а появляться сухая
вяленая рыба, иногда вареная.
     Рабочие успокоились.
     В наказание всем, принимавшим участие в бунте, а  в  нем  участвовали
все до единого, срок пребывания на работах увеличили в два раза,  об  этом
объявил начальник пирамидного поселка. Гроза над ним прошла  благополучно,
и он все приказания князя выполнял неукоснительно.
     Руабен не мог ходить, и его, чтобы  не  ел  даром  хлеб  из  закромов
живого бога, отправили на  зернотерки  размалывать  зерно,  пока  заживала
рана.
     Он очень беспокоился об участи Нахта и  грустил  о  нем.  Но  однажды
слышал разговор стражников между собой. Они говорили,  что  после  допроса
Хемиун отправил его с товарищами  в  наказание  на  Асуанские  каменоломни
сроком на три года. Князь не сдержал своего слова.
     Через пять дней молодые ревизоры  явились  к  чати  и  сообщили,  что
произвели тщательную проверку казнокрадства. С ними был и царевич  Хауфра,
который уже несколько лет занимался государственными  делами,  готовясь  к
управлению страной. Сейчас он сидел  в  кресле  и  внимательно  следил  за
разговором. Хемиун - двоюродный брат царевича, обозленный  неполадками  на
строительстве, был  хмур.  Докладывал  один  из  молодых  людей.  Чувствуя
состояние чати, он смущался, боясь какой-нибудь неловкостью  вызвать  гнев
князя, но Хауфра ободряюще кивнул ему, и молодой человек смелее продолжал:
     - Я уже сказал тебе, великий господин, что нам  пришлось  съездить  в
окрестности Она, где Аму обменял участок земли на украденное зерно. Там он
построил две большие башни, и они полны доверху зерном. Кроме того, ячмень
и полбу меняли его слуги и родственники на базаре и отдельным  людям.  Все
это, конечно, делалось втайне, но соседи следили за ним, да и в Доме  пищи
тоже были не слепые. За все время Аму похитил  из  Дома  пищи  530  мешков
зерна. Но не ожидал проверки, поэтому ничего  не  успел  спрятать,  и  все
золото, электрон, ткани и многое другое - все находилось  в  кладовых.  Мы
переписали все имущество и по приказу великого господина Хауфра  поставили
стражу, а самого казнокрада отправили в тюрьму, пока ты не прикажешь,  что
с ним делать.
     Возмущенный, разгневанный чати  нетерпеливо  прошелся  по  комнате  и
залпом выпил бокал пива.
     - Как будем наказывать расхитителя? - спросил Хауфра.
     Хемиун  враз  успокоился  и  сел.  Его   распоряжения   всегда   были
молниеносно быстры и кратки:
     - Наказание ему будет таково: все зерно отправить в  Дом  пищи  и  не
оставить в закромах вора ни зернышка. Все  имущество  взять  по  списку  и
отправить в казну живого бога, оставить лишь то, что не  имеет  цены.  Ему
самому дать 50 ударов палками на самой людной площади,  на  базаре,  чтобы
все  знали,  что  ожидает  бессовестного  вора,   от   которого   страдает
государство и люди. И пусть об  этом  кричат  самые  голосистые  глашатаи.
После наказания отправить на три года в Туринские  каменоломни  и  кормить
так же, как он кормил каменотесов. Как, царевич, не прибавишь ли чего?
     - Лучше не придумаешь, брат! - ответил Хауфра.
     - Но у него четверо детей, как же быть с семьей?
     - Оставь три мешка, а потом как  хотят.  О  семье  надо  было  думать
раньше, - резко ответил князь.
     - Сама богиня истины Маат  не  поступила  бы  справедливей!  Мошенник
заслуживает, эту суровую кару, - льстиво проговорил первый ревизор, и  оба
низко поклонились.
     - Вас благодарю за добросовестную работу, за быстроту. Вознаграждение
получите  из  имущества  вора.  Одного  из  вас,  -  и  он  посмотрел   на
докладывающего, - назначаю начальником Дома пищи. Надеюсь, -  чати  сделал
паузу, глаза его недобро сузились, - что тебе такого наказания не придется
выносить! Не спеши богатеть!
     Молодой человек вспыхнул и поблагодарил за назначение.
     Хемиун спокойно уселся в кресло, только левое веко  его  судорожно  и
часто подергивалось.
     - Идите, немедленно выполняйте!
     Молодые люди распростерлись в поклоне и удалились. Хауфра  остался  с
братом, чтобы обсудить несколько важных вопросов.
