колдуны  или
человекоубийцы.
   Кузнец был в восторге от подобной беседы.
   - А еще что? - спросил он, думая не столько об  обогащении,  сколько  о
заманчивости рассказов о кладах.
   Злат тоже слушал Даниила  с  удовольствием,  представляя  себе  пахучую
черную ночь, когда тайные силы открывают свое  бытие  человеку  и  голубые
огоньки мерцают в папоротниках. А сокровище? Пенязи текли у него, как вода
между пальцами.
   - Будто бы надо  держать  в  руке  цветок  папоротника,  -  рассказывал
самоуверенно Даниил. - Он в ту ночь расцветает, когда костры жгут на Ивана
Купалу. Иди в лес, туда, где папоротник растет во множестве, очерти  ножом
круг около себя и смотри недреманным глазом.  Уснешь  -  гибель  тебе.  Но
ровно в полночь, перед тем как петухи пропоют, появится огненное цветение.
Надо сорвать его цветок и тотчас спасаться. Бесовская нечисть погонится за
тобою, и если ты оглянешься, конец всему! С подобным цветком можно  искать
зарытые сокровища. Однако и тут охраняют клад заклятья.  Возьмешь  в  руки
лопату, а она тебе помелом покажется. Или сова как  младенец  закричит  на
древе. Или рогатое чудище приснится тебе, с хвостом и рогами.
   - Страшно, - поежился кузнец,  у  которого  от  таких  рассказов  хмель
несколько улетучился из головы.
   - Или владелец тех богатств появится летающим  нетопырем,  чтобы  кровь
твою пить, если уснешь среди  ночного  мрака  от  утомления,  -  продолжал
пугать людей отрок. - Или тебя обуяет такой страх,  что  ты  позабудешь  о
всех богатствах и прибежишь, как безумный, домой и  будешь  у  жены  своей
искать убежища в постели.
   В тот день приятели  засиделись  за  медопитием  довольно  поздно.  Уже
сумрак спустился на землю, и в корчме стало  совсем  темно.  Беседовали  о
всяких вещах, о боярынях, которые падки на молодых отроков,  и  о  прочем.
Потом опять заговорили о сокровищах. Сам Даниил стал испытывать тревогу  с
наступлением ночи, но еще удивлял слушателей своей ученостью:
   - Рассказывают, что иногда на месте  клада  вдруг  появится  сверкающий
златой петух или свинка с серебряной щетинкой, и если  убить  их,  то  они
рассыплются перед вами златниками  и  сребрениками.  Бывает,  что  это  не
петух, а подобие агнца.
   Наступила черная ночь, потому что все небо  обволокло  тучами.  Огни  в
слободе погасли, настал час возвращаться в свои дома.  Даниилу  предстояло
бурное объяснение с супругой.
   - Боюсь, что закрыли ворота, - проворчал он. - Кто страж ныне?
   - Кузнец Ореша. Он отопрет ворота для вас.
   - Разве я не княжеский отрок? - поднял нос Даниил.
   Сахир получил еще один  сребреник.  Выпроводив  запоздалых  гостей,  он
запер дверь и отправился к своей болящей жене, которую звали Мариам.
   Отроки и кузнец очутились среди кромешной тьмы.
   - Ушей своего коня не увидишь, - бранился Даниил.
   Но с конем был только  Злат.  Он  отвязал  повод  застоявшегося  серого
жеребца, и все двинулись в путь, решив для сокращения  дороги  идти  через
еврейское  кладбище.  Оно  раскинулось  недалеко  от  корчмы,   наполовину
заброшенное, заросшее молодыми рябинками, без ограды. Здесь старая  Мариам
пасла своих коз. Но еще оставались повсюду могильные камни. Самый  большой
из них покосился над могилой Мардохая, бывшего владельца корчмы и  ученого
человека, с которым поп Серапион спорил в молодости о вере. Довольно жутко
было пробираться среди этого запустения. Найдя в темноте тропинку, что шла
через кладбище к Епископским воротам, приятели направились  туда  гуськом,
натыкаясь на памятники. До одурения пахло сладковатым  цветом  рябины.  За
гончарной слободой, на болоте, оглушительно квакали лягушки. Вокруг  стоял
непроницаемый мрак.
   - Кажется, надо правее взять, - послышался голос  кузнеца,  который  не
очень-то уверенно вел друзей. Позади всех Злат плелся со своим конем.
   - Куда ты нас завел, Коста? - сердился Даниил.
