пили  к  Антиохии,  чудовищно  укрепленному  городу,  на
стенах которого могла свободно проезжать  повозка,  запряженная  четверкой
лошадей.  Достаточно  сказать,  что  число   городских   башен   достигало
четырехсот пятидесяти. Распоряжался теперь в рыцарском  войске  на  правах
полновластного начальника  Боэмунд,  и  когда  греческий  стратиг  Татикий
бежал, он потребовал, чтобы его признали верховным вождем.
   Началась осада Антиохии. Но благодаря измене одного  из  военачальников
турецкой  армии,  армянина  Фируза,  крепость  была  взята.  Увы,   вскоре
победители сами оказались  в  осаде,  которую  повел  против  города  эмир
Кербога, пришедший с большим турецким  войском.  Для  поддержания  духа  у
крестоносцев придумали рассказ о чудесном сновидении. Некий монах  уверял,
что ему явился во сне апостол Андрей и повелел найти  копье,  которым  был
прободен Христос на кресте. Копье это якобы находилось в городе.  Начались
поиски священной реликвии. Разумеется, в  указанном  месте  нашли  старую,
заржавленную пику и решили, что это и есть бесценная христианская святыня.
Как раз  в  это  время  в  лагере  осаждающих  начались  ужасные  раздоры.
Крестоносцы воспользовались этим, сделали  удачную  вылазку  и  разгромили
табор Кербоги. Конечно, все было приписано божественной помощи.
   Впрочем, и у самих крестоносцев  начинались  споры  о  власти.  Раймунд
Тулузский требовал, чтобы во исполнение данной клятвы  город  был  передан
греческому царю. Для переговоров с ним послали Гуго Вермандуа. Но граф  не
вернулся в Антиохию, а сел на корабль и отплыл  в  милую  Францию.  В  это
время император Алексей находился  со  своими  мощными  осадными  машинами
совсем недалеко от антиохийских пределов,  однако,  по-видимому,  не  имел
большого  желания  помогать  крестоносцам,  а,  пользуясь  тем,  что   они
оттягивают силы турок, без особенных  усилий  занимал  прибрежные  города,
среди которых были Эфес и Милет.
   В Антиохии начался мор, во время которого умер папский  легат.  Простые
воины стали роптать и требовали идти дальше. Вождям пришлось  уступить,  и
крестоносная армия пошла под стены Иерусалима. Город решили взять штурмом.
Наконец  15  июля  1099  года  священный  град   пал,   после   отчаянного
сопротивления мусульман. Существенную помощь оказали крестоносцам  пизанцы
и генуэзцы,  доставившие  лесные  материалы,  необходимые  для  сооружения
стенобитных машин. Взяв город, рыцари залили его кровью. Хронисты  не  без
удовольствия рассказывают о лужах крови, по которым ходили воины. Не  было
пощады ни женщинам, ни младенцам.
   Затем  в  Иерусалиме  устроили  королевство.  Возглавил   его   Готфрид
Бульонский,  отказавшийся  от  титула  короля,  а  назвавший  себя  только
"защитником гроба господня". В  его  распоряжении  осталось  всего  двести
рыцарей  и  две  тысячи  простых  воинов.  Зато  у   Боэмунда   в   войске
насчитывалось около двадцати тысяч человек. Этот граф ненавидел императора
Алексея и, едва освободившись из плена, в который попал во время  сражения
с турками, поспешил  в  Европу  за  новыми  подкреплениями.  Узнав  о  его
возвращении, греки приложили все усилия, чтобы захватить  его  корабль,  и
существует легенда, что Боэмунд велел  положить  себя  в  гроб  и  обманул
бдительность императорских соглядатаев, искусно  притворившись  мертвецом.
Весною 1107 года ему, во всяком  случае,  удалось  собрать  в  Италии  еще
тридцать  тысяч  воинов.  Папа  Пасхалий  вручил  графу  благословительные
грамоты, а король Франции выдал за него свою дочь Констанцию.