     Все  было  выполнено,  как  приказал  князь.   Наказание   казнокрада
устрашило всех больших и маленьких начальников. Об этом говорили  во  всех
домах. Столица притихла.



                               СОН РУАБЕНА

     Часто снится Руабену одна и та  же  картина.  Родная  убогая  хижина,
уютно притаившаяся под сенью пальм.  Солнечные  лучи  скользят  по  стенам
хижины, по маленькому огороду.
     Вот из  хижины  выходит  стройная  смуглая  женщина.  Тяжелые  черные
волосы, откинутые назад, открывают чистый низкий лоб.  Печальные  красивые
глаза кого-то ищут. Руабен рванулся к ней, но она  исчезла  среди  высоких
зеленых стеблей. Он спешит и  выходит  на  берег  великого  Хапи.  Широкий
голубой простор реки стремительно несется куда-то в безбрежную  даль.  Над
блестящей водной гладью, отражающей ближние хижины, сады и густые заросли,
над всем ярким и светлым миром несутся крики водяных птиц.
     И вдруг Руабен в ужасе  цепенеет.  На  берегу  играет  камешками  его
маленький  сын  Пети.  Ребенок  доверчиво  протягивает  руки  подползающей
огромной коряге. Безобразная эта  серо-зеленая  коряга  раскрыла  страшную
зубастую пасть над ребячьей головкой. Где же Мери? Он пытается бежать,  но
не может. Еще одно движение этой пасти, и его малыша не будет.
     В холодном поту Руабен просыпается от собственного крика и ужаса.  О!
Великий Ра! Помоги им! Мать земледельцев, Исида! Ты знаешь  горечь  потерь
любимых! Защити их, слабых!
     Изнурительный труд гасил все его мысли и  чувства.  Изможденное  тело
валилось на циновку. Он погружался в  тяжелый  сон  человека,  измученного
физически и душевно.
     Но проходили дни, и он постепенно начал втягиваться. Несколько раз он
заходил в каменоломни и наблюдал работу каменотесов. Их работа  показалась
ему еще более безотрадной. Вместе с потом известковая пыль разъедала тело,
работа в полумраке или, наоборот, на солнцепеке в мрачных узких ущельях, в
скрюченном положении. Постепенно он привыкал. И тогда что-то живое  начало
пробуждаться в его душе. Однажды он сидел на пороге хижины и  рассматривал
кусок светлого дерева, привезенного с собой. Он вытащил  бережно  хранимый
нож, подумал и нанес несколько контурных линий. Пальцы осторожно и любовно
обхватили  материал.  Нож  упорно  и  уверенно  врезался  в  слои.  Работа
захватила его. И вот уже удивленные товарищи с  восхищением  рассматривают
маленькую фигурку антилопы. Блестящие крапинки черного камня  вместо  глаз
придали  живость  смело  очерченной  головке.  Тоненькие   рожки   задорно
поднимались вверх. Товарищи посоветовали обменять  ее  на  рынке  на  еду.
Руабен, подумав, согласился. Но решил сделать  еще  что-нибудь.  Древесины
уже  не  было,  зато  хорошего  камня  сколько  угодно.  Он  выбрал  кусок
полупрозрачного  алебастра  с  розоватым  нежным  оттенком.   Алебастровых
обломков  на  строительной  площади  было  много.   Кусок   белого   камня
превратился в кружку,  обвитую  двумя  лотосами.  Несколько  дней  он  еще
тщательно шлифовал и придирчиво  отделывал,  прежде  чем  решил,  что  все
закончено. Обе работы  были  безупречны.  Странно  было  видеть  в  убогих
хижинах эти красивые вещи.



                            ТРЕВОГИ ЖИВОГО БОГА

     К повелителю Верхнего и Нижнего Египта все  чаще  приходили  приступы
дурного настроения. Десятки лет мысли его  занимала  усыпальница.  И  хоть
самое трудоемкое, самое тяжелое завершено,  но  работы  еще  много.  Много
средств нужно для окончания.  И  закрадывалась  мысль:  успеет  ли  Хемиун
сделать все намеченное? Удел всех смертных людей - болезни старости -  все
чаще навещали его: болела голова,  по  телу  разливалось  недомогание,  не
хотелось двигаться. Надоело каменным истуканом  сидеть  на  троне,  решать
важные дела, принимать знатных людей, творить суд, как надлежало царю.
