тяжкие камни на необыкновенную высоту,  когда  строят
городскую башню или храм? Если бы не было книг, написанных  мудрецами,  он
многое бы не знал и бродил бы во мраке, как жалкий слепец. Теперь  же  ему
стало известно, что в мире существует птица Феникс. Когда  ей  исполняется
пятьсот лет, она летит в кедры ливанские  и  извещает  о  своем  появлении
священнослужителей  города  Гелиополя,  затем  опускается  на  жертвенник,
украшенный плющом,  и  тогда  огонь  пожирает  ее.  Однако  уже  наутро  в
жертвенном пепле появляется червь, превращающийся спустя некоторое время в
птенца, а из него вырастает впоследствии ширококрылая птица...
   Мономах любил  раскрыть  так  какую-нибудь  книгу  на  том  месте,  где
пришлось, и, прочитав несколько строк, размышлять  над  ними.  За  книжным
чтением, хотя бы на короткое время отрываясь от  государственных  забот  и
хозяйственных  дел,  он  взирал  на  раскрывавшееся  перед   его   глазами
мироздание, прекрасное, как некое огромное сновидение. Только книги  могли
дать ответ на волновавшие его вопросы.
   В маленькое оконце келий  вливался  утренний  свет,  приятнее  которого
трудно представить себе что-либо. Мономах, лежавший поблизости от  окошка,
видел кусочек голубого неба и несколько цветущих яблонь. Но он  знал,  что
за бревенчатой стенкой лежит не  только  монастырский  огород,  но  и  вся
огромная земля, омываемая с четырех  сторон  океаном,  в  котором  плавают
необыкновенные рыбы и морские чудовища, как,  например,  киты.  Рассказ  о
них, прочитанный в книге, поражал Мономаха своим содержанием. Исходящее из
кита благовоние привлекает к нему множество мелких рыбешек, которых  он  и
поглощает. Мореплаватели часто принимают огромное  тело  этого  чудища  за
остров  и  погибают,  расположившись  на  нем  беззаботно,  как  на  суше.
Благоухание  же  кита  напоминает  блудницу.  Из  ее  уст   сочится   мед,
становящийся позднее горше желчи и страшнее обоюдоострого меча.
   Много другого удивительного он  узнал  из  книг.  Существует  еще  одна
птица, называемая селевкид, или розовый скворец, созданная для того, чтобы
пожирать саранчу, потому что наделена необычайной прожорливостью. В другой
раз он прочел о слонах. Эти животные спят, прислонившись к дереву, так как
ноги у них не сгибаются и они не могут с удобством  прилечь  на  траву,  и
когда являются охотники, то срубают дерево,  слон  падает  и  делается  их
легкой добычей, если на помощь к нему не приходят другие слоны.
   Но не только в книгах может человек черпать познание  о  мире.  Он  сам
удивлялся, видя неоднократно, как благодаря своей  чрезмерно  длинной  шее
лебедь отлично достает пищу со дна болота или как рыба, избегая  бушевания
северных ветров, укрывается в тихих заводях. Однако если неразумная  тварь
поступает так в попечении о  своем  благе,  то  что  же  можно  сказать  о
человеке,  наделенном  разумом?  И  тем  не  менее  люди  часто  поступают
неразумно, побуждаемые гневом  и  жадностью.  Как  большая  рыба  пожирает
малых, так и они  губят  своих  ближних.  Но  бойся,  безумец,  возмездия.
Смотри, чтобы и тебя не постиг один конец с уловленной рыбой:  уда,  верша
или сеть!
   Иногда эту  ясную  и  стройную  картину  божественного  плана  нарушали
человеческие сомнения. Так, в книге, написанной  Плавателем  в  Индию,  он
прочел об эллинах, которые, не считаясь с пророками, утверждали, что земля
имеет вид шара и находится в состоянии вечного вращения и как бы подвешена
в воздухе. Но в таком случае это означало бы,  что  ноги  находящихся  под
нами вроде как упираются в потолок и люди эти стоят вниз головой. Поистине
такое представление о земле достойно смеха.