   В это время, невзирая на все свои недуги, император  Алексей  деятельно
продолжал борьбу с турками. Однако, кроме  болезней,  последние  годы  его
царствования  омрачались   семейными   огорчениями.   Царь   считал,   что
наследовать ему должен старший сын Иоанн. Между тем многие предпочитали бы
видеть на троне образованную дочь Анну и ее мужа.  Алексей  знал  об  этих
интригах, в которых была замешана и  императрица.  В  молодые  годы  часто
изменявший своей прелестной супруге, теперь он всюду возил  ее  за  собой,
может быть опасаясь, что в его отсутствие  она  может  устроить  дворцовый
переворот, а царь великолепно знал, что это делается  в  Священном  дворце
без особых  затруднений.  В  1118  году,  присутствуя  во  время  какой-то
торжественной церемонии на Ипподроме, Алексей почувствовал себя  плохо,  и
его унесли в Большой дворец, а потом в Манганы, вероятно считая, что  там,
на берегу моря, где веют зефиры, больному будет лучше.  Лечил  царя  медик
Николай Калликл, к тому же отличный стихотворец.  Но,  несмотря  на  самый
внимательный уход, император скончался. На престол вступил Иоанн...
   О  Балдуине,  который  сделался  царем  в   Иерусалиме,   с   симпатией
рассказывал  Владимиру  Мономаху  игумен  Даниил.  Когда  однажды   король
отправлялся в поход на Дамаск, ему сказали, что его хочет  видеть  русский
монах. Балдуин спустился из своего  дворца  по  каменной  лестнице,  чтобы
сесть на коня, которого уже держал под уздцы один из оруженосцев, и к нему
подвели одетого на греческий образец священника. Он вспомнил,  что  где-то
видел этого монаха.
   Король,  высокий  человек  со   светлой   бородой,   подстриженной   по
константинопольской моде, был уже в кольчуге,  но  поверх  ее  носил,  как
делали это и  все  другие  рыцари,  чтобы  предохранить  железо  брони  от
раскаленных лучей солнца, длинное полотняное  одеяние,  до  самых  пят,  с
красным крестом на груди. На голове у  Балдуина  поблескивала  серебристая
кольчужка, оставлявшая открытым только лицо. Тяжелый его шлем нес  молодой
оруженосец с черной челкой на лбу. Такие шлемы только начали входить тогда
в употребление и представляли собой нечто вроде ведра с  узкими  прорезями
для глаз. Шлем короля завершали резная золотая  корона  и  три  страусовых
пера - розовое, белое и голубое.
   Балдуин   до   конца   своих   дней   оставался   человеком,   лишенным
преувеличенной гордыни, свойственной многим знатным рыцарям того  времени.
Лицо его как будто бы даже выражало некоторое удивление, что он  царствует
и живет  во  дворце,  окруженный  вельможами  и  слугами,  хотя  ничем  не
отличается от любого из  знатных  воинов.  С  таким  несколько  удивленным
выражением глаз король спускался и по лестнице,  кидая  растерянные  взоры
направо и налево, и вдруг  улыбнулся,  увидев,  что  внизу  стоит  русский
аббат,  окруженный  своими  спутниками.  Балдуин  остановился  перед  ним.
Даниил, за год пребывания  в  монастыре  св.Саввы  немного  освоившийся  с
местными  обычаями  и  с  этой  латинской  жизнью,  столь  не  похожей  на
черниговские нравы, приблизился к королю с поклоном.
   - Что ты хочешь,  русский  игумен?  -  спросил  его  король  на  плохом
греческом языке.
   Рядом с Даниилом стояли люди, пришедшие  сюда  из  Новгорода  и  Киева,
богатые купцы Седеслав Иванькович и Горислав Михалкович, также  два  брата
Кашкичи и некоторые другие паломники.  Обязанности  переводчика  во  время
странствований Даниила по достопримечательным местам исполнял обычно  один
монах из монастыря св.Саввы, где проживал  черниговский  игумен.  Но  этот
человек, пришедший  сюда  из  славянской  страны,  хорошо  говорил  только
по-гречески, а языка  латынян  не  знал.  Поэтому  объясняться  с  королем
Балдуином было затруднительно. Балдуин понял, что  аббат  имеет  намерение
отправиться вместе со своими спутниками  в  Галилею  и  просит  позволения
совершить этот небезопасный путь под защитой королевского  войска.  Король
разрешил Даниилу и его спутникам это предприятие, поручив  пажам  всячески
заботиться о нуждах русских путешественников. Отдав  эти  распоряжения  на
странно звучавшем для слуха черниговца наречии, Балдуин  протянул  руки  к
шлему, чтобы надеть его на голову. Другой паж тотчас подвел  боевого  коня
под длинным, до самых бабок,  покрывалом  из  красной  шелковой  ткани,  с
вышитым на  боку  геральдическим  сухопарым  львом,  вставшим  на  дыбы  и
высунувшим  волнообразно  длинный  язык.  Для  большой  конской  головы  в
покрывале был искусно выкроен особый мешок с  двумя  широкими  отверстиями
для глаз, непривычными для русских. Король не без труда влез  на  седло  с
помощью оруженосцев и, еще раз улыбнувшись Даниилу, тронулся  в  путь.  Он
очень уважал русского аббата  за  его  скромность  и  умение  держаться  с
достоинством. В такт конскому шагу мерно покачивались страусовые перья  на
королевском шлеме. Розовое, белое и голубое.