     Упорно жила ненавистная  мысль  -  уйдет  в  страну  Молчания  раньше
окончания гробницы, наследник,  одержимый  стремлением  увековечить  себя,
начнет  строить  свою  пирамиду,  отцову  же  забросает  мусором,  песком,
необожженными  кирпичами.  Немало  примеров  в  прошлом.   Он   пристально
всматривался в лица старших детей. Пока еще не решил, кто будет преемником
-  Хауфра  или  Джедефра.  Сыновья  смущались,   не   зная   причины   его
подозрительных взглядов.
     Запомнился пугающий разговор, когда он сидел в  тени  густых  кустов,
дремал. Подошли Хауфра и Бауфра, присели на скамью, не зная,  что  в  двух
шагах сидел отец.
     - Уж несколько лет занимаемся делами управления страной.  Только  мне
думается, никогда не было такого настроения у  низшего  люда.  Такие  злые
слова иной  раз  услышишь,  делается  не  по  себе.  Да  хранит  нас  всех
всемогущий Ра! Семь и семь раз надо припасть к  его  защите.  Простолюдины
говорят, что отец наш, да будет он жив, здоров и невредим, довел людей  до
нищеты. Да еще два неурожайных года. Пахарей  много  умерло,  покалечились
тяжелыми камнями. Всегда так было: кто беден, тот враг. Не  имеющий  вещей
не будет другом того, у  кого  их  много.  Да  будут  простерты  над  нами
хранительные силы богов. И жрецы ворчат, много богатств отдали Ахмет Хуфу.
     - И я слышал много такого. Идешь иной  раз  в  темноте  неузнанный  и
слышишь разговоры, от которых  холодок  пройдет  по  спине,  -  подтвердил
Хауфра, - уж не бунтом ли грозит нам народ? Не хочется верить.
     - До этого, думаю не дойдет. Народ Кемет привык к тому, что на  троне
живой  бог.  Да  еще  в  этом  году  будет  хороший  урожай,  простолюдины
успокоятся. Мы же будем веселиться, проведем вечер в  радости,  как  боги.
Надо помнить: покинув землю, мы на нее не вернемся. Пойдем примем омовение
после жары и пыли, и умастят нас рабы лучшим ливийским маслом.
     Они ушли. И Хуфу поник, будто коснулось его грозное дыхание народного
гнева. Страх вошел в сердце. Ведь в истории Кемет бывало  такое  жуткое  -
бунт низшего люда. И жрецы - эта наибольшая сила страны, хоть  и  покорны,
но кто их знает... Заговоры ткутся всегда в глубокой тайне.
     Фараон - будто в этом было спасенье - торопливо прошел  во  дворец  и
поднялся на крышу. Веяние с Великой Зелени [Великая Зелень  -  Средиземное
море] освежило его. Яркий день и безмятежная голубизна  неба  утишили  его
страх, но он где-то затаился и Хуфу уже знал, что он будет навещать.
     Он поделился своими опасениями с Хемиуном. Князь сумрачно усмехнулся.
     - У нас много плеток, и все они в действии. Тысячи воинов с секирами,
вооруженные стражники, да еще те, кто держит уши в неустанном внимании.  И
всех мы кормим, живут от нашей милости и щедрот. - Он задумался. -  Вот  с
жрецами хуже. Не любят расставаться с накопленными богатствами,  но  храмы
много получали от царей в прошлом. Да  и  то...  Только  словоточение.  Им
выгодно прославлять пирамиду, могущество фараона, призывать  к  поклонению
богам. У тебя могучая поддержка от  богатейшего  храма  Ра  в  Оне,  да  и
столице -  от  храма  Солнца.  О  жрецах  нечего  беспокоиться.  Им  нужно
поклонение народа храмам и вера в силу живого бога.
     - Да низойдет на тебя всякая благодать - здоровье, богатство, высокая
мудрость, долгая жизнь  и  счастье  детей.  Успокоил  ты  меня,  -  горячо
благодарил фараон племянника.
     Хемиун улыбнулся, почему-то жалким показался всемогущий дядя со всеми
его страхами. Он подошел к Ахет Хуфу, привязавшей его жизнь  к  себе,  как
цепями.



                                 НА БАЗАРЕ

     Начальник поселка строительных рабочих неожиданно для самого  Руабена
отпустил его на базар в Менфе.
     До базара было далеко, около сорока тысяч локтей. Руабен встал  рано.
