ледний  раз  прошла
почти по середине реки. Судовые факелы выхватывали  из  темноты  небольшие
неровные пятна, а за ними мрак  казался  еще  гуще.  Два  десятка  усталых
гребцов с тоской думали о бесполезном поиске в ночной тиши.
     Но всего в сотне локтей от  освещаемой  полосы  беззвучно  притаилась
лодка, и три легкие тени, казалось, вросли в нее. Вот шумно плещущее судно
прошло, стало тихо. Красные факелы его направились  к  восточному  берегу.
Три тени в лодке облегченно вздохнули, осторожно задвигались и направились
туда же, только южнее. Вода тихо журчала под осторожными взмахами весел.
     - Тише! Барка пристала. По воде шум разносится далеко, - тихо  шепчет
Чечи.
     - Надо спешить, у нас мало времени остается, - так же тихо  возражает
Руабен.
     - Как можно в темноте пристать в нужном месте?
     - Чечи, правь к берегу! Поплывем вдоль  берега,  -  тихо  приказывает
Руабен.
     Еле слышно шуршат тростниковые заросли в пугающей черноте ночи. Троим
в лодке чудятся опасности на каждом шагу. В  головах  неотвязные  мысли  о
засаде полиции, которая вот-вот схватит  и  предаст  страшному  наказанию.
Кругом природу населяют боги в воде, в травах, в небе. Угодна ли им жертва
троих отважных и их деяние? Каждый из них беззвучно шевелит губами. Руабен
умоляет о помощи Исиду. Брат Инара, Аму, взывает к богу реки Хапи. А  Чечи
убеждает Птаха, что он  должен  помочь  Инару.  Ведь  Птах  -  покровитель
ремесленников. А Инар был так искусен. И разве он не работал,  как  никто,
для храма Птаха?
     Лодка медленно петляла, следуя за извилистой линией речных  зарослей.
Каждый мучительно думал о времени, теряемом в слепом  поиске  условленного
прохода. Руабен напрягал  зрение,  но  ночью  все  мелкие  заливчики  воды
казались одинаковыми.
     - Хотя бы они передали сигнал с берега, - проговорил с  беспокойством
Чечи. - Разве здесь найдешь?
     - Скоро светать начнет, - с тоской шепчет Аму.
     Прошли еще несколько сотен локтей.
     - Слышите? - вдруг радостно произносит Чечи.
     С берега явственно  доносится  через  четыре  промежутка  стрекотание
цикады. Чечи отвечает так искусно, что Руабену  кажется,  будто  настоящая
стрекотунья забралась в их лодку.
     - А вдруг засада? - шепчет Аму. - У Руабена от этой  мысли  выступает
холодный пот на лбу.
     - Чечи? - тихо раздается с берега.
     - Там тоже  не  меньше  нас  волнуются,  -  шепчет  Чечи  и  уверенно
направляет лодку в узкий заливчик.
     В темноте выделились две тени, и лодка уткнулась в илистый берег.
     - Все в порядке?
     - Да, а у вас?
     - Все сделано. Забирайте  поскорее  и,  не  теряя  времени,  плывите.
Сколько страха натерпелись! Только кончили, пришли  с  проверкой.  Да  еще
кто! Псару. А ты знаешь, какой  он  придира?  Но,  вместо  него,  положили
умершего раба.
     Маленьким затененным светильником Руабен  посмотрел  на  лицо  трупа,
отодвинув предварительно  циновки,  в  которые  он  был  завернут.  Только
длинные узкие брови были  удивительно  знакомы.  И  от  того,  что  увидел
Руабен, он долго потом содрогался: жара и хищники разрушили яркую  красоту
юноши.
     Они быстро перенесли останки Инара в лодку и бесшумно отчалили.
     Прошло двое суток, и во многих  местах  бродили  патрули,  встреча  с
которыми не сулила ничего хорошего.
     На востоке появилась  желтая  полоска,  постепенно  разливающаяся  по
горизонту, когда трое вышли со  своей  ношей  на  берег  и  направились  к
парасхиту.
     Все шло хорошо, и они уже успокоились,  когда  вдруг  Руабен,  идущий
впереди, увидел свет факелов, и сейчас же до них донеслись  голоса  людей.
Навстречу шла ночная стража. Все замерли, не зная,  что  делать.  Переулок
был узким, и свернуть было некуда.
     Чечи внезапно повернулся и тихо скомандовал:
     - Здесь невысокая стена, я полезу наверх, а вы подайте мне.  Скроемся
в саду.
     Руабен подставил ему спину, а потом вдвоем с Аму подали тяжелую ношу.