   Он споткнулся о камень. Ощупав его руками, отрок понял, что это и  есть
тот самый памятник над могилой Мардохая. О старом корчмаре  говорили,  что
он выходит по ночам из земли  и  всюду  ищет  свою  дочь,  красавицу  Лию,
любившую пламенной любовью молодого варяга Ульфа. Она  утопилась  в  реке,
когда ее возлюбленного зарубили касоги в битве под Лиственом.
   - Лучше нам по тропе к дороге спуститься, - сказал кузнец.
   Все стали пробираться сквозь рябиновые кусты.  Неприятно  находиться  в
такой час на кладбище, где царят загробные силы. Правда,  у  отроков  были
крестики под рубахой. У Даниила даже золотой, с  частицей  мощей  мученика
Феодора Стратилата. Его надела на шею красивому  отроку  чья-то  маленькая
женская рука, никогда не знавшая домашней работы.  Вообще  этот  Даниил...
Недаром говорили о нем, что не сносить ему своей головы.
   - Злат! Веди сюда коня! - раздался из темноты радостный голос  кузнеца.
- Вот и дорога!
   Потом послышалась песенка:

   Дунай мой, Дунай,
   тихий Дунай...

   Действительно, под ногами оказалась мягкая от пыли дорога,  что  шла  к
Епископским воротам.
   - Куда же идти? Направо  или  налево?  -  спросил  Даниил,  у  которого
настроение совсем упало в предвидении неприятного разговора с супругой.
   - Направо - корчма, а в город путь лежит налево, - ответил Коста. - Вот
пьют, как волы, а потом домой попасть не могут.
   Злату было приятно жить в этот ночной час. Сейчас будет черная  кузница
с навесом, а за нею бревенчатая избушка. Там спит и видит  счастливые  сны
Любава.
   Не думая о том, что Орина не  спит  в  эту  душную  ночь,  а  поджидает
беспутного мужа, чтобы задать ему добрую трепку, кузнец еще громче запел:

   Дунай мой, Дунай,
   тихий Дунай...

   Даниил сказал Злату:
   - Слышал я от отца своего, а он - от деда, тот же - от  других  далеких
предков, что некогда жил наш народ на Дунае. Потому и  вспоминаем  мы  эту
реку в песнях.
   Впереди уже вырастала  из  ночного  мрака  темная  громада  Епископской
башни.
   Даниил крикнул:
   - Эй, стражи! Княжеские отроки  возвращаются  в  город  по  неотложному
делу!
   На башенном забрале  кто-то  заворошился,  потом  послышались  шаги  на
деревянной лестнице.  Спустя  несколько  мгновений  медленно,  со  скрипом
отворилась дубовая створка ворот...



40

   Мономах провел некоторое время в Переяславле и оставался там до  весны,
а затем, поплакав в последний раз у мраморной гробницы,  решил,  что  пора
возвращаться в Киев, но захотел совершить это путешествие не в ладье, а на
повозке, чтобы по пути побывать в монастыре Бориса и Глеба,  расположенном
на реке Альте, и взглянуть на милую ему церковь. В дорогу тронулись весьма
рано, когда в соседних дубравах еще не угомонились утренние  птицы.  Слуги
положили побольше сена в возок, старательно умяли его  руками  и  прикрыли
ковром, чтобы старому князю удобнее было сидеть. По  преклонности  лет  он
уже не садился на коня. Рядом с великим князем устроился  епископ  Лазарь,
пожелавший проводить  важного  путешественника  до  обители.  Несмотря  на
теплую погоду. Мономах носил еще бараний тулупчик и  старенькую  шапку  из
потускневшей парчи, с бобровой опушкой. Борода у князя за эту  зиму  стала
совсем белой.
   Возок на четырех  колесах  тащили  сильные  кони,  серые,  с  огромными
головами, все в сбруйных украшениях. По обыкновению возница сидел верхом -
молодой раб в белой рубахе, в кожаной обуви, с  копной  светлых  волос  на
голове. Ноги у него были обмотаны чистыми тряпицами и ремнями.  За  возком
ехали: справа - князь Ярополк, слева - воевода  Фома  Ратиборович  и  Илья
Дубец; позади следовали отроки. Как всегда, следом везли на  двух  телегах
все необходимое для князя, а также дары в монастырь.
   Когда проезжали по длинной  и  кривой  улице,  называвшейся  Княжеской,
Мономах с печалью  оглядывал  знакомые  виды,  точно  прощался  с  любимым
городом. Он знал здесь  каждую  хижину,  всякий  плетень.  Правда,  многое
погорело за эти годы или развалилось от ветхости, и  кое-где  на  пустырях
уже выросли новые боярские хоромы или порой пахучие щепы устилали землю, и
вдали, около Иоанновского монастыря, бойко стучали секиры плотников.