Свежее утро сверкало яркими красками  над  широкой  долиной  реки,  полной
жизни и движения. Он прошел через пригород - царскую резиденцию. Роскошные
особняки были обнесены глухими  высокими  стенами.  Над  ними  свешивались
густые ветви сикимор, или  смоковниц.  Верхушки  виноградных  лоз  гибкими
ветвями вырывались к солнцу и темной резной бахромой  оттеняли  стены.  За
ними текла жизнь  богатая,  сытая,  роскошная.  Оттуда  доносились  голоса
детей, смех, разговоры слуг. В воздухе распространялись  дразнящие  запахи
вкусной еды.
     С предместьями, поселками  простолюдинов,  ремесленников,  рыбаков  и
моряков, живших на окраинах, Белая Стена, или Менфе - столица  всемогущего
Хуфу  -  была  огромна.  Предки  ремесленников,   поселившиеся   здесь   в
незапамятные времена, окружили  свои  хижины  садами  и  огородами.  Давно
посаженные деревья буйно разрослись  и,  перемешавшись  с  любимыми  здесь
виноградными лозами, совсем закрыли убогие  хижины.  Но  жители  в  особых
строениях и не нуждались. Жизнь, в  основном,  протекала  во  дворах,  где
стояли очаги для пищи, здесь же и ели, сидя на тростниковых циновках.
     По дороге Руабену часто попадались храмы, окруженные густыми  рощами.
Статные стволы пальм с гордыми кронами чеканно  вырисовывались  на  чистой
синеве неба. Они  господствовали  над  строениями  и  чуть  колыхались  от
северного ветра, несущего влагу и свежесть с Великой Зелени. Перед храмами
были открытые площадки с жертвенниками, на которых приносили жертвы  богам
в празднества.
     День был праздничный, и к  базару  во  всех  направлениях  устремился
народ. Маленькие ослики бодро  тащили  грузы  или  седоков,  ноги  которых
спускались почти до земли.
     Было уже позднее утро, когда он вместе с другими  подошел  к  базару,
близость которого чувствовалась по доносившемуся гвалту. Он враз  попал  в
крикливую сутолоку.
     Базар в городе Менфе был огромный и  славился  по  Черной  Земле.  Из
окрестных селений привозили и приносили в прожорливую столицу всевозможные
продукты и изделия.
     Руабен вошел в пищевые  ряды.  Большие  корзины  с  луком,  чесноком,
петрушкой, огурцами и редькой окружили его своими  резкими  запахами  и  с
особой силой обострили чувство голода, от которого он  давно  уже  не  мог
избавиться. Ряды корзин с прозрачными, туго налитыми виноградными  кистями
зазывали своей свежестью. Каких только не было здесь сортов!  И  здесь  же
груды фиников, орехов и каких-то незнакомых фруктов. Яркие, ароматные, они
радовали глаза и вызывали судороги в пустом желудке. Он  поспешил  пройти,
но попал в хлебные ряды. Зычными голосами зазывали владельцы покупателей:
     - Свежие лепешки! Свежие лепешки!
     - Горячие пирожки! Вкусные пирожки!
     От манящих запахов Руабену стало совсем дурно.  А  кругом  разносился
тонкий аромат медовых сладостей, печенья разных цветов и  форм.  Он  почти
пробежал это место и  попал  к  рыбникам.  В  больших  двуручных  корзинах
трепетала и переливалась жемчужной чешуей всевозможная рыба - щедрые  дары
реки. С запахом влажного  речного  ила  смешивался  резкий  всепобеждающий
привкус соленой вяленой рыбы, нанизанной на тонкие веревки.
     Вокруг шел бойкий  обмен.  Владельцы  продуктов  и  вещей  спорили  и
торговались с покупателями, у которых через плечо висели мешочки с зерном.
При расплате зерно замерялось кружками определенной емкости. Но Руабен все
это видел мельком, хотя посмотреть  было  интересно.  Нестерпимо  хотелось
есть,  он  торопливо  вышел  на  окраину  базара.  Оглянулся.  Здесь  было
свободно. Стояли, понурившись, ослики,  боязливо  вздрагивали  привязанные
антилопы. На земле из корзины высовывали  головы  гуси,  похожие  в  своем
движении на змей. Один из них недовольно  гоготал.  Около  гусей,  видимо,
ремесленник держал в руках  блестящие  медные  тесло  и  топор.  Оживленно
торговался с хозяином. В ожидании  покупателей  переминались  у  мешков  с
ячменем и пшеницей земледельцы. Рядом продавались общипанные птичьи тушки.
Продавцы из местных селений предлагали небольшие стволы  пальм  и  акаций.