Стража неумолимо приближалась. Аму поднялся  наверх,  а  Руабен,  которому
некому было помочь, никак не мог этого сделать. Чечи,  наблюдавший  сверху
за его попытками, спрыгнул и молча помог ему подняться. Удивленный Руабен,
затаившись на стене, наблюдал.
     Через минуту стража подошла. Чечи смело шел навстречу.
     - Кто ты такой? Куда  идешь?  -  грубо  обратился  к  нему  начальник
стражи.
     - Резчик по камню. Иду домой.
     - Где был? Почему так поздно? Что ты, не знаешь приказа?
     - Где был? А ты не знаешь, откуда поздно  возвращаются  мужчины?  Сам
был молодым. Хочешь, тебя проведу туда.
     Стражники рассмеялись.
     - Проходи, проходи! В следующий раз не ходи так поздно.
     Чечи быстро зашагал вперед, а стражники, посмеиваясь,  пошли  дальше.
Через  пять  минут  Чечи  вернулся.  Он  долго  и  осторожно  оглядывался.
Спустившись со стены, все снова продолжали путь. Уже редел сумрак ночи. На
востоке краснело и загоралось небо. Руабен шел и думал с благодарностью  о
Чечи, о его мужестве.
     Теперь хмурый, устало ссутулившийся под горькой ношей, Чечи ничем  не
напоминал бойкого и развязного парня,  который  только  что  ловко  провел
подозрительную стражу. Изнемогая от  тяжести,  взволнованные  непрестанной
опасностью и приближающимся рассветом, они молча шли,  с  трудом  переводя
дыхание. Но вот, наконец, и цель. Парасхит открыл им  калитку  на  стук  и
повел внутрь двора. Они не стали развертывать труп,  а  положили  его  под
камышовый навес, около кучи самородной соды или натроновой соли,  как  еще
ее называли. Здесь же  лежало  много  трупов  рядами,  видимо,  с  разными
сроками. После извлечения внутренностей, полость живота вымывали пальмовым
вином, и трупы натирали содой, предохраняющей от  гниения.  Руабен  и  его
спутники мельком окинули двор парасхита и поспешили к выходу.
     - Через семьдесят дней придете за мумией, - сказал парасхит.
     Чечи шел со слезами на глазах. Перед ним все еще  стоял  живой  Инар,
красивый, с веселыми  глазами.  То,  что  они  положили,  невозможно  было
вообразить Инаром.
     Шатаясь от усталости и пережитых волнений, добрели они до двора Анупу
и свалились на циновки.
     Руабен теперь почувствовал облегчение. Он понял, как важно  было  для
всей его будущей жизни исполнить долг перед погибшим другом.
     - Благодарю вас от  отца,  от  сестры  и  всей  моей  семьи  за  вашу
преданность и доброту. Ведь вы рисковали жизнью,  -  с  волнением  говорил
Аму.
     - Инар был для меня другом и братом, - ответил Руабен.
     - Мне он спас жизнь, когда я тонул на реке, - тихо отозвался Чечи.
     Прошло семьдесят дней. То, что  было  Инаром,  превратилось  в  сухую
сморщенную мумию. В нее заложили благоухающие смолы и запеленали в  тонкие
льняные ткани. Под ними у самого сердца положили тонкий девичий перстень с
красным камнем и амулет в виде жука-скарабея.  На  лицо  надели  прекрасно
изготовленную гипсовую  маску.  Блестящие  стеклянные  глаза  сделал  Аму,
алебастровый саркофаг - Чечи и Руабен. Любящие руки хорошо снарядили его в
далекий путь - на поля Иалу, где он прежде всего встретится с  матерью,  а
потом, когда придет время, и со всеми остальными близкими людьми.
     В глубочайшей тайне был совершен обряд погребения по  обычаям  Черной
Земли. Джаджаманх, хранитель многих тайн  ремесленного  Анхтауи,  отправил
юношу в страну Молчания. Несчастный отец его Анупу утешал себя мыслью, что
скоро их Ка встретятся там в новой жизни.



                        ДОМОЙ К АСУАНСКИМ ПОРОГАМ

     Прошло шесть лет с тех пор, как Руабена  оторвали  от  родного  дома.
Хемиун обещал отпустить скульптора за семьей по окончании работы  над  его
статуей. В награду он обещал ему маленький домик с садом.  Руабен  начинал
работать с первыми солнечными лучами и уходил из  мастерской,  когда  было
темно.
     И  вот  окончено  изображение  князя,  великого  зодчего  Ахет  Хуфу.