   Почувствовав необоримую усталость, старый князь бережно отложил книгу и
прилег на  деревянной  скамье,  с  кряхтеньем  устраивая  старое  тело  на
неудобном и жестком ложе. Его незаметно охватывала дремота. Сквозь  сонные
туманы,  наплывавшие  теплой  волной,  мелькали  знакомые  лики.  Печально
улыбалась Гита, как будто бы звала к себе...  Фома  Ратиборович  горделиво
выставил ногу в зеленом сапоге и разглаживал пушистые усы...  Хан  Бельдюз
молил о  пощаде...  Когда  Мономах  видел  эти  образы  прошлого,  у  него
рождалось желание рассказать обо всем, с чем встретился на своем жизненном
пути, и у него рождалось чувство, напоминавшее зависть к тем, кто с  таким
искусством пишет книги. Он написал бы о Гите  и  даже  о  дочери  кузнеца,
потому что и черная кузница у Епископских ворот и все живущие в  ней  тоже
входили в жизнь Русской страны. У навеса стояла девица в красном платке.
   К вечеру Мономах позвал к себе боярина Фому Ратиборовича, ужинавшего  с
игуменом наваристой  ухой  из  жирных  ершей,  и  просил  его  послать  за
сыновьями. Бросив ложку на стол, воевода кликнул отроков. В одно мгновение
монастырь наполнился тревожным шепотом:
   - Великому князю стало плохо...
   Дрожащими руками игумен  облачился  в  пресвитерские  ризы  и  взял  на
престоле золотую чашу. На ней, среди сияющих красных и зеленых самоцветов,
были изображены четыре евангелиста и их знаменья: вол, овен, лев  и  орел.
Илья Дубец и Злат, стоявшие у келий и видевшие,  как  проносили  священный
сосуд, вспомнили, как они добывали его в Каффе. Опять  на  кривых  уличках
запахло  кожей  и  вонючими  мехами,  рыбным  чадом  харчевен...  Блеснуло
зеленоватое море...
   Продавец, поворачивая потир, говорил:
   - Эта золотая чаша стояла на престоле знаменитого  константинопольского
храма...
   Какой путь проделала она, прежде чем попасть в  этот  тихий  монастырь!
Константинополь, Амастрида, Армения, Каффа. Может быть, еще другие  города
и страны... Названия их казались странными для слуха, но в памяти  остался
рассказ о том, как  эту  чашу  похищали  тати,  утаил  неправедный  судья,
отнимали разбойники и зарывал в землю неверный раб.
   Игумен вошел в избушку, и Кунгуй затворил за ним дверцу. Великий  князь
исповедовался, каялся в своих грехах...
   Вышедший из трапезной Фома Ратиборович, очень  озабоченный  и  мрачный,
сказал Злату:
   - А тебе скакать в Переяславль. Скажешь князю и княгине, что  страшимся
худшего...
   Старый князь умирал. Но пока Злат еще не доскакал до городских ворот, в
Переяславле ничего не знали об этом. С  утра  кузнец  Коста  хлопотал  над
своим сокровищем. Звенели в его руках серебряные сосуды. Он  лишился  сна,
ходил теперь черным не от кузнечной копоти, а от  бессонницы  и  душевного
волнения, размышляя днем и ночью, какой образ придать своему  светильнику.
Хотелось сделать эту вещь огромных и прекрасных размеров,  но  металла  не
хватало на его  великолепные  замыслы.  Требовалось  устроить  так,  чтобы
ответвления  или  рога  с  чашечками  были  полыми.  Однако  это  вызывало
затруднения с литьем серебра...
   Были и другие заботы. Орина ворчала:
   - К чему столько бесполезного беспокойства? Вот  послала  тебе  в  руки
судьба богатство - и пользуйся  им  в  свое  удовольствие.  Продай  сосуды
боярам - и приобретешь себе дом с дымницей и все, что нужно нам,  и  новую
кузницу построишь. Обеспечишь род наш до скончания жизни...
   Чтобы не слышать упреков жены, Коста взял в руки топор и  отправился  в
дубраву. Он решил, что надо поправить хижину ворожеи в благодарность за ее
доброту и покровительство. Глядишь, и зима приблизится.  Как  будет  тогда
жить там старуха в морозные дни?
   Проходя  мимо  огорода,  он  увидел  Любаву.  Девушка  беззаботно  пела
свадебную песенку, помышляя о своем близком счастье:

   Перун и Лада
   на горе купались.
   Где Перун купался,
   там берег сотрясался,
   где Лада купалась,
   там цветы расцветали...

   Коста покрутил головой, но ничего не сказал и вышел на пыльную  дорогу.
Сахир стоял на пороге корчмы и спросил:
   - В рощу идешь?