Важные купцы стояли со слоновыми бивнями и связками страусовых перьев.  Он
прошел дальше. Здесь продавали полотно, пестрое или в полоску, и тончайший
прозрачный льняной виссон. Были здесь и  толстые,  плетенные  из  болотных
трав передники для бедняков. Он внимательно посмотрел на красивые  пестрые
ткани - вспомнилась Мери.
     "Привезти бы ей такой  тонкой,  прозрачной  на  платье",  -  печально
подумал он.
     Базару не было  видно  конца.  Теперь  пошли  ряды  ювелиров.  На  их
маленьких столиках сверкали всевозможные украшения  -  перстни  и  кольца,
ожерелья из лазурита и бирюзы, сердолика и оникса; золотые и  электроновые
запястья, ножные браслеты, пряжки. Он любовался на серебро, которое  видел
впервые. На низеньких скамейках  сидели  мастера  и  работали  над  своими
миниатюрными изделиями. Столичные щеголихи стайками  порхали  от  стола  к
столу, оживленно переговаривались, примеряли понравившиеся украшения.  Они
надевали тонкие серебряные  кольца  и  качали  головой...  Золотые  стоили
дешевле...
     Повернув в сторону, Руабен попал к кожевникам. Какой только здесь  не
было обуви! Изящные женские сандалии и мужские  из  посеребренной  кожи  и
золоченой, с блестящими пряжками. На шестах висели целые кожи всех цветов,
шкуры животных и диких зверей.
     И вот, наконец, то, что ему нужно. Бесконечные ряды кувшинов,  чаш  и
бокалов, дорогих и тонких, из горного хрусталя, из прозрачного  алебастра,
стеатита, яшмы. Украшенные сложными рисунками,  они  радовали  глаз  своей
красотой. Его заинтересовала невиданная форма изящных сосудов, продаваемых
купцами с северных островов. Но  особенно  много  было  гончарной  посуды,
около которой толпился ремесленный люд, городская беднота. Она была  самой
дешевой, и ее охотно приобретали. По соседству он увидел  ремесленников  с
мелкими изделиями из камня и  дерева  -  фигурки  слуг,  детей,  животных.
Боязливо стоял Руабен в чужой  крикливой  толпе  со  своими  вещами.  Мимо
проходили люди богатые и бедные. Иные  веселые,  а  больше  озабоченные  и
хмурые, такие проходили, даже не глядя по сторонам. Иногда группы  молодых
людей продвигались по сторонам с  остротами  и  шутками,  они  вступали  в
легкую перебранку с владельцами вещей. Руабен  плохо  понимал  их  быстрый
столичный говор, но по их бойкому поведения  ясно  было,  что  они  просто
проводили время. Мастера по камню тщетно ждали покупателей, их было  мало.
Жизнь в городе была  дорогой,  простолюдины  больше  всего  интересовались
пищей, и все устремлялись туда.  Руабен  видел  это  и  стоял  грустный  и
подавленный, не надеясь на успех. Никто не интересовался его работами.
     Так простоял он часа три под солнцем,  изнывая  от  жажды  и  голода.
Предприимчивые мальчишки предлагали воду, но и за нее что-нибудь надо было
отдать. Он был в отчаянии, ведь начальник не отпустит его во второй раз.
     Вдруг около  него  появился  богатый  вельможа  в  густом  парике,  в
золоченых сандалиях. Высокий и полный, он был в  белой  юбке-переднике  из
дорогой  шелковистой  ткани.  Величаво  и  надменно  прошествовал   он   в
сопровождении слуги, который оберегал своего господина от толчков. В руках
слуга  нес  дорогой  эбеновый  ларец  инкрустированный  слоновой   костью.
Вельможа искал что-то. Его глаза быстро скользили по рядам  ремесленников;
вот они безразлично остановились на Руабене и уже с  интересом  -  на  его
безделушках. Он подошел к Руабену, опустившемуся в низком поклоне в мягкую
пыль, взял обе вещи и стал их рассматривать с видом знатока.
     - Где ты взял их?
     - О, великий господин! Я нигде не взял, сам сделал.
     - Ты работаешь по камню в мастерской?
     - Нет, великий господин. Я земледелец, а резьбой занимаюсь с детства.
     - Откуда ты?
     - Из-под Асуана, из первого сепа, великий господин.
     У вельможи сдвинулись густые брови, он  еще  внимательно  смотрел  на
работы Руабена и о чем-то задумался.
     - Ты, верно, работаешь на Ахет Хуфу?
     - Да, великий господин, на перевозке глыб.
     Вельможа смотрел на него испытующими глазами, окинул