Властный, волевой вельможа был запечатлен на тысячелетия в  камне.  Хемиун
остался очень доволен работой своего любимого мастера. Наконец, Руабен мог
поехать за Мери и детьми. Князь дал ему попутное поручение - изготовить  и
привезти  для  царского  дворца  блоки  розового  гранита.  Селение  Белая
Антилопа было недалеко от Асуанских  каменоломен.  По  поручению  Хемиуна,
барка, следовавшая в те края, взяла с собой Руабена. Скульптор второй  раз
плыл  по  реке.  Однако  теперь  он  был  важным  господином  и   ехал   с
государственным поручением.
     В Асуане Руабен, сдерживая  нетерпение,  прежде  всего  направился  к
начальнику каменоломен, чтобы выполнить задание Хемиуна.
     Начальник каменоломен Ренси сидел на веранде. Над ним стояли  рабы  с
опахалами. Ренси был в дурном настроении,  проклинал  жару  и  пил  теплое
пиво. Пот крупными каплями выступал  на  его  жирном  лице.  В  довершение
донимали проклятые мухи.
     Слуга доложил о приезде чиновника из Менфе. Ренси принял гордую  позу
и надменно ответил на поклон  вошедшего  Руабена.  Но  когда  он  прочитал
предписание на папирусе с печатью самого всесильного  Хемиуна,  известного
всей Кемет, на лице исчезло раздражение; он вежливо  пригласил  скульптора
сесть и начал внимательно его слушать.
     "Кто его знает, - думал про себя Ренси, - может,  он  знатная  фигура
при чати. А по костюму  разве  разберешь?  Сандалии  дорогие,  материя  на
повязке тонкая, такие носят и придворные.
     Руабен подробно рассказал, какие нужны размеры блоков и  какие  цвета
гранита. Начальник  про  себя  отметил,  что  молодой  чиновник  прекрасно
разбирается в каменных материалах.
     Ренси очень не хотелось выходить в жару из управления, но он все-таки
сел на носилки и предложил вторые Руабену, но последний отказался.
     Дорога, по которой  подвозили  камень,  была  совершенно  голой,  без
единой травинки. Стояла убийственная жара, свойственная  Верхнему  Египту.
Казалось, что люди входят в раскаленную печь.
     Руабен задумчиво рассматривал суровые скалы. От слепящего солнца  все
кругом было одинаково белесым, и глазам не на чем было  отдохнуть.  Здесь,
на границе с Нубией, работа в каменоломнях была совершенно нестерпимой.  В
пекле и пыли люди ломали крепчайший гранит,  придавая  ему  нужную  форму.
Руабен встречал ненавидящие глаза  рабов  под  притворной  почтительностью
поклонов  и  соглашался  в  душе,  что  смерть  могла   бы   быть   только
освобождением от  этого  кошмара.  Крепость  цепей  да  удары  специальной
бегемотовой плетки заставляли людей насильно жить, чтобы  работать.  Здесь
было хуже, чем во всех каменоломнях. Он с надсмотрщиком направился в глубь
разработок,  где  копошились  сотни   костлявых   людей.   Среди   розовых
беспорядочных глыб мелькали черные спины,  блестевшие  от  пота.  Струпья,
язвы,  волочащиеся  ноги...  Пока  они  продвигались  к  пластам  наиболее
красивого гранита, он увидел несколько  человек,  упавших  от  слабости  и
истощения.
     Через два дня выбор гранита был закончен, блоки размерены, после чего
началась работа по отделению их от массива. На  несколько  месяцев  Руабен
освободился. Теперь он мог поехать в родное селение.



                             СНОВА НА СВОБОДЕ

     Прошло более двух лет с тех пор, как Тети  стала  наложницей  Яхмоса.
Нет, она не стала его женой. Простолюдинка, без средств, она не имела прав
жены, собственного богатства. Не госпожа и не  рабыня.  Она  не  старалась
завоевать любовь Яхмоса, на подарки не смотрела.  Приказывали  -  надевала
украшения, а потом снимала их. Жены Яхмоса  ненавидели  ее  за  редкостную
красоту, за бархатную кожу, за гордую поступь, за каждый  поворот  точеной
головы.
     Нет, Тети не простила ему ничего. Гибель Инара  только  обострила  ее
ненависть. Но она была во власти Яхмоса.  Было  еще  одно  обстоятельство,
которое навсегда легло пропастью между ней и жрецом. У Тети  родился  сын.
Здоровый красивый ребенок, он заполнил ее душу, стал центром мира. Мальчик
рос, хорошел. Забавный и милый, он примирил ее со многим, даже ненависть к
Яхмосу притупилась.