   Многие люди выходили из своих  жилищ  на  улицу,  чтобы  приветствовать
великого князя, посетившего город, и епископ со строгостью взирал на  них,
когда они снимали колпаки перед сильными мира  сего.  Казалось,  глядя  на
радостные лица встречных, Лазарь  читал  в  человеческих  душах  греховные
помышления, видел отсутствие  ревности  к  христианской  вере,  и  женские
лукавые улыбки  на  румяных  лицах  неизменно  представлялись  ему  чем-то
бесовским. Он готовил в уме очередное обличение. По его мнению, все жители
в городе были прелюбодеи, тати, резоимцы и лжецы, и  надлежало  искоренить
все пороки и огнем сжечь плевелы. Другие спутники князя не утруждали  себя
скорбными мыслями, потому что стояло пригожее утро и всем божьим созданиям
следовало радоваться весне.
   Стало еще светлее и радостнее, когда обоз выехал за Епископские ворота.
Проезжая мимо кузниц, Мономах увидел, что около одной из них, самой старой
и черной, стоит кузнец с  молотом  в  руках,  вышедший  на  дорогу,  чтобы
посмотреть на княжеский поезд. Старый князь сделал  нетерпеливое  движение
рукой, требуя, чтобы возница остановил коня. Конюх не видел княжеской руки
в набухших синеватых жилах, со  скрюченными  и  непослушными  от  старости
пальцами, но князь Ярополк крикнул рабу, и  повозка  тотчас  остановилась,
проехав немного за кузницу. Опираясь руками о  колени,  Мономах  посмотрел
из-под седых косматых бровей на человека с молотом в руках и сказал:
   - Ты - кузнец Коста...
   Тот стянул с головы красный  колпак,  почерневший  от  дыма  кузнечного
горнила.
   - Я, князь! Счастливый тебе путь!
   Мономах вспоминал что-то.
   - Ты ведь мне меч чинил зимой.
   - Рукоять, - уже приветливее ответил кузнец, потому что всегда  приятно
поговорить о работе, сделанной на похвалу. Он некогда ковал этот меч,  час
за часом выбивал на серебряном наконечнике красивый  узор,  а  на  рукояти
изобразил  двух  зверей,  вцепившихся  один  в  другого,  с  извивающимися
хвостами. Они и составляли рукоять.  С  тех  пор  прошло  немало  времени.
Мономах стал стариком, да и у него самого поседела голова. За  работу  его
тогда похвалили. Но в Переяславле жили другие сереброкузнецы, и у них было
из чего делать водолеи или женские украшения, а он имел только много  силы
в руках, чтобы бить молотом о наковальню, и мечтание в сердце о прекрасном
светильнике. Ему теперь приходилось лишь коней  подковывать  у  всадников,
ехавших по черниговской дороге. Не потому ли  его  тянуло  в  корчму,  где
путники рассказывали о всяких чудесах на земле?
   Форма Ратиборович склонился с коня к старому князю и с кривой  усмешкой
доложил:
   - Ведь наш Коста по дубравам ходит и сокровища ищет!
   Кузнец нахмурил брови. Но это была истина. С того  самого  дня,  как  в
корчме говорили о кладе, он  не  мог  успокоиться  и  все  разыскивал  тот
опаленный молнией дуб, от которого  нужно  мерить  тридцать  три  шага  на
полночь. Однако не правду ли сказал Сахир, что много дубов срубила  с  тех
пор секира? А серебро и злато манили своей легкой ковкостью. Из них  можно
делать все, что пожелает душа. И богатым хотелось  быть  каждому  бедняку.
Орина выговаривала:
   - Вот другие хоромы строят, а ты только в корчме сидишь.
   Коста вспомнил тогда о ворожее.  Даниил  был  прав,  страшные  заклятья
стерегут всякое сокровище, зарытое в земле, и нужна помощь колдуна,  чтобы
она разверзлась перед человеком, раскрыла свои тайны. Боязливо  поглядывая
на хижины гончаров, он отправился в дубраву к страшной старухе.
   Горбунья  сидела  на  пороге  своей  совсем  уже  покосившейся  хижины.
Голубоватый дымок шел из двери и таял  в  воздухе.  Когда  кузнец  подошел
поближе, ворожея посмотрела на него уставшими глазами и спросила:
   - Какая немощь привела тебя сюда?
   Она привыкла, что люди являются к ней за лечебными травами и кореньями.