   Он подозревал - что-то произошло в кузнечной слободке, и об этом многие
в корчме говорили, но толком  не  знал,  в  чем  дело,  а  знать  хотелось
смертельно.
   Кузнец весело ответил:
   - Хочу дуб срубить.
   Корчмарь не поверил и  еще  с  большей  подозрительностью  смотрел  ему
вслед. Вчера гончар Олеша рассказывал:
   - Чудные дела творятся у нас в Переяславле. Кузнец Коста не хочет коней
подковывать, а богат серебром. Все-таки нашел он клад или с нечистой силой
ведет знакомство. Вчера шел ночью мимо  кузницы.  Слышу,  как  будто  чаши
звенят. В окошечке свет. Заглянул туда, а светильник погас, и вдруг  козел
заблеял в хлеву. Страшно мне стало, как в черном овине. Прибежал домой...
   Когда Коста пришел на знакомую поляну, он  остановился  как  вкопанный.
По-прежнему две лошадиных головы белели на шестах,  но  избушки  не  было.
Вместо нее виднелась куча углей и пепла. Пожар пожрал все. Кузнец бросился
вперед, чтобы  посмотреть,  что  тут  произошло.  Ничего  не  осталось  на
пепелище, кроме золы и головешек.  Прах  был  еще  теплым.  Значит,  пожар
случился в прошлую ночь. Когда сегодня пропели петухи, он выходил на двор,
и ему показалось, что над рощей стоит зарево, но  подумал,  что  мерещится
ему. Куда же девалась ворожея? Коста порылся в углях секирой,  но  никаких
человеческих костей не  обнаружил.  Сгорела  горбунья,  как  сухая  трава?
Вовремя ушла и бродит теперь где-нибудь под дубами,  лишенная  крова?  Или
улетела вместе с дымом в свое страшное колдовское царство?
   Постояв немного, кузнец срубил  шесты,  на  которых  торчали  лошадиные
головы, и черепа со стуком обрушились на землю. Он  тогда  пошел  прочь  с
большой печалью в сердце. Дома сказал Любаве:
   - Избушка в дубраве сгорела, и остался от ворожеи только прах!
   Любава, услышав это, закрыла лицо руками и  расплакалась.  Недаром  она
видела сегодня во сне черную кошку.  Орина  же,  стоявшая  возле  кузницы,
заворчала:
   - Это архангел покарал горбунью за ее шептания.
   День прошел как в тумане. Под вечер  Любава  увидела,  что  по  дороге,
поднимая пыль,  скачет  Злат.  Остановившись  около  кузницы  и  сдерживая
взмыленного коня, он крикнул:
   - Великий князь умирает...
   На  одно  лишь  мгновение  улыбнувшись  невесте,  стоявшей  у,  плетня,
помчался в город с печальным известием.
   Другие вестники мчались в Вышгород, Киев, Смоленск...  Услышав  о  том,
что отец с часу на час ожидает кончины, сыновья Мономаха поспешили к  одру
больного. Раньше всех явился  в  монастырь  из  расположенного  поблизости
Переяславля князь Ярополк и с ним молодая супруга. Из Вышгорода  прискакал
заплаканный Мстислав. Старый князь перевел его недавно из Новгорода в этот
город, поближе к себе, чтобы иметь всегда  в  нем  поддержку  и  утешение.
Своей красотой старший сын напоминал мать, у него были  такие  же  зеленые
глаза, за что его любили боярыни  больше,  чем  своих  законных  мужей.  С
Ярополком вернулся Злат и приехали многие другие отроки.
   На третий день из  Турова  прибыл  князь  Вячеслав,  видевший  Дунай  и
греческие города, а из лесного Суздаля разрумянившийся  от  конского  бега
Юрий, самый молодой из сыновей. Позднее всех явились Роман из Смоленска  и
Андрей из Владимира, что на Волыни. У владимирского посадника  женою  тоже
была половецкая красавица, внучка прославленного хана  Тугоркана.  Но  она
осталась во Владимире, потому что носила тогда  в  чреве  младенца.  Князь
поскакал один с отроками, оглядываясь беспрестанно на высокое оконце,  где
женская рука  махала  ему  голубым  платком.  Андрей  торопился  всячески,
страшась, что не застанет отца в живых, потому что  путь  был  долог.  Еще
длиннее дорога была для Юрия.