   Так как король  велел  предоставить  монаху  выносливого  мула,  а  его
спутникам  коней,  то  оруженосец  повел  Даниила  на   конюшню,   ласково
предлагая, чтобы он  выбрал  там  животное  по  своему  вкусу.  Надо  было
торопиться, потому что передовые части войска  выступили  уже  на  заре  и
двинулись по щебнистой дороге вдоль берега Иордана на север.
   Русские паломники хотели побывать в Тивериаде, Назарете и подняться  на
гору Фавор, чтобы  потом  рассказать  об  этом  на  Руси.  Путешествие  из
Иерусалима в Галилею продолжалось три дня. Путь в Галилею  часто  проходил
среди каменистых гор, в безлюдной и безводной местности, и русские люди  с
любопытством, смешанным отчасти  со  страхом  перед  непривычностью  этого
зрелища,  взирали  на  страшные  кручи.  Кое-где  попадались  становища  с
населением, имевшим разбойничий вид, но войска  Балдуина  служили  залогом
безопасности. Поселяне придорожных деревень смотрели на проходившее войско
без большой нежности и предусмотрительно  прятали  своих  коз  и  ослов  в
укромных местах. Наконец среди бесплодных и как  бы  лунных  гор  блеснуло
Генисаретское озеро, синее, как сапфир, и из  груди  у  путников  вырвался
тогда  вздох  восхищения.  Король  Балдуин  тоже  остановил  коня,   чтобы
полюбоваться открывшимся зрелищем...
   Даниилу уже  не  в  первый  раз  приходилось  пользоваться  любезностью
иерусалимского  короля.  Он  являлся  для  Балдуина   представителем   той
таинственной страны, родом из которой была Анна -  мать  Филиппа  и  Гуго.
Граф Вермандуа неожиданно покинул Палестину и отправился  во  Францию.  Но
когда его обвинили в трусости, он вторично вернулся в  Святую  землю,  был
ранен при осаде Антиохии и умер от полученных увечий в Тарсе,  где  и  был
похоронен, как подобает рыцарю и брату французского короля.
   Однажды Даниил явился к королю. Как  всегда,  у  дверей  дворца  стояла
вооруженная стража, а в переднем покое, где  надо  было  подождать,  когда
позовут к королю, толпились рыцари, пришедшие сюда с жалобами и  просьбами
о вознаграждении.
   - Что тебе надобно, русский игумен? -  по  своему  обыкновению  спросил
Балдуин.
   Даниил любил свою землю и не мог забыть о ней на чужбине.
   - Господин, - сказал он, - я пришел к тебе  от  имени  русских  князей,
чтобы ты позволил поставить на гроб Христа лампаду за Русскую землю и всех
ее христиан...
   Король охотно разрешил. Он всегда был особенно любезен с этим  аббатом,
пришедшим из далекой страны.
   Игумен Даниил спешно отправился на городской базар,  в  то  место,  где
находились лавки медников  и  продавцов  стеклянных  изделий,  с  денежной
помощью своих богатых  спутников  приобрел  в  одной  из  греческих  лавок
большую стеклянную лампаду и наполнил ее чистым елеем, без  примеси  воды.
Король  послал  с  игуменом  одного  из  своих  рыцарей  к  эконому  храма
Воскресения, наблюдавшему за христианскими  святынями,  и  тот,  попросив,
чтобы Даниил и его сопровождающие сняли калиги,  повел  всех  в  священную
пещеру.
   Черниговский монах рассказывал об этом по возвращении на Русь Владимиру
Мономаху:
   - Это случилось уже к вечеру. Я  принес  лампаду  в  церковь  и  своими
грешными руками  поставил  ее  в  ногах  гроба.  В  изголовье  уже  стояла
греческая лампада, а посреди - от монастыря святого  Саввы.  Латинские  же
светильники висят на цепочках над гробом.
   Подперев голову рукой, князь слушал рассказ о далеком  Иерусалиме,  где
находится пуп земли и другие чудеса.