Чаще всего женщины. У одной в  огневице  сгорал  младенец,  у  другой  очи
болели, третья просила приворотное зелье, чтобы вернуть любовь  и  хотение
мужа. За это ей несли пироги, вареные  яйца  или  какое  другое  яство  во
всякое время года.
   - Не немощь, - ответил мрачно кузнец.
   - Что же тогда? Не полюбил ли ты жену попа на старости лет?
   Жена Серапиона славилась на весь город своей толщиной.
   Коста отрицательно покачал головой.
   - Что же тебе надобно от меня? Починил крюк - отплачу за него.
   Кузнец скосил глаза на дверь, черневшую, как нора в зверином логове. На
крюке висел черный котел, и в нем что-то варилось.
   - Дай мне ту траву, что клады в земле открывает,  -  осмелился  наконец
попросить Коста.
   Старуха хрипло рассмеялась.
   - Что клады открывает...
   - За это награжу тебя.
   - Что мне в твоей награде?
   - Во вретище ходишь, и хижина твоя развалилась.  Настанет  опять  зима,
как ты жить будешь в ней? Починю тебе твой дом.
   - Зимою уже не будет меня на свете.
   - Почему так говоришь?
   - Кукушка  сосчитала  мои  годы.  Спросила  птицу,  и  она  единый  раз
прокуковала.
   - Сжалься надо мною, -  молил  Коста  и  даже  шапку  снял,  как  перед
боярыней.
   Горбунья поднялась и засуетилась около очага, мешая свое варево.  Потом
снова подошла к двери и зашамкала:
   - Сокровища глубоко в земле лежат. Найти  их  не  легко.  Вот  настанет
Купала, тогда придешь.
   - Купала далеко, долго ждать.
   - Ныне не имею силы помочь тебе.
   Старая горбунья видела немало людей на своем долгом веку, приходивших к
ней за всякой помощью и советом, и научилась думать за  них.  Но  если  не
показывать человеку свою власть над зверями и травами, кто  принесет  тебе
пирог? Хотя порой она уже сама верила, что  способна  творить  страшное  в
человеческой жизни.
   Она усмехнулась:
   - Сокровище ищешь, хочешь богатым быть?
   Кузнец опасался рассказать старухе о том, что они со Златом услышали  в
корчме от монахов. Ворожея могла сама завладеть богатством или еще  глубже
спрятать его под землею. Он промолчал.
   Вдруг горбунья забормотала:
   - Берег поднимается,  море  волнуется,  ветры  мокрые  веют  от  синего
моря...
   - Что ты говоришь? - в страхе спросил Коста.
   - Гром гремит, буря бушует, леса шумят...
   Кузнец даже отступил подальше от порога, чувствуя,  что  слова  это  не
простые, а имеющие какое-то тайное значение. Старуха продолжала  бормотать
и вскрикивать:
   - Волки в дубраве воют, белка с дерева на дерево скачет, зори на  землю
смотрят с небес...
   Было непонятно, к чему старуха говорит все эти речения. Но, может быть,
она заклинала?
   - Что с тобой? Что с тобой? - спросил он.
   Старуха оборотилась к нему и прошептала:
   - Волчий вой и обилие белок - к войне и пленению.
   - Не сули нам горе!
   - Не я сулю, а божественная сила.
   - Твои боги - Перун  и  Мокошь.  Скажи  им,  чтобы  они  мне  сокровище
открыли.
   Но горбунья, точно озирая грядущее, грозила ему перстом и повторяла:
   - Иди, иди... Черный вран сидит на древе...
   Теперь она стала бормотать уже совсем непонятное,  размахивала  руками,
точно хотела устрашить кузнеца. Коста пошел прочь, с  тревогой  в  сердце.
Что шептала колдунья о черном вороне? Или намекала о чем-то?  Надо  искать
дуб, на котором ворон сидит?
   Как нарочно, в те дни кузнецу не попадались на глаза черные вороны.  Но
однажды он нашел в роще пень таких огромных размеров, что, наверное, здесь
рос раньше какой-то особенный  дуб.  Не  мог  пройти  мимо  него  человек,
зарывающий свои сокровища втайне.  Коста  отмерил  тридцать  три  шага  на
север, и когда  сделал  последний  шаг,  то  очутился  на  месте,  которое
показалось подходящим для хранения  сокровищ  в  земле.  Здесь  возвышался
небольшой холмик. Вокруг уже росли молодые дубки, но  виднелось  немало  и
пней от поваленных бурей или порубленных секирой. Место было глухим и в те
времена, когда еще зеленело могучее  древо.  Но  копать  клады  полагалось
ночью. Днем могли увидеть люди, завладеть богатством, а его убить. И  ведь
только ночью раскрывались земные недра. Так говорил Даниил, а он читал это
в книгах...