     Однажды ее вместе со слугами и некоторыми женами послали  в  одно  из
поместий на уборку урожая. Через несколько дней, вернувшись домой, она  не
нашла ребенка. Все странно отмалчивались. Вне себя от горя и  негодования,
она ворвалась к  Яхмосу,  оттолкнув  слугу,  хотя  даже  главная  жена  не
решалась к нему заходить.
     - Где мой сын?
     Яхмос, сузив глаза, рассматривал ее как бы  вновь.  Возмущение  очень
шло к ней, и он любовался ею.
     - Где мой сын?
     Он чуть скривил губы:
     - Он не только твой, но и мой. Мальчик отдан  жрецам  Тота.  Там  его
будут воспитывать лучше, он станет писцом.
     - Отдай моего ребенка, он должен быть со мной.
     - Повторяю тебе: он отдан жрецам Тота. Там не  только  он,  но  много
других детей. Он здоров. Вернуть его  нельзя.  Воспитывают  детей  и  учат
жрецы храма Тота.
     В отчаянии Тети наговорила ему много  резких  слов,  назвала  убийцей
брата. Он молча слушал. Из-под сдвинутых бровей мрачно  сверкали  холодные
глаза. Потом он встал, сдавил железной рукой ее плечо и вывел из  комнаты,
не сказав ни слова. Задохнувшись от боли и горя, она долго лежала на своей
постели. Много дней на плече оставались черные пятна от пальцев жреца.
     Успокоившись немного, она стала обдумывать, как ей навсегда вырваться
отсюда к отцу. Она сумела выскользнуть из  дома  и  отправилась  к  старой
колдунье. Вскоре после этого Тети стала как-то странно дурнеть. Лицо стало
серым, исчез румянец, потускнели и  утратили  живой  блеск  волосы.  Яхмос
встречал ее во дворе и каждый раз удивлялся перемене. Ему  и  в  мысли  не
могло прийти, что Тети втирает в кожу золу и еще какие-то  порошки,  чтобы
уничтожить  свою  привлекательность,  принесшую  ей  много  горя.  Она  не
обращала внимания на злорадный шепот  женщин,  что  нищая  гордячка  стала
дурнушкой. Яхмос перестал ее замечать.
     После нескольких бессонных ночей она появилась перед  Яхмосом,  когда
он сидел в саду у пруда. Перед ним лежала груда папирусов. Он углубился  в
разбор  их  и,  услышав  ее  голос,  с  досадой  оторвался.  Поблекшая,  с
опущенными потухшими глазами, с тенями от бессонных ночей,  она  ничем  не
напоминала ту жизнерадостную задорную  девушку,  которая  года  три  назад
околдовала его.
     Яхмос посмотрел на нее  внимательно.  Он  не  нашел  в  ней  прежнего
очарования. Слипшиеся от слез ресницы прикрывали глаза. И он хорошо  знал,
как часто эти же пушистые, как черные  страусовые  перья,  ресницы  гасили
огонь ненависти к нему. Теперь  она  стояла  на  коленях,  и  из  глаз  ее
струились крупные слезы.
     "Как она подурнела! - подумал жрец. - Как  эти  простолюдинки  быстро
теряют привлекательность".
     - Что ты хочешь? - холодно спросил он.
     - Молю тебя во имя Птаха и всей святой девятки, отпусти меня к  отцу.
Он одинок, стар и совсем больной. За ним некому ухаживать.
     Яхмос же посмотрел на ее щеки и снова подумал:
     "Куда девался ее румянец, который вызывал столько зависти и злости  у
женщин? Как униженно склонила спину эта недавняя гордячка".
     Яхмос продолжал  смотреть,  ему  доставлял  удовольствие  жалкий  вид
молодой женщины. Она была покорна, как рабыня, и  он  вспоминал,  как  три
года назад сверкали ненавистью прекрасные глаза девушки  и  как  восхищала
она его. Он подумал, что, пожалуй, лучше всего  ее  отпустить,  не  видеть
слезливого лица. Слуг и рабов у него достаточно. Можно иногда  проявить  и
доброту. И женщинам он доставит удовольствие.
     - Хорошо! Отпускаю тебя,  -  сказал  он  наконец.  -  Скажи  об  этом
домоуправителю, собери вещи, которые я тебе дарил, и можешь идти к отцу.
     Она благодарно прикоснулась мокрым лицом к его большим холеным ногам,
он отодвинул их. Тети встала и пошла к дому. Жрец провожал  ее  любопытным
взглядом. Порыв радости вдруг вернул  легкость  ее  походке.  Как  светлая
тень, скользнула она меж деревьев и скрылась.