   - Наутро перед храмом собралось множество  народу,  так  как  наступила
Пасха. Пришли сюда не только местные жители, но и  из  далеких  стран.  Из
Греческой земли и Египта, из Вавилона и Антиохии. Сделалась такая теснота,
что сам король не имел возможности войти в церковь, и его отроки вынуждены
были расталкивать людей. Тогда он прошел как бы по живой улице, и вместе с
ним  шел  я,  а  позади  нас  двигалась  его  дружина.  Король   стал   на
предоставленном ему месте и  прослезился,  ибо  даже  человек  с  каменным
сердцем не может удержаться  от  слез  в  этом  месте.  Меня  он  поставил
наверху, откуда я мог все видеть...
   Дальше следовал рассказ, как таинственным образом зажглись  светильники
и горели огнем, подобным  киновари.  Мономах  знал,  что  в  иерусалимских
церквах на великой ектении поминается и его имя.



34

   Мономах совершил путь из Чернигова в Переяславль совершенно неожиданно,
просто потому, что вдруг у него родилось желание побывать в  этом  городе.
Он сказал:
   - Хочу навестить милого сына  Ярополка  и  молодую  сноху,  поклониться
гробницам близких своих...
   Князь велел свернуть с дороги, что вела в Киев, на переяславскую, и вот
уже путешествие приближалось к концу, а никто не встречал старого князя  у
городских ворот, ибо не получили уведомления.
   В тихий и богоспасаемый город на реке Трубеже прибыли, когда на снежные
поля уже опустились голубые сумерки  и  вечерняя  заря  угасла  за  белыми
дубами. С этой стороны въезжали в Переяславль  через  древние  Епископские
ворота. Все тут было знакомо Мономаху с юных лет. Слобода  гончаров  вдоль
оврага, где  они  брали  глину  для  горшков  и  мисок.  Хижины  еврейских
ремесленников. Иудейское кладбище. Слева от дороги черные кузницы, и  одна
из них - Косты. Но час наступил поздний, и в горнах  уже  потушили  огонь.
Впереди зияли чернотой ворота приземистой дубовой башни. С обеих ее сторон
тянулись засыпанные снегом валы с дубовым частоколом наверху. Над  городом
летало шумное воронье...
   Люди уже вечеряли, и на пути не попадалось встречных. Сам князь Ярополк
ничего не знал о приезде отца, веселился в палате со своей супругой, а  не
вылетел из ворот навстречу родителю, на  склонившемся  набок  от  быстрого
хода коне, шибко выбрасывающем комья снега подковами задних ног. Не ожидая
никаких событий, на склоне дня,  епископ  Лазарь  тоже  спокойно  читал  в
теплой горнице увлекательную книгу под названием "Зерцало, или  Плачеве  и
рыдания странного  и  грешного  инока".  Хлебал  деревянной  ложкой  щи  с
курятиной тысяцкий Станислав. При распахнутых настежь  воротах  никого  не
оказалось.
   Передовые отроки, прихорашиваясь и  поправляя  шапки,  уже  въезжали  в
город.
   - Где вратные стражи? - сердито спросил Мономах ехавшего рядом с санями
Илью Дубца. - Никого не вижу.
   Илья огляделся, но стражей тоже не обнаружил.
   - Бросили ворота, псы, - проворчал он. - Но  вот  идет  кто-то,  спрошу
его.
   Действительно, со стороны  города  в  ворота  вошел  человек  в  черной
медвежьей шубе и в такой  же  косматой  шапке.  Увидев,  что  приехали  на
откормленных конях  вооруженные  люди,  прохожий  понял,  что  это  явился
какой-нибудь важный боярин или  князь,  и  прижался  к  бревенчатой  стене
воротного проезда.
   - Ты кто? - спросил его с коня Илья.
   - Гончар.
   - Как звать тебя?
   - Лепок.
   - Ты воротный страж?
   - Не я.
   Старый князь тоже сурово посмотрел на  гончара,  от  смущения  даже  не
снявшего перед ним шапку, на что Мономах большого внимания не обратил,  но
сам стал производить допрос:
   - Почему нет никого у башни и ворота не заперты, а  близок  уже  ночной
час?
   - Стражи сегодня Козьма и Коста. Кузнецы.
   Гончар бесстрашно смотрел в лицо князю.
   - Где же они?
   - Козьма в Устье уехал. Это я знаю. А где Коста...
   По своему обыкновению Мономах  входил  во  всякую  малость,  все  хотел
знать, иметь полное представление о том, что творится в каждом  городе,  в
каждой веси.