   Только что наступила темнота в роще, когда Коста пришел  на  отмеченное
место, где он заломил ветку на дубе. Вокруг уже  стояла  вечерняя  тишина.
Кузнец принес деревянное рыльце, обитое по краю железом,  и  мотыгу.  Хотя
все было заранее примерено при дневном свете, но приступил  он  к  работе,
когда уже спустилась черная ночь. Коста поплевал  на  руки,  огляделся  по
сторонам и, сжимая крепко мотыгу в сильных руках, стал копать.  Как  будто
бы земля легко уступала железу. Потом он сменил мотыгу на  лопату.  В  это
время сова залилась на весь лес страшным младенческим  плачем,  и  у  него
мурашки побежали по спине. Но что в том странного? Разве не обитают совы в
рощах и не кричат по ночам?
   Кузнец прислушался. Снова в дубраве наступила мертвая тишина. Он  опять
взял в руки лопату. Под  нею  оказалось  полусгнившее  дерево,  с  которым
пришлось немало повозиться. Однако было ясно, что тут  копали  некогда,  и
сердце кузнеца забилось в горячей надежде. Он стал  копать  еще  усерднее,
обливаясь потом. Но весенняя ночь коротка. Наступал бледный рассвет. Коста
перестал  копать  и  прислушался.   Приближался   конский   топот.   Потом
послышались веселые голоса. Кто-то ехал дубравой.  Надо  было  притаиться.
Вскоре он увидел всадника за деревьями и присел,  чтобы  скрыться  от  его
взоров. Однако и его увидели. Потому что он услышал встревоженный оклик:
   - Кто там? За дубом хоронится?
   Тяжело дыша, Коста ничего не ответил. Тогда всадник  направился  в  его
сторону. Конская грудь с шумом раздвигала кусты.  Перед  раскопанной  ямой
появился княжеский отрок, судя по одежде и мечу на бедре.
   - Что творишь тут? - спросил он, скаля зубы от молодой  глупости,  весь
наполненный радостью жить на земле.
   Мрак таял, просыпался уже лесной мир. Первая птица защебетала на ветке.
Отрок бессмысленно улыбался.
   - Что творишь тут? - спрашивал он.
   - Уходи прочь! - грозно сказал кузнец, схватив  мотыгу  и  замахнувшись
ею, как топором.
   - Не оставлю тебя.
   - Княжеский пес!
   - Скажи, что творишь?
   Больше всего хотелось отроку знать, что делает  этот  человек  в  такой
недобрый час. Но уже приближались другие всадники. Услышав  разговор,  они
тоже повернули коней в эту сторону. У некоторых были копья  в  руках.  Еще
один отрок подъехал поближе и с удивлением смотрел  на  разрытую  яму,  на
валявшуюся лопату, на кузнеца с мотыгой в руках. Он зло  сверкнул  темными
торкскими глазами.
   - Яму копает, - сказал ему первый отрок, румяный, как девушка.
   - Почему в такой час копаешь? - спросил торчин.
   Коста угрюмо молчал, надеясь, что эти зубоскалы уедут, когда им надоест
пререкаться с ним.
   Но темноглазый отрок взвизгнул:
   - Отвечай, или я тебя проткну, как вепря!
   Кузнец увидел перед лицом холодный блеск  железного  острия.  Белокурый
уже махал рукой и звал кого-то из дубравы приблизиться.
   - Господин, тут недобрый человек землю копает.
   С такими словами он обращался к воеводе. Тотчас появился боярин. Кузнец
увидал, что это Фома Ратиборович,  очевидно  ехавший  с  отроками  в  этот
ранний час на лов в заповедную княжескую рощу.
   Фома тоже окинул взором Косту и вырытую яму.
   - Ты кузнец от Епископских ворот,  -  сказал  он.  -  Знаю  тебя.  Кого
хоронишь?
   - Пса хороню, - дерзко ответил кузнец.
   - Он сокровища в земле копает! - догадался отрок.
   Боярин поднял густые брови и еще больше вознегодовал на кузнеца:
   - Кто позволил тебе копать сокровище в княжеской дубраве?
   Коста опустил голову, понимая с яростью в сердце,  что  теперь  пропали
его мечтания о серебряном светильнике. Он бросил в гневе мотыгу на землю.
   - Что молчишь? - опять спросил боярин.
   Кузнец молча смотрел на боярского коня, что бил в нетерпении копытом  о
землю, грыз удила с железным с