     Чувство, похожее на сожаление, шевельнулось в  его  душе.  Он  собрал
свитки и отнес их в ларец, затем  поднялся  на  открытую  веранду  и  там,
скрытый большими цветами, стал наблюдать за двором. Через несколько  минут
показалась Тети.  Давняя  забытая  грация  появилась  в  ее  стремительной
походке. Она торопливо покидала место, полное горечи. Радость сияла  в  ее
глазах. От волнения яркая  краска  появилась  на  ее  лице,  и  она  стала
прежней. Он наблюдал за ней несколько секунд,  пока  она  не  скрылась  за
углом стены. И вдруг Яхмос сообразил, что в руках у нее  ничего  не  было.
Заинтересованный, он спустился вниз на женскую  половину  и  прошел  в  ее
угол. Женщин здесь не было, домоуправитель с недоумевающим  видом  смотрел
на разбросанные на постели вещи. Пожав плечами, он произнес:
     - Ничего не взяла. Странная она какая-то.
     Яхмос смотрел на цветные ожерелья, на электроновые запястья и золотые
кольца - все  его  подарки  и  платья  лежали  на  постели,  с  презрением
брошенные хозяйкой.  А  ведь  он  дарил  ей  больше,  чем  другим.  Гордая
простолюдинка не захотела взять ни одного его подарка, ни  одной  вещи.  И
ушла в старом платье, в  котором,  как  в  западню,  вбежала  в  храм.  Он
задумчиво перебирал безделушки и уже сожалел об ушедшей.
     Как птица вырвалась из силков, не оглянувшись  на  его  богатый  дом,
побежала к  нужде  и  лишениям.  В  его  доме  она  могла  занять  высокое
положение. Как поразительно она  была  хороша!  Удивленный  взмах  длинных
бровей, совершенней которых не провел бы и художник. Она стояла перед  ним
униженная, словно приносила жертву свободе, а  ушла  такая  же  гордая.  В
выпуклых глазах его не было никогда тепла. Виновник гибели брата и матери,
он мог внушить ей лишь отвращение.  Мог  привязать  ее  ребенком  и  опять
проявил жестокость. В  первый  раз  жрец  винил  себя.  Странная  девушка.
Богатство, могущество власти не имели для нее никакой цены.
     Богатый, могущественный жрец ходил по саду и думал о непонятных людях
из народа.



                             В РОДНОМ СЕЛЕНИИ

     Яркое солнце дробилось на воде тысячами ослепительных искр и блесток.
Река, сжатая наступающими скалами, стремительно рвалась вперед на простор.
Лодка неслась почти без  помощи  весел.  Мальчик  лет  пятнадцати  ловкими
движениями  управлял  челноком.  Они  пронеслись  мимо  зеленого   острова
Элефантины и выплыли на расширяющуюся долину.  Теперь  глаза  отдыхали  на
зеленых берегах, преображенных  трудом.  После  бесплодных  скал,  дышащих
жаром, отрадно было видеть  поля,  сады,  селения,  спрятанные  в  зелени.
Мальчик сверкал яркими глазами и ослепительными зубами на черном от загара
лице. Он радовался, что немного заработает, а со строптивым течением  реки
он привык управляться...
     В душе Руабена все трепетало от радости, от ощущения близкой  встречи
с дорогими людьми, с любимыми местами. Он старался представить лицо  Мери,
ее ласковые большие глаза.
     Наверное, она такая же худенькая и тоненькая и все такая же быстрая и
легкая. Руабен улыбнулся, представляя ее смущение, когда он выложит ткани,
браслеты, запястья, множество украшений и дорогих подарков, о которых  она
не могла и  мечтать.  Он  любовно  подбирал  их,  представляя,  как  яркое
ожерелье обнимет ее стройную тонкую шею, а золотистая смуглость лица и рук
станет еще красивей от соседства с белой, шелковистой и прозрачной тканью.
Теперь, наконец, Мери забудет все горечи  и  трудности.  Пепи  теперь  уже
большой, он будет учить его ваянию, и  мальчик  тоже  станет  скульптором.
Дочка выросла и теперь помогает Мери. Всем он везет много подарков. В двух
больших корзинах много игрушек, сластей и подарков родным.
     Вскоре они подплыли к берегу  и  остановились  у  места,  где  Руабен
всегда высаживался  раньше.  Он  отказался  от  помощи  мальчика  и  щедро
расплатился с ним  куском  добротной  ткани.  Тот  направил  лодку  против
течения в обр