   - Зачем этот человек поехал в Устье?
   - Сапоги покупать у богородицкого дьяка.
   - Далеко поехал за сапогами.
   - Услышал, что дьяк дешево продает.
   - Значит, есть деньги у кузнеца, - сказал князь.
   - Говорят, гривну на дороге нашел.
   - Гривну? На какой дороге?
   - На киевской.
   - О потере кто-нибудь на торге заявлял?
   - Не слышали.
   Мономах остался  недоволен  сторожевой  службой  в  Переяславле  и  уже
грозился в душе,  что  строго  взыщет  с  тысяцкого  и  от  сына  Ярополка
потребует отчета.
   - А другой кузнец где? - спросил он.
   Прохожий почесал за ухом.
   - Другой кузнец - Коста. Он тут должен быть.
   - Почему же он не при воротах?
   Злат навострил уши, чтобы лучше слышать, что будут говорить  о  кузнеце
Косте.
   Ежедневно к каждым городским воротам  назначались  из  жителей  по  два
стража. Они должны были охранять въезд в город, а с  наступлением  темноты
запирать дубовые створки  на  железные  запоры.  Но  в  последние  годы  в
Переяславской земле стояла  тишина,  люди  забыли  об  опасности  и  стали
пренебрегать сторожевой службой.
   Мономах  подумал  опять,  что  непременно  взыщет   с   тысяцкого,   на
обязанности которого лежало наблюдать за всеми военными делами. Но  в  это
время из корчмы вышел кузнец Коста.  Он  постоял  мгновение  на  пороге  и
бросился к башне, увидев,  что  там  столпились  конные  отроки,  судя  по
знакомым коням и одежде. Прохожий, что носил медвежью шубу, указал на него
перстом:
   - Вот спешит Коста!
   Кузнец пробрался между конями к воротам и  очутился  лицом  к  лицу  со
старым князем.
   - Ты страж при воротах? Почему свое место  покинул?  -  строго  спросил
Владимир.
   Коста снял заячью шапку и тут же придумал оправдание для себя:
   - Вот прибежал ворота запирать. А ходил домой за куском пирога на ночь.
Да твоя дружина всю дорогу  загородила.  Едва  пробрался  между  лошадиных
боков.
   Мономах сделал вид, что поверил.
   - Ты кузнец? - спросил он.
   - Кузнец.
   - Не ты ли мне меч ковал?
   - Я, князь.
   - Починишь мое оружие. Что-то рукоять расшаталась.
   - Починю, княже.
   - Придешь завтра на княжеский двор.
   Так они смотрели друг на друга, два человека,  один  уверенный  в  силе
своих рук, привыкших к тяжкому молоту, другой во всей крепости своей души,
повелевая всей Русской землей. Наконец князь нахмурил брови и произнес:
   - Приехали на ночь глядя. Чего ждешь? Пора запирать ворота!
   Румяный возница на коне, с  наслаждением  слушавший  разговор  князя  с
горожанами про сапоги и о том, что Коста должен меч чинить, встрепенулся и
понял, что надо ехать дальше. Он тронул коня, и весь обоз стал въезжать  в
город. Сани снова заскрипели на снегу.
   Позабыв о голоде, возница переживал историю с найденной  гривной.  Чего
не наслушаешься, когда возишь старого князя!
   Когда последний конь, помахивая хвостом, точно радуясь,  что  скоро  он
отдохнет в теплой конюшне, очутился за воротами, кузнец Коста, упершись  в
дубовые створки, затворил скрипучие ворота и задвинул скрежещущие железные
запоры, пристроенные еще Владимиром Моно  махом.  Потом  снял  рукавицу  и
очистил нос. Теперь граждане могли спокойно спать до третьих петухов.
   Конный отряд, вызывая тревогу в  темных  хижинах,  проехал  по  Большой
улице, направляясь к княжескому двору. В палатах не ждали приезда дорогого
гостя. Ярополк и молодая княгиня, смугловатая, с лукавыми черными глазами,
только что встали из-за стола и, потягиваясь, собирались лечь  в  постель.
Наутро князь должен был ехать на медвежий лов. Вдруг на дворе  послышались
голоса, раздался  топот  ног  по  лестницам.  Приезд  отца  расстроил  все
намерения князя, и началась радостная суета. Слуги уже вносили  в  горницу
длинный ларь с оружием Мономаха и его торжественными  одеждами  и  другой,
обитый запотевшей с мороза медью,  где  хранились  любимые  книги  старого
князя, с  ко