   Но Мономах точно собрал воедино все свои силы, чтобы дождаться  сыновей
и благословить их. Когда Юрий, последний из приехавших, вбежал, не  снимая
корзна, в трапезную, куда перенесли больного, чтобы  оказалось  достаточно
места для всех желающих проститься с великим князем, все уже были в сборе.
Молодой  князь  увидел,  что  отец  лежит  на  полу,  на  перине,   видимо
доставленной  из  Переяславля.  У  стола  стоял  знакомый  белобородый   и
большеглазый врач по имени Петр, родом сириец. Он мешал деревянной  ложкой
какое-то снадобье в глиняном сосуде, приготовляемое для болящего. Утреннее
солнце наполняло горницу через скудные оконца розоватым светом. На лавке у
стены сидели в один ряд Ярополк, Мстислав, Андрей, Роман и Вячеслав.
   Как только Юрий показался на  пороге  трапезной,  Мстислав  поднялся  и
сказал:
   - Вот и ты приехал, милый брат. Теперь все  мы  собрались.  Нет  только
Изяслава с нами...
   Юрий  улыбнулся  старшему  брату,  но  глаза  его  уже  встретились   с
потухающим взором отца. Старый князь  тяжко  дышал,  но  в  его  мутнеющих
глазах мелькнула радость, когда Юрий подошел  и  опустился  перед  ним  на
колени.
   - Отец и господин...
   Мономах немного повернул голову в его сторону.
   - Я сын твой Юрий. Видишь ли ты меня?
   Старик чуть слышно проговорил:
   - Вижу тебя, сын... И как бы свет над  твоей  головой...  Великая  тебе
судьба предстоит...
   - И я здесь, отец, - произнес Андрей,  приехавший  в  монастырь,  когда
старый Мономах находился в забытьи,  и  поэтому  еще  не  приветствовавший
отца, и тоже опустился на колени у ложа.
   Тогда к умирающему приблизились прочие сыновья.  Отец  имел  достаточно
сил, чтобы оглядеть их всех, и, сберегая трудное дыхание, шептал:
   - Как теперь будете жить без меня?.. Страшно,  что  Ольговичи  Владимир
захватят... Тмутаракань...
   Мстислав за всех ответил:
   - Не страшись, отец, не распадется храмина нашего государства.
   Другие сыновья утешали старца:
   - Русская земля едина...
   Слушая эти мужественные голоса Мономах вздохнул с облегчением. Но потом
еще хотел что-то сказать:
   - Бояре...
   Однако у него не хватило дыхания, и он умолк. Потом прибавил, обращаясь
к Юрию:
   - Ты в лесах живешь... Они тебя от врагов охраняют...
   В  глубине  души  старый  князь  знал,  что  хотя  сыны   говорят   ему
успокоительные слова, но не всегда  относятся  друг  к  другу  с  любовью,
завидуя лучшим и богатым городам. Всегда могли найтись  у  них  советники,
которые из корыстолюбивых и ничтожных  побуждений  стремятся  к  власти  в
одном каком-нибудь захолустном городке, для того, чтобы удовлетворить свое
жалкое  честолюбие.  Не  мудрено,  что   книжники   и   певцы,   черпающие
поучительные примеры в прошлом, призывают к единству...
   В дверь заглядывали встревоженные  монахи.  Один  из  них,  молодой,  с
любопытствующими глазами, исполнявший  в  монастыре  обязанности  звонаря,
дернул Злата за рукав и показал перстом на лари, стоявшие  в  трапезной  у
противоположной стены:
   - Что в них? Серебро князя?
   Отрок посмотрел на него свысока.
   - Ты глупец... В одном ларе князь  возит  с  собою  повсюду  книги  для
чтения, в другом - оружие,  в  третьем  хранятся  дары,  что  прислал  ему
греческий царь.
   - Дары?
   - Золотой венец, хламида, драгоценный пояс, именуемый лор...
   Звонарь смотрел теперь на  лари  с  почтением.  Они  заключали  в  себе
удивительные сокровища. Злат тоже связывал с ними  в  своем  представлении
величие Царьграда, пышность царских дворцов и шумные ристания.
   Старый монах, с пальцами в  чернилах,  потому  что  едва  оставил  свое
летописание, стал шепотом объяснять звонарю:
   - Царь воевал тогда с латынянами и персами и решил отправить посольство
в Киев. Из Асии  явились  митрополит  Эффесский  Неофит  и  два  епископа,
стратиг  Антиохи