улыбнулся:  он  превзошел  Джосера.  А  ведь  как
завидовал  ему  в  молодости!  Племяннику  же  надо  помочь.  Он  приказал
управляющему дворцовыми делами собрать верховных жрецов храмов.
     Рассерженный Хемиун  быстро  шагал  домой,  отмахнувшись  от  слуг  с
носилками. Он чувствовал потребность хоть немного  успокоиться  в  ходьбе.
Думал о дяде со злостью: никогда не занимался зодчеством и вообще  трудным
делом, а понимает ли он, что творит для  него  Хемиун?  Понимает  ли,  что
племянник  перерос  Имхотепа  и  создает  сооружение,  подобного  которому
никогда не было? Понимает ли он, что чати Хемиуну нет в стране  равных  ни
по уму, ни по энергии и умению преодолевать  трудные  задачи,  которые  до
него никто не разрешал. Его пирамида - это переворот в зодчестве. Никто не
видел такой формы, никто не  замышлял  таких  размеров.  А  он  не  только
замыслил, но и выполняет. И выполнит, чего бы это ни стоило! В  Ахет  Хуфу
поразительны не только размеры и форма, но ведь  почти  вся  она  -  толща
тщательно отшлифованных глыб тяжелого  веса.  Пропорциональная,  стройная,
она будет стоять тысячелетия, удивляя и восхищая.
     Он представил недовольное лицо Хуфу, в досаде  отвисшую  губу,  когда
выразил нетерпеливое желание видеть окончание. Хемиун пробормотал  по  его
адресу ругательство. Глупцу, не умеющему ничего делать, все  кажется,  что
он бы лучше сделал...
     - Ты что-то приказал, всемилостивый господин? -  спросил  подбежавший
слуга.
     - Нет, ничего.
     Быстрое движение несколько успокоило его, но подумал с  раздражением:
а знает ли царь, во что обходится Кемет его  усыпальница?  Три  дня  назад
начальник припирамидного поселения показал списки умерших от недоедания  и
непосильной работы. Хемиун молча посмотрел тогда на эти списки и  подумал:
если его имя проклинают, то это справедливо. А что же делать?  Заканчивать
Ахет Хуфу надо, а дается это только суровостью,  неумолимостью  к  низшему
люду. И для него, чати,  иного  выхода  нет.  До  завершения  пирамиды  он
обречен оставаться жестоким начальником. Может быть, он ненавидит их?  Они
приходили из разных сепов ладные, покорные - многочисленные вереницы людей
Черной Земли. Сколько их не  вернулось  в  родные  хижины,  сколько  стали
калеками! Разве он ненавидел их, обрекая на такое? Он  -  только  мысль  и
воля, но злая воля, а они творцы!  Чтобы  от  бесформенных  залежей  камня
оторвать глыбу, придать ей строгую форму, тоже нужен ум. Они  уже  возвели
эту громадину. И они же  придадут  ей  красоту,  оденут  в  сливочно-белый
наряд, и белая же стена  опояшет  сверкающий  под  солнцем  треугольник  с
золотой вершиной, от которой лучи полетят на город, на реку, на  народ.  И
они  же,  создатели  и  творцы,  когда  завершат  свой  труд  не   посмеют
приблизиться к белому чуду. Их встретят плетки. Да, эти многие сотни тысяч
мужчин с покорным робким взглядом карих и черных глаз создали то,  что  он
только замыслил и чертил на папирусе! О, нет! Он не только замыслил. И его
молодость поглотила пирамида. И хотя  он  царевич,  всемогущий  богач,  но
разве он жил, как царевичи и богачи? Он стал нелюдим, разучился смеяться и
в мыслях презирал свое сословие, умеющее обильно есть, пить да  в  веселье
проводить пустую жизнь. Правда, часть из них занималась понемногу  делами.
Разговаривая с надутыми придворными глупцами,  думал:  что  вы  создали  в
памяти веков о себе, кроме мастаб? Нет,  нелегко  давалась  ему  пирамида:
было и неверие,  и  бессонные  ночи,  и  отчаяние,  что  не  справится.  А
строители молча делали! И часто  их  деловитая  серьезность,  терпеливость
успокаивали чати.
     Он вошел во дворец, освежился ванной, слуга  умастил  его.  Усталость
уменьшилась, и он пошел в затененную столовую с привычным запахом  смол  и
масел. Перед ним стояло прохладное вино и  вода,  обильный  обед.  Несмело
глядела на сурового мужа сидящая напротив жена. Он ел и пил, а  мысль  все
возвращалась к пирамиде, к строителям, к тому,  что  малы  запасы  еды,  и
опять  к  этой  проклятой  насыпи.  Гордость  жизни  -  пирамида  -   была
наказанием. Немолодые  годы  напоминали  болезьнями,  тяжестью  в  голове,
нежеланием  идти  под  полящее  солнце,  хотелось   перестать   требовать,
обрушивать гнев, придирчивым взглядом обнаруживать недостатки. Недостатков
же и трудностей хоть отбавляй, но несведующему глазу кажется,  что  работа
идет лучше некуда.
     А как хотелось полежать в уюте и прохладе, забыть об  этой  пирамиде,
погрузиться душой в древние свитки... Но он  поднимался,  ходил  по  жаре,
требовал, гневался. Зодчий Хемиун был жертвой  созданной  им  громадины  и
должен был придать ей несказанную красоту и освободить от плена насыпей.



                                  ПОИСКИ

     После отъезда Руабена в Синай Инар  начал  действовать  более  смело.
Горе родителей толкнуло его на поступок  мало  обдуманный.  Все  свободное
время он проводил вблизи храма и  изучал  расположение  помещений.  Вокруг
многочисленных служб, отгороженных высокой стеной, росли  густые  деревья.
Одно из них с толстыми сучьями  наклонилось  к  стене,  и  Инар,  прикинув
расстояние, решил, что по этому дереву можно спуститься на стену.
     Предупредив отца, что ночью не вернется, он поздним вечером  ушел  из
дома с небольшим узелком и длинным мотком веревки. Забравшись  на  дерево,
он осторожно спустился на стену и пополз по направлению к  храму.  Верхняя
часть толстой стены представляла довольно широкую площадку, тем  не  менее
продвигаться ползком по незнакомому пути в полной темноте и бесшумно  было
нелегким делом. Но Инар был отважен, а религиозные чувства его особенно не
волновали, ведь он  тоже  делал  богов,  как  иногда  в  шутку  выражались
мастера.
     Инар неколебимо верил, что исправляет зло, сделанное его  семье.  Но,
несмотря ни на какие доводы, волновался. Ощупывая стену  вытянутой  рукой,
он медленно продвигался и настороженно  ловил  звуки.  Кругом  было  очень
тихо, лишь чуть-чуть  шелестела  листва.  Но  он  знал,  что  тишина  была
обманчива.
     Стене, казалось, не будет конца. По сторонам ее все тонуло в  черноте
ночи. Только над головой  в  ясном  небе  мерцала  щедрая  россыпь  звезд.
Медленно продвигался он в неизвестность. Мешочек с  едой  и  веревка  были
подвязанны на спине.
     Чье-то тяжкое, совсем близкое дыхание донеслось до него, и он  замер,
почти слился со стеной. Потом послышалось громкое сопение. Инар облегченно
вздохнул: под ним был Апис. Невольно вспомнилась ему  кровавая  сцена,  он
почувствовал себя одиноким, и  захотелось  быть  дома,  в  постели,  а  не
пускаться ни в какие опасные путешествия. Но  вспомнилось  печальное  лицо
матери, и он пополз вперед. Рука уткнулась в поперечную стену, и он понял,
что  внизу  находится  незакрытое  помещение.  Он  остановился   и   начал
вслушиваться, но по-прежнему было тихо. Он не мог  даже  прошептать  имени
сестры: у храма и его помещений было много  ушей.  Так  он  проблуждал  до
рассвета, поворачивая в разных направлениях  и  прислушиваясь.  Он  боялся
выдать себя неосторожным движением. Но в эту ночь  все  было  погружено  в
тишину и мрак. Лишь вдали от него, в южной части храма, на площадке кровли
жрецы вели наблюдение за звездами.
     Рассвет застал его под возвышающейся стеной какого-то помещения.  Вся
ночь прошла в безрезультатных поисках. Подумав, он решил остаться на крыше
и осторожно присмотреться сверху. В предрассветной мгле он заметил  локтях
в двадцати нависающую крону высокой персеи. Пробравшись туда,  Инар  решил
остаться здесь на день. Густая зелень делала его невидимым со двора. Да  и
под плотной тенью можно уснуть между двумя орденами колонн, выполненных  в
форме лотоса. Когда солнечные лучи скользнули по каменным лепесткам,  Инар
уже удобно устроился. Заглянув вниз, он узнал маленький дворик, в  котором
был с Руабеном. Сейчас он был пуст. Сквозь ветви можно было наблюдать  без
всякого риска. Все тело горело от ссадин и царапин.  На  душе  было  очень
нехорошо. Если его обнаружат, то  примут  за  грабителя,  за  осквернителя
храма. Но после бессонной, полной волнений ночи он все-таки уснул.
     Солнце уже высоко поднялось, когда Инар проснулся. Было жарко. Листва
прикрывала его  и  чуть  колыхалась.  Где-то  очень  близко  разговаривали
вполголоса. Со сна Инар не мог понять, где находится.  Но,  осмтревшись  в
своем странном убежище, вспомнил все и осторожно заглянул  вниз.  Там,  на
скамье, сидели двое жрецов. Они о чем-то  спорили,  но  слов  нельзя  было
разобрать. Потом они встали и подошли к источнику с водой. Инар с завистью
смотрел, как, зачерпнув в белые алебастровые кружки, они пили воду,  потом
разошлись по садику и сели в тени старой персеи, как раз под  тем  местом,
где находился Инар.
     - Наш Яхмос рвется стать во главе храма. И такую власть  забрал,  что
можно подумать, будто и не Птахшепсес  -  Великий  Начальник  Мастеров,  а
Яхмос.
     - Да, страшный он человек, любого раздавит, кто будет  на  его  пути.
Силища у него, что у пяти быков.
     - Но он не только сильный. По уму и знаниям ему нет равных среди нас.
Жестокость его - тоже сила. Мы с тобой не жестокие,  и  с  нами  никто  не
считается. Птахшепсес больше всех слушает  Яхмоса,  всегда  только  с  ним
советуется.
     - Зачем Яхмосу эта простолюдинка? Жены у него молодые,  красивые.  Он
думает, никто о ней не знает, но всем служителям известно, что  он  прячет
ее в боковом покое, рядом со своим. Почему он ее  не  берет  в  свой  дом?
Очевидно, боится, что убежит, ведь она свободнорожденная - не рабыня.
     Инар слушал чуть дыша.
     - Удивительно красивая девушка, - проговорил второй собеседник. - Мне
такой не приходилось видеть  в  царском  гореме.  Я  ее  видел  один  раз,
приходил сюда, а Яхмос привел ее погулять, зашел я нечаянно, она  смотрела
такими умоляющими глазами, что у меня сердце сжалось. Совсем юная.  Чем  я
могу помочь? Но жаль  ее  очень.  Бедняжка  смотреть  на  него  не  хочет.
Ненавидит его и боится. Но он добьется своего, заставит  потом  на  животе
ползать, все вытерпит, но ее сломит. Пройдет время,  привыкнет  она.  Слов
нет, он красивый мужчина, но есть в нем что-то  отталкивающее,  отпугивает
он холодом, жестокостью. Недаром  рабы  говорили,  что  давно  он  за  ней
охотится. Все-таки дождался случая.
     - Конечно, не дело держать девушку здесь. Я слышал, как  он  говорил,
что готовит ее в жрицы. Но что-то не верится. Как он объяснил Птахшепсесу?
     - Нам лучше молчать и не ввязываться в это дело.
     - Смотри, тень куда переместилась на часах! Пора.
     Жрецы ушли. Инар лежал и раздумывал. Пока он мало узнал о сестре,  но
уже не было сомнений, что она где-то здесь. Он решил днем  хорошо  изучить
расположение помещений. Очень хотелось пить. Он разделил свой запас пищи и
съел  половину.  Виноград  освежил  его.  Осмотревшись  в  своем  убежище,
переместился на новое место  и,  медленно  передвигаясь,  пополз  до  края
стены, за которой внизу был двор  Аписа.  Раскормленный,  отяжелевший,  он
лениво поворачивал  гордую  голову  и  помахивал  расчесанным  черно-белым
хвостом. По двору прошел Яхмос, подошел к быку потрепал его по шее, и  тот
покорно  опустил  голову.  Жрец  придирчиво  осмотрел  бассейн,  опустился
зачем-то вниз и вернулся опять.
     Он подозвал к себе убирающего двор слугу. Молодой раб, почти мальчик,
подошел, опустив низко голову. Жрец указал рукой на бассейн  и  проговорил
что-то угрожающим голосом. Юноша упал на колени и начал умолять  жреца.  К
ним подошел смотритель над двором. Инар услышал, как Яхмос жестко бросил:
     - Двадцать ударов тамарисковыми палками.
     Юноша ползал перед жрецом, умоляя о пощаде,  но  жрец  оттолкнул  его
большой, сильной ступней и пошел к храму.
     Двое слуг потащили рыдающего парня на скамейку. Подошел  надзиратель,
и Инар  слушал,  стиснув  зубы,  как  падали  удары  на  голую  спину.  Он
болезненно морщился от криков и стонов избиваемого. И хотя людей в  стране
били часто, ему  редко  приходилось  с  этим  сталкиваться.  В  мастерских
начальники считались с художниками и хорошими мастерами. Инар смотрел вниз
на спину, испещренную кровавыми  зигзагами  ударов,  и  сжимал  кулаки  от
бессильного гнева. Избитый, всхлипывая, пополз по  горячей  земле  в  угол
двора, капли крови стекали по бокам на землю. Инар тяжело вздохнул.
     По двору снова прошел Яхмос в сверкающей белой одежде,  посмотрел  на
наказанного и пошел в другую сторону двора. С  ненавистью  следил  на  ним
Инар. Где прячет сестру этот жестокий человек? Не к ней ли он пошел?
     И снова по горячему камню он продолжал свой путь.  Там,  где  высокие
деревья укрывали его, он двигался смелее. Еще один участок  обследован  до
вечера. Доедены  были  остатки  лепешки  и  винограда,  жажда  становилась
мучительней. До заката солнца он старательно изучил расположение  построек
и во многие заглянул сверху. Мысленно он прикидывал расстояние  в  локтях,
которое придется преодолеть в темноте. Ночью  он  еще  осмотрит  несколько
помещений и вернется домой. Пока было светло, он  продвинулся  к  открытым
большим помещениям, расположенным вблизи южной  стороны  храма.  Но  здесь
стены были почти открыты и видны со двора. Пришлось ждать  темноты,  чтобы
продолжить поиски.



                               НОЧНОЙ СОВЕТ

     Южная ночь быстро спускалась на землю.  В  густой  черноте  Инар  мог
встать без опасения быть обнаруженным. В это время он заметил,  что  внизу
замелькали факелы. Все они двигались в одном направлении, к южной  стороне
храма. Он ощупью направился в сторону огней. В неровном свете колеблющихся
языков шли жрецы медленно,  торжественно,  в  праздничных  одеяниях.  Инар
понял, что случилось что-то важное, и заглянул в открытый сверху зал,  где
собрались жрецы. Факелы освещали лишь небольшой круг, за  которым  темнота
казалась еще чернее.
     Человек двадцать жрецов храма Птаха расселись на скамейках. В центре,
на высоком кресле, неподвижно сидел  Великий  Начальник  Мастеров.  Бритая
голова его  блестела  в  свете,  отбрасываемом  двумя  боковыми  факелами,
стоящими  на   высоких   подставках.   Великолепная   леопардовая   шкура,
перекинутая через плечо, отмечала его высокий сан. В зале было очень тихо,
слышалось лишь потрескивание светильников. Верховный жрец  встал  и  обвел
собравшихся  внимательными  суровыми  глазами.  Все  движения   его   были
медленны, величавы. Жрецы замерли. В зале стояла торжественная тишина.
     - Святые мужи! - начал он тихим, глубоким голосом. - Сегодня я собрал
вас, чтобы посоветоваться, как лучше  поступить  нашему  храму.  Священная
пирамида еще далека от завершения,  а  у  казначея  живого  бога  пусто  в
сокровищнице и в складах. Сегодня его величество, да будет он жив,  здоров
и могуч, собирал верховных жрецов Тота, Ра, Исиды, Хнума и  многих  других
храмов Менфе и иных городов. Храмы должны пополнить казну  живого  бога  и
запасы пищи для людей, строящих пирамиду и заупокойный храм. Я призвал вас
на совет, чтобы вместе решить, чем мы будем помогать Большому Дому.
     Птахшепсес умолк. Испытывающими глазами он смотрел на собравшихся.
     -  Почему  казначей  бога  не  собирает  налоги  с   земледельцев   и
ремесленников? - спросил молодой жрец.
     Птахшепсес сдвинул брови, но, видимо, подумав, решил познакомить всех
с положением в стране подробнее:
     - Мы здесь с вами одни и можем говорить откровенно.  На  земледельцев
еще налоги набавят, но ведь вы знаете, с каким трудом их  собирают  каждый
раз. Больше двух  десятилетий  мы  отрываем  от  земли  самых  здоровых  и
сильных; многие из них не возвращаются обратно со строительства  пирамиды,
часть превращается в калек, от которых в земледелии мало пользы. Много лет
каналы плохо  чистятся,  затянулись  илом,  плотины  обветшали.  Положение
земледельцев отчаянное: верхние земли  от  недостатка  рабочих  рук  плохо
орошаются, и зерна собирается одна треть того, что было раньше.  Всем  вам
известно, что за последние два года разливы реки были  низкими,  и  урожай
снят чуть больший, чем в голодные годы.  Непомерные  налоги,  неоднократно
повышаемые, довели земледельцев до нищеты. Налоги на пути к казне теряются
среди тех, кто их собирает.
     На строительстве очень тяжелое положение. От недоедания и от несвежей
пищи ежедневно умирает несколько десятков  человек.  Уменьшены  ежедневные
порции пищи, и люди по своему настроению готовы к бунту. А вы знаете,  что
такое  бунт  и  чем  он  грозит  всем  нам?  Силой  власти  мы  сдерживаем
недовольство людей. Три дня тому назад  два  отряда  отказались  выйти  на
работу и тайно послали ходоков к царскому визирю, но, к счастью, их успели
перехватить и бросили в подземелье.
     О грядущем страны должны радеть вы, святые мужи, и для предотвращения
грозы  со  стороны  собственного  народа  храмы  должны  принести  жертвы.
Пирамида должна быть окончена. Это только укрепит и возвеличит  могущество
нашего царя и прославит наше время в  веках.  Страх  перед  богами,  перед
могуществом царя помогает держать в  повиновении  народ.  Укрепление  веры
приуножает наши богатства. Всем известно, где власть - там и богатство.
     Святые мужи должны знать, что Священная пирамида  настолько  поражает
гостей и послов наших ближних и дальних соседей, что ее величие  действует
сильнее  и  вернее,  чем  созерцание  величайших  армий.   Изумленные   ее
грандиозностью, умолкают замышляющие войны,  ибо  невозможно  не  убояться
такого царя такой страны, которые в состоянии замыслить создание подобного
чуда, но самое главное - довести этот замысел до конца. И вся страна, весь
народ выполняют этот замысел! Какова же должна быть сила  и  власть  царя,
если он в состоянии осуществить такие постройки.
     Но мы знаем, что нелегко дается это Кемет. Самое  опасное  -  падение
системы орашения, - этой основы благоденствия страны. В столь трудный  час
храмы должны прийти на помощь царю. Жречество всегда  было  опорой  царей.
Теперь все храмы должны принять на себя часть тяжести. По этому важнейшему
государственному делу я и собрал вас. Надо решить,  что  можем  отдать  из
своих богатств на Ахет Хуфу.
     Утомленный длинной речью, верховный  жрец  умолк.  Под  широким  лбом
проницательные глаза его, сверкая в свете факелов, пронизывали  собратьев.
В легком дуновении воздуха огни отбрасывали неровные  тени  на  его  лицо,
озабоченное и в то же время торжественное.
     - Дозволь мне, великий и мудрейший наш отец, высказать свое мнение. Я
думаю, братья мои, сидящие здесь, будут с ним согласны, - выступил  вперед
Яхмос. И  продолжал  негромким,  но  властным  голосом:  -  Храм  Птаха  -
важнейший и самый богатый в столице. Мы должны отдать все запасы зерна  за
все предыдущие годы и оставить себе урожай двух последних лет. Кроме того,
запасы кожи, тканей,  рабов  человек  триста,  двести  древесных  стволов,
запасы меди, инструментов. Наберется  изрядное  количество  овощей.  -  Он
поднял выше голову, и в голосе его зазвучали угрожающие ноты: - Кто из нас
осмелится возражать против помощи живому богу, да будет он жив,  здоров  и
могуч!
     Под его холодными сверлящими глазами жрецы поспешно закивали  бритыми
головами.
     Птахшепсес, удовлетворенный, смотрел на  своего  любимца.  Он  всегда
легко и  быстро  помогал  разрешать  трудные  вопросы.  Правда,  он  часто
неумолим, и его не любят за жестокость, но в делах он очень энергичен.
     Верховный жрец встал. Он возвышался  теперь  спокойный  и  по-особому
торжественный, в шкуре роскошной окраски. Желтые и коричневые пятна на ней
горели золотистым огнем.
     Медленно подошел он к  столу,  на  котором  лежал  священный  древний
папирус, почитаемый как святыня,  и,  склонившись  перед  ним  на  колени,
произнес:
     - Клянусь священной Эннеадой [Эннеада или  святая  девятка  -  девять
главных богов Древнего